Читать книгу Дивлюсь я на небо… Роман - Галина Альбертовна Долгая - Страница 4

Саша торопился домой. Одна только мысль об Аннушке теплой волной согревала сердце. Он купил небольшой букет весенних цветов – степных, пахнущих лугом и травами, и представил, как жена поднесет его к лицу, вдыхая нежный аромат.

С такими мыслями Саша прошел всю оставшуюся часть улицы, свернул во двор, где сушились сети, пробежал под веревками с развешанным бельем и, наконец, оказался у крыльца родного дома.

С тех пор, как у них с Анной родился сын, которого они назвали тоже Александром, дом наполнился особой суетой, той беспокойной, но счастливой жизнью, когда все внимание и все заботы домочадцев обращены к ребенку. Шурик рос крепким здоровым мальчиком. Не только родители, но и все тетки и дядьки, и особенно бабушка и деды, с трепетной любовью нянчились с малышом, радуясь его первому слову, его первому шагу, его веселому смеху.

– Аннушка, Сашенька, я дома! – Саша открыл незапертую дверь и, разуваясь в прихожей, прислушался.

Из комнаты послышался шепот:

– Иди, иди, папка пришел!

В проеме двери, обрамленном цветастыми занавесками, появился сын в черных сатиновых трусиках. Он остановился, потупив глазки и засунув пальчик в рот.

– Шурик, иди ко мне, мой хороший!

Саша протянул руки, и сынишка весело заверещав, подбежал к нему, падая в распахнутые объятия. Отец подхватил его, подкинул к потолку к великому удовольствию мальчика, и усадил на руку. Подошла Анна. Саша обнял ее за плечи так, что букет оказался у самого лица. Она прикрыла глаза, вдыхая аромат цветов.

Они прожили вместе четыре счастливых года, а нежность отношений ничуть не угасла. До тех пор, пока Аня не забеременела, они купались в своей любви, погружаясь в нее, как в реку: безудержно, с восторгом, с пылкой страстью. Красивая молодая пара была украшением компании друзей, с которыми они проводили свободное время. Аннушка прекрасно пела и играла на гитаре, Саша не уступал ей и подыгрывал на мандолине. Частенько по вечерам молодежь собиралась на берегу Буга около их маленького дома, чтобы поговорить о жизни, попеть песни, пожарить рыбу, что парни ловили вместе с отцом Саши, почти не отходя от дома, прямо в камышовой заводи у берега.

А как запевали все вместе, так голос их поднимался над лиманом, чистыми нотами разливаясь над водой, в которой на закате купалось солнце, не спеша, луч за лучом, окунаясь в реку, пока вся вода не превращалась в позолоченный померанец, черной полосой берега разделенная с таким же небом на горизонте.

Дивлюсь я на небо тай думку гадаю:

Чому я не сокил, чому не литаю,

С чувством выводили парни, а девушки подхватывали звонкими голосами:

Чому мени, Боже, ти крилець не дав?

Я б землю покинув и в небо взлитав!

Глубокий проигрыш гитары спорил с мягкостью голоса мандолины, и песня, на мгновение повиснув над исполнителями, летела вслед за течением Буга в лиман, подхваченная ветром и им же разбитая на тысячи звуков, в конце концов, погружающихся в морскую глубь вместе с солнцем.

С рождением сына душевные посиделки стали реже, а восторженность любви Анны и Александра уступила место более глубокому чувству. Вся нежность родителей перешла к малышу; он связал их крепче страсти. Теперь их было трое. Если после женитьбы Саша впервые сердцем ощутил ответственность за жизнь другого человека, то после рождения сына в нем проснулось первобытное чувство защитника своего клана, своей стаи, своей семьи.

Аня взяла букет.

– Батя дома? – спросил Саша, передавая ей сына.

– Нет, еще не пришел. Анка забегала с подружками, Женя пошел сети проверить, порвалось там что-то, – доложила Аня. – Ты его не видел?

