Читать книгу Подобна свету - Галина Аляева - Страница 6

С севера, откуда летят снежные метели, неся с собой мороз, край северянской земли обступает дремучий неизведанный лес. И, если с юга северян допекают степняки, то из чащоб лесных им угрожают дикие племена. Северяне их называют лесными. Обладают они недюжинной силой, ловкостью и смелостью. Выследить трудно, пленить невозможно, – неволе они предпочитают смерть. Закутанные в звериные шкуры, обросшие так, что не видно ни глаз, ни губ, лесные нападают стремительно и быстро скрываются в лесу, словно растворяясь. Никакая погоня, никакая засада им не страшна, ничто не может застать их врасплох. Чуткие уши, зоркие глаза и чутье, как у зверя, дают возможность почти безнаказанно нападать на северянские селения.

Было время, когда лесные, боясь раздолья и открытой местности, нападали на северян только в лесу или около. Но с каждым годом смелели, а познав вкус гречневой лепешки и красоту женских украшений, стали нападать и на сами городища. Грабили, уводили скот, убивали. Не трогали только беременных. Копьё или меч занесёт, как зверь, втянет в себя воздух, издаст утробный крик, и никакого урона не причинит. И так, если северянке скоро рожать и если только-только зачала. Как они чуяли? Особый нюх, видно, у них на дитё в утробе материнской.

Еще давно на общем совете кто-то предложил вдоль всего леса, как на юге вдоль степи, возвести пограничные городища, тем самым обезопасив себя от лесных. Но с юга идёт целое войско, здесь же – малое число дикарей словно из земли вырастает, мгновенный удар наносят и скрываются в лесу.

На совете решили: строй не строй городища, a полностью защититься от лесных вряд ли удастся. Они, как стая голодных волков, сегодня около одного городища рыщут, завтра в другом месте от их рук воины гибнут. Поэтому каждое поселение от лесных должно защищаться само.

Боярское городище, ближе всего расположенное к северному лесу, чаще других подпадало под угрозу дикого народа. Но мудрость гласит: узнай врага, и он не будет тебе страшен. Так северяне и сделали. За многие годы подноровились к опасному соседству, научились понимать их язык, узнали о житейском укладе и обычаях. Не всё, конечно, больно скрытный народ, но приобретенных знаний вполне хватало, чтобы нести наименьшие потери от набегов.

Живут лесные в ямах-землянках, утепленных хворостом и травой, сверху на толстые сучья насыпают земли. Так и живут, как медведи в берлоге. Не сеют, не пашут. Питаются мясом, нередко сырым, травами, орехами и кореньями. Что такое семья, не ведают. Женщин меняют каждый год по весне. Можешь прокормить две или три – твоё дело, дети всё одно общие.

Во главе племени – началоводец[20]. Он правит, ему подчиняются. Стать началоводцем непросто. Лесной, решивший замахнуться на важное место, должен доказать соплеменникам, что достоин быть главным над ними. Первое – бросить к ногам сородичей тушу кабана. Этот зверь пострашнее медведя-шатуна, и завалить его не каждый может по строго определенному ритуалу. Сначала надобно меткой стрелой в глаз попасть. Да так, чтобы только чуть ранить. Трудно, но многие лесные на такое способны. От боли, пуще от страха, что вокруг темнеет, кабан начнёт метаться по лесу, и тут главное – не упустить зверя, не потерять след. Идти шаг в шаг, чтобы не учуял кабан человеческого запаха. Зверь умён и хищен, забыв о боли и слепоте, способен подобраться незаметно, – тогда лесному не спастись. Когда кабан ослабнет от потери крови, изловчиться и взгромоздиться на звериный загривок. Не рассчитал, и конец. Затопчет, клыками разорвет на куски. Удержался – хорошо, но для вождя маловато. Требуется убить зверя одним ударом. Два следа от ножа на шкуре кабана для соплеменников – не показатель ловкости, и не быть лесному вождём. Зверь у ног лежит, до жилища путь не близок, и шкура кабана должна быть без изъянов. Лесной, если хочет, тушу на себе тащит или какую повозку из веток соорудит, – это как получится. Шкура чистая и целехонькая – ещё одно условие восхождения лесного на трон началоводца.

Повезло. Исполнил лесной требования богов и племени. С честью прошёл первое испытание. Второе предстоит.

Без отдыха, как пришел, воды только можно попить, должен вызвать старого началоводца на смертную схватку. Тут тоже одно дано – победить или умереть. Бой может быть быстрым, иной раз и долго длится. Как повезёт. Но если победил – ты главный. Тебе – почёт и преклонение, лучшая еда, лучшая шкура и женщина.

* * *

Сколько помнил себя Нахаб, лесные, как привязчивая зубная боль, не давали покоя северянам, и ничего с этим поделать было нельзя.

