Читать книгу Завтра, завтра, завтра - Габриэль Зевин - Страница 4

1

Прежде чем Мазер стал Мазером, он был Самсоном Мазером, а еще прежде – Самсоном Масуром или просто Сэмом, увенчавшим ником С.Э.М. зал славы «Донки Конга», игры, в которую он резался на аркадном автомате дедушки. Так изменение двух букв превратило милого, типично еврейского паренька в виртуозного Творца миров.

Декабрьским полднем клонившегося к закату двадцатого столетия Сэм вышел из вагона метро и увидел, что проход к эскалатору забит плотной толпой неподвижно застывшего народа. Раскрыв рты, люди таращились на какую-то рекламу. Сэм опаздывал. Декабрь близился к концу, и ему кровь из носу надо было встретиться с научным руководителем до начала каникул. Он откладывал эту встречу уже больше месяца. Сама по себе толпа его не занимала: чем бы эти идиоты ни тешились, лишь бы не путались под ногами. Но ведь они путались. Их было не обойти. А значит, чтобы выбраться из этого месива на свет божий, ему придется пробивать дорогу локтями.

Сэм поежился под несуразным и тяжеленным шерстяным бушлатом, которым разжился у соседа по комнате, Маркса. Маркс еще на первом курсе купил бушлат в комиссионном армейском магазинчике и забыл о нем почти на целый семестр, оставив валяться в пакете в прихожей. Его неминуемо съела бы моль, если бы Сэм не положил на него глаз. Зима в тот год выдалась особенно лютая, но доконала Сэма не она, а апрель (о, этот апрель! о, эти безумные массачусетские зимы!) с его шквалистым северо-восточным ветром, и Сэм, подавив гордость, выпросил у соседа преданное забвению пальто. Соврал, что ему нравится фасон. Маркс, как Сэм и предвидел, ответил: «Носи на здоровье». Бушлат, подобно большинству приобретаемой в военных комиссионках одежды, пропах плесенью, пылью и смертью, и Сэм старался не думать, каким образом он очутился в магазине. По крайней мере, согревал он намного лучше калифорнийской ветровки, в которой Сэм щеголял почти весь первый год обучения. А еще Сэм втайне надеялся, что слоноподобный бушлат придаст ему солидности и веса. Вышло, однако, наоборот, и облаченный в бушлат Сэм казался меньше и моложе своего возраста.

Иными словами, двадцатиоднолетний Сэм Масур не обладал сложением человека, перед которым толпа соизволила бы расступиться, как море, и посему он, словно злополучный лягушонок из видеоигры «Фроггер», начал протискиваться между людьми, бормоча извинения, хотя никакой вины за собой не чувствовал. «Потрясающе все-таки кодируется информация в человеческом мозге, – попутно восхищался он. – Говоришь: “Простите”, а думаешь: “Пошел к черту!”». В романах, фильмах и играх персонажи, если, конечно, автор нарочно не наделял их характерными чертами психопатов или отъявленных мерзавцев, всегда говорили то, что думали, и вели себя соответствующе. Их слова никогда не расходились с делом. Однако люди, обычные, честные и в основном добропорядочные люди, постоянно твердили одно, а делали, чувствовали или подразумевали совсем иное. Сбой в программе, не иначе.

– Куда прешь? – заорал на Сэма человек в шляпе с черно-зеленой бахромой.

– Простите, – прошептал Сэм.

– Твою ж мать! Я почти углядела! – выругалась в спину Сэма женщина с младенцем в слинге.

– Извините, – вздохнул Сэм.

Время от времени кто-нибудь поспешно выбирался из толчеи, образовывая спасительную для Сэма лакуну. Но стоило Сэму кинуться к ней, как его опережал очередной зевака, и толпа снова смыкалась, завороженная происходящим.

Почти добравшись до эскалатора, Сэм обернулся посмотреть, что же так заинтересовало людей. Он представил, как сегодня вечером расскажет Марксу о давке в метро, и тот воскликнет: «Неужели тебя не разобрало любопытство? Ну почему ты такой мизантроп? В мире происходит столько всего интересного». Сэму, мизантропу до мозга костей, не хотелось, чтобы Маркс считал его мизантропом, и он оглянулся. И увидел старого боевого товарища, Сэди Грин.

Нельзя сказать, что за все эти годы они ни разу не встретились. Они вечно натыкались друг на друга на математических олимпиадах, научных ярмарках, днях открытых дверей в университетах, чемпионатах по ораторскому искусству и робототехнике, курсах по литературному мастерству и программированию и мероприятиях, где чествовались выдающиеся ученики. Потому что неважно, где ты учишься – в заурядной государственной школе на востоке (Сэм) или в крутой частной школе на западе (Сэди), – важно одно: если на плечах у тебя голова, а не кочан капусты, то в Лос-Анджелесе ты ходишь одними и теми же стежками-дорожками вместе с подобными тебе уникумами. Они постоянно обменивались взглядами через головы высоколобых подростков. Порой она одаривала его улыбкой, словно подтверждая, что пакт о ненападении остается в силе, а затем присоединялась к своим неизменным спутникам – хищной ватаге бесподобных юных интеллектуалов. К мальчикам и девочкам в стильных дорогих очках, превосходивших Сэма всего лишь богатством, белизной кожи и крепостью зубов. Он сторонился их. Не желал, чтобы его считали очередным гиком-уродцем, которые так и вились вокруг Сэди. Иногда он представлял ее в роли злодейки: воображал, как она предавала его, отворачивалась, отводила глаза. Однако она ничего такого не делала, а жаль. Ему было бы намного легче.

Он знал, что она поступила в Массачусетский технологический университет, и гадал, пересекутся ли когда-нибудь их пути. Сам он учился неподалеку, в Гарварде, и за два с половиной года не предпринял ни единой попытки хоть как-то приблизить их встречу. Не предприняла этой попытки и она.

И вдруг возникла перед ним во плоти и крови. Сэди Грин… Он чуть не разрыдался. Кусочки мозаики сошлись. Словно ученый, годами бившийся над ускользавшим от него доказательством теоремы, он внезапно посмотрел на задачу свежим, незамыленным взглядом и увидел очевидное и единственно верное решение. Сэди. Да.

Он уже было окликнул ее, но вовремя спохватился, припомнив, сколько воды утекло с тех пор, как они с Сэди оставались наедине. Невероятно. Подумать только, он так молод, а ему давит на плечи груз прожитых лет. И надо же, он совсем позабыл, что презирает ее. «Время, – изумился он, – тайна за семью печатями». И тут же поправил себя: «Нет, время – математически вычисляемая величина, но сердце, точнее часть мозга, отвечающая за работу сердца, – вот тайна за семью печатями».

Вдоволь налюбовавшись околдовавшей толпу рекламой, Сэди развернулась и направилась к платформе красной ветки метро. К платформе приближался поезд.

– СЭДИ! – не удержавшись, заорал Сэм, но крик его потонул в грохоте прибывающего поезда и обычном для метро человеческом гомоне.

Девочка-подросток, надеясь подзаработать, играла на виолончели что-то зажигательно авангардное. Мужчина в узорчатой жилетке учтиво спрашивал прохожих, не найдется ли у них свободной минутки для беженцев-мусульман из Сребреницы. Сэди пристроилась рядом с киоском, продававшим фруктовые коктейли за шесть долларов, и в тот миг, когда Сэм окликнул ее, ожил, зажужжав, блендер, и спертый, удушливый воздух подземки наполнился ароматами цитрусов и земляники.

– Сэди Грин! – снова завопил он.

И снова она его не услышала. Он как мог ускорил шаг. Странно: всякий раз, когда он прибавлял ходу, ему представлялось, что он участвует в дурацком парном забеге и его нога накрепко связана с ногою партнера.

– Сэди! СЭДИ! – взывал он, чувствуя себя дурак дураком. – СЭДИ МИРАНДА ГРИН! ТЫ УМЕРЛА ОТ ДИЗЕНТЕРИИ!

Слава небесам, она обернулась. Внимательно оглядела толпу, заметила Сэма, и губы ее неторопливо, словно розы, расцветающие в замедленной киносъемке, виденной Сэмом на уроке физики в старших классах, расплылись в улыбке. Чудеснейшей и, забеспокоился Сэм, чуточку фальшивой. Сияя улыбкой, ямочкой на щеке и крошечной щербинкой между верхними зубами, Сэди двинулась на него, и, как померещилось Сэму, толпа тотчас отхлынула в разные стороны – чудо, никогда не удававшееся ему самому.

– Это моя сестра умерла от дизентерии, Сэм Масур, – рассмеялась она. – Я же умерла от истощения и укуса змеи.

– И потому, что не захотела пристрелить бизона, – напомнил Сэм.

– Ну пристрелила бы я его, а что толку? У него же не мясо, а тухлятина!

Она обвила его руками.

– Сэм Масур! Как долго я ждала нашей встречи!

– Мое имя есть в телефонном справочнике, – многозначительно сказал Сэм.

– Но я-то хотела, чтобы все получилось само собой. Естественно и гармонично. Так, как сейчас.

– Что привело тебя на Гарвардскую площадь? – спросил Сэм.

– Волшебное око, ясное дело, – ребячливо ухмыльнулась она и ткнула пальцем в рекламу.

Только сейчас Сэм увидел большой, метр на полтора, рекламный плакат, превративший прохожих в скопище зомби.

ВЗГЛЯНИ НА МИР ПО-НОВОМУ.

ВОЛШЕБНОЕ ОКО – ЛУЧШИЙ ПОДАРОК НА РОЖДЕСТВО!

Плакат состоял из беспорядочного скопления ярких рождественских узоров – изумрудных, рубиновых и золотых. Узоры, если долго смотреть на них, создавали оптическую иллюзию, и перед глазами наблюдателя появлялось скрытое трехмерное изображение. Подобные картинки назывались автостереограммами, и любой мало-мальски способный программист мог наклепать их за считаные минуты. «Уму непостижимо, – подумал Сэм. – Неужели людям действительно это нравится?» Он глухо застонал.

– Не одобряешь? – усмехнулась Сэди.

– Да такой белиберды в любой общаге – пруд пруди.

– А вот и не такой, Сэм. Это изображение уникально, как…

– Как станции подземки в Бостоне.

– Или во всей Америке? – расхохоталась она. – Значит, Сэм, ты не желаешь взглянуть на мир волшебным оком?

– Я и так гляжу на мир волшебным оком. Словно ребенок. И меня распирает от изумления.

– Но посмотри, как он счастлив! – Сэди указала на малыша лет шести. – Он увидел картинку! Вот молодец!

– А ты ее видела? – поинтересовался Сэм.

– Пока нет. И если честно, мне не до нее, я хочу успеть на следующий поезд. Опаздываю на лекцию.

– Да ладно. Уверен, у тебя есть пять минут в запасе, чтобы взглянуть на мир волшебным оком, – подзадорил ее Сэм.

– Нет, лучше в следующий раз.

– Брось, Сэди. Лекция никуда не денется. Как часто ты смотрела на какую-то вещь и знала, что все вокруг видят ее точно такой же, как и ты? Как часто твой мозг и глаза воспринимали то же самое, что и мозг и глаза других людей? Как часто тебе удавалось получить доказательства, что все мы живем в одном и том же мире?

Сэди печально улыбнулась и легонько толкнула Сэма в плечо.

– Типичные сэмовские речи.

– Так я же Сэм. Просто Сэм.

– Хорошо, – вздохнула Сэди вслед уходящему поезду. – Но если я завалю экзамен по компьютерной графике, виноват будешь ты. – Она подвинулась, чтобы лучше видеть плакат. – Ты тоже будешь смотреть вместе со мной.

– Слушаюсь, мэм!

Сэм расправил плечи и уставился прямо перед собой. Он уже целую вечность не стоял рядом с Сэди.

Инструкция к автостереограмме советовала расслабиться и смотреть в одну точку до тех пор, пока не появится изображение. Если изображение не появлялось, рекомендовалось подойти поближе, а затем начать медленно пятиться назад. Однако на тесной станции метро подобный маневр казался совершенно неосуществимым. Да и в любом случае автостереограмма Сэма не интересовала. Наверняка тайный рисунок – это рождественская ель, ангел или звезда. Разумеется, не звезда Давида, а что-нибудь сиюминутное, на потребу дня, банальное, подстрекающее купить как можно больше предлагаемых волшебным оком товаров. Еще ни разу Сэму не удалось разглядеть ни одну автостереограмму. Вероятно, из-за очков и довольно высокой степени близорукости. Очки не позволяли глазам расслабиться настолько, чтобы мозг успел поддаться иллюзии. А потому через довольно продолжительное время (пятнадцать секунд) Сэм бросил таращиться на плакат и перевел взгляд на Сэди.

На все те же волнистые рыжевато-каштановые пряди, только подстриженные и модно уложенные. На все тот же усеянный веснушками нос и ту же оливковую кожу, правда немного поблекшую и утратившую калифорнийский загар, так шедший Сэди в детстве. На все те же обветренные губы и карие глаза с золотистыми крапинками. Как у Анны, матери Сэма. Анна говорила, что такая окраска радужки называется гетерохромией. Надо же, а ведь он когда-то боялся, что это болезнь, угрожающая маме смертью. Под глазами Сэди залегли еле видимые темные круги, но эти круги были у нее и прежде. Однако, отметил про себя Сэм, Сэди выглядела усталой. И чем дольше он смотрел на нее, тем больше думал, что настоящее путешествие во времени – это умение видеть человека одновременно и в настоящем, и в прошлом. Хотя… Подобные перемещения срабатывают лишь с теми, кого ты знаешь всю свою жизнь.

– Я увидела! – взвизгнула Сэди.

Глаза ее разгорелись, и на миг она снова стала для Сэма одиннадцатилетней девочкой. Он быстро отвернулся от нее и уставился на плакат.

– А ты видел? – спросила Сэди.

– Да. Видел.

– И что ты видел?

– Это, – ответил Сэм. – Великолепное. Чудесное. Праздничное.

– А ты не врешь? – Сэди вздернула губу, и в глазах ее запрыгали озорные бесенята.

– Не вру. Просто не хочу портить впечатления тем, кто еще не видел. – Сэм обвел рукой стоящих вокруг людей.

– Какой заботливый, – весело фыркнула Сэди. – Ну тогда ладно.

Она знала, что он ничего не видел. А он знал, что она это знала, и одарил ее признательной улыбкой. Сэди улыбнулась в ответ.

– Странно, – произнесла она. – У меня такое чувство, словно мы никогда не расставались. Словно каждый день мы приходим на эту станцию метро и пялимся на этот плакат.

– Мы с тобой на одной волне, Сэди.

– Да, мы действительно на одной волне, Сэм. И прости за «типичные сэмовские речи». Ляпнула, не подумав.

– Забей. Какие еще речи могут быть у Сэма? Кстати, ты…

Снова зажужжал блендер.

– Что – я?

– Ты ошиблась площадью.

– Что значит – я ошиблась площадью?

– А то, что это Гарвардская площадь, а тебе нужна Центральная площадь или площадь Кендалла. Ты же, я слышал, учишься в Массачусетском технологическом университете?

– Здесь живет мой парень, – бросила Сэди тоном, ясно говорившим, что распространяться на эту тему она не собирается. – И почему, собственно, их называют площадями? Из них одна только площадь – Гарвардская, да и та – треугольная.

Послышался гудок очередного прибывавшего к платформе поезда.

– Это снова мой, – сказала Сэди. – Снова и снова.

– Такова природа поездов, – философски заметил Сэм.

– Ну да. Поезд за поездом, поезд за поездом.

– А в таком случае пойдем лучше выпьем кофе, – предложил Сэм. – Или что ты там предпочитаешь, если кофе для тебя чересчур тривиально? Масала-чай? Смузи? Комбучу? «Доктора Пеппера»? Шампанское? Какие только неисчислимые блага не предлагает мир прямо у нас над головами! Достаточно оседлать эскалатор и вознестись к радостям пития.

– Я бы с удовольствием, но мне и вправду надо бежать в институт. Учебники – это лишь половина дела. Много знаний оттуда не почерпнешь. Я беру только усидчивостью и прилежанием.

– Очень в этом сомневаюсь, – недоверчиво покачал головой Сэм. Сэди, по его мнению, обладала выдающимся умом.

– Рада была повидаться.

Она стремительно обняла Сэма и поспешила к платформе. Сэм растерялся, не зная, как ее остановить. Будь это игра, он нажал бы на паузу. Или начал бы прохождение уровня заново и на сей раз нашел бы нужные и убедительные слова. Или добыл бы из тайников необходимое снаряжение, которое заставило бы Сэди остаться.

А ведь они даже не обменялись телефонными номерами, в отчаянии подумал он. В его голове юлой завертелся вопрос: как в тысяча девятьсот девяносто пятом году можно разыскать человека? В стародавние времена, когда Сэм был ребенком, люди порой исчезали бесследно и навсегда, однако теперь все изменилось и сгинуть без вести стало намного сложнее. Теперь, чтобы обнаружить человека, требовалось лишь преобразовать его из цифрового формата в осязаемый образ. И по мере того как фигурка его старинной приятельницы, спешившей к платформе метро, уменьшалась, он успокаивал себя тем, что современный мир, с его глобализацией, коммуникационными магистралями и интернетом, также тяготел к уменьшению. А следовательно, он без труда отыщет в нем Сэди Грин. Угадает адрес ее электронной почты – в МТУ все адреса заводились по единому шаблону. Найдет ее в телефонном справочнике, опубликованном на сайте института. Позвонит на факультет компьютерных технологий, представившись компьютерным специалистом. Или наберет телефонный номер ее родителей, Стивена Грина и Шарин Фридман-Грин, до сих пор живущих в Калифорнии.