– Нет, – Саша скинул рубашку, взял полотенце, – я умоюсь, Женьку позову.

– Ужинать будем?

– Батю подождем.

Саша вышел во двор.

Аня посадила сына на кровать, поставила цветы в банку. Выглянула в распахнутое окно: Саша шумно умывался, разбрызгивая воду и стуча носиком подвесного умывальника, когда подошел брат. Они поздоровались. Издалека раздался зычный голос свекра, окликнувшего сыновей. Аня улыбнулась и решила, что пора накрывать на стол.

С тех пор, как партия призвала страну к коллективизации, а зажиточное трудовое крестьянство объявили врагами народа и рьяно принялись раскулачивать, уничтожая добротные хозяйства, снабжающие города хлебом, маслом, не говоря уже о мясе или сахаре, ужин в семье рабочих стал скудным. Жителей Николаева спасал Бугский Лиман. Все, кто умел ловить рыбу – а этому нехитрому делу мальчишки обучались с раннего детства, следуя примеру отцов! – ею и питались.

Войтковские, как заядлые рыбаки, ловили и для еды, и для продажи. Но чаще просто обменивали свежую или вяленую рыбу на муку, сахар или какие мелочи, необходимые в хозяйстве. Анна сама пекла хлеб, щедро разбавляя муку отрубями. Те продукты, что удавалось получить по карточкам, она бережно хранила, распределяя их на каждый день так, чтобы хоть как-то разнообразить еду не только для сына, но и для всей семьи.

– Ух, хороша ушица! – как всегда, хвалил свекор, шумно втягивая вытянутыми в трубочку губами, приправленный горстью пшена горячий суп из карасей.

Сашенька сидел у матери на коленях. Анна выбирала косточки из рыбьего бока и, смешав белое мясо с бульоном, кормила сына.

– Давай еще ложечку, за папу, – приговаривала она, поднося ложку к его ротику. Саша, как все дети, морщился, отворачивался, но мать настойчиво доводила дело до конца.

Поужинав, мужчины вышли покурить, взяв с собой малыша. Аня принялась за посуду. Стараясь не греметь мисками, она прислушивалась к разговору у крыльца. Поведение мужчин в последнее время ее озадачило. Свекор стал особенно задумчивым. Он подолгу о чем-то разговаривал с сыновьями, но на вопрос Анны, что случилось, Саша отмахивался, переводя разговор на другую тему.

Сейчас со двора доносились обрывки фраз, сказанных в полголоса и оттого непонятных, смех сына и громкие одобряющие возгласы Саши, затеявшего с ним игру в танкистов.

Они двигали выпиленные Сашей деревянные танки навстречу друг другу по ступеньке, сопровождая это соответствующими звуками, и потом таранили, отчего Шурик заливисто смеялся и требовал еще.

Вскоре мальчик утомился, и Аня уложила его спать. Прикрыв дверь в горницу, она вышла на крыльцо, прислонилась к косяку, с удовольствием вдохнула воздух, насыщенный запахами реки. Саша с отцом стояли поодаль и с жаром спорили. Аня хотела было подойти к ним, но остановилась, прислушиваясь. Не очень-то ей хотелось мешать беседе отца и сына.

– А я тебе еще тогда говорил: ничего хорошего от этой затеи не жди! И что? Прав оказался, а? – вопрошал свекор.

– Батя, в Кремле дальше видят, чем мы с тобой здесь вокруг себя, а партия, она за всю страну в ответе, – защищался Саша.

Но это только еще больше распаляло отца.

– Вот именно – в ответе! Только отвечать не торопится! Посмотри, за два года сколько люду померло с голодухи! Люди такое рассказывают… Это нас лиман спасает, а в степях, на Кубани что творится, знаешь?

Саша молчал.

– Хаты бросают, уходят из сел, так и в том преграды. Вон паспорта ввели. Так ведь городским! А мужик деревенский, как рабом был, так и остался.