Только под утро закончился общий боярский совет. Всё обговорили и по каждому разбирательству решение вынесли. Сначала отчитался Стожар. Старики, недолго думая, на просчёт указали и дали в помощники Суржа.

Не стоит на месте время, постарел Сурж. Трудно ему ратное ремесло нести, но послужить народу еще по силам. Ловок, хитер, много воинских тонкостей ему ведомо. Пусть помогает детишек обучать и перенимает у Стожара, чего не знает. Когда Стожар немощным станет, будет Сурж ему хорошей заменой.

Лесных обговаривали долго. Вспоминали, как в старину от них спасались, какими сейчас премудростями владеют, и что нового можно придумать. Но, главное, всех беспокоило, что на дворе еще зима, и никогда ранее лесные в это время из своего леса не выходили.

Не обошли обсуждением и слухи, давно будоражащие северян, мол, кто-то из местных стал знаться с лесными. Сначала, вроде ветерка, подул окаянный, и здесь же забыли о нём. Потом слухи крепость стали набирать. Угнали двух кобыл. Такое часто случается, но кобыл этих, низкорослых, выносливых, особенно берегли. Выменяли их на немалое число кулей гречихи, меда, полотна в полный рост человека. Цена большая, но кобылы этого стоят. Охраняли день и ночь, пасли поближе к городищу. Вдруг словно сквозь землю провалились. Были, и нет. Искали несколько дней, не нашли.

Лишь один паренёк несмышленый сказывал, что коршун высматривал добычу, а он высматривал его: «Хотелось посмотреть, как хищник камнем падёт с неба на землю и взметнётся назад с добычей в когтях. Не уследил, шум отвлёк. По полю двух лошадей вроде как медведь гнал. Разве может быть такое?» – удивлялся сорванец. – «Конечно, нет. Разве медведь разумный? Долго на небо смотрел, вот и привиделось. А шум? Показалось», – убеждённо поведал несмышленый паренек.

Лесные, – решили старцы. Но как выведали, что именно эти кобылки без больших трудностей по лесным тропинкам ходить приучены? В крови у них это, и потомство такое же будет. Случайность? Может, подсказал кто.

Другой случай был. В соседней весе северянки полотен для рубах из льна наткали и для крепости стали вымачивать в специальном, знахаркой приготовленном отваре. Эти бестии хитрость любят. Какие травы и коренья в отвар положить и сколько времени держать, чтобы полотно прочным было, при себе держат, никому не сказывают.

В прошлом году знахарка Кривозубая особый приказ вынесла из-за того, что семена долго не всходили, и дождя мало было, – полотно намочить, вынуть, просушить, в лохань опять положить, подержать и опять сушить. Повторять до пяти раз. Северянки, как им наказали, так и сделали. В последний раз полотно намочили, разложили сушить на поляне и пошли отдохнуть в тенёк. Вернулись, a полотна нет.

Искали-искали, a полотно, словно птица, упорхнуло. Только на опушке в траве отыскался кусок дерева с ладонь. С первого взгляда – простая дощечка, но на ней – выжженный рисунок. Знали северяне, что такую дощечку, отца подарок, каждый лесной при себе носит. По ней, если надобность случится, признает лесной в сородиче своего сына. Дети же у них общие. Мать молоком, конечно, вскормит, но едва дите на ноги встанет, вправе само решать, в каком шалаше спать, у какого костра греться. Когда время придёт женой обзаводиться, он либо соорудит себе свой шалаш, либо отнимет у того, кто послабей.

Как дощечку нашли, сомневаться перестали, – лесные полотно утащили. Такое бывало и раньше. Но как они догадались, что полотно готово? Без подсказки явно не обошлось.

Еще несколько случаев у северян в подозрении было. Неспроста приключились. Опасно это для всего северянского народа. Если сговорится гнилой плод, появившийся среди них, с лесными и укажет, где дозоры выставлены, где уязвимое место в обороне городища, беды не миновать.

«Может, тот лесной, что ранил Синеокую, шёл на встречу с изменником?», – такая догадка сама собой родилась на совете. Старцы еще больше заволновались.

Совет длился долго. Нахаб, не вдаваясь в подробности, передал разговор с Гуснаром. Старцы одобрили его, Баровит был недоволен. За одним делом послал, a он вон как вывернул. Прилюдно не стал внуку выговаривать, на потом отложил.

Решил совет еще раз проверить подступы к городищу, усилить ночные дозоры. В лес в одиночку без нужды не хаживать, только отрядом. Договорились послать гонцов во все поселения с вестью: собрать общий круг и сообща договориться, как теперь обороняться от лесных. Про изменника ничего не решили.

* * *

Пока шёл совет, Кривозубая билась с Чернобогом за жизнь Синеокой. Несколько раз опускались у знахарки руки. Всё, вроде бы последний вздох у северянки, но следовал еще вдох, за ним – другой. Молодое крепкое тело Синеокой не хотело умирать, с яростью сражаясь с недугом. Когда поблекли звезды, позвала Кривозубая мать Синеокой.

