Читать книгу Часы из прошлого - Фёдор Быханов - Страница 2

В любом мало-мальски стабильном коллективе, где долгое общение друг с другом начисто снимает любой покров индивидуальной загадочности, вообще не остается тайн, как таковых. Каждый, рано или поздно, обретает уверенность в том, что, как самого себя знает каждого! А что уж тут говорить о «тысячекоечном стационаре» с крайне редко меняющимся контингентом психиатрической больницы? Где бок о бок ежедневно сосу ществует и почти такое же количество медицинского персонала и обслуживающих работников.

Будь у Якова Михайловича хотя бы несколько минут на раз думье, то, даже несмотря на недолгое пребывание на новой для него должности, он непременно вспомнил бы того, ради которого заставил рыться в своих архивах медсестер из регистратуры. Потому как, наряду с постоянным контингентом палат психохроинков – «Наполеонами», «космонавтами», «колдунами и ясновидящими», всеобщей известностью в их областной лечебнице пользовался Андрюшка-Экскаватор.

Больше двадцати лет прошло с тех нор, как его впервые привезли сюда с надеждой, на, так и не случившееся, к сожалению на деле, столь желанное излечение пациента от психического недуга. И тогда же завхоз Анатолий Павлович Дьяков обрел для себя совершенно незаменимую «рабсилу», готовую страстно браться за любое дело – осенью сгребать мусор, зимой – расчищать дорожки от снега. А также неутомимо перекидывать тонны угля или шлака в местной котельной.

Но особенно здорово у слабоумного детины, с идеально развитой от постоянной работы мускулатурой, по мнению его хозяйственного «шефа», получалось ремесло землекопа. Потому в подсобном хозяйстве больницы он готом был и дневать, и ночевать имеете со своей неизменной лопатой, которой взрыхлял грунт и сооружал грядки один за добрую бригаду, – на радость садоводам их больничного штата.

И лишь детский, постоянно удивленный взгляд, нечленораздельная речь и обязательное требование напоминать ему о времени кормления или сна, выдавали в нем безнадежно слабоумное создание но кличке «Экскаватор». Ее-то удивленно и розачаровано произнес Грельман, когда раскрыл перед собой, дисциплинированно принесенную из регистратуры, больничную карту Андреи Андреевича Пущина.

– Почему Экскаватор? – удивилась гостья, теперь четко уловившая его жест и, неосторожно брошенную, фразу насчет землеройной машины.

– Да как вам сказать, госпожа баронесса! – смутился за свою невольную несдержанность главврач. – Это наш лучший образец успехов трудотерапии.

Ему пришлось более подробно объяснять вышесказанное:

– Все просто прекрасно и хорошо, когда занят делом, а оставь хоть на день в палате, у него наступает кризис.

Яков Михайлович, не желая разочаровывать собеседницу, постарался подобрать слова, менее обидные для столь уважаемой знакомой такого, к полному несчастью, безнадежного пациента:

– Тогда обязательно случается серьезная депрессия, тоскливое настроение, а то и что похуже.

После этих слов, однако, последовало и несколько успокаивающие утверждение:

– Зато если находится при деле – того и гляди, что запоет, если бы только умел и владел речью.

Только и явно намереная попытка психиатра завуалировать действительное состояние «психа» Экскаватора, не принесла своих результатов. После услышанного баронесса вдруг обрела жесткую уверенность во взгляде и металл в голосе.

– Что значит, если бы умел говорить? – спросила она. – Так, каков все-таки у Андрея Андреевича официальный диагноз?

Буквально град вопросов, да ещё и обрушившихся со столь требовательным нетерпением, заставил Грельмана оставить собственные эмоции и перейти на сухое изложение фактов, значившихся в пухлой папке больничной карты:

– Больной перенес тяжелейшую черепно-мозговую травму.

Доктор, помогая себе жестами, нарисовал перед собой некую картину, хорошо понятную гостье.

– В результате которой, судя по всему, навсегда он стал инвалидом первой группы, – словно страшный приговор звучали для женщины слова Якова Грельмана. – У пациента Пущина, вместе с полной потерей памяти – амнезией, ещё до поступления к нам, наступило неизлечимое слабоумие.

Доктор с неподдельным сочувствием глянул на посеревшее от боли лицо красавицы баронессы.

– Сейчас у больного Пущина наблюдается, прямо-таки, классически выраженное расстройство сознания – полная отрешенность от окружающего мира, – произнёс Яков Михайлович, доказывая, что прекрасно знаком с ходом лечения, Экскаватора. – Он дезориентирован как в месте своего нынешнего пребывания, так и во времени.

Документы пациента поведали все, что могли и оставалось только вернуть их обратно в хранилище.

– Короче говоря, травматическое нарушение мышления с остаточной невозможностью правельных суждений, – закрывая серую панку со вшитыми доку. ментами, заключил главный врач. – Причем, все осложняется полным запамятованием событий, как происходящих в действительности, так и уже происшедших когда-либо.