– Батя, ты со словами-то осторожно! Услышит кто, сам знаешь…

– Да знаю, – отец отвернулся, – Санько, ты знаешь что, – он положил руку сыну на плечо, – ты, когда паспорт1 получать будешь, запишись хохлом.

– Как это? – удивился Саша. – Все ж знают, что поляки мы.

– Ну, а ты попробуй, дело говорю. Органы в каждом поляке шпиона видят. Сам знаешь. Им Польша, как оскомина, хоть и договор о дружбе2 подписали, а жить спокойно не дают. – Михаил посмотрел в глаза сыну.

В тусклом свете из зашторенного окна, что едва освещал их фигуры, лицо Саши казалось восковым, а глаза блестели. Сердце старого поляка екнуло. За себя он не думал, жизнь прожита – так ему казалось! А вот Санька, Женька, Анютка – за них душа болела. Он всяко передумал, как детей от беды защитить, одно только на ум пришло – оградить от себя самого! Да отдалить подальше, чтобы ничьи поганые руки не дотянулись. – И, знаешь, еще что, съезжали бы вы с Анкой отсюда. Чем черт не шутит – меня заберут, да и вас прихватят.

Саша опешил.

– Батя, я никуда от тебя не поеду, так и знай!

– А ты не кипятись! Я тебя не гоню, я дело говорю! Лучше заранее соломки подстелить, чтоб не убиться, когда упадешь. Я вот как рассуждаю: Анютка наша замужем, ее не тронут, думаю. Женька тоже сам со своей семьей. Вроде, как в стороне. Может, пронесет, избежит лиха. А ты о своей семье наперед думать должен! Ты ж у них на крючке, сынку, в самое гнездо осиное попал!..

Аня стояла в дверях не шевелясь. Страх холодными змеями заполз в грудь, обвил сердце. В висках застучала кровь, мешая сосредоточиться. Ей и в голову не могло прийти, что ее Саша – честный гражданин, военный, танкист, получивший направление на спецкурсы ОГПУ3, как один из лучших рабочих завода, может быть «на крючке» у органов! И за что? За то, что его отец поляк!

В глубине дома всплакнул Сашенька. Аня очнулась и, повинуясь материнскому инстинкту, побежала к сыну.

– Ладно, батя, айда в дом.

Свет в окне погас. Они стояли в темноте под звездным небом. На неспокойной поверхности реки мелькали блики от далеких огней. Отец взял сына за руку.

– Погодь, Санько. Вот еще что. Если меня возьмут, тебе от допроса не уйти, – Михаил вздохнул так, словно его грудь придавил тяжелый камень.

С тех пор, как на заводе разоблачили преступную группу, поставляющую в Германию сведения о строящихся судах, он жил неспокойно. Группа та была организована еще до Первой Мировой. Руководил агентурной сетью некто Верман, а с завода к нему примкнули инженера Шеффер, Линке, Феоктистов. Михаил не раз видел Шеффера, даже беседовали как-то. Нормальный мужик, грамотный, трудно было представить, что он – вредитель. После того, как группу взяли, на заводе пошли повальные аресты. Огпушники забирали всех, кто вызывал малейшие подозрения. На верфях Николаева строили не рыбацкие корабли – военные! Потому и поляк был на виду, да еще и такой, что за словом в карман не полезет: правду-матку – в лоб!

– Ты с ними не спорь, меня не выгораживай! – наказал сыну. – Ни к чему это. И мне не поможешь, и себя загубишь. Так что, если что прикажут подписать – не робей и не ерепенься – подписывай! Это я тебе, как отец, говорю!

Темный силуэт отца будто съежился, ощетинившись растрепанной ветром пышной шевелюрой и широкой бородой, как у сказочного старца. Саша резко обнял, прижался к нему, как в детстве, когда обида какая грызла, а словами не сказать. Только тогда он в живот ему лицом закапывался, пряча слезы, а сейчас склонился к плечу, сжав зубы, проглатывая комок, что застрял в горле. В смятении чувств было и желание защитить, заслонить собой родного человека, и самому спрятаться от надвигающейся бури, сметающей на своем пути каждого, кто попадал в ее завихрения.