Впрочем, кого он пытался обмануть? Он никогда никому не звонил, не будучи твердо убежденным, что его звонка ждут с горячечным нетерпением. Он все воспринимал в черном цвете. Вот и сейчас он вообразил, что она отшила его и никаких лекций у нее нет. Что она просто взяла – и избавилась от Сэма. Если бы она действительно хотела с ним встретиться, зудел мозг, она оставила бы ему номер телефона или адрес. А раз не оставила, значит, Сэм для нее – это болезненное напоминание о прошлом, которое она не собирается воскрешать. Или же она поспешила отделаться от него потому, что, как Сэм всегда подозревал, он для нее ничего не значил, – подумаешь, благотворительный каприз богатенькой девочки. А еще этот парень с Гарвардской площади… Какой толк узнавать ее телефон, адрес электронной почты или адрес проживания! Он ни за что не воспользуется этими сведениями! И вдруг со всей феноменологической ясностью он осознал – и осознание это обрушилось на него как гром среди ясного неба, – что, вполне вероятно, он видит Сэди Грин последний раз в жизни и надо запомнить ее в этот ужасно холодный декабрьский день именно такой – стремительно идущей к платформе метро в бежевой шерстяной шапочке, варежках и шарфике. В полупальто верблюжьего цвета, купленном явно не в военной комиссионке, и в голубых линялых джинсах, расклешенных от колена и обтерханных по низу. В черных кроссовках с белой каймой и с раздутой без меры кожаной, коньячного цвета сумкой через плечо. С выглядывавшим из обшлага пальто краешком светло-бежевого свитера и разметавшимися по плечам блестящими волосами, чуть влажными на концах. Такую заурядную, ничем не отличимую от орды других умных, ухоженных студенток, ждущих прибытия поезда. Такую, в которой нет ни грамма настоящей Сэди.

Он уже мысленно прощался с ней, как вдруг она обернулась и подбежала к нему.

– Сэм! А ты все еще играешь?

– Да! – пылко воскликнул он. Чересчур пылко. – Разумеется. Постоянно.

– Держи. – Она сунула ему в руку дискету формата 3,25 дюйма. – Я написала игру. Понимаю, ты человек жутко занятой, но сыграй в нее, если выдастся свободная минутка. Мне хотелось бы узнать твое мнение.

И она рванула обратно к платформе. Сэм устремился за ней.

– Подожди! Сэди! Как мне с тобой связаться?

– Моя электронка – на дискете. В текстовом файле с описанием игры.

Двери закрылись, и поезд умчал Сэди к нужной ей станции. Сэм взглянул на дискету. «Тебе решать», – прочел он написанное от руки название. Этот почерк Сэм узнал бы из тысячи.

Вечером, вернувшись домой, он решил не торопиться с установкой игры и положил дискету рядом с компьютером. Соблазн побыстрее начать игру, как Сэм обнаружил, явился отличной движущей силой, заставившей его наконец-то приняться за научный доклад, с написанием которого он тянул уже целый месяц, полагая, что таким образом можно потянуть и до конца каникул. Доклад наводил на него невыносимую скуку. Ему долго выкручивали руки, пока он не согласился взять тему «Альтернативные подходы к парадоксу Банаха-Тарского при отсутствии аксиомы выбора». И теперь он боялся, что взвалил на себя непосильный труд. Он начал подозревать, что математика, при всей его к ней явной предрасположенности, совершенно его не вдохновляла. Сегодня у него состоялся долгий разговор с Андерсом Ларссоном, научным руководителем с кафедры математики и несомненным кандидатом на Филдсовскую премию, и Андерс проводил его такими словами:

– Ты необычайно одарен, Сэм. Однако делать что-то хорошо и делать что-то с любовью – разные вещи.

Размышляя над этим, Сэм ел итальянскую пасту, взятую Марксом навынос. Маркс, как обычно, заказал слишком много, так что голодная смерть Сэму не грозила даже в отсутствие Маркса, собиравшегося на горнолыжный курорт в Теллурайд. Маркс попробовал и его увлечь своими каникулярными планами.

– Поехали, Сэм, не пожалеешь. Не беда, если ты не катаешься на лыжах. Большинство народу на этих курортах просто тусуется в барах да на горных склонах.

Сэм, у которого не хватало денег, чтобы съездить на каникулы домой, отвечал неизменным отказом на все подобные предложения, поступавшие от Маркса с завидной регулярностью. Отужинав, Сэм углубился в чтение статьи о теории нравственного развития, готовясь к семинару по философии раннего Витгенштейна, еще не успевшего предать анафеме все свои труды, а Маркс занялся упаковкой чемоданов. Уложив все необходимое, он подписал рождественскую открытку для Сэма, положил ее на стол вместе с подарочным сертификатом на пятьдесят долларов, дающим право вдоволь напиться пива в пивоварне, и заметил дискету.

– Что за «Тебе решать»? – осведомился он, протягивая Сэму зеленую дискетку.

– Игра одного моего друга.

– Какого друга? – поразился Маркс. Он делил квартиру с Сэмом без малого три года, и за все это время Сэм ни разу не упомянул о своих друзьях.

– Из Калифорнии.

– Не хочешь сыграть?

– Не особо. Наверное, чушь какая-нибудь. Я сделал большое одолжение, согласившись ее посмотреть.

«Предатель», – мысленно обругал себя Сэм. Впрочем, написанная Сэди игра действительно могла оказаться полнейшей чушью.

– А о чем она? – спросил Маркс.

– Понятия не имею.

– Название интересное. Цепляет. – Маркс уселся за компьютер Сэма. – У меня есть пара свободных минут. Установим?

– Почему нет? – согласился Сэм, намеревавшийся вообще-то исследовать игру Сэди в одиночку.

Но с другой стороны, почему бы и не сразиться с Марксом, его испытанным и проверенным другом? Они давно уже играли вместе. Обычно они предпочитали сходиться врукопашную в «Мортал Комбат», «Теккен» и «Стрит Файтер», но время от времени отдавали предпочтение «Подземельям и драконам». Они придумали свою серию приключений, так называемую кампанию, и более двух лет успешно ее проводили. Сэм взял на себя роль мастера подземелий. Он очень дорожил этим опытом, считая, что игра в паре – особый тип близости, о которой нельзя болтать направо и налево, поэтому они держали кампанию в «Подземельях и драконах» в строжайшей тайне.

Маркс засунул дискету в дисковод, и Сэм установил игру на жесткий диск.

Через несколько часов, пройдя всю игру, Сэм и Маркс оторвались от экрана монитора.

– Что это было? – вскричал ошарашенный Маркс. – Я опоздал по всем статьям! Ажда меня убьет!

Ажда была новой зазнобой Маркса – моделью из Турции, самозабвенно игравшей в сквош и изредка дефилировавшей по подиуму. Как раз в его вкусе.

– Черт, я думал, мы играли всего минут пять!

Маркс сорвал с вешалки и быстро натянул на себя пальто – такого же верблюжьего цвета, как у Сэди.

– Твой друг – больной на всю голову. Или гений. Как ты с ним познакомился?

2

В день, когда Сэди впервые встретила Сэма, старшая сестра Алиса изгнала ее из больничной палаты. Алиса рвала и метала, как только может рвать и метать тринадцатилетний подросток, вообразивший, что умирает от рака. Их мама, Шарин, сказала, что не стоит ограничивать свободу самовыражения Алисы, так как половая зрелость вкупе с болезнью – та еще гремучая смесь, которую ни одно человеческое тело вынести не в состоянии. Фраза «не стоит ограничивать свободу самовыражения» означала, что Сэди следует отправиться в приемный покой и ждать там, пока Алиса не перебесится.

Чем на сей раз она вызвала неудовольствие старшей сестры, Сэди не понимала. Она всего лишь раскрыла журнал «Подросток» с фоткой девочки в красном берете и сказала:

– Он бы тебе пошел.

Конечно, за точность слов она не ручалась, так как не придала им тогда никакого значения, но, какими бы они ни были, Алиса пришла в ярость и заорала как полоумная:

– В Лос-Анджелесе никто не носит такие береты! Поэтому у тебя и нет друзей, Сэди Грин!

Затем Алиса кинулась в ванную и разревелась. Или скорее надрывно закашлялась, так как нос у нее был заложен, а горло покрыто язвочками. Шарин, спавшая в кресле, вскочила и бросилась утешать дочь, советуя ей успокоиться и не доводить себя до болезни.

– Но я уже больна! – взвыла Алиса.

И тут разревелась Сэди. Друзей ей и вправду не хватало, но разве это повод над ней издеваться? Алиса просто злючка! Тогда-то Шарин и отослала ее в приемный покой.

– Так нечестно! – всхлипнула Сэди. – Я ничего плохого не сделала. Она взбеленилась на ровном месте.

– Да, так нечестно, – устало согласилась Шарин.

Слоняясь по приемному покою, Сэди пыталась разобраться в произошедшем. Она и в самом деле думала, что красный берет будет невероятно хорошо смотреться на голове Алисы. Но может, сестра углядела в этих словах намек на свои волосы, которые начали выпадать после химиотерапии? Черт! И кто ее за язык дернул? Чего она полезла с этим дурацким беретом? Полная раскаяния, Сэди постучала в стеклянную дверь палаты Алисы, чтобы извиниться, но Шарин одними губами прошептала:

– Приходи попозже. Алиса спит.

Близилось время обеда, и Сэди ужасно проголодалась. Теперь она жалела не Алису, а себя. Как же ее все достало! Алиса ведет себя как безмозглая идиотка, а распекают одну только Сэди! Конечно, ее сестра больна, но она ведь не умирает. Сэди постоянно твердили, что у Алисы не самый страшный вид лейкемии и процент выздоравливающих очень высок. Лечение проходило хорошо, и этой осенью Алиса даже собиралась пойти в школу вместе с другими старшеклассниками. И в больницу ее положили всего на двое суток. Да и то, по словам мамы, чтобы комар носа не подточил. Чтоб уж наверняка. Сэди нравилось выражение «комар носа не подточил». Комар, умевший точить нос, занимал ее невероятно. А загадочный зверь «уж наверняк» в ее воображении превращался из змея-ужа в мифическое существо, полусенбернара, полуслона, – громадное, умное, добродушное создание, призванное защищать сестер Грин от всевозможных бедствий и прочих жизненных передряг.

Медбрат, заметив в приемном покое неприкаянную и совершенно здоровую одиннадцатилетнюю девочку, угостил ее ванильным пудингом. Наметанным взглядом определив, что Сэди – всеми заброшенная сестренка какого-нибудь несчастного малыша, проходящего лечение в клинике, он предложил ей скоротать время в игровой комнате.

– Там есть игровая приставка «Нинтендо». В выходные дни ею редко пользуются, да и в комнате сейчас никого нет.

Подумаешь, у них с Алисой тоже была «Нинтендо». Правда, Сэди доберется до нее только через пять часов, кода Шарин отвезет ее домой. На дворе стояло лето, а единственную книжку «Будка-призрак», которую Сэди прихватила с собой, она уже зачитала до дыр. Если бы у Алисы не сорвало крышу, они бы провели этот день как обычно: посмотрели бы любимые телешоу «Жми кнопку!» и «Угадай цену», полистали бы глянцевые подростковые журналы, прошли бы парочку тестов на определение личности и сыграли бы в «Тропу Орегона» или другую образовательную игру, имевшуюся на девятикилограммовом ноутбуке Алисы, который ей выдали, чтобы она не отстала от класса. В общем, нашли бы, чем себя занять, как и остальные девчонки. Да, похвастаться обилием друзей Сэди не могла, но разве она в них нуждалась? У нее ведь была Алиса – самый чудесный друг во вселенной. Самый умный, самый любимый, самый красивый, самый спортивный, самый отважный, самый веселый и самый <заполните свободное пространство любым прилагательным по вашему выбору>. Не друг, а верх совершенства! И хотя Сэди утешали, что сестра непременно поправится, Сэди частенько фантазировала, каким станет мир, если из него исчезнет Алиса. А вместе с ней исчезнут их общие шутки, музыка, свитера, замороженные шоколадные пирожные и тепло сестринского тела, прижимающегося в темноте под одеялом. С кем тогда Сэди делиться сокровенными тайнами и горькими обидами невинного сердца? Кто будет их хранить? Сэди никого так не любила, как Алису. Ни родителей, ни бабушек с дедушками. Мир без Алисы представлялся ей унылым и безрадостным, как зернистая фотография Нила Армстронга, ступающего по Луне. Мир без Алисы внушал ей такой ужас, что она просыпалась посреди ночи от страха и больше не могла сомкнуть глаз. Что, если и вправду ненадолго сбежать от всего этого в безмятежную страну «Нинтендо»?

Однако, войдя в игровую комнату, она обнаружила в ней мальчика, игравшего в «Супербратьев Марио». Мальчик, в отличие от Сэди, явно был завсегдатаем больницы, а не простым посетителем или чьим-нибудь братом или родственником: посреди дня он носил пижаму, возле его стула, на полу, лежали костыли, а уродливый гипс на левой ноге напоминал средневековое орудие пытки. На первый взгляд мальчик казался одних с ней лет или чуть старше. У него были спутанные курчавые темные волосы, курносый нос, очки и неправдоподобно круглая, прям-таки карикатурная голова. Сэди умела немного рисовать и набрасывать контуры и очертания предметов. Если бы ей предложили изобразить этого мальчика, она нарисовала бы сплошные круги.

Встав на колени рядом с ним, она некоторое время наблюдала за его игрой. Играл он мастерски и в конце уровня заставил Марио прыгнуть на флагшток – трюк, никак не удававшийся Сэди. Смотреть за таким искусным игроком доставляло ей ни с чем невыразимое удовольствие. Он завораживал ее, будто танцор. Она даже позабыла, что вообще-то любила играть сама. Мальчик не смотрел на нее. Возможно, он вообще не замечал ее присутствия. Расчистив себе путь в сражении с первым злыднем, так называемым боссом, и дождавшись появления на экране сообщения: «Но наша принцесса в другом замке», он нажал на паузу и, не глядя на нее, спросил:

– Хочешь доиграть остаток этой жизни?

– Не-а, – затрясла головой Сэди. – Ты слишком хороший игрок. Подожду, когда ты умрешь.

Мальчик кивнул и продолжил играть. Сэди не отрывала от него глаз.

– Ой, прости. Мне не стоило этого говорить, – извинилась она. – Вдруг ты действительно умираешь. Это ведь детская больница.

Марио, ведомый мальчиком, вошел в мрачное, полное монет подземелье.

– Так устроен мир. Все умирают.

– Верно.

– Но я пока не умираю.

– Рада это слышать.

– А ты? Ты умираешь? – спросил он.

– Нет, – ответила Сэди. – Пока нет.

– И что с тобой тогда?

– Не со мной, с моей сестрой. Она больна.

– И что с ней?

– Дизентерия, – соврала Сэди, боясь ненароком упомянуть слово «рак» и тем самым вызвать злых духов, способных омрачить и прервать их только-только начавшуюся беседу.

Мальчик озадаченно покосился на нее, словно собираясь что-то спросить, но ничего не спросил и протянул ей джойстик.

– Держи. У меня пальцы отваливаются.

Сэди приняла эстафету и достойно прошла уровень, заработав несколько бонусов и добавив Марио еще одну жизнь.

– Неплохо, – похвалил ее мальчик.

– У нас дома тоже есть «Нинтендо», но мне разрешают играть в нее только час в неделю, – пожаловалась Сэди. – А сейчас никому до меня нет никакого дела, потому что моя сестра Ал больна…

– Дизентерией, – подсказал мальчик.

– Ну да. Этим летом я собиралась поехать в космический лагерь во Флориде, но родители решили, что мне лучше остаться дома и составить компанию Алисе. – С глухим стуком Сэди прыгнула на гумбу. Этими грибообразными существами игра просто-таки кишела. – Мне жалко всех этих гумб.

– Они приспешники злодеев.

– А мне кажется, они ввязались совершенно не в свое дело.

– Таков удел всех приспешников. Спускайся по этой трубе, – приказал мальчик. – Там внизу куча монет.

– Знаю! Сейчас я до них доберусь. Ал постоянно надувает губы. Я ее только раздражаю. Не понимаю, почему меня не отпустили в космический лагерь. Наконец-то я бы узнала, каково это – спать ночью в палатке и летать одной на самолетах. Подумаешь, меня не было бы здесь две недели. – Сэди прошла уровень почти до конца. – А как ты прыгаешь на флагшток? В чем секрет?

– Жми кнопку «Пуск» и удерживай ее так долго, как только сможешь. Затем присядь на корточки, а когда начнешь падать – сразу прыгай.

Марио под руководством Сэди опустился на флагшток.

– Ой! Сработало! Кстати, меня зовут Сэди.