Страшный. диагноз, вполне удручивший бы кого любого, надеявшегося на лучший исход, не повлиял, однако, на стремление важной гостьи добиться своего:

– Можно мне его увидеть? – снова прежним нетерпением загорелись глубокие темные глаза.

Такой поворот визита не совсем удовлетворил главврача. Яков Михайлович вдруг, с огорчением вспомнил, что «Экскаватор» именно сейчас занят важным делом – под обычным для него руководством завхоза больницы вскрывает грунт над аварийным участком теплотрассы. А потому, во избежании никому не нужных последствий такого непризентабельного зрелища, просто не может предстать перед глазами представительницы Международного Красного Креста.

Поняв это, раздосадованный невозможностью выполнить просьбу знатной гостьи, Грельман вдруг погасил радушие на своем лице и суховато заключил:

– Сегодня, к сожалению, нет.

Но, тут, же он вселил и надежду в душу собеседницы:

– Завтра – пожалуйста.

– Яков Михайлович, миленький, – вдруг совсем не по эти кету, а как это часто бывает среди обычных российских посетительниц, воскликнула госпожа Клостер-Фейн. – Хотя бы на мину точку разрешите на него посмотреть?

Она умоляюще сложила ладони перед своей высокой грудь, тем самым невольно смутив молодого ещё совсем мужчину не только самой неожиданной просьбой и тем, от кого она происходит:

– Даже издали.

Поняв по переменам в лице специалиста, баронесса продолжила натиск.

– Я никому ничего не скажу, – прикоснулась она рукой к локтю бородача, прикрытого рукавом белого как снег, врачебного халата. – Это мое личное дело!

– Ладно, будь так, как Вы желаете! – но сумев устоять перед столь страстным желанием свидания, согласился доктор. – Только предупреждаю…

– Не бойтесь ничего, – ещё более страстно заверила гостья. – Я, Вам, доктор, так за все признательна…

Вышли они вдвоем из главного корпуса уже не через парадные двери, где у высокой лестницы под колоннами стоял «Мерседес» иностранки, а противоположным – служебным ходом. К тому же, расположенном на иной стороне здания, откуда вела протоптанная дорожка к хозблоку и котсльной с высокой, рыжей от выгоревшего сурика, железной дымовой трубой.

Баронесса шла по, хрустящей под каблучками сапог мелкой щебенке, а доктор вышагивал рядом по тронутому первой изморозью газону, галантно держа над ней свой раскрытый зонтик.

Увлеченная своими мыслями, женщина будто и не видела, что радушного хозяина, накинувшего поверх белого халата легкий плащ, нещадно секут струи дождя, так и не прекращавшегося с утра ни на минуту. Обойдя стороной очередное строение, смотревшее на мир. как и все прочие, сквозь зарешеченные окна, они увидели наконец перед собой того самого Андрея Андреевича Пущина, занятого сейчас именно тем, чему посвятил последние двадцать лет своей больничной жизни.

Несмотря на промозглую погоду, он так и пышил жаром, хотя был бнажен по пояс, методично выбрасывая из широкой траншеи тяжелый грунт с вкраплениями в песок гальки и кусков шлака. Тем самым аккуратно очищая от естественной «теплоизоляции» бетонные плиты перекрытия теплотрасы. Разгоряченное мускулистое тело словно не чувствовало и всерьез зарядившего мелкого по-осеннему, дождя.

Рядом с раскопом стоял пожилой мужчина-завхоз, облаченный по погоде в грубую брезентовую плащ-палатку, чуть ли не содрагаясь в душе, при виде столь явной демонстрации закаленного организма «психа», он сам при этом безнадежно и безуспешно грелся затяжками, дымящейся в кулаке, папиросы.

Увидя необычную парочку – собственное начальство, семенившее обочь с миловидной дамой, Дьяков серьезно смутился. Бросил окурок в мокрый, выброшенный из траншеи песок, да еще и втоптал его поглубже подошвой ботинка. Двинулся было навстречу начальству, но Грельман остановил его властным движением руки:

– Мы, собственно, пришли взглянуть на Андрея Андреевича Пущина!

И снова имя этого психохроника сослужило худую службу посвященному в его судьбу человеку.

– На кого? – переспросил тот и тут же вспомнил, как зовут постоянного помощника, забираемого по утрам из палаты под роспись в журнале дежурной медсестры. – Это нашего придурка – Экскаватора, что ли?

При этих словах простодушный завхоз не смог сдержать улыбки, что появилась на его плотном, не очень чисто выбритом лице и от столь непонятного внимания к его «кадру». Впрочем, по мнению Дьякова, как было не появиться такой иронии, от странного, впервые услышанного им от самого главного врача, имени и отчестве своего «персонального работяги».

Только широкая улыбка, столь же стремительно погасла, как и появилась. Сказал завхоз, да тут же и поперхнулся. Замолчал и потупился во взоре, растерянно уткнувшись в буравчики злых глаз главврача.

– Андрюша, дорогой! – совсем не обращая внимания на их бессловесную дуэль, баронесса, не испугавшись сырого грунта под ногами, уже присела на корточки над траншеей, в которой все так же безостановочно работал Пущин.