– Прорвемся, сынку, не сумневайся, прорвемся! – успокаивал отец, похлопывая его большой узловатой ладонью по спине. – Мы с тобой вон как живем, дружно, прорвемся… – Михаил смолк, промокая слезу крепко сжатым кулаком.

Саша взял себя в руки. Отстранился от отца. В доме тихо спали Анна с сыном – его оплот, его крепость, которую он будет охранять всю свою жизнь, стараясь сделать жизнь близких красивой и безоблачной, насколько сможет.

– Батя, я на курсах до конца лета буду. Когда смогу, прибегу. А Анка пусть у своих поживет. Мне так спокойней будет, там народу много, если что – защитят. Женьке скажу, он за тобой присмотрит…

– Не надо! Я что ребенок малый, чтоб за мной смотреть! – обиделся Михаил.

– Ну, ладно, батя, не сердись, не хочешь, не надо, Женька и так сюда каждый день заглядывает, – Саша грустно улыбнулся. – Да, а паспорт мне не положен, военный я человек. По окончании курсов дадут мандат, направят куда-нибудь. Сейчас чистка идет. Поснимают немало… потому нас и призвали, замену готовят.

– И пускай отправят куда подальше! – обрадовался отец. – Там затеряешься, или еще как, и забудут о тебе. Главное, не вспоминай, что ты поляк. Говори мало, с друзьями будь осторожен, не привечай кого ни попадя, с начальством не спорь. Держи свое при себе, – он еще много чего хотел наказать сыну, но замолк. Видел: не маленький уже, да и умом господь не обидел.

Усталость от трудного дня дала о себе знать.

– Ну, на боковую что ли? Жинка тебя заждалась, или уснула? – стараясь замять неприятный осадок от разговора, Михаил пошутил.

Саша только посмотрел на него, улыбаясь одними глазами.

– Пусть спит, устает она одна на хозяйстве. И малец беспокойный, без присмотра не оставишь.

Они вошли в дом; стараясь не шуметь, разбрелись по своим углам. Саша быстро скинул одежду, забрался к Ане под теплый бочок. Кровать отозвалась скрипом, словно жалуясь на тяжкую долю. Аня прижалась к мужу, уткнувшись носом в его грудь, обняла и застыла так, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить ту гармонию, которая возникает между двумя любящими людьми, когда их тела сливаются и становятся единым целым.

Свекор еще повозился в своей комнате, повздыхал, повертелся на постели и затих: то ли уснул, то ли задумался, глядя в потолок, который в темноте словно отодвигался все выше и выше, превращаясь в дремлющем сознании в безграничное ночное небо.

Отец оказался прав. Не прошло и месяца, как чудовищная машина смерти – слепая, глухая, подминающая под ржавые гусеницы всех, кто оказался на пути – засосала его в ненасытное, зловонное брюхо. Саша верил – нет, он хотел верить! – что это чудовище выплюнет его отца, как кусок непригодной для него пищи, как нечто, что оно не сможет переварить, потому что слопало это без разбора, проглотило впопыхах, просто случайно подцепив его с кем-то еще. Но этого не произошло.

С того момента, когда «черный ворон» высмотрел Михаила Войтковского у заводских ворот и, сложив крылья, камнем упал на него – еще живого, еще жаждущего жизни, – он больше домой не приходил. Анна сообщила мужу, что отца арестовали. Петр, брат, рассказал.

С тех пор дни и ночи проходили в тревожном ожидании. Саша дисциплинированно ходил на курсы, слушал лектора, который с пылом рассказывал об угрозе молодой Cтране Cоветов, о шпионах, которые только и думают, как бы продать, своровать, оболгать, навредить рабоче-крестьянскому государству, только-только вставшему на ноги и свободно вздохнувшему от сброшенных пут царского беспредела и дворянского произвола.