– А меня – Сэм.

– Твоя очередь. – Она вернула ему джойстик. – А что приключилось с тобой?

– Попал в аварию и сломал ногу в двадцати семи местах.

– Ничего себе! – подивилась Сэди. – И вправду в двадцати семи или загибаешь?

– И вправду. Я люблю точный счет.

– И я.

– Порой этот счет увеличивается, когда им приходится снова ломать и вправлять мою ногу, чтобы лучше срасталась, – вздохнул Сэм. – Может, вскоре они и вовсе ее отрежут. Я совсем не могу на ней стоять. Перенес три операции, а до сих пор ее не чувствую. Не нога, а какая-то мешанина из костей и мяса.

– М-м, – с наслаждением причмокнула Сэди, – мясо… Ой, прости. Не хотела тебя обидеть. Но ты так аппетитно все описал, что мне представился мясной суп. Понимаешь, сейчас все заняты сестрой и вечно забывают меня покормить. Я постоянно голодная. Сегодня я ела только ванильный пудинг.

– А ты чудачка, Сэди, – хмыкнул Сэм.

– Все так говорят. Надеюсь, тебе не ампутируют ногу, Сэм. Честно. Кстати, у моей сестры рак.

– Ты же сказала – дизентерия.

– Рак вызывает у нее дизентерию. Поэтому мы и шутим, что она больна дизентерией. А ты знаешь такую игру – «Тропа Орегона»?

– Не-а.

– Думаю, она установлена на компьютерах в твоей школе. Я безумно ее люблю, хотя она немного занудная. Действие происходит в девятнадцатом веке, когда группа переселенцев отправляется с Восточного побережья на Западное. Они едут в фургоне, запряженном парой быков, и тебе надо постараться, чтобы переселенцы не умерли по дороге. Ты должен вдоволь кормить их, не гнать до изнеможения быков, покупать им все необходимое. Однако время от времени кто-нибудь, а может даже ты сам, погибает – от укуса гремучей змеи, или от голода, или от…

– Дизентерии!

– Ага! В точку! Когда такое происходит, мы с Алисой смеемся до слез.

– А что такое дизентерия?

– Диарея, – прошептала Сэди. – Поначалу мы так и думали, что у нее просто расстройство желудка.

Сэм расхохотался и вдруг резко оборвал смех.

– Мне все еще смешно, – признался он. – Но когда я смеюсь, мне очень больно.

– Клянусь отныне и впредь не произносить при тебе ничего смешного, – ровным, бесстрастным тоном произнесла Сэди.

– Прекрати! Я сейчас лопну от смеха! Кого ты из себя корчишь?

– Робота.

– Робот говорит вовсе не так!

И Сэм изобразил робота, каким он его себе представлял. Согнувшись пополам, дети схватились за животы.

– Тебе нельзя смеяться, – простонала Сэди.

– А тебе нельзя меня смешить! Уф… А от дизентерии действительно умирают?

– Сейчас нет, а в старину, наверное, да.

– Как думаешь, на могильных камнях об этом писали?

– Сэм, на могильных камнях не пишут, от чего человек умер.

– А в «Особняке с привидениями» в Диснейленде пишут. Теперь я тоже мечтаю умереть от дизентерии. Хочешь сыграть в «Утиную охоту»?

Сэди кивнула.

– Тогда тащи пистолеты. Они во-он там.

Сэди взяла световые пистолеты и подключила их к игровой приставке. Сэм, с ее позволения, выстрелил первым.

– Ничего себе. Ты их прям на лету бьешь, – восхитилась Сэди. – У тебя дома есть «Нинтендо»?

– Не-а. Зато у моего дедушки в ресторане есть игровой автомат «Донки Конг», и я могу играть в него бесплатно сколько влезет. Если наловчился играть в одну игру, то и другие осилишь в два счета. Я так думаю. Меткий глаз, твердая рука и куча практики – вот все, что тебе надо.

– Согласна. Подожди! У твоего дедушки есть «Донки Конг»? Круто! Обожаю старые игровые автоматы. А что у него за ресторан?

– Пиццерия.

– Обалдеть! Обожаю пиццу! Это же самая лучшая еда на свете!

– Я тоже ее обожаю.

– А пиццу ты тоже можешь есть бесплатно сколько влезет?

– В основном да.

– Это же моя мечта. Ты живешь в моей мечте, Сэм! Разреши мне тоже там побывать. Как называется пиццерия? Может, я туда уже заглядывала.

– «Дон и Бон: домашняя пицца, как в Нью-Йорке». Дон – имя моего дедушки, а Бон – бабушки. Смешно звучат, да? Будто «динь-дон». Но для корейцев это обычные имена. Как для американцев Джек и Джилл. Ресторан находится на бульваре Уилшир в Коритауне.

– Что такое Коритаун?

– Леди, а вы вообще из Лос-Анджелеса, а? Коритаун значит Корея-таун. С луны ты, что ли, свалилась? Все знают, что такое Коритаун.

– А я знаю, что такое Корея-таун. Ни разу не слышала, чтобы его называли Коритауном.

– А ты где живешь?

– На Равнинах.

– Где-где?

– В равнинной части Беверли-Хиллз, то есть не на холмах. Оттуда рукой подать до Коритауна. Ну что, съел? Ты же и понятия не имел, что такое Равнины, да? Люди в Лос-Анджелесе знают только те места, в которых живут сами.

– Полагаю, ты права.

Весь остаток дня Сэм и Сэди отстреливали электронных уток и болтали без умолку.

– И за что мы их так? – внезапно спросила Сэди. – Они же нам ничего плохого не сделали.

– Возможно, наши виртуальные образы нуждаются в виртуальной пище. И без виртуальных уток наши виртуальные «я» умрут с голоду.

– И все равно мне их жалко.

– Тебе всех жалко. Даже гумб.

– Да, жалко. А еще мне жалко бизонов из «Тропы Орегона».

– Почему?

В это мгновение дверь распахнулась и в комнату заглянула мама Сэди.

– Алиса хочет перекинуться с тобой словечком, – заговорщически сообщила она. На их тайном языке это означало, что Алиса простила сестренку и больше не сердится.

– В следующий раз тебе скажу, – пообещала Сэди мальчику, не уверенная, а будет ли этот следующий раз.

– До встречи, – кивнул он.

– Кто твой маленький приятель? – спросила Шарин, выходя с дочерью в коридор.

– Просто мальчик, – пожала плечами Сэди и оглянулась на Сэма, с головой ушедшего в игру. – Он милый.

В приемном покое им снова повстречался медбрат, и Сэди поблагодарила его за разрешение побыть в игровой комнате. Медбрат широко улыбнулся Шарин – не так часто в наши дни встречаются воспитанные дети.

– В ней, как я и сказал, никого не было?

– Нет, там был мальчик. Сэм… – Сэди запнулась, так как не знала фамилии Сэма.

– Там был Сэм? – несказанно удивился медбрат.

Сэди испугалась: не нарушила ли она случайно какие-нибудь неписаные больничные правила, запрещавшие находиться в одной игровой комнате с больным ребенком. С тех пор как у Алисы обнаружили рак, эти правила только множились.

– Да, – жалобно пискнула Сэди. – Мы болтали и играли в «Нинтендо». Мне кажется, я нисколько ему не мешала.

– Сэм? – уточнил медбрат. – С курчавой головой и в очках. Этот Сэм?

Сэди кивнула.

– Мне надо поговорить с твоей мамой.

Шарин отослала дочку к Алисе. На душе у Сэди заскребли кошки.

– Похоже, я влипла, – произнесла она, входя в палату.

– И что ты отчебучила на сей раз? – хмыкнула сестра.

Сэди повинилась в своем возможном проступке.

– Они же сами разрешили тебе поиграть в этой комнате, – рассудительно произнесла Алиса, – значит, ты не сделала ничего плохого.

Сэди присела на кровать, и Алиса принялась заплетать ей косы.

– Я более чем уверена, что медбрат хотел поговорить с мамой не о тебе, а обо мне. Ты его знаешь?

– Нет, сегодня впервые увидела, – покачала головой Сэди.

– Тогда не переживай, малышка. Когда взаправду влипнешь в какую-нибудь переделку, заливайся горючими слезами и тверди, что у твоей сестры рак.

– Прости меня за берет.

– Какой берет? Ах тот. Это ты меня прости. Не знаю, что на меня нашло.

– Наверное, лейкемия? – усмехнулась Сэди.

– Дизентерия, – поправила ее Алиса.

По дороге домой Шарин ни словом не обмолвилась об игровой комнате, и у Сэди отлегло от сердца – беда миновала. Слушая по радио новости о столетнем юбилее статуи Свободы, она думала, как бы себя чувствовала статуя Свободы, окажись она настоящей женщиной. Вероятнее всего, ужасно. Все эти люди, толкущиеся внутри, рвущие тебя на части, словно интервенты, сосущие твою кровь, словно вши, изнуряющие тебя, словно гниды или раковые клетки. Сэди аж передернуло от этой мысли, и она обрадовалась, когда мама выключила радио.

– Ты общалась с этим мальчиком в игровой комнате?

«Началось», – вздохнула про себя Сэди.

– Да, – тихо ответила она. Они как раз проезжали Коритаун, и она напряженно таращилась в окно, стараясь углядеть пиццерию «Дон и Бон: домашняя пицца, как в Нью-Йорке». – Меня накажут?

– Разумеется, нет. С какой стати тебя наказывать?

А с такой, что с недавних пор одиннадцатилетняя Сэди, по мнению взрослых, постоянно напрашивалась на неприятности. Что бы она ни делала, все вызывало у них бурю негодования. Вечно-то она несла всякий вздор, слишком шумела или требовала чего-то запредельного. Но ничего запредельного в ее требованиях не было. Она просто хотела, чтобы ей уделяли внимание, чтобы ее любили и не морили голодом. Ведь раньше все это доставалось ей без слез и истерик. А теперь даже больная сестра не служила ей оправданием.

– В том-то и дело, что ни с какой.

– Медбрат сообщил мне, что мальчик попал в ужасную автомобильную аварию, – продолжала Шарин, – и за последние полтора месяца никому не сказал и пары слов. Его мучают страшные боли, и, вероятнее всего, он еще долго будет возвращаться в больницу. Медбрата поразило, что мальчик разговорился с тобой.

– Да ну? А по мне Сэм вполне нормальный.

– Как только они не пытались вовлечь его в разговор! Водили его к терапевтам, приглашали его друзей, членов семьи. Напрасно. О чем вы с ним беседовали?

– Да в общем-то ни о чем… – Сэди задумалась, припоминая. – В основном об играх.

– Я не собираюсь на тебя давить, – не слушая ее, разглагольствовала мать, – но медбрат спрашивал, не захочешь ли ты завтра приехать в больницу, чтобы снова пообщаться с Сэмом.

Не дав дочери раскрыть и рта, Шарин поспешно добавила:

– Чтобы подготовиться к бат-мицве, которая у тебя пройдет в следующем году, тебе необходимо поработать на благо общества. Уверена, что посещение больного мальчика зачтется тебе как благотворительность.

Играть с кем-то в паре – все равно что испытывать судьбу. Все равно что открыть другому сердце и душу, зная, что в любой момент он может тебя предать. Так собаки валятся на спину, обнажая незащищенный живот, словно бы говоря: «Я полностью доверяю тебе. Не обижай же меня». Так те же собаки умильно слюнявят человеческие руки пастями, в которых сверкают острые клыки. Играть в паре – значит доверять своему партнеру. Значит любить его. Через много-много лет Сэм выскажет эту спорную мысль в интервью «Котаку» – сайту, посвященному компьютерным играм, – такими словами: «Игра вдвоем – самое интимное переживание в нашей жизни. Никакой секс с игрой вдвоем не сравнится». «Разумеется, не сравнится, – тут же взорвался издевками интернет, – если у тебя никогда не было хорошего секса. Чувак, да по тебе дурдом плачет!»

Назавтра Сэди вернулась в больницу и продолжала возвращаться в нее вновь и вновь во все те дни, когда Сэм чувствовал себя вполне здоровым, чтобы играть, и слишком больным, чтобы ехать домой. Игра сплотила их. Они стали настоящей командой. Дух соперничества возбуждал их, и в то же время, сражаясь и убивая друг друга, они делились незамысловатыми историями своих пока еще коротких жизней. В конце концов Сэди узнала все про Сэма, а Сэм – все про Сэди. Или им так казалось. Сэди, посещавшая компьютерный класс, учила Сэма программировать на Basic, а Сэм учил ее рисовать: штриховке, перспективе, контрастности. В свои двенадцать лет он уже создавал поразительные эскизы.

После аварии Сэм увлекся изображением запутанных лабиринтов в стиле Маурица Корнелиса Эшера. Психолог всячески поощряла его, понимая, как важно Сэму время от времени погружаться в иной мир и забывать о мучившей его физической и душевной боли. Она надеялась, что, блуждая по рисованным лабиринтам, Сэм когда-нибудь обязательно найдет выход из тупика, в который завела его жизнь. Она ошибалась. Сэм создавал лабиринты ради Сэди. Исключительно ради Сэди. Прощаясь, он постоянно совал ей в карман рисунки.

– Это для тебя, – ворчал он. – Так, чепуховина. Захвати его с собой в следующий раз, чтобы я разобрался, что тут да как.

Позже Сэм признается, что лабиринты стали его первой попыткой написать игру. «Лабиринт, – скажет он, – та же видеоигра, но доведенная до совершенства».

Спорная мысль, к тому же отдающая самомнением и хвастовством. А вот те лабиринты… Те лабиринты были только для Сэди. Невозможно создать игру, не имея представления о человеке, который станет в нее играть.

Уходя от Сэма, Сэди украдкой подсовывала дежурной медсестре на подпись «Дневник добрых дел». Обычную дружбу не измерить часами, но «Дневник» скрупулезно подсчитывал время, в которое Сэди дружила с Сэмом.

Их дружба длилась уже несколько месяцев, когда бабушка Сэди, Фреда, впервые озадачила внучку вопросом, действительно ли та творит благое дело. Фреда Грин нередко подвозила Сэди к больнице повидаться с Сэмом. С волосами, обвязанными шелковым цветастым шарфом, она разъезжала на красном, произведенном в Америке кабриолете, и непременно, если позволяла погода (а погода в Лос-Анджелесе обычно позволяла), откидывала верх автомобиля. Миниатюрная бабушка, обгонявшая одиннадцатилетнюю внучку в росте всего на пару сантиметров, одевалась с изумительным вкусом. Покупную одежду она презирала и раз в год летала в Париж, чтобы сшить на заказ белоснежные блузки, светло-серые брюки и свитера из кашемира или букле. Из дому она выходила только при полном параде: опрысканная духами с запахом гардении и обвешанная жемчугами, с алеющей на губах помадой, изящными, поблескивавшими на запястье золотыми часиками и неизменной, свисавшей с плеча шестигранной кожаной сумкой. Сэди считала ее самой элегантной бабушкой в мире. Однако Фреда была не только бабушкой Сэди, но и безжалостной акулой бизнеса, бороздившей просторы лос-анджелесского рынка недвижимости и никому не дававшей спуску на деловых переговорах.

– Послушай, Сэди, – произнесла она, ведя машину с западной оконечности города в восточную, – я несказанно рада возить тебя в больницу.

– Спасибо, бабуль. Я это ценю.

– Но я подумала над тем, что ты мне сказала, и мне кажется, этот мальчик мог бы стать для тебя настоящим другом, а не просто приятелем, с которым ты цацкаешься из милости.

Раскисший от воды «Дневник» предательски выглянул из учебника математики, и Сэди затолкала его поглубже.

– А мама говорит, в этом нет ничего плохого, – набычилась Сэди. – И медсестры, и доктора с ней согласны. На прошлой неделе его дедушка обнял меня и угостил куском пиццы с грибами. Не понимаю, что не так.

– Все так, Сэди, но ведь этот малыш знать не знает о твоем уговоре с мамой и докторами, верно?

– Не знает. Об уговоре у нас речи не заходило.

– А может, есть причина, по которой ты не желаешь заводить о нем речь, как думаешь?

– Когда я с Сэмом, мне не до этого, – сбивчиво пробормотала Сэди.

– Солнышко, рано или поздно он может об этом узнать и смертельно обидеться, решив, что он для тебя благотворительный жест, галочка в «Дневнике добрых дел», а не закадычный друг.

– Одно другому не мешает, разве нет? – пожала плечами Сэди.

– Нет. Дружба – это дружба, а благотворительность – это благотворительность. Ты знаешь, что ребенком я жила в Германии, поэтому я не стану пересказывать тебе истории, которые ты и без того слышала сотню раз. Просто заруби себе на носу: люди, подающие тебе милостыню, никогда не станут твоими друзьями. Друзья милостыню не подают. Друзья протягивают руку помощи.

– Об этом я как-то не подумала, – вздохнула Сэди.

Фреда погладила ее по плечу.

– Запомни, Сэди, жизнь постоянно ставит людей перед моральным выбором. Компромиссы неизбежны, но давай не искать себе легких путей.