Услышав свое имя, тот на миг отставил в сторону острейшую лопату и глянул вверх с нетерпеливым выражением, отвлеченного от любимой игры, ребенка. Но тут же гримасса недовольства сменилась уже льстивой улыбкой, когда Экскаватор узнал стоящего рядом с завхозом главврача. Все же память на начальство не умерла в нем, как все прочее способности травмированного мозга, закрепилась рефлекторно в потухшем навсегда сознании.

– Молодец, Андрей Андреевич, работай дальше! – неожиданно ласково похвалил его Грельман.

От этих слов улыбка на лице землекопа стала еще шире. И если бы не пустота но взгляде, баронесса узнала бы в нем того, к кому спешила так далеко от столицы. Не обращая больше ни на кого внимания, Экскаватор вновь вернулся к прерванному занятию. Словно играючи, отчего на широкой, накаченной трудом, спине волнами пошли узлы мышц, он выбросил тяжелый ком земли. Затем наклонился за другой такой же порцией, с хрустом вонзив штык лопаты в плотный грунт…

Прижав ко рту стиснутые в кулак пальцы и едва удерживаясь от слез, баронесса, не разбирая дороги, поспешила обратно к главному корпусу больницы. Но наверх в кабинет руководителя учреждения все же подниматься не стала. Подождала Якова Михайловича у своей машины.

Тот постарался, как и прежде не раз случалось при подобных посещениях его пациентов родными, тоже напустить на себя чувство едва ли не мировой скорби. В душе, однако, отметил, что увиденное у траншеи вовсе не было встречей незнакомых друг другу людей. Явно, что какое-то общее прошлое накрепко соединяло этих, по социальному статусу так не похожих друг на друга, людей – убогого инвалида и вполне благополучную деятельницу Международного Красного Креста.

Между тем, дождавшись Грельмана, баронесса начала разговор первой, словно боясь, что доктора развеет последние надежды, теплившиеся в ее сердце:

– Яков Михайлович, я все понимаю!

В её голосе хотя и чувствовались нотки недавнего плача, но глаза были уже совершенно сухими, а бледные щеки и даже без разводов слез, против которых выстояла дорогая фирменная косметика:

– Пусть, Андрей Андреевич Пущин болен тяжело и почти неизлечимо, – продолжила мадам Клостер-Фейн. – Но если Вы найдете способ вернуть ему хотя бы частицу сознания, я в долгу перед Вами не останусь.

За подтверждением этих слов дело не встало. Шелкнув резным замочком своей изящной сумочки, она вынула оттуда и протянула озадаченному медику, видимо, заранее заготов ленный документ – узкий лист особой, что называется, гербовой бумаги, аккуратно свернутый ровно посередине.

– Что это? – недоуменно спросил Грельман, принимая его из рук в руки.

– Чек на пятьдесят тысяч долларов, – буднично, без всякой рисовки пояснила госпожа Клостер-Фейн. – Но это только задаток.

Остальное она произнесла чуть понизив голос:

– Я готова и в дальнейшсм оплачивать все расходы, связанные с лечением Пущина, и соответствующего дополнительным уходом за ним?

И уже совсем сразила собеседника, последовавшим за этим, безаппеляционным по своей сути заявлением:

– Да н ваш личный вклад будет оценен по достоин ству.

Из той же сумочки она достала свою визитную карточку. Но совсем не такую, что этим утром читал рядовой охранник ВОХР в «справочной» у ворот. На этом голубом квадрате картона все сведения были напечатаны исключительно по-немецки, хотя номера телефонов, указанных там, приходились, как на Берн, так и на Москву:

– Жду сведений о любых переменах в самочувствии.

Красавица даже сделала вид, что желает чмокнуть в щеку доброго психиатра, ходя проделала этот жест лишь для того, чтобы шепнуть откровенное:

– Звоните сразу же, как только удасться что-либо предпринять.

Мрачный и невозмутимый водитель предупредительно захлопнул за пассажиркой дверцу машины. После чего солидный синий «Мерседес», хрустя щебнем под широкими баллонами, покатил к выходу из этой обители печали и разбитых надежд.

– Что ж, «Синяя дама», – как сразу он окрестил баронессу, произнес Грельман. – Пусть будет по-вашему.

И все жн он нисколько не обманывался на сей счет. Попытка повторения обычного медикаментозного лечения, но уже более дорогими – суперсовременными мощными препаратами, с лихвой оплаченнымизаграничной миллионершей, по убеждению психиатра, могла принести Экскаватору лишь еще больший вред, чем тот, который он уже понес перед тем, как оказаться на двадцать лет пациентом психиатрической больницы.

Потому, решая судьбу, ставшего вдруг, «богатеньким» Экскаватора, Яков Михайлович серьёзно задумался о том, что стоило теперь попробовать применить на практике кое-что новое не только из современного арсенала психиатрии, но и прежнего опыта ее, давно проверенных историей, «светил».