– Бдительность! Бдительность! И еще раз – бдительность! – кричал лектор, всматриваясь в глаза будущих следователей, многие из которых совсем скоро будут ломать человеческие жизни, как прутья между пальцами, забыв о морали и нравственности.

Зло фонтаном било из людей, получивших власть, забрызгивая всех, кто по воле случая оказался в пределах перерытого во всех направлениях огорода ОГПУ.

Не избежал этой участи и Александр. Каждый день он ожидал ареста. Но указующий перст ОГПУ корявым когтем пробивал чужую грудь. Всевидящее око монстра словно не замечало молодого поляка, почти готового встать у руля одного из его подразделений.

Брата и сестру тоже не трогали. Жизнь сосредоточилась на ожидании. Саша, как разведчик в тылу врага, ходил по улицам города, напряженно всматриваясь в лица прохожих, прислушиваясь к рокоту машин, останавливался, ожидая страшной фразы: «Пройдемте, гражданин!», когда какая-нибудь тормозила рядом.

Жене он сказал, чтобы ничего плохого об отце не думала. Скорее всего, это ошибка, как все выяснят, его отпустят, а им пока лучше не встречаться. На вопрос Анны о том, что случилось, Саша ответил только, что так надо. И все. Он не мог рассказать ей большего. Не знал, как объяснить то, что сам до конца не понимал. Но Аня, казалось, поняла его. Она тоже замерла в ожидании, но старалась никому не показывать свою тревогу. Занималась хозяйством, сыном, избегала душевных разговоров с сестрами и братьями. Отец ни о чем не спрашивал, а мать только вздыхала.

Но в один из августовских дней тысяча девятьсот тридцать третьего года все разрешилось, и ветер перемен ворвался в их жизнь. В этот день Саша поспешил в дом Деркачей, где пока жили Аня с Сашенькой.

Время было за полдень, сын спал, Анна помогала матери со стиркой. Саша подошел к ней, обнял, сомкнув руки на ее груди.

– Аннушка…

Аня оставила белье и так и стояла, опустив руки, с которых стекала мыльная вода. Саша почувствовал, как мелкая дрожь пробивает ее тело.

– Ну, что ты так растревожилась, родная… – он развернул ее, прислонил руки к ее лицу и с жаром расцеловал глаза, лоб, – все хорошо, милая, прости меня… – обняв ее, крепко прижал к себе, – теперь все будет хорошо, обещаю тебе.

– Саша, – Аня уткнулась в его плечо носом, вдохнула тепло от его гимнастерки.

– Успокойся, Аннушка, ну, что ты?

– А ты не пугай! – она отодвинулась, посмотрела в его глаза. – В газетах только и пишут: там раскрыт заговор, тут обнаружена группа вредителей. Саша…

– Тихо, тихо, – остановил вопросы Саша, – собирайся, пойдем домой. Я так соскучился…

Аня, не опуская глаз, смотрела на него, словно, хотела прочитать по выражению его лица все, что он думает, о чем сейчас нельзя говорить. Потом засуетилась, схватила тряпку, обтерла руки.

– Я сейчас, быстро… только Сашенька спит…

– Ничего, пусть спит, – успокоил Саша, мы подождем.

Он решил пока ничего не говорить. Просто потому, что не знал, как сказать и с чего начать.

Когда его вызвал к себе начальник курсов, Саша приготовился к самому страшному. Он знал, что разговор пойдет о его отце, но не ожидал того, что ему предложил следователь, сидевший в кабинете у начальника, который, как только Саша вошел в кабинет, сразу оставил их наедине.

Следователь оказался немолодым человеком. Подтянутый, суховатый, с пронзительным взглядом, от которого сразу стало не по себе.

– Садитесь, – не спуская глаз с курсанта, предложил он, и сразу в лоб: – Догадываетесь, зачем вы здесь?