Сэди не спорила, прекрасно сознавая бабушкину правоту, однако продолжала подписывать «Дневник» у медицинского персонала. Ей нравился этот обряд, нравилось выслушивать похвалы от медсестер и докторов, но больше всего ей нравилось получать одобрение от родителей и прихожан в синагоге. Даже само заполнение «Дневника» приносило ей удовольствие. Она играла. И эта игра, как ей казалось, не имела почти никакого отношения к Сэму. Она ведь его не обманывала, просто чем дольше она с ним общалась, тем меньше ей хотелось раскрывать ему тайну «Дневника». Она понимала: само существование «Дневника» намекало на то, что она использовала Сэма в корыстных целях, однако на самом деле все было совсем не так. Несмотря на то что Сэди любила, когда ей пели дифирамбы, Сэм Масур был ее самым-самым близким и дорогим другом.

Работа Сэди «на благо общества» длилась один год и два месяца, пока, как и предсказывала Фреда, Сэм не узнал про «Дневник». Таким образом, Сэди и Сэм дружили шестьсот девять часов плюс те четыре часа, которые Сэди не посчитала, потому что они выпали на первый день их знакомства. Для подготовки к бат-мицве требовалось всего двадцать часов волонтерской работы, поэтому добрые женщины из «Хадассы», американской еврейской добровольной женской организации, вручили ей приз за «великие свершения на ниве благотворительности».

3

Семинар по разработке компьютерных игр проводился раз в неделю по четвергам с двух до четырех часов дня. К семинару допускались только десять прошедших конкурсный отбор студентов, а вел его двадцативосьмилетний Дов Мизрах. Однако фамилия его была известна только университетской администрации, составлявшей список дополнительных курсов. Игровое сообщество знало его просто как Дова. Считалось, что Дов – это Джон Кармак и Джон Ромеро, гениальные американские создатели «Командира Кина» и «Дума», вместе взятые. Его черная грива курчавых волос и кожаные обтягивающие штаны давно примелькались на конференциях разработчиков компьютерных игр, но славу ему принесла написанная для ПК игра «Мертвое море» о приключениях живущих на дне океана зомби. Для нее Дов придумал уникальную графическую подсистему «Улисс» – революционный графический движок, создававший фотореалистичные изображения подводных теней и света. Все прошлое лето Сэди, как и полмиллиона подобных ей гиков, резалась в «Мертвое море». Дов стал первым в жизни Сэди профессором, вызвавшим ее восхищение еще до того, как она начала посещать его лекции. Игроманы всего мира, включая Сэди, с нетерпением ждали продолжения игры, и, увидев имя Дова Мизраха в списке курсов, Сэди несказанно удивилась, с чего вдруг этот выдающийся человек поменял карьеру дизайнера игр на профессорскую синекуру.

– Вот что я вам скажу, – с порога начал Дов, входя в аудиторию в первый день семинара. – Я здесь не для того, чтобы учить вас программированию. Это семинар по разработке игр в Массачусетском технологическом университете. Либо вы уже умеете программировать, либо… – Красноречивым жестом он указал на дверь.

Семинар Дова строился по тем же канонам, что и семинары по литературному мастерству. Раз в неделю выбранные Довом два студента приносили написанные ими игры. Любые, которые они успевали создать за катастрофически ограниченное время, – простенькие или законченные кусочки сложных. Другие студенты играли в них и высказывали свое мнение. За время обучения каждому студенту полагалось вынести на суд общественности две игры.

Ханна Левин, единственная, кроме Сэди, девушка, записавшаяся на семинар (впрочем, такое соотношение мужчин и женщин в МТУ никого не удивляло), спросила Дова, волнует ли его, на каком языке программирования они будут создавать игры.

– А с чего меня должно волновать? Все они одинаковы. Дерьмо на дерьме и дерьмом погоняет. В прямом смысле. Пиши на том языке, от которого тебя торкает. На том, от которого у тебя встает. – Дов критически оглядел Ханну с ног до головы и поправился: – Впрочем, у тебя вставать нечему. Пиши на том языке, от которого тебя вставляет.

Ханна нервически хохотнула и потупилась.

– Значит, Java подойдет? – шепнула она. – Некоторые программисты, насколько я знаю, ее не жалуют, но…

– Что? Кто там жалует Java? Твою мать, пошли всех этих говнокодеров на хер! Короче. Выбери тот язык программирования, от которого заторчу я.

– Хорошо, но, возможно, какой-то язык вам нравится больше?

– Слышь, цыпа, как твое имя?

– Ханна Левин.

– Цыпа Ханна Левин, уймись, а? Я не собираюсь объяснять тебе, как ты должна писать свою игру. Пиши ее хоть на трех языках сразу. Мне пофиг. Я так и делаю. Напишу что-нибудь, впаду в ступор – и давай писать на другом языке какое-то время. Иначе – на что сдались компиляторы? Еще вопросы есть?

Сэди решила, что Дов вульгарен, омерзителен и чуточку сексуален.

– Цель игры – взорвать игрокам мозг, – вещал Дов. – Я не желаю видеть переложения своих игр или каких бы то ни было игр, в которые я уже играл. Я не желаю умиляться над красочными, но бессмысленными картинками. Не желаю тратить время на безупречный код и бродить по мирам, от которых у меня зубы сводит от скуки. Я ненавижу скуку. Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Поразите меня. Раззадорьте меня. Оскорбите меня. Впрочем, это вам не удастся.

После семинара Сэди подошла к Ханне.

– Привет, Ханна. Меня зовут Сэди. Не самое приятное местечко этот семинар, да?

– По мне вполне приятное, – дернула плечами Ханна.

– Ты играла в «Мертвое море»? Потрясающе, верно?

– Что такое «Мертвое море»?

– Игра Дова. Из-за нее я и записалась на семинар. Главный герой там – маленькая девочка, единственная выжившая после…

– Я сама это выясню, – прервала ее Ханна.

– Ну да, так будет лучше. А какие игры ты предпочитаешь?

– Прости, но я должна бежать, – нахмурилась Ханна. – Рада познакомиться!

Сэди печально кивнула: все как всегда. Казалось бы, одиноким девичьим кораблям, дрейфующим в безбрежном мужском океане, сам бог велел держаться вместе, но почему-то выходило иначе. Девушки шарахались друг от друга как от огня, словно боясь подцепить смертельную заразу. Видимо, сторонясь представительниц своего пола, они намекали большинству, то есть мужчинам: «Я не такая, как они, я – другая». Даже Сэди, одиночка по натуре, тяготилась подобной разобщенностью. В первый год обучения девушек в ее группе насчитывалось не меньше трети, но каким-то непостижимым образом они так растворялись среди сокурсников, что Сэди по несколько недель кряду не встречала ни одного девчачьего лица. Вероятно, это проистекало из-за того, что мужчины, по крайней мере многие из них, считали девушек глупыми. Ну, или не столь умными, как они сами. Они полагали, что девушкам легче поступить в МТУ, и статистика всячески поддерживала их в этом убеждении. Действительно, девушек в МТУ принимали охотнее, но, возможно, потому, что девушки-абитуриентки, в отличие от юношей, требовательнее относились к себе и, соответственно, успешнее сдавали экзаменационные тесты. Одним словом, поступавшие в МТУ девушки были не менее одарены, чем их сокурсники-юноши, однако чувствовали себя намного неуютнее, словно занимая в университете чужое место.

Сэди повезло (или же не повезло), и она стала седьмым по счету студентом, которому предстояло написать для семинара игру. Она ломала голову, что бы придумать. Она хотела сразу же заявить о себе как о дизайнере игр и продемонстрировать окружающим, какие игры в дальнейшем она собирается создавать. Ей претило мастрячить очередное клише – какую-нибудь простую, типичную жанровую галиматью с убогой графикой и унылым сюжетом. Однако, вспомнив, с какой кровожадностью Дов потрошил ее предшественников, она поняла: неважно, какую игру она изобретет, Дов ее возненавидит. Он ненавидел все. Он питал отвращение к любым разновидностям «Подземелий и драконов» и компьютерным ролевым играм. Его бесили платформеры, если, конечно, это были не «Супербратья Марио», и игровые приставки. Спорт, миляги-зверушки, игры, защищенные авторским правом, приводили его в ярость. Он терпеть не мог игр, в которых кто-то за кем-то гонялся или скрывался от преследования. Но самое страшное – он питал стойкое отвращение к бегалкам-стрелялкам, то есть к большинству игр, созданных профессиональными разработчиками или студентами, а также к значительной доле игр, взлетевших на вершину успеха.

– Ребята, – взывал он, – вы знаете, что я служил в армии, так? Вы, американцы, романтизируете оружие, потому что понятия не имеете, что такое война или как чувствует себя человек, постоянно находящийся в осаде. Грустно, что тут еще скажешь.

Флориан, тощий паренек с инженерного факультета, чью игру Дов разделывал под орех, обиженно возразил:

– Дов, я не американец.

Да и игра его не имела никакого отношения к войне и ничем не напоминала бегалку-стрелялку. Он написал ее, вдохновившись соревнованиями юных лучников в Польше.

– Не американец, но воспитан на американских ценностях.

– В «Мертвом море» тоже есть мочилово.

– Нет там никакого мочилова, – запальчиво заявил Дов.

– Ну как же нет? – вскричал Флориан. – А девочка, лупцующая парня бревном?

– Это не мочилово, – снисходительно улыбнулся Дов, – а нормальное насилие. Маленькая девочка хватает бревно и дубасит им гнусное чудовище. Обычная рукопашная. Честь по чести. А вот если человек, у которого есть руки, просто стреляет в неизвестных ему злодеев – это уже нечестно. Но понимаешь, дело-то не в насилии. А в том, что твоя игра – сплошная тягомотина. Можно подумать, все, чем ты хочешь заниматься в жизни, – это стрелять по мишеням. Нудятина, Флориан. Проблема не в том, что твоя игра – бегалка-стрелялка, а в том, что играть в нее совершенно неприкольно. Вот скажи мне, ты сам-то в нее играл?

– Разумеется, играл.

– И ты прикалывался, играя в нее?

– Да с какой стати соревнования лучников должны быть прикольными? – возмутился Флориан.

– Ладно, проехали. К черту приколы. Но, играя в нее, ты ощущал себя лучником?

Флориан пожал плечами.

– А я – нет.

– Не понимаю, к чему ты клонишь.

– Сейчас поймешь. Игра тормозит, Флориан. Стрельба происходит с задержкой по времени. Я уже прицелился, но куда именно – до сих пор не вижу. Я натягиваю лук, но не чувствую дрожания тетивы. А ведь тебе знакомы эти ощущения, я не сомневаюсь. Я не чувствую азарта, напряжения, куража, да и все эти указатели прицела и прочие визуальные индикаторы больше мешают, чем помогают. Эта игра – набор картинок и мишеней. Кто угодно может написать такую же белиберду или ей подобную. А где история? Где герой? Проблема в том, что твоя игра не просто бегалка-стрелялка, а из рук вон тошнотная бегалка-стрелялка, к тому же бесхребетная.

– Да ты гонишь, Дов! – взорвался Флориан. Его лицо, обычно мертвенно-бледное, полыхнуло ярким, психоделически-алым румянцем.

– Спокуха, чувак. – Дов доброжелательно хлопнул Флориана по плечу, резко притянул к себе и сжал в медвежьих объятиях. – В следующий раз мы провалимся получше. С оглушительным треском.

Приступая к созданию первой игры, Сэди размышляла, как ей угодить Дову, если она не знает, что ему нравится. Поняв, что никак, она успокоилась и решила обратить свою слабость в силу. Раз Дова в любом случае ублажить не удастся, значит, можно оторваться на всю катушку и как следует повеселиться. Время поджимало, и от безысходности Сэди решила написать игру по творческому наследию Эмили Дикинсон. Она и название подобрала соответствующее – «ЭмилиБум». По ее замыслу, с верхней части экрана падали слова и стихотворные строки, а игрок палил по ним с помощью заправленного чернилами гусиного пера, перемещавшегося в нижней части экрана. Если игрок отстреливал верные слова и строки и правильно складывал несколько стихотворений Эмили Дикинсон, он проходил уровень. Удачливому игроку начислялись очки, которые он мог потратить на убранство комнаты в доме «амхерстской отшельницы».

Участники семинара не оставили от ее игры и камня на камне. Первой высказалась Ханна.

– Мне кажется, графика на уровне, а вот что касается самой игры, так это полный отстой. Она странная донельзя. С одной стороны, жестокая, с другой – пасторальная. И Дов просил нас не мастерить всяких стрелялок, а перо, начиненное чернилами, – это ведь ружье, согласны?

Остальные продолжили в том же духе. Один лишь Флориан проявил некоторое сочувствие и понимание.

– А мне понравилось, как слова, в которые ты попадаешь, расплываются чернильными пятнами. И звук взрыва, когда чернила размазываются по экрану.

– Как по мне, – фыркнула Ханна Левин, – так этот звук, вы уж меня простите, напоминает пердеж. – Ханна стыдливо прикрыла ладонью рот, словно сама только что испортила воздух, и издевательски скривилась. – Пук-пук.

– А по-моему, он звучит как плюх-плюх, – усмехнулся Найджел, студент из Великобритании, и добавил с апломбом всезнайки: – Так что с формальной точки зрения он больше похож на квифинг.

Класс грохнул от смеха.

– Что? – оторопела Ханна. – Какой такой квифинг?

Студенты, а с ними и Сэди, зашлись в истерическом хохоте.

– Я бы с удовольствием поработала над звуком, но мне не хватило времени, – всхлипнула сотрясаемая хохотом Сэди, но ее никто не слушал.

– Тише, ребята, тише, – замахал руками Дов. – Меня также тошнит от этой игры, однако, должен вам признаться, от нее меня тошнит не так сильно, как от всех прочих.

Дов внимательно посмотрел на Сэди, словно видел ее впервые в жизни, хотя шла уже четвертая неделя семинара, а затем уставился в журнал, отыскивая ее имя. Сэди зарделась от гордости. И плевать, что шла уже ЧЕТВЕРТАЯ неделя семинара.

– Само собой, это содрано с «Космических захватчиков», – хмыкнул Дов, – просто ружье заменено гусиным пером. Но именно в эту подделку под «Космических захватчиков» я прежде никогда не играл, Сэди Грин.

Дов прошел второй уровень «ЭмилиБум», и Сэди интуитивно поняла, что сейчас ей отвесят очередной комплимент.

– Прикольно, – тихо, но так, чтобы слышали все, вынес вердикт Дов.

Обуреваемая честолюбием, Сэди задалась целью сделать вторую игру еще более дерзкой. И ее осенило.

Действие игры, созданной в черно-белой цветовой гамме, происходило на ничем не примечательной фабрике, где собирались какие-то непонятные механизмы. Очки начислялись за каждое собранное изделие. В основу разработки Сэди положила метод «Тетриса» – игры, которой бесконечно восхищался Дов. По его словам, «Тетрис» являлся чистейшим произведением искусства – головоломкой о соединении случайных фигурок в монолитные строительные блоки. Игра Сэди точно так же, как и «Тетрис», убыстрялась с каждым пройденным уровнем: изделия становились сложнее, деталей для их сборки требовалось больше, а времени – меньше. Периодически на экране всплывало текстовое облачко, предлагавшее обменять набранные очки на сведения о фабрике и производимой на ней продукции. Облачко недвусмысленно намекало, что игрок, раскрывший тайну фабрики, потеряет почти все очки. Игрок мог либо проигнорировать предложение, нажав кнопку «Пропустить», либо воспользоваться им.

В соответствии с установленными правилами Сэди за неделю до семинара раздала сокурсникам дискеты в 3,25 дюйма, чтобы те успели пройти все уровни. Игру она представила так:

– Хм… Игра называется «Тебе решать». На ее создание меня вдохновила бабушка. Сыграйте и скажите, что вы о ней думаете.

В воскресенье Сэди получила письмо от Ханны Левин.

«Дорогая Сэди! Я сыграла в твою игру, и у меня нет слов, чтобы выразить свое возмущение. Это отвратительно! Тебе лечиться надо! Копию этого письма я отправлю Дову. Не уверена, что продолжу занятия на семинаре. Похоже, для меня там небезопасно. Я ужасно расстроена. Ханна».

Окончив читать послание, Сэди улыбнулась. Хорошенько подумала и написала ответ.

«Дорогая Ханна! Извини, но мне ни капли не жаль, что моя игра тебя расстроила. Она и должна расстраивать. В этом ее смысл. Я ведь не просто так упомянула в классе, что на ее создание меня вдохновила бабушка».

«Иди к черту, Сэди!» – тут же откликнулась Ханна.

Пару часов спустя Сэди прилетела весточка от Дова. Только ей, без копии для Ханны.

«Сэди, я еще не играл, но жду не дождусь. Дов».

На следующий день он позвонил ей.

– Итак, мы оба знаем, что Ханна Левин – конченая идиотка.

Последний час Дов провисел на телефоне, беседуя с Ханной, требовавшей, чтобы Дов заявил на Сэди в Дисциплинарный комитет МТУ. Ханна считала, что игра Сэди «Тебе решать» попрала нормы студенческого общежития, не допускавшего ксенофобии.

– Надеюсь, я утихомирил ее, – вздохнул Дов. – Но что за набитая дура! Жаль время на нее тратить. Однако ж прими мои поздравления, Сэди Грин, твоя игра уязвила ее до глубины души.