– Эй, Ласлава, поди сюда.

Ласлава – высокая северянка с голубыми глазами, от неё у Синеокой такие выразительные, под стать небесной синеве, очи, всю ночь простояла под дверью. Услышав зов знахарки, вздрогнула всем телом и, готовая к самому худшему, боязливо вошла в горенку. Посмотреть на дочь сил не хватило, сердце рвалось от тоски. Сколько горя выпало на её долю! Сына и дочь хворь унесла, теперь Синеокая, и это, не считая трёх младенцев, не успевших на ноги встать.

– Не печалься, мать. – Кривозубая, не знавшая материнства, женским чутьем уловила, каково Лаславе. – Чернобог сегодня ни с чем остался.

Смысл сказанных слов не сразу дошел до Лаславы. Она тупо посмотрела на ведунью и пересохшими губами выдавила из себя:

– Слова твои не понятны мне.

– Вот, какая глупая, – Кривозубая, ожидавшая благодарности, больше преклонения за ее способности, рассердилась. – Говорю тебе – жить твоя дочь будет. Жар спал. Дыхание ровное. Ничего, девка молодая – вытянет.

Только сейчас знахарка почувствовала усталость, и такую, что не только тяжко было стоять, но и говорить невмоготу. Она медленно опустилась на лавку. Ласлава, подбежав к ней, упала на колени и стала целовать ей руки. Знахарка не сразу оттолкнула северянку, потешила своё самолюбие, затем, убрав руки, малосильно сказала:

– Будет, будет. Не полагается северянке знатного рода передо мной на коленях стоять.

Ласлава, улыбаясь сквозь слезы, застилавшие глаза, заспешила:

– Что ты? Что ты? Ты мне дочь спасла. – Говорила и поднималась с колен Ласлава, испытывая неловкость от своего необдуманного поступка. Права знахарка, – не подобает ей так себя вести. Но для материнской благодарности знатность не важна. – До смертного часа тебе обязана. Чего хочешь, проси, всё исполню.

– Что просить-то? – задумалась Кривозубая. – У меня вроде всё есть. Ладно мне кланяться, на дочь взгляни.

Ласлава, желая этого больше всего, в то же время боялась смотреть на Синеокую. Лучше ей самой живьём гореть, чем знать, как страдает доченька, лучше медведь её бы саму в клочья изодрал, чем изувечили, истерзали ее кровинушку. Она боялась даже прикоснуться к ней, лишь, прижав к груди руки и покачиваясь, безотрывно смотрела на осунувшееся, бледное лицо дочери. Она могла так стоять долго, но Кривозубой такое бездействие быстро надоело, она встала, подошла к больной, пощупала лоб, послушала дыхание и обратилась к Лаславе.

– Ладно убиваться тебе. Дева жива. Только оказия такая выходит. – Ведунья задумалась, сказывать матери или Нахабу сначала передать. – Проклятие от Чернобога в силе осталось.

Ласлава встрепенулась.

– Как осталось?..

– Не быть Синеокой замужней.

– Ты что говоришь, старуха?! – Ласлава угрожающе шагнула к знахарке.

– Вот твоя благодарность какая? Быстро ты свои слова забываешь. – Теперь уже Кривозубая наступала на северянку.

Ласлава сникла и низко поклонилась знахарке.

– Виновата я, прости, – попросила она.

Знахарка, понимая, что Ласлава это не со зла, a от горя, нахлынувшего на нее, снисходительно ответила.

– Кто б другой был… – Кривозубая, сжав маленький кулак, погрозила им. – Ты, я знаю, добрая, и имя у тебя такое. Под стать нраву.

– Разъясни мне, Кривозубая, слова свои, – опять попросила Ласлава.

– Ты сама взгляни и раскинь мыслями. Видишь, где рана?

Ласлава знала, что лесной ранил дочь в грудь, и, если бы меч не прошел вскользь (видно, Синеокая в последний миг отпрянула от нападающего, да еще женская грудь не встала на пути наконечника), её бы уже не было. Но почему дочь не сможет расплести косы, стать женой, a значит, и родить дите, не понимала.

– В разум не возьму. Разъясни мне, глупой. – Ласлава дотронулась до руки дочери, решилась, взяла ее ладонь в свою и стала ждать ответа.

– Что говорить-то? Кому нужна замужняя такая?.. Кому захочется ласкать изувеченную, с одной грудью? – Словно раздумывая, говорила знахарка. – Грудь меч сдержать сдержала, а сама не уцелела. Одни клочья. Я еще постаралась. Куски, какие висели, обрезала. Кровь там несильно бежит, а вот гнильё вмиг возьмется и не уследишь. Вот так. Ну, ничего. Я её к себе возьму.

– Как к себе? Зачем?

– Она смекалистая. Не беда, что