– Так точно! – по-военному ответил Саша.

– Садитесь! – приказал следователь. Открыл личное дело Александра, которое лежало перед ним на столе. – Служил… после демобилизации работал на судостроительном, откуда направлен сюда, отличник, дисциплинирован… мда… и как же нам с тобой быть, а?

Саша молчал, не зная, что отвечать. Сердце предательски гулко стучало в груди.

– Что? Молчишь? И правильно делаешь! – одобрил следователь. – В твоем положении лучше всего молчать!

Саша сжал челюсти. Уставился в пол. Между широкими крашеными досками кое-где образовались щели. «Шпаклевать надо» – подумалось некстати, и тут же появилась уверенность в том, что его не арестуют и все будет хорошо. Саша не смог бы объяснить, откуда пришло такое чувство, но волнение ушло, ему на смену пришло ироничное любопытство: «И как он будет со мной разговаривать, если сам же советует молчать?»

Следователь положил перед Александром чистый лист бумаги, на него кинул ручку, пододвинул чернильницу.

– Пиши.

Саша, не уступая в резкости, прищурив глаза, в упор посмотрел на следователя.

– Что писать?

Тот приосанился, выставляя грудь вперед, сжал кулаки и, опустив их на стол перед носом Саши, наклонился к его лицу и, чеканя слова, негромко, едва не шипя, продиктовал:

– Я, Александр Михайлович Войтковский, тысяча девятьсот шестого года рождения, командир взвода военной моторизованной части, выпускник спецкурсов школы ОГПУ, довожу до сведения Особого Отдела, что взгляды своего отца, Войтковского Михаила4 не разделяю, о его шпионской деятельности ничего не знал и в его преступных делах участия не принимал. Точка, – он выдохнул.

Саша сидел, не шевелясь.

– Пиши, мать твою! – заорал следователь.

– Моего отца обвинили в шпионаже? – спросил Александр.

Следователь выпрямился, оправил китель, как ни в чем не бывало, отошел к окну.

– Да, – разглядывая что-то за окном, подтвердил он.

Вдруг резко развернулся и подошел к упрямому курсанту. Тот встал. Они оказались так близко друг к другу, что Саша почувствовал запах табака в дыхании огпушника.

– Вот что, сынок, – почти шепотом начал тот, – напиши отказ от отца. Ты парень хороший, не хочется ломать твою жизнь. Сам понять должен, что к чему. Пиши и уезжай подальше. Разнарядка есть по шестому отделению, на Дальний Восток. Сегодня же получишь мандат. Не только себя спасешь, но и семью свою. Понял?

Позже, вспоминая те тяжелые минуты, Александр всегда чувствовал, как липкий пот покрывает спину. Он подписал отказ от отца и получил назначение, похожее на ссылку, но так необходимое для того, чтобы на время скрыться от всех до поры, когда, возможно, все уляжется, и ничто не будет угрожать его семье.

Анна шире распахнула окно. Свежий воздух вечера обдал ее запахом земли и моря. Этот особенный запах она будет помнить всю жизнь. Только в Николаеве такой воздух!

Ее родной город был заложен князем Потемкиным так, что с севера к нему подступали широкие украинские степи, из которых ветер приносил терпкий аромат трав и прогретой земли. А южные границы ласкали воды Бугского лимана – узкого языка пресной воды, образованного устьем кормильца Южного Буга и Ингула. Ниже косы Бугский лиман встречался с Днепровским, и две могучие реки, объединив свои воды, впадали в Черное море. Южный ветер подхватывал соленые морские брызги, поднимаемые волнами, и стремглав мчался к городу, чтобы подарить его жителям освежающий бриз.

Саша подошел к жене, обнял; вдыхая прохладу вечера и аромат ее волос, тихо сказал:

– Мы едем на Дальний Восток.