– Да она рехнулась, – фыркнула Сэди.

– Думаю, ей не понравилось, что ее обозвали фашисткой.

– Ты в нее играл?

– Само собой. Куда б я делся?

– Выиграл?

– Так ведь в ней нет проигравших. В том-то и гениальность ее создателя, верно?

– В ней нет выигравших, – поправила его Сэди. – Это игра о том, каково приходится соучастникам.

«Гениальность ее создателя»! Дов сказал «гениальность»!

Смысл игры был прост. Если игрок, вместо того чтобы бездумно шлифовать деталь за деталью, задавался вопросами, его очки, конечно, сгорали, зато он выяснял, что фабрика поставляет детали для машин Третьего рейха. Как только игрок получал эту информацию, ему предлагался выбор: замедлить работу, выпускать только мало-мальски возможное количество деталей, чтобы не попасть под раздачу Рейха, или вообще остановить производство. Игрок же, который не задумывался над происходящим, так называемый истинный ариец, без труда набирал невероятное количество очков и лишь в конце игры узнавал правду. Перед его глазами появлялось выведенное готическим шрифтом сообщение: «Поздравляю, фашист! Ты помог Третьему рейху прийти к власти и победить! Гордись собой, эффективный производитель!» – а затем звучала музыка Вагнера. Таким образом, выигрывая в количестве и набирая очки, игрок проигрывал в качестве, то есть в нравственной чистоплотности.

– Слушай, я прям-таки влюбился в эту игру. Она такая уморительная.

– Уморительная? – огорошенно переспросила Сэди.

Она ожидала нечто типа «обескураживающая» или «выводящая из душевного равновесия».

– У меня своеобразное чувство юмора, – хмыкнул Дов. – Чернее черного. Забей. Не хочешь кофейку хлебнуть?

Они отправились в кафешку на Гарвардской площади, располагавшуюся неподалеку от квартиры Дова. Сэди предполагала, что темой их беседы станет негодующая Ханна с ее претензиями, но о Ханне не было произнесено ни слова. Зато Сэди призналась в любви к «Мертвому морю» и забросала Дова техническими вопросами. В основном о том, как ему удалось так реалистично передать светотень с помощью «Улисса». В ответ Дов скорбно покачал головой: он разработал «Мертвое море», чтобы справиться со своим страхом – страхом утонуть. Сэди рассказала ему о бабушке, детстве в Лос-Анджелесе и болезни сестры, и они обсудили игры, в которые им нравилось играть в детстве и сейчас. Дов разговаривал с ней на равных, как с товарищем по работе, и Сэди млела от счастья. Дисциплинарный комитет МТУ больше ее не пугал. Какая разница, вытурят ее из универа или нет! «Тебе решать» того стоила, ибо мгновения наедине с Довом – бесценны.

Дов перегнулся через стол и смахнул кофейную пенку с ее губ.

– Похоже, я попал в переплет, – усмехнулся он.

– Из-за Ханны? – встревожилась Сэди.

– Кого? Ах, этой! Нет… Но грядут большие неприятности… Я хотел бы пригласить тебя в гости, хотя и знаю, что не должен этого делать.

– Почему не должен? – пожала плечами Сэди. – Мне интересно посмотреть, где ты живешь.

Так начались первые в жизни Сэди серьезные отношения со взрослым мужчиной. Дов не просто стал ее любовником – он стал ее учителем. Персональным ментором. И эта роль давалась ему намного лучше, чем роль лектора в университете. Сэди многое узнала от него. Она училась, не переставая. Дов уговорил ее доработать «Тебе решать». Поделился хитростями создания графических движков.

– Никогда не используй чужие движки, если способна написать свой, – наставлял ее Дов. – Движок – слишком мощное оружие власти.

Она обожала резаться с ним в игры, заниматься сексом и делиться мыслями. Она любила его.

То, что Дов женат, она узнала лишь спустя четыре месяца, когда оканчивала второй курс обучения в МТУ. Он сказал, что им нужно поговорить, пока все не зашло слишком далеко. Чуть раньше Дов предложил Сэди все лето жить вместе в его квартире.

Он признался, что женат и что жена вернулась в Израиль. Они разъехались. Устали от супружеских уз и решили отдохнуть друг от друга. Поэтому он и устроился в МТУ.

– Так она обо мне знает? – спросила Сэди.

– Не то чтобы знает, но догадывается, что кто-то вроде тебя есть в моей жизни. Но ты не парься. В этом нет ничего дурного.

Но Сэди почувствовала себя дурно. Дов ее не убедил. Ей казалось, ее обманом вынудили совершить низкий поступок. Пусть ненароком, она вляпалась в грязную историю – связалась с женатым мужчиной. Да, она ведать ни о чем не ведала, но теперь-то ей открыли глаза. И если уж начистоту, возможно, она подозревала об этом с самого начала, просто предпочла вести себя как игрок из «Тебе решать». Не допытывалась, не задавала неудобных вопросов, а прятала голову в песок, не желая знать правды.

И все же то лето она провела вместе с Довом в его квартире. Она любила его. И – в некоторой мере – уже не мыслила без него жизни. Она проходила практику в Бостоне в компании по разработке игр «Селлар Дор Геймз» и тщательно скрывала от коллег свои отношения с Довом. Он слыл знаменитостью среди дизайнеров игр, и Сэди не хотелось, чтобы слухи об их связи дошли до жены Дова. Она так зациклилась на этих шпионских играх и своей любви к преподавателю, что совсем запустила практику и не произвела на разработчиков компании никакого впечатления. Она не фонтанировала идеями и сбегала с работы при первой же возможности.

Стоит ли говорить, что, тая от всего мира увлеченность Довом, она защищала не только Дова, но и себя. Женщин, работавших в игровой индустрии, можно было перечесть по пальцам, и Сэди не желала ставить под угрозу будущую карьеру. Игровой мир косо смотрел на юных красоток, деливших ложе с влиятельными мужчинами. Подобное поведение налагало клеймо на их профессиональную репутацию, и, когда они порывали со своими любовниками, им сложно было устроиться на работу в игровой сфере: их не воспринимали как толковых специалистов. Несправедливо, но ничего не попишешь. Сэди меньше всего хотелось, чтобы за ее спиной постоянно шушукались: «А, эта? Малолетняя пассия Дова Мизраха!» По уши влюбившись в Дова, Сэди не потеряла голову: она понимала, что в скором времени может остаться одна, без него.

Осенью, учась на третьем курсе, она записалась на инновационный, прорывной семинар по искусственному интеллекту и снова столкнулась с Ханной Левин, с которой не виделась после ссоры из-за «Тебе решать».

– Надеюсь, ты не держишь на меня зла, – сказала ей Сэди после семинара. – Я не собиралась ранить твои чувства.

– Ой, я тебя умоляю. Именно для этого ты свою игру и написала, чтобы ранить чувства играющих, – бросила Ханна. – Я не донесла на тебя только потому, что твой полюбовник меня отговорил. Решила не связываться. Как говорится, не тронь – не завоняет.

– Он не был моим полюбовником, когда мы ходили на семинар! – рассердилась Сэди, но Ханна, отвернувшись, направилась к двери.

Попав под покровительство Дова, Сэди больше не создавала игр, хотя много помогала Дову в его работе. В каком-то смысле работать с Довом и на Дова было легче, чем придумывать и изобретать что-то самой. Ее программы и рядом не стояли с программами, написанными Довом, и казались ей жалкими безделушками и детскими шалостями. Они и были жалкими безделушками и детскими шалостями. Ей только-только стукнуло двадцать. А в двадцать лет все, что бы ты ни делал, оборачивается жалкой безделушкой или детской шалостью. И, благоговея перед Довом, Сэди кляла свои недоразвитые двадцатилетние мозги и незрелые идеи.

Она жила с Довом уже десять месяцев, когда неожиданно на станции метро встретила Сэма. Она сразу выделила его из толпы: мальчишеская фигурка в мешковатом пальто, шаткая, но уверенная походка, прямой, целеустремленный взгляд. Сэм, кто же еще. Она ни капли не сомневалась, что он ее не заметит. Оглядываться – не в его характере. И ее это радовало. Он нисколько не изменился. Остался таким же, каким и был, совершенным и чистым. Юным. Не наделал глупостей, которые наделала она. По сравнению с ним она чувствовала себя дряхлой и изнуренной старухой. Стоит ей открыть рот, и он сразу распознает всю глубину ее отчаяния. Ее отчаянного падения. И вдруг он оглянулся. И позвал ее. Но она даже не сбавила шаг.

И тогда он заорал во всю глотку:

– СЭДИ МИРАНДА ГРИН! ТЫ УМЕРЛА ОТ ДИЗЕНТЕРИИ!

Она могла наплевать на Сэма, но не на этот властный, идущий из детства, их общий тайный призыв. Приглашение к игре.

Она обернулась.

Уезжая на зимние каникулы в Израиль, Дов предупредил Сэди, что звонить и писать будет редко.

– Сама понимаешь – семья.

– Да все нормально, – успокоила его Сэди, хотя ничего нормального в этом не находила.

Но она держалась, прикидываясь классной девчонкой. Классные девчонки не заморачиваются, когда их любовники уезжают на зимние каникулы проведать живущих отдельно от них жен. Она обязана быть классной, иначе Дов ее бросит и у нее разобьется сердце. Сэди больше не представляла жизни без Дова. Оглядываясь назад, она понимала, в каком беспросветном одиночестве прошли для нее полтора года обучения в МТУ до встречи с Довом. Она ведь так и не завела друзей. И когда ее другом стал Дов, Сэди расцвела. Преобразилась. Подобно светлому и теплому лучу солнца он отогрел ее, осветив все вокруг. И она воспарила. Зажглась. С Довом она обсуждала игры. С Довом делилась наболевшим. Никого не было лучше и прекраснее Дова. Да, она любила его. А еще он ей чертовски нравился. И, находясь рядом с ним, Сэди чертовски нравилась самой себе.

Правда, с недавних пор ей постоянно мерещилось, что Дов теряет к ней интерес. И она лезла из кожи вон, чтобы разжечь в нем былую страсть. Со вкусом приоделась. Модно подстриглась. Обзавелась кружевным бельем. Стала знатоком вин, проштудировав посвященную им книгу, чтобы не ударить в грязь лицом на романтическом ужине, который они, давние возлюбленные, когда-нибудь непременно устроят. Однажды Дов мимоходом посетовал, что американские евреи на удивление мало знают об Израиле, и она прочла другую книгу, про создание Еврейского государства. Теперь, если бы зашла речь об Израиле, она с легкостью поддержала бы разговор. Но все было втуне.

Дов постоянно к ней придирался. Если она целый день не отрывалась от какого-нибудь романа, он пенял ей: «В твои годы я программировал без продыху». Если она мешкала с работой, которую он ей задавал, он ворчал: «Ты выдающаяся, Сэди, но жутко ленивая». А ведь ей приходилось не только помогать ему писать игры, но и учиться. Но всякий раз, когда она указывала на груды учебников и конспектов на столе, он презрительно отмахивался: «Не смей жаловаться. Никогда-никогда». Или цедил сквозь зубы: «Вот поэтому я и не связываюсь со студентами». Если она восхищалась игрой, которую Дов не одобрял, он обрушивался на нее с критикой и с пеной у рта доказывал, почему эта игра никуда не годится. Впрочем, это касалось не только игр, но и фильмов, и книг, и произведений искусства. Дошло до того, что Сэди уже не осмеливалась высказывать собственное мнение и интересовалась только мнением Дова: «Что скажешь, Дов?»

Она держалась, притворяясь классной девчонкой. Ведь она – пассия. «А все пассии – классные», – подумала Сэди и горько рассмеялась. Так оно и бывает, когда играешь по чужим правилам: питаешь иллюзии, что у тебя есть выбор, хотя никакого выбора у тебя нет.

– И над чем же наша умница потешается? – полюбопытствовал Дов.

– Да не над чем. Позвони мне, когда вернешься.

Сэди улетела в Калифорнию и все каникулы хандрила и молчала. Ее без конца знобило, на нее постоянно накатывали усталость и изнеможение. Целыми днями она валялась в кровати под одеялами в цветочек и листала потрепанные детские книжки.

– Что случилось? – спросила Алиса, студентка-первокурсница медицинского факультета Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. – Мы волнуемся.

– Ничего. Наверное, подхватила какую-то инфекцию в самолете.

– Не смей меня заражать! – испугалась Алиса. – Болезнями я сыта по горло.

Теперь Алиса боялась пропустить из-за болезни даже один день жизни.

Сэди не собиралась ни с кем из семьи обсуждать Дова. Даже с Алисой. Возможно, особенно с Алисой. Алиса, как и бабушка, питала стойкую неприязнь к двусмысленным жизненным ситуациям, в которых сам черт не разобрал бы, что хорошо, а что – плохо.

Алиса внимательно оглядела Сэди и пощупала ее лоб.

– Температуры нет, но выглядишь ты неважно.

Сэди решила переменить тему.

– Не поверишь, кого я случайно встретила на станции «Гарвардская площадь».

В конце концов именно Алиса наябедничала Сэму про «Дневник добрых дел». Алиса божилась, что сделала это из лучших побуждений, а вовсе не из ревности, и Сэди ей верила. Однако все в их семье помнили, как Алиса закипала от ярости всякий раз, когда Сэди отправлялась в больницу «работать на благо общества», и как желчно отозвалась она о награде, полученной сестрой в синагоге.

За три месяца до бат-мицвы Сэди Алиса наскочила на Сэма в больнице, где проходила рутинную процедуру, сдавая контрольный анализ крови, – лейкемия не беспокоила ее уже больше года. Сэму же предстояла очередная операция. Они не очень хорошо друг друга знали, но даже то малое, что Алиса знала о Сэме, ее совершенно не радовало. Она полагала, что Сэди обзавелась довольно странным приятелем. Отчасти в этом была виновата и сама Сэди. Она всячески мешала сестре познакомиться с Сэмом, заявляя, что никакой он не друг, и упирая на свою благотворительную миссию. «Я вожусь с ним из жалости», – убеждала она Алису. Какая-то часть души Сэди восставала против знакомства Алисы и Сэма. Она не хотела, чтобы сестра высказалась о ее друге так же откровенно и жестко, как она высказывалась о других ее друзьях и одноклассниках. Алиса была умна, но холодна и рациональна, и годы болезни только усилили ее черствость. Сэди не желала, чтобы ее сестра препарировала Сэма, как лягушку, рассматривая его под микроскопом своих колючих и безжалостных глаз.

Поэтому, когда Алиса увидела Сэма, она сделала вид, что его не заметила. Но Сэм приковылял к ней.

– Ты сестра Сэди? – спросил он. – А я Сэм.

– И так знаю, – фыркнула Алиса.

Детский ортопед, один из многочисленных докторов Сэма, заприметив двух болтающих ребятишек, обознался, приняв Алису за Сэди, вечно мелькавшую в больнице, и весело поздоровался:

– Привет, Сэм! Привет, Сэди!

– Доктор Тибальт, – поправил его Сэм, – это не Сэди, это ее сестра Алиса.

– Ах да! – засмеялся доктор. – Но вы так похожи.

– Разумеется, – чопорно отозвалась Алиса, – только я на два года старше и волосы у меня прямые. Но главное наше отличие в том, что я не таскаюсь везде и всюду с «Дневником добрых дел» и не веду учет потраченного на благотворительность времени.

На том разговор и кончился, и медсестра позвала Алису в кабинет для забора крови.

– Увидимся, Сэм, – бросила Алиса через плечо.

Тем же вечером Сэм позвонил Сэди домой.

– Повстречался в больнице с твоей сестрой, – доложил он.

– Ах да, точно. Прости, я хотела поехать с ней, но сегодня у меня была подготовка к бат-мицве. Угадай, какую игру я держу в руках?

– Какую?

– Четвертое «Королевское приключение». Я упросила бабулю свозить меня в магазин с игровыми приставками, смотрю – а игра уже на полке! Они выпустили ее на месяц раньше, представляешь? Я такой визг подняла – все оглохли. Сэм, тут такая потрясающая графика. Намного лучше, чем в третьих «Приключениях». И наверное, даже лучше, чем в «Зельде».

– Но ты обещала дождаться меня. Сказала, мы начнем играть вместе.

– Так мы и начнем. Я еще в нее не играла. Просто установила на жесткий диск. Послушай, какая здоровская музыка.

Сэди поднесла телефонную трубку к музыкальным колонкам.

– Тут плохо слышно, – пожаловался Сэм. – Сэди, Алиса говорила такие странные вещи…

– Не слушай ее, это же Алиса. ОНА ГРУБИЯНКА, КАКИХ СВЕТ НИ ВИДЫВАЛ! – завопила Сэди, чтобы сестра непременно ее услышала. – Как думаешь, если твоя нога не будет особо болеть и тебя выпишут из больницы, Дон Хён сможет привезти тебя к нам в воскресенье, чтобы мы поиграли в четвертое «Королевское приключение»? А обратно тебя отвезет мой папа, не сомневайся.

– Не знаю. Думаю, я застрял здесь как минимум на неделю, а то и больше.

– Не беда. Тогда я принесу с собой дискеты, мы установим их на…

– Сэди, Алиса упоминала какой-то дневник и учет времени…

Сэди прикусила язык. Вот и настал час расплаты. Она так долго ждала его. Так долго ждала, что не успела к нему подготовиться.

– Сэди? – встревожился Сэм.

– А, это… Ну, это такая специальная форма, которую я заполняю, когда прихожу в больницу. Мне кажется, так все делают.

– Ну да… Вероятнее всего… Хотя мои дедушка с бабушкой ничего не заполняют.

– Как-то не верится. Может, они заполняют ее, когда тебя нет поблизости? Или… Или, может, эти дневники заполняют только дети, когда навещают других детей в больнице?

– Хм, логично.

– В целях безопасности, – самозабвенно сочиняла Сэди. – Ой, Шарин зовет ужинать. Давай я перезвоню тебе?

Но она так и не перезвонила. Без пяти девять (позже девяти вечера ему запрещалось звонить ей домой) он снова набрал ее номер. Сэди раздумывала, не упросить ли отца сказать, что ее нет дома, но все-таки взяла трубку.

– Послушай, Сэди, я припомнил, что Алиса говорила про учет времени, потраченного на благотворительность.

– Ну да. Так это одно и то же. Что просто учет времени, что учет времени, потраченного на благотворительность. И там и там указывается, сколько времени я провела в больнице. Да чего ты привязался к этому учету? Ты спросил Дон Хёна? Он привезет тебя на выходных?

– Но зачем тебе знать, сколько времени ты провела в больнице?

– Затем… – замялась Сэди. – Думаю, затем, чтобы ничего не упустить из виду.

Сэм долго молчал, тихонько дыша в трубку, и наконец произнес:

– Ты что, волонтер? Помогаешь недужным?

– Если бы я была волонтером, я бы носила особое платье, а я его не носила.

– Вопрос не в платье.

– Самсон, не глупи! Ну что ты занудствуешь? Давай поболтаем о чем-нибудь другом.

– Я был для тебя работой на благо общества? Благотворительным жестом?

– Нет, Сэм.

– Мы были друзьями или ты просто меня жалела? Может, я был для тебя домашним заданием или еще чем-то, а, Сэди? Ответь мне! Я хочу знать!

– Друзьями. Кем же еще? Ты – мой самый лучший друг, Сэм.

На глаза Сэди навернулись слезы.

– Ври больше! – вскричал Сэм. – Я никогда не был твоим другом! Ты просто зажравшаяся богачка из Беверли-Хиллз, возомнившая себя ангелом милосердия, а я – тупой кретин с искалеченной ногой и без гроша в кармане. Проваливай! Я не нуждаюсь в твоей опеке!

– Сэм, это трудно объяснить, но поверь: лично к тебе этот «Дневник» не имел никакого отношения! Я… я просто играла. Мне нравилось складывать цифры и любоваться результатом. – Сэди запнулась, ожидая, что Сэм откликнется, но Сэм молчал. – Мне захотелось побить все рекорды. Я набрала шестьсот девять часов-очков, но думала, это не предел, и…

– Ты лгунья. И… И – дрянь… И… – Сэм застонал: ни одно из этих обзывательств не ранило так больно, как ему бы хотелось. – Ты… Ты… – Сэм судорожно рылся в памяти, пытаясь вспомнить самое гадкое, самое хлесткое ругательство, когда-либо слышанное им. – Ты… Ты – сука! – прошипел он и удивился, как странно, по-иноземному, прозвучало это впервые произнесенное им слово.

– Кто? – переспросила Сэди.

Сэм понял, что перешел Рубикон. Однажды очередной приятель его матери, Анны, обозвал ее сукой, и Анна застыла, обратившись в каменного истукана. После этого приятель навсегда исчез из их жизни, и Сэм смекнул, что в слове из четырех букв таится чародейное и очень сильное заклинание, способное разорвать все нити, связывавшие человека с людьми из его прошлого. А в ту секунду Сэм страстно желал лишь одного: навечно позабыть и о Сэди Грин, и о своем слабоумии, заставившем его разнюниться и вообразить, что такая девочка, как Сэди, может стать его другом.

– Сука! – выплюнул он. – Не желаю тебя больше видеть!

И бросил трубку.

Сэди, прижимая трубку к горевшей, как от оплеухи, щеке, присела на кровать, застеленную одеялом в цветочек. Сэм никогда при ней не ругался, и его звенящий, срывающийся голос, выкрикивавший «сука!», так рассмешил ее, что она чуть не расхохоталась в голос. Брань не задевала ее. В школе ее недолюбливали, и она стойко переносила измывательства одноклассников. Их унизительные прозвища слетали с нее как с гуся вода. Уродина, стервозина, чучело, шизоид, грымза – подумаешь! Но слова Сэма острым ножом ударили ей в сердце. Телефон назойливо пищал, но у нее не хватало духу повесить трубку. Не совсем понимая, кем именно обругал ее Сэм, она осознавала, что обидела своего друга и, наверное, заслужила это позорное клеймо.

На следующий день отец повез ее в больницу. Она подошла к стойке администратора, и медсестра поспешила в палату Сэма. Однако Сэм отказался выходить, и сестра, возвратившись, огорченно покачала головой.

– Прости, Сэди, но он сегодня в дурном настроении.

Сэди два часа проскучала в приемном отделении, пока ее не забрала мама, и успела написать Сэму письмо на примитивном языке программирования Basic, который они оба изучали.

10 READY

20 FOR X = 10 to 100

30 PRINT “Прости меня, Сэм Ахиллес Масур”

40 NEXT X

50 PRINT “Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прости меня. С любовью, твой друг Сэди Миранда Грин“

60 NEXT X

70 PRINT “Ты простишь меня?“

80 NEXT X

90 PRINT “Да” OR “Нет”

100 NEXT X

110 LET A = GET CHAR ()

120 IF A = “Да” OR A = “Нет” THEN GOTO 130

130 IF A = “Нет” THEN 20

140 IF A = “Да” THEN 150

150 END PROGRAM

Сложив лист вдвое, она написала: «ПРОЧТИ МЕНЯ». Как только Сэм запустит программу, экран монитора заполнят строки: «Прости меня, Сэм Ахиллес Масур». Если он примет ее извинения, программа завершится. Если отклонит, программа продолжит работу до тех пор, пока он не нажмет «Да».

Однако медсестра вернула листок неразвернутым. Сэм отказался его читать. Впрочем, когда вечером Сэди запустила программу на домашнем компьютере, программа не заработала. Сэди допустила синтаксическую ошибку.

Через неделю в больницу ее повезла Фреда. Сэди, не в силах признать правоту сказанных когда-то бабушкой слов, не обмолвилась ей о том, что произошло между ней и Сэмом. Однако, когда Фреда подкатила к крыльцу детского отделения, Сэди осталась сидеть в машине.

– Что с тобой, моя милая Сэди? – встревожилась Фреда.

– Я запуталась, – шмыгнула носом та. – Я – дрянь. Я все испортила.

Сэди испуганно сжалась: сейчас Фреда обрушится на нее с упреками, закричит: «Я же тебя предупреждала!» – и погонит в больницу извиняться перед Сэмом, не слушая уверений, что Сэм ее ни за что не простит. Взрослые вечно полагают, что ребячьи проблемы не стоят и выеденного яйца и уладить их – плевое дело.

Но Фреда лишь кивнула и взяла ладошки Сэди в свои руки.

– Ох, моя любимая девочка, – сочувственно произнесла она. – Как тебе, должно быть, тяжело. Это великая потеря.

Фреда поднесла к уху громоздкий мобильный телефон размером с кирпич, отменила все деловые встречи и повезла Сэди в Беверли-Хиллз в их любимый итальянский ресторанчик. Ресторанчик был средней паршивости, зато очень уютный, а любезные официанты мило флиртовали с Фредой. Бабушка устроила для внучки роскошный пир: заказала обожаемого ею цыпленка с пармезаном и фруктовое мороженое, облитое сиропом и обсыпанное орехами. Только когда принесли счет, Фреда затронула болезненную для Сэди тему.

– Люди разные, Сэди. Есть такие, как ты и я. Крепкие и стойкие. Нас ничем не перешибешь. Мы все переживем. Выстоим в любую бурю. А есть такие, как твой друг. Хрупкие и слабые. Которые ломаются от малейшего дуновения ветерка. С которых надо сдувать пылинки.

– Но разве я переживала какие-то бури, бабуль? – удивилась Сэди.

– Да. Ты не дрогнула, сражаясь с болезнью сестры. Помогла ей победить рак. Ты держалась настоящим молодцом, хотя твои папа и мама этого, к сожалению, не замечали. А должны были! Но я-то заметила. И горжусь тобой, солнышко.

– Подумаешь, – смутилась Сэди. – Это не идет ни в какое сравнение с тем, что пережила ты.

– У младших сестер незавидная участь, уж мне ли этого не знать. И я горжусь тем, как ты помогала этому мальчику. Пусть все закончилось не очень хорошо, но ты поступала правильно. Творила добро и для него, и для себя. Оказывалась рядом в часы его кромешного одиночества. Когда он был потерян, слаб и несчастен. И пусть товарищ из тебя вышел неважный, ты подставила ему дружеское плечо, когда он больше всего нуждался в друге.

– Но ты же предсказывала, что это плохо кончится.

– Пф, – фыркнула Фреда, – предсказывала! Гадала на кофейной гуще. Нашла кого слушать! Старую бабку, рассказывающую сказки.

– Если честно, бабуль, мне его не хватает, – всхлипнула Сэди.

– Возможно, все еще наладится.

– Вряд ли. Он ненавидит меня, ба.

– Вот что я тебе скажу, деточка моя: если жизнь не обрывается внезапно, она длится долго. Бесконечно долго.

Сэди недоверчиво хмыкнула, но промолчала. Банальщина. Пусть и смахивающая на правду.

Прилетев в Кембридж, Дов не позвонил. Она знала, что он вернулся. Не мог не вернуться: близилась середина января, начинались лекции. Она не хотела звонить ему. Не хотела заявляться непрошеным гостем на порог его квартиры. И поэтому написала ему письмо. Она корпела над ним несколько часов, всячески переделывая фразы и переставляя слова, но образчика эпистолярного жанра из-под ее пера так и не вышло.

«Привет, Дов!

Играюсь в “Хроно Триггер”. Есть что обсудить».

Ответ пришел только через сутки.

«Уже играл. Но почему бы и не обсудить? Не хочешь заглянуть вечерком на огонек?»

Предчувствуя, что напросилась на собственные похороны, Сэди вырядилась во все черное: черное платье, черные колготки и черные «мартенсы». Секси. Обворожительно, но не вызывающе. Пусть Дов кусает себе локти. Пусть видит, что он теряет. Она села в метро и вышла на станции «Гарвардская площадь». Автостереограмма «Волшебное око» до сих пор висела на стене, размалеванная граффити и слегка обтрепанная по краям. Рождество закончилось, и люди потеряли к ней всякий интерес. Сэди решила повременить с Довом и еще разок посмотреть на плакат. Подойдите ближе, затем медленно отступайте назад. Прикройте глаза.

Она приблизилась к чудодейственному плакату, и сознание ее прояснилось. Неважно, что заявит ей Дов: она в любом случае не сорвется на крик и не захлебнется слезами. Не станет ни в чем его убеждать.

В дом она не вошла, хотя у нее были ключи, а позвонила снизу. Дов спустился и открыл ей дверь. Поцеловал в щеку и потянулся к ее пальто. Но она не захотела снимать его. Словно защищаясь от враждебного мира, она куталась в его защитный кашемирово-шерстяной кокон. Этот «кокон» Фреда купила в универсаме «Подвальчик Филене» и подарила первокурснице Сэди осенью, когда та собиралась в университет. «Держи, – улыбнулась бабушка, – не мерзни там».

– Я останусь в пальто, если не возражаешь, – сказала Сэди и посмотрела прямо в глаза Дова.

Скрестила на груди руки и приободрила себя: «Не раскисай».

– Прости, – вздохнул Дов, – но мы с Батией решили начать все заново.

Он сообщил ей, что увольняется из МТУ, пакует вещи – только сейчас она обратила внимание на горы коробок – и сдает в субаренду квартиру. Поэтому ему нужны ключи, которые он ей когда-то отдал. Покончив с рутиной, он вернется в Израиль и приступит к работе над продолжением «Мертвого моря».

Сэди стиснула зубы.

– Нечто подобное я и подозревала, – небрежно и равнодушно произнесла она.

«Держись», – взывал ее разум, и она, раздавленная горем, пыталась найти хотя бы одну причину, по которой ей стоило держаться. «Возможно, – подсказывал мозг, – тебе взбредет в голову поступать в аспирантуру и потребуется рекомендательное письмо от Дова. Или ты устроишься в компанию, где трудится он. Или он предложит тебе поработать над игрой. Или вы вместе войдете в какую-нибудь экспертную группу. Или его выберут присуждать награды за интересные игры». Сэди, наравне с Сэмом, отлично умела рисовать картины будущего. И понимала, что в будущем, потеряв Дова-любовника, могла обрести Дова-коллегу, Дова-начальника или Дова-друга. А значит, если она продержится и не сорвется, то все, что между ними было, было не напрасно. Если жизнь не обрывается внезапно, она длится долго. Бесконечно долго.

– Ну ты и молоток, – восхитился Дов. – Я чувствую себя просто свиньей. Мне было бы несравненно легче, если бы ты наорала на меня или устроила скандал.

– Я знала, что ты женат, – пожала плечами Сэди.

Ой ли? Впрочем, да, знала. Задолго до того, как стала ломать комедию перед собой и Довом, что понятия ни о чем не имеет. О семинаре по разработке игр не шло и речи, когда она прочла биографию Дова на новоявленном игровом сайте. Она залезла на сайт во время каникул перед вторым курсом, на минутку оторвавшись от «Мертвого моря», похитившего у нее целое лето. В биографии упоминались жена и сын. Безликие и безымянные, не отложившиеся в ее памяти, но все-таки существующие. Реальные. Дов никогда не говорил о них, и она, закрутив с ним любовь, убаюкала совесть жалким рассуждением: «Раз он молчит, то и мне нечего лезть не в свое дело».

– Сама виновата.

– Иди ко мне, – растроганно распахнул он объятия, но Сэди помотала головой. Она не желала, чтобы он к ней прикасался.

– Прошу, Дов, не надо.

Уверившись, что Сэди не собирается закатывать сцен, Дов смягчился. Глаза его подобрели, наполнились любовью и жалостью. Сэди жадно вглядывалась в его лицо. Она хотела запомнить его именно таким – сердечным и нежным. И, не отрывая от него взгляда, она попятилась к двери.

– Сэди, не торопись. Давай закажем чего-нибудь тайского. Коллега прислал мне релиз новой игры Хидэо Кодзимы. Здесь ты ее не увидишь еще год, а то и дольше.

– Третий «Метал Гир»?

– Это не третий «Метал Гир». Они нарекли ее «Метал Гир Солид». Предыдущие игры не принесли Кодзиме тех доходов, на которые он рассчитывал. Сборы в Америке его разочаровали. Поэтому он хочет, чтобы «Метал Гир Солид» воспринимали как самостоятельную игру, а не продолжение.

– Но предыдущие игры были отпадные!

– Э, Сэди, этому парню палец в рот не клади. Он смекнул, как заставить курочку нести золотые яйца. Понимаешь, чтобы твою игру оценили по достоинству, мало быть выдающимся программистом или хорошим дизайнером. Надо обладать навыками пронырливого дельца и умелого организатора. Со временем ты и сама это поймешь.

Сэди не намеревалась выслушивать лекции, но почему-то стянула пальто.

– Милое платьице, – одобрительно щелкнул языком Дов.

Сэди совсем позабыла про свой наряд и ощутила неловкость за ту, оставшуюся в прошлом Сэди, решившую демонстративно облачиться в черное платье. Она села за стол, Дов загрузил игру и протянул ей игровой пульт.

«Метал Гир Солид» был тактической шпионской пряталкой, в которой герой, избегая попадаться на глаза противнику и вступать с ним в бой, тихой сапой пробирался по охраняемым военным объектам и скрыто устранял врагов. Большую часть времени игрок откровенно скучал, глядя, как герой только выжидает да прячется. Однако для Сэди эта тягомотная игра явилась настоящим откровением. Заставляя героя сгибаться в три погибели, хорониться за коробками, сливаться со стенами или дверными косяками, она приходила к мысли, что самое лучшее для нее сейчас – затаиться. Невидимкой раствориться в этой комнате вместе с Довом, ничем не выдавая себя и ничем не провоцируя его, и скрываться до тех пор, пока ее не вынудят нанести удар.

Сэди как раз дошла до той части игры, где герой наблюдал за неигровым женским персонажем, разминающимся в нижнем белье. Увидев имя персонажа – Мэрил Сильвербёрг, – Сэди недовольно забурчала.

– Да мать твою за ногу, Мэрил, так ее растак, Сильвербёрг! В исподнем!

– Может, у Кодзимы бзик на еврейках? – хохотнул Дов.