Анна обернулась. За последнее время красивое лицо Саши потускнело, глубокая складка меж бровей без лишних слов говорила о тяжелых переживаниях. В глазах светилась печаль.

– Дальний Восток… – Аня вспомнила, как еще совсем недавно, они с друзьями мечтали поехать на строительство Комсомольска-на-Амуре. Тогда великая стройка представлялась как начало новой жизни, захватывала неизвестностью, казалась азартным приключением. И вот теперь давняя мечта может осуществиться… Аня не могла поверить в это. Арест свекра, тягостная неизвестность, напряженное молчание мужа научили ее сомнению. – Тебя туда направляют… органы? – догадалась она.

Саша молчал, только согласно кивнул. Аня села на табуретку, беспомощно положила руки на колени. Заплакала – беззвучно, поджав губы, только слезы катились по щекам. Саша присел перед ней, положил голову на ее руки.

– Знаешь, я больше так не могу, – Аня втянула воздух в себя, останавливая рыдания. Шумно выдохнула. – Ты должен мне все рассказать, Саша, понимаешь? Хуже, чем жить в неведении, понимая, что происходит что-то страшное, не может быть…

– Понимаю, родная, я расскажу, – он сильнее прижался щекой к ее рукам.

Страх, стыд, душевный бунт, обида – все смешалось в его чувствах. Саша не мог рассказать Аннушке того, что ему пришлось пережить. Вместе с тем он понимал, что молчать дальше не имеет права – ведь она его жена! Но он видел, что после того, как арестовали отца, в ее глазах вместе с недоумением появилось непонимание. Она, как и большинство советского народа, верила всему, что писали в газетах, к чему с пылом призывали на митингах, и Александр не хотел лишать ее веры, хотя бы ради ее же блага. Сомнение в правильности политики и курса партии могло привести к трагедии. Права старая поговорка: «Меньше знаешь, крепче спишь!»

– Аня, – он встал, пододвинул другую табуретку, сел напротив, – Меня направляют на работу в один из… – он замялся. Как сказать жене, что им придется три года жить в одном из сел Уссурийского края, куда его назначили начальником комендатуры местного отдела ОГПУ5? Как объяснить, что произошло?

– Саша, почему ты молчишь? На какую работу тебя направляют?

– Аня, меня направляют на строительство железнодорожных станций в самой дальней части Транссиба, в Уссурийский край…

– Но, – Анна хотела было сказать, что и Комсомольск-на-Амуре где-то там, но Саша перебил ее.

– Эти станции строят заключенные. Меня назначили начальником участковой комендатуры.

– Это в лагерь? – Анна вскинула брови.

– Нет, моя хорошая, не совсем. Не пугайся. Мы будем жить в поселке ссыльных, недалеко от станции. Мне сказали, что семьи начальников устраивают хорошо, возможно, дадут отдельный дом.

– А как же Шурка? – она с испугом посмотрела на кроватку, в которой безмятежно спал их сын.

Мальчик разметался во сне. Слабый свет от прикрытого темным платком абажура освещал часть его пухлого личика. Тонкая решетка тени от сетчатой стенки кроватки расчертила простынку на светлые ромбы.

– А Шурик поедет с нами, – шепотом сказал Саша, – мы все будем вместе.

Они стояли у кроватки сына и любовались им.

– Он же еще совсем маленький… – Аня поправила простынку.

– Не беспокойся, мы справимся!

Саша обнял жену, и поцелуй остановил все вопросы, которые хотела задать Анна. Сильные руки Саши защищали ее, как стены крепости. На смену тревоге пришла другая мысль: «Какая разница – где жить, как жить?» Главное, что они едут вместе, всей семьей! Она привыкла во всем полагаться на мужа, доверяла ему без оглядки. То, что он сказал, растревожило, даже испугало и осталось неясным, но пока… пока они здесь, рядом, нега разливается по телу от сладости ласк, счастье наполняет сердце, покрывает сознание необъятной нежностью. А дальше – будь, что будет! Лишь бы вместе….