Помешательство большинства игроков на подобных фетишах повергало Сэди в недоумение. Часто смысл игры и вовсе ускользал от нее, и тогда, чтобы разобраться в происходящем, она рассматривала сюжет с мужской точки зрения. Дов не уставал повторять ей: «Хоть ты и играешь, Сэди, ты уже не игрок. Ты – творец миров. А чувства творца миров не так важны, как чувства игроков, блуждающих по придуманным им мирам. Никогда не забывай о своих игроках. Представляй, что они чувствуют. И помни: игровой дизайнер – самый сострадательный и отзывчивый творец на свете». И пока Сэди-творец отдавала должное изобретательным умам, создавшим великолепную игру, Сэди-игрок роптала на сексистскую и нелепую сцену. Впрочем, в те дни девушкам, подобным Сэди, ничего не оставалось, как мириться с сексизмом не только в играх, но и в обыденной жизни. Либо ты «своя в доску», либо мокрая курица, с которой никто не станет возиться. Хочешь играть с парнями – не стесняй их своим присутствием и веди себя по-мужски. И если они скажут, что звуковые эффекты твоей игры похожи на квифинг, ржи вместе с ними как лошадь. Однако сегодня Сэди было не до смеха.

– Я не собираюсь резаться в игровое воплощение мужских фантазий, – резко заявила она.

– Сэди, подруга, да девяносто процентов игр – это воплощение мужских фантазий. Хотя согласен: буфера у нее чересчур. Как она с ними ходить умудряется? И все же Кодзима – гений.

– Гений, – согласилась Сэди, подводя героя к вентиляционной шахте.

Доставили тайскую еду. Дов непринужденно болтал, словно пригласил Сэди на обычный ужин, а не на последнюю трапезу. Сэди же кусок не лез в горло. Она выпила немного вина, которое он предложил ей (она вообще пила мало), но блаженное опьянение обошло ее стороной. Вместо него накатили тошнота и мигрень. Голова раскалывалась, и Сэди так и не сумела сказать ничего умного про вино, хотя столько о нем читала.

– Ты прекрасна как никогда.

Перегнувшись через стол, Дов поцеловал ее, и у нее не хватило духу задорно усмехнуться и бросить ему в лицо: «Мы расстаемся, давай без телячьих нежностей». Она крепилась, как и положено классной девчонке, но крепилась из последних сил. Конечно, разъярись она как следует или впади в отчаяние, она высказала бы все, что о нем думает. Но она не злилась. И не печалилась. Она просто запуталась.

– Дов, – прошептала она.

Она хотела сказать: «Не надо», но язык ей не повиновался, и она обреченно махнула рукой – какая разница. Они столько занимались любовью прежде, что еще один раз погоды не сделает. К тому же Дов был превосходным любовником.

Он стянул с нее колготки, платье и нижнее белье, восхищенно оглядел ее тело и причмокнул от удовольствия, будто фермер, обозревающий выставленные на продажу поля.

– Я буду скучать по тебе, – промурлыкал он. – И по твоему телу.

Сэди зажмурилась и вернулась во вселенную «Метал Гир Солид». Главного героя игры звали Солид Снейк, а его непримиримого врага, генетического близнеца-брата, – Ликвид Снейк. Внезапно глубинный смысл этого противостояния поразил Сэди: действительно, кто твой самый заклятый враг, как не ты сам? И не виновата ли она во всем намного больше, чем Дов? Он ведь недвусмысленно намекал ей, что грядут большие неприятности, если она отправится к нему домой. Но она все равно пошла к нему. Почему она ему не поверила? Он ведь честно ее предупреждал.

Прибыло такси, и Дов вышел на улицу ее проводить.

– Друзья? – спросил он.

– Спрашиваешь! – откликнулась Сэди и, не дожидаясь его просьбы, протянула ключи.

Он обнял ее, усадил в машину и захлопнул дверь.

На Массачусетс-авеню ее бросило в жар. Ей стало нестерпимо душно в зимнем пальто, и она спросила у водителя разрешения опустить окошко. Они проезжали мимо кондитерской фабрики и водонапорной башни, раскрашенной в пастельные цвета самого известного из выпускаемых фабрикой печенья – по-монашески простеньких маленьких меловых кругляшков с приятным вкусом. Не успела Сэди приоткрыть окно, как машину наполнил приторно-сладкий аромат сахара. Сэди вздохнула: ей нестерпимо захотелось попробовать лакомство, которое она никогда не ела в детстве.

4

На следующий день после Рождества Сэм отправил Сэди письмо.

«Привет, Незнакомка!

Я дважды сыграл в твою игру и хочу о ней поговорить. Давай встретимся после каникул. Передавай от меня привет старушке Калифорнии.

С.Э.М.

P. S. Я рад, что мы снова встретились».

Сэди не ответила, но Сэм не встревожился. В то время мало кому из студентов, находящихся вдали от университета, удавалось проверять свои электронные почтовые ящики.

Однако, не получив ответа от Сэди и в середине января, Сэм заволновался. Возможно, его письмо не дошло. Надо отправить другое.

На каникулах он снова запустил на компьютере «Тебе решать» и, таким образом, уже трижды в одиночку прошел написанную Сэди игру. В первый раз он не обращался ни за какой информацией, а только набирал очки, за что и удостоился звания «Великий приспешник фашистов». Во второй раз, бегло просматривая сведения о фабрике, он старался как можно быстрее пройти уровни, за что и получил титул «Соучастник». В третий раз, досконально изучая все сообщения, он неторопливо проходил уровни до конца, за что его причислили к рангу «Уклонист». «Уклонистом» он и удовлетворился, так как полагал, что лучшего в этой игре достичь невозможно. Правда, он не стал залезать в исходный код, чтобы убедиться в этом.

Играя, Сэм делал заметки. Игра казалась ему совершенной, хотя пару сцен он бы на месте Сэди переписал. С другой стороны, некоторые игровые решения, придуманные Сэди, внушали настоящее уважение, и ему хотелось донести до нее, что он, в давности самый ее лучший друг, по достоинству оценил их и отдал должное ее работе. Он создал файл с таблицей, содержащей графы: «звук», «время отклика», «игровой механизм», «текст», «графика», «смена темпа», «визуальный интерфейс», «системы управления игровой средой», «общие замечания», – однако раздумывал, стоит ли отправлять его Сэди.

Впрочем, больше всего на свете Сэму хотелось обсудить с Сэди игру во всей ее совокупности и сложности. Его самое обширное замечание касалось многоуровневости игры, ее многогранности. «Тебе решать» являлась идеальной студенческой пробой. Но стоило ли останавливаться на достигнутом? Может, имело смысл предложить игроку, выбравшему путь добродетели, выход на совершенно иной игровой уровень? В конечном счете, как только игрок обменивал набранные очки на информацию, завеса таинственности рассеивалась и игра теряла новизну. Но что, если хорошим игрокам, не попирающим нравственные нормы, дать шанс переналадить фабричные станки, чтобы выпускать абсолютно другую продукцию? Имитация деятельности, предложенная Сэди, Сэма не устраивала – ее было явно недостаточно. А недостаточно ее было потому, что она не побуждала к активным действиям. И по окончании игры человек впадал в нигилизм. Сэм понимал, что пыталась донести до игроков Сэди, но он также понимал, что Сэди была способна на большее. Однако, чтобы создать не просто восхитительную игру, а игру, влюбляющую в себя миллионы, думал Сэм, ей придется изрядно потрудиться.

Придя к этой мысли, Сэм возликовал. Он испытал вдохновение, которое не ощущал, просиживая над «Альтернативными подходами к парадоксу Банаха-Тарского…». В его ушах снова зазвучали слова Андерса Ларссона: «Однако делать что-то хорошо и делать что-то с любовью – разные вещи». Сэм улыбнулся. Игра «Тебе решать» открыла ему глаза: он понял, что будет делать с любовью и вместе с тем хорошо – создавать игры с Сэди Грин. Как только она напишет ему, он убедит ее, что другого пути у них попросту нет.

Но прошла еще неделя, а от Сэди не было ни слуху ни духу. Сэм закрыл сессию в Гарварде и, сдав все экзамены, готовился к новому семестру. В обычных обстоятельствах Сэм сообразил бы, что ему дали от ворот поворот, и он тотчас выбросил бы из головы встречу с Сэди в метро. Однако «Тебе решать» крепко поймала его на крючок. Он чувствовал, Сэди просила его сыграть не прихоти ради, и во что бы то ни стало хотел поговорить с ней, пусть и в последний раз. В текстовом файле с описанием игры она указала электронную почту и адрес проживания, но не указала телефонный номер. Как выяснилось, Сэди обосновалась на улице Колумбия-стрит, как раз между станциями «Центральная площадь» и «Площадь Кендалла», так что Сэму, чтобы добраться до ее дома, пришлось бы топать на своих двоих около пятисот метров. А брести по обледенелым ухабистым улочкам Кембриджа в разгар зимы было для его кустарно залеченной левой ноги смерти подобно. Он размышлял, не взять ли ему такси, но такси стоило запредельно дорого. Впрочем, несмотря на мороз, день стоял погожий, и Сэм, свободный как ветер, рискнул прогуляться. Медики настоятельно рекомендовали ему не пренебрегать тростью, но он редко ею пользовался, считая, что она придает ему напыщенный и претенциозный вид. На сей раз, однако, он сделал исключение: его ожидало крайне важное дело.

Подойдя к двери, он позвонил и… По его спине побежали мурашки: только сейчас он сообразил, что, вполне вероятно, напрасно проделал весь этот путь, так как адрес, указанный Сэди в файле, мог устареть.

Через пять минут дверь отворилась, и на пороге, сверля Сэма подозрительным взглядом, выросла соседка Сэди.

– А Сэди дома? – спросил Сэм.

Соседка, видимо посчитав его существом безвредным, прокричала вглубь квартиры:

– Сэди! К тебе пацан какой-то!

Из спальни, хотя был уже третий час пополудни, появилась заспанная, осоловелая Сэди.

– А, Сэм, – вяло пробормотала она. – Приветик.

Выглядела она неряшливо. Из заляпанной бурыми и белыми пятнами толстовки с эмблемой МТУ, висевшей на Сэди как на вешалке, торчала грязная, болезненно-худая шея. Сальные волосы спутанным клубком топорщились на голове, словно шерсть одичавшей собаки. А исходивший от Сэди аромат немытого тела подсказал Сэму, что она уже не первый день спит в одежде.

– Что с тобой? – испугался он, вспомнив, какой ухоженной и красивой предстала она перед ним полтора месяца назад.

– Ничего. Зачем пришел?

– Я… – Нынешняя Сэди повергла его в такое замешательство, что он позабыл, для чего к ней явился. – Я отправил тебе письмо. Хотел потолковать об игре. Помнишь? Ты дала мне дискету…

Сэди душераздирающе вздохнула.

– Слушай, Сэм, сейчас не самое подходящее время.

Он развернулся, чтобы уйти, но передумал.

– Сэди, разреши мне… Я шел пешком всю дорогу от Центральной площади… Мне бы отдохнуть пару минут, если позволишь…

Она перевела взгляд на тросточку, потом на его ногу и мотнула головой.

– Проходи.

Он похромал за ней в спальню, где царил первозданный хаос. Шторы на окнах были задернуты, на полу в беспорядке валялась одежда. Сэм потрясенно ахнул: все это так не походило на Сэди!

– Сэди, что случилось?

– Не твоего ума дело, – окрысилась она. – Ты никогда не был моим другом, запамятовал? И вообще, что за манера вваливаться в гости, не предупредив об этом заранее?

– Прости, пожалуйста. У меня нет твоего телефона. И ты не ответила на мое письмо.

– Не одному тебе, Сэм, – сухо отрубила Сэди. – Много вас таких.

Забравшись в постель, она натянула на голову одеяло и глухо произнесла:

– Мне надо вздремнуть. Выход найдешь сам.

Сэм уселся на стул, предварительно сбросив с него футболки и брюки.

– Дурацкий у тебя бушлат, – пробурчала Сэди из-под одеяла.

Через пару минут до Сэма донеслось мерное посапывание. Сэди уснула.

Сэм огляделся. Над кроватью висела фотография скульптурной композиции Дуэйна Хансона «Туристы». Над комодом – реплика «Большой волны» Кацусики Хокусая. Над столом – маленький рисунок в рамке. Лабиринт Лос-Анджелеса. Изящная бамбуковая рамочка немного перекосилась, и Сэм поднялся и поправил ее. На столе лежала подписанная рукой Сэди дискета. «ЭмилиБум», – прочел Сэм, смахнул дискету в карман бушлата и вышел из комнаты.

Примерно через месяц после того, как Сэм разругался с Сэди и обозвал ее сукой, он получил письмо. На конверте каллиграфическим почерком было выведено: «Господину Самсону А. Масуру», а в самом письме говорилось: «Шарин Фридман-Грин и Стивен Грин приглашают вас на бат-мицву своей дочери, Сэди Миранды… После церемонии, которая состоится в 10 утра, начнется празднование… Ждем вашего ответа…»

Сэм повертел приглашение в руках. На первый взгляд – неказистое. Но только на первый. Плотная кремовая бумага, объемный рубленый шрифт, линованный пергаментный конверт… Сэм уже достаточно повзрослел, чтобы понимать: самые дорогие вещи часто прикидываются простыми и незамысловатыми. Он поднес приглашение к носу и втянул волнующий, обворожительный запах первосортной бумаги. Нет-нет, этот запах не имел ничего общего с запахом денег. Потому что деньги, по мнению Сэма, воняли грязью. Этот же запах, насыщенный, чистый, богатый оттенками, напоминал ему запах только что вышедшей из печати книги, стоящей на полке в магазине, или запах Сэди.

Отложив приглашение, он внимательно исследовал конверт, и у него зачесались руки. Какой соблазн! Поводив конвертом над паром, он расклеил швы и превратил конверт в лист бумаги. Вооружился любимым карандашом «Штедлер Марс Люмограф» и принялся рисовать лабиринт. Сэм не всегда знал заранее, что собирается нарисовать, но в тот день в первых же очертаниях кругов и ломаных линий он с беспощадной ясностью увидел контуры Лос-Анджелеса, раскинувшегося с востока на запад. Начинаясь в Эхо-Парке, где жил Сэм, лабиринт заканчивался на равнинах Беверли-Хиллз, где жила Сэди. Петляя по Западному Голливуду, он взбирался на Голливудские холмы, змеился по Студио-Сити, спускался в Восточный Голливуд, в Лос-Фелиз и Силвер-Лейк и, покружив вокруг Коритауна, обрывался в Мид-Сити. Лабиринт полностью захватил Сэма, и он не услышал, как в его комнату вошел Дон Хён. Близилась полночь, и Дон Хён, как обычно, благоухал пиццей.

– Какая красота, – покачал он головой и потянулся к приглашению, валявшемуся на столе Сэма. – Можно посмотреть?

В отличие от бабушки Бон Чха, дедушка Дон Хён никогда не хватал вещи Сэма без спросу.

Сэм дернул плечами.

– Хорошо, когда тебя приглашают, – промолвил Дон Хён.

Апатия, навалившаяся на Сэма после разрыва с Сэди, не на шутку тревожила дедушку с бабушкой. Сэм ничего не рассказал им о причине размолвки, только бросил, что Сэди оказалась вовсе не той, за кого себя выдавала.

Сэм отложил карандаш и посмотрел на деда.

– Честно говоря, я не хочу к ним идти. Я не знаю друзей Сэди.

– Зато ты знаешь Сэди. Она твой друг.

– Нет, – яростно затряс головой Сэм. – Она не мой друг. И никогда им не была. Она просто меня жалела.

Спустя несколько недель Сэди сама позвонила Сэму. Они не разговаривали вот уже два месяца, и поначалу он даже не узнал ее пронзительный и высокий голос.

– Ты придешь или как? Мой папа должен знать. Ты ничего не ответил.

– Не знаю, – замялся Сэм. – Возможно, я буду занят.

– А когда определишься, скажешь мне, ладно? Нам нужно знать, сколько еды заказывать и всякое такое.

– Хорошо.

– Сэм! Ты не сможешь дуться на меня вечно!

Сэм шваркнул трубку на рычаг.

Бон Чха, подслушав их разговор по параллельному телефону на кухне, на следующий же день отправила Гринам открытку, сообщив, что Сэм непременно придет на бат-мицву. Она купила внуку новые штаны защитного цвета, голубую рубашку из плотного шелка, хлопковый галстук в цветочек и мягкие кожаные мокасины. Все согласно инструкции, полученной ею от другого своего внука, Альберта, заверившего ее, что именно так наряжаются четырнадцатилетние мальчики, отправляясь на торжества. В утро бат-мицвы бабушка водрузила перед Сэмом ворох одежды и велела ему одеваться, чтобы не опоздать на праздник.

– Зачем ты это купила? – заверещал Сэм. – Я никуда не пойду!

– Но, Сэм, мальчик мой, я приготовила для Сэди сюрприз!

Бон Чха открыла подарочный пакетик и вынула из него нарисованный Сэмом лабиринт – дорогу от дома Сэма к дому Сэди. Бабушка расстаралась и поместила лабиринт в чудесную рамочку.

Сэм грохнул кулаком в стену.

– Как ты посмела? Почему ты вечно роешься в моих личных вещах? На кой черт Сэди эта убогая поделка?

– Это очень хороший рисунок, Сэм, – недовольно поджала губы Бон Чха. – И ты нарисовал его для Сэди, я права? Уверена, Сэди он очень понравится.

Сэм выхватил у нее лабиринт, занес над головой руку, намереваясь разбить рамку об пол, но образумился и поставил картинку на стол. Отвернулся и заковылял вверх по лестнице к себе в комнату – он уже и не помнил, что когда-то носился по ней, перемахивая через ступеньки. Зашел в спальню и в сердцах хлопнул дверью.

Не успел он выдохнуть, как в дверь постучали.

– Твоя бабушка просто хотела помочь, – виновато потупился Дон Хён. – Она переживает за тебя.

– Я не пойду, – упрямо повторил Сэм. – Пожалуйста, деда, не заставляй меня к ней идти!

Он еле-еле сдерживался, чтобы не разреветься.

– Но почему?

– Не знаю.

Сэм стыдливо покраснел. Как можно признаться Дон Хёну, что человек, которого ты считал своим единственным другом, был тебе вовсе не друг.

– Мне кажется, твоей бабушке не стоило так поступать, – вздохнул Дон Хён, – но прошлого не воротишь. Что сделано, то сделано. Да и Сэди огорчится, если ты не придешь.

– Ничего она не огорчится. Они закатят пир на весь мир. Там соберутся все ее богатые друзья и богатые друзья ее родителей. Она даже не заметит моего отсутствия.

– А мне кажется – заметит.

Сэм помотал головой.

– У меня нога болит, – застонал он. Он не привык жаловаться на постоянную, глодавшую его изнутри боль, но понимал, что, стоит упомянуть о ней Дон Хёну, и тот сразу перестанет на него наседать. – Болит не переставая. Я просто не могу идти, деда.

Дон Хён сочувственно кивнул.

– Тогда, если ты, конечно, не возражаешь, я отвезу Сэди подарок, который вы приготовили с бабушкой. Думаю, он ей понравится.

– Держи карман шире! Ее родители в состоянии купить ей все, что она попросит. С чего вдруг ей понравятся мои детские каляки-маляки на обратной стороне конверта? – негодующе вскипел Сэм.

– А с того, – назидательно произнес Дон Хён, – что ее родители в состоянии купить ей все, что она попросит.

Сэм прицелился, чтобы запулить чернилами в строку «И довольно!» – когда в комнату ворвался Маркс и спросил, не хочет ли он перекусить.

– Что это? – изумился Маркс, тыча пальцем в экран.

– Еще одна игрушка моего друга. Не такая интересная, как «Тебе решать», но довольно забавная.

Маркс присел рядом с Сэмом, и Сэм пододвинул к нему клавиатуру – играй.

Маркс выбрал неверную строку, и это стоило ему игровой жизни: экран заволокла жирная клякса.

– Это самая жестокая и самая поэтическая игра, которую я когда-либо видел! – воскликнул он.

– Ты знаешь еще какие-то поэтические игры?

– Ну, честно говоря, нет. А твой друг – башковитый. Но очень уж чудной.

Оба они – и Сэм, и Маркс Ватанабэ – родились в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году и были на год старше всех своих одногруппников. Маркс пропустил год потому, что работал в инвестиционной компании отца, Сэм – потому что провалялся в больнице. Двух более несхожих людей надо было еще поискать, и наверняка на первом курсе их поселили вместе только из-за совпавшего года рождения.

Общажную комнату для первокурсников в корпусе «Уигглсворт» дозволялось разделить перегородкой на две спальни (одну из них – проходную) или оставить как есть и, сдвинув к стене кровати, расчистить место для общей гостиной. Компанейский и общительный Маркс, не догадываясь, кто достался ему в соседи, надеялся уговорить Сэма не отгораживаться друг от друга, а соорудить маленькую гостиную и принимать в ней друзей.

Сэм въехал в комнату прежде Маркса, а Маркс, впервые открыв дверь их апартаментов, познакомился с вещами Сэма раньше, чем с их хозяином. При виде потрепанного жизнью компьютера с наклейкой из «Доктора Кто» на одной стороне корпуса системного блока и наклейкой из «Подземелий и драконов» на другой, а также огромного небесно-голубого обшарпанного пузатого чемодана на колесиках, легкомысленно набитого неподходящей летней одеждой, черной трости и крохотного ростка бамбука в горшке в форме слоника его кольнуло нехорошее предчувствие, что его сосед – одиночка, предпочитающий отгораживаться от внешнего мира стенкой.

Когда же Маркс увидел самого Сэма, губы его расплылись в широкой улыбке. Этот милый круглоголовый светлоглазый мальчик с азиатскими чертами лица походил на сошедшего с экрана героя аниме. То ли на Астробоя, то ли на одного из разношерстной орды невоздержанных на язык младших братишек, населяющих манги. Впрочем, по манере вести себя Сэм больше напоминал Оливера Твиста, родившегося в Южной Калифорнии и связавшегося с Ловким Плутом не для того, чтобы промышлять карманными кражами, а для того, чтобы толкать низкопробную марихуану. Его черные кудрявые волосы, разделенные на пробор, немного не доходили до плеч, глаза прятались за плохонькими а-ля Джон Леннон очками в тонкой металлической оправе, а тело скрывалось под грубой, смахивавшей на мексиканское пончо полосатой ветровкой. Голубые, вытертые почти добела джинсы зияли дырами, а из сандалий выглядывали ноги в толстых спортивных носках.

– Я – Сэм, – слабо, будто задыхаясь, представился он. – А ты, наверное, Маркс? Не знаешь, где тут по дешевке можно разжиться постельным бельем и полотенцами?

– Забей. – Увидев, как ожил этот мультяшный персонаж, Маркс рассмеялся. – У меня этого добра навалом.

– Честно? Не шутишь? Я не хотел бы навязываться…

– Мы же соседи по комнате. Все мое – твое.

Так с той поры и повелось, и Маркс стал для Сэма палочкой-выручалочкой. Исподволь, словно по волшебству, в прихожей начали появляться пакеты с бушлатами, только и ждущие, когда на них наткнется взгляд Сэма, а на столе – подарочные сертификаты в рестораны, чтобы Сэм не скучал на каникулах, когда поездка домой была ему не по карману. Стоило Марксу выяснить, что лифт в их общежитии беспрестанно ломался и Сэм мучился, одолевая лестничные пролеты, и он тут же объявил о намерении снять квартиру. Обычно студенты первых курсов Гарварда жили в общежитии, и Маркс притворно вздохнул, сообщая эту новость Сэму: конечно, он поймет, если Сэм не захочет с ним переехать, ведь аренда квартиры в доме с лифтом значительно дороже аренды общажной комнатушки, но… Но если Маркс займет большую комнату (на самом деле не особо-то и большую), а Сэм – маленькую (с шикарным видом на реку Чарльз), стоимость аренды для Сэма не изменится ни на цент. А когда Маркс узнал, что Сэм не утруждает себя звонками домой, он взял за правило регулярно звонить семейству Ли в Лос-Анджелес.

– День добрый, бабушка-хальмони и дедушка-харабоджи, – приветствовал он их на корейском. – С нашим мальчиком все хорошо.

Отец Маркса был японцем, а мать – рожденной в Америке кореянкой.

Спрашивается, почему Маркс разбивался в лепешку ради нелепого паренька, которого все сторонились? Да потому, что тот ему нравился. Ребенком Маркс вращался среди состоятельных и довольно-таки интересных людей и знал, насколько редки по-настоящему неординарные личности. И когда по прихоти администрации Гарварда они стали соседями, Маркс понял, что должен взять Сэма под крыло. В конце концов, защищать и оберегать Сэма и раскрашивать для него серые будни не стоило Марксу почти никакого труда. Жизнь Маркса била ключом, а сам он обладал врожденным талантом заботиться об окружающих. Кроме того, он получал истинное наслаждение, общаясь с Сэмом.

Возможно, Марксу следовало проявлять заботу о Сэме чуть более открыто, ибо вскоре Сэм начал воспринимать его незаметную помощь как само собой разумеющееся: ему и в голову не приходило попросить соседа хоть о чем-нибудь. Поэтому Маркс чуть не упал со стула, когда Сэм обратился к нему за советом.

– Слушай, – сказал Сэм, наблюдая, с какой безжалостностью Маркс расправляется с поэзией Эмилии Дикинсон, – ты разбираешься в людях. Можно сказать, собаку на них съел.

– А на нелюдях я, можно сказать, съел хомячка? – парировал Маркс.

Сэм рассказал ему о визите к Сэди, и Маркс лишь подтвердил его опасения.

– Похоже, у твоей приятельницы депрессия.

– И что в таких случаях делают?

Маркс нажал на паузу и с любопытством и некоторым недоумением уставился на Сэма. Порой младенческая наивность Сэма его обескураживала: разве можно в двадцать один год задавать такие нелепые вопросы?

– Ну, звонят родителям или сообщают кураторам института.

– Не думаю, что все зашло столь далеко, – испугался Сэм. – Мне не хотелось бы вмешиваться в ее личную жизнь.

– Но ведь она твой закадычный друг, – обдумав услышанное, произнес Маркс.

– Когда-то она действительно была моим самым лучшим другом, но потом мы рассорились.

– Ну что я могу тебе посоветовать? Навещай ее каждый день. На твоем месте я поступил бы именно так.

– Мне кажется, она не хочет меня видеть, – немного помолчав, ответил Сэм. – А там, где мне не рады, у меня нет особого желания появляться.

– Да ты-то тут при чем? – удивился Маркс. – Речь вообще не о тебе, понимаешь? Просто заходи к ней ежедневно и справляйся о ее здоровье.

– А если она откажется со мной говорить?

– Неважно, главное, будь рядом. Если получится, заглядывай к ней не с пустыми руками. Приноси печенье, книги, фильмы. Понимаешь, друг – он чем-то вроде тамагочи. Грубо выражаясь…

В тот год все сходили с ума по электронным игрушкам-брелкам с виртуальными питомцами, и Маркс недавно по случайности ухайдакал одного такого тамагочи, подаренного ему на день рождения любимой девушкой. За что девушка заклеймила его порочной и бездушной скотиной.

– Попробуй засунуть ее в душ, – развивал мысль Маркс, – разговорить, вытащить на прогулку. Распахни окна, если сможешь. Ну а если она продолжит кукситься, убеди ее сходить к психологу. Если же и психолог не вправит ей мозги, тогда однозначно – звони родителям.

Представив, что ему предстоит, Сэм пришел в ужас, однако на следующий день, после лекций, покорно поплелся к дому Сэди, поднялся к ее квартире и постучал в дверь. Нога его ныла немилосердно.

– Сэди! – завопила соседка. – Снова этот пацан!

– Скажи, меня нет дома! – завопила в ответ Сэди.

Соседка, не меньше Сэма встревоженная поведением Сэди, распахнула дверь, и Сэм заковылял к знакомой спальне. Со вчерашнего дня Сэди ничуть не изменилась, только переменила толстовку.

– Сэм, будь паинькой, ступай домой, – застонала она. – Со мной все в порядке. Просто хочу отоспаться.

И она нырнула под одеяла.

Сэм присел за стол Сэди и вытащил учебник. Он записался на курс истории и готовился к семинару, посвященному переселению в Америку жителей Восточной Азии.

Спустя пару часов он узнал, как происходила миграция китайцев в девятнадцатом и двадцатом столетиях, и выяснил, что китайских иммигрантов подвергали расовой дискриминации, допуская только до определенного вида работ – стряпания еды и уборки, отчего Америку наводнили китайские рестораны и китайские прачечные. Захлопнув книгу, он задумался о бабушке с дедушкой и родном Коритауне. Вспомнил, как Бон Чха и Дон Хён, ликуя из-за его поступления в Гарвард, скупили все гарвардские цацки, заклеили бамперы ветхозаветных автомобильчиков горделивыми стикерами и, предвосхищая его выпускной, растянули в пиццерии огромный, вручную сшитый Бон Чха баннер «ПОЗДРАВЛЯЕМ НАШЕГО ВНУКА САМСОНА С ОКОНЧАНИЕМ ГАРВАРДА! 1997 ГОД». Дон Хён до дыр заносил футболку с эмблемой университета, и, если бы Маркс не озаботился прислать ему новую, она наверняка истлела бы прямо на его груди. Сэм почувствовал укол совести: ему стало стыдно, что он не звонил родным и до сих пор никак не проявил себя – ни на математическом факультете, ни на каком-либо ином поприще.

– Ты еще тут? – недовольно проворчала Сэди.

– Тут.

Сэм вытащил из рюкзака бумажный пакет с бубликом-бейглом, положил его на стол под рамочкой с лабиринтом и ушел. Если бы его приперли к стенке, он бы честно признался, что вернулся к Сэди только из-за лабиринта. Она хранила его все эти годы. Провезла через всю страну. Не оставила в общежитии и взяла на съемную квартиру. В следующий раз, звоня домой бабушке с дедушкой, Сэм скажет: «Вы оказались правы. Сэди понравился мой подарок».

На третий день он захватил с собой библиотечный экземпляр книги Ричарда Пауэрса «Галатея 2.2», пленившей его воображение.

На четвертый – принес наладонник с загруженной на него электронной версией «Донки Конга», подарок от Маркса на день рождения.

– Почему ты не оставишь меня в покое? – возмутилась Сэди.

– Потому… – ответил он.

«Кликни мышкой по этому слову, – подумал он, – и тебе откроются ссылки на мириады таящихся в нем смыслов. Потому, что ты мой старый и добрый друг. Потому, что однажды, когда я был на краю гибели, ты спасла меня. Потому, что без тебя я бы умер или очутился в психиатрической клинике. Потому, что я твой должник. Потому, что у меня к тебе шкурный интерес: я вижу будущее, в котором мы вместе создаем фантастические игры. Но чтобы это будущее стало явью, я должен вытащить тебя из постели».

Однако вслух он повторил лишь одно:

– Потому…

На пятый день он не застал ее дома.

– А где Сэди? – ошеломленно спросил он соседку.

– Ушла к доктору, – улыбнулась та и крепко обняла Сэма. – Похоже, Сэди идет на поправку.

Всю следующую неделю, если не считать день, когда он работал в библиотеке Ламонта, Сэм навещал Сэди. Он заходил к ней после обеда, преподносил ей, как советовал Маркс, скромные дары, ненадолго задерживался в ее спальне и возвращался домой.

На двенадцатый день она с ним заговорила.

– Это ты спер «ЭмилиБум»? – требовательно спросила она.

– Не спер, а позаимствовал, – поправил ее Сэм.

– Ладно, оставь себе, – смилостивилась Сэди. – У меня полно копий.

На тринадцатый день он уселся за ее стол. Он давно уже не рисовал лабиринтов и решил порадовать Сэди свежим творением, а заодно продемонстрировать ей мастерство рисовальщика, филигранно отточенное им за все эти годы. По его замыслу, новый лабиринт должен был проложить дорогу от дома Сэма к дому Сэди – от реки Чарльз до фабрики «Кондитерские изделия Новой Англии» – и навсегда остаться у Сэди.

Сэди выбралась из кровати и заглянула Сэму через плечо.

– Далековато тебе сюда добираться, верно?

– Ну, некоторое время на это, конечно, уходит, – уклончиво отозвался Сэм.

– Возможно, завтра меня не будет, – предупредила его Сэди. – В деканате говорят, что если на этой неделе я вернусь к занятиям, то нагоню однокурсников и меня допустят к сессии.

Сэм поднялся и аккуратно сунул лабиринт и карандаши в рюкзак.

– Я правильно тебя понимаю? Ты хочешь сказать, чтобы я больше не приходил?

Сэди рассмеялась. Кажется, прошли века с тех пор, как он в последний раз слышал искренний и мелодичный смех Сэди. Сэди – что неизбежно – повзрослела, однако ее смех, к удовольствию Сэма, не изменился, хотя и стал более грудным и бархатистым. По его мнению, Сэди смеялась восхитительнее всех на свете. Ее смех никого не оскорблял. Никогда не звучал язвительно или уничижительно. Наоборот, он заражал, манил за собой, приглашая повеселиться: «Присоединяйтесь, прошу вас! Похохочем от души вместе!»

– Да нет же, голова садовая! Просто думаю, когда нам лучше пересечься. Не хочу, чтобы ты заявился и ткнулся носом в закрытую дверь. И обещай мне, что этого больше никогда не повторится! – взволнованно добавила Сэди. – Обещай, что, какие бы глупости мы с тобой ни совершили, мы больше ни за что не расстанемся на шесть лет! Обещай, что ты всегда будешь меня прощать, а я всегда буду прощать тебя.

Подобные клятвы легко слетают с губ молодых людей, не подозревающих пока о том, какие испытания припасла для них жизнь.

Сэди протянула руку. В голосе ее чувствовалась уверенность и сила, но в глазах, трогательных и беззащитных, сквозила печаль. Сэм благодарно сжал ее ледяную и одновременно жаркую ладонь. По всей видимости, Сэди еще не оправилась от болезни.

– Ты сохранила мой лабиринт, – неуверенно произнес он.

– Сохранила. А теперь давай потолкуем о «Тебе решать».

Сэди поднялась и открыла окно. В комнату ворвался морозный и бодрящий воздух, пьянящий, словно крепкое вино.

– Но прошу тебя, Сэм, прояви сострадание. Возможно, ты заметил, что в последнее время мне было слегка не по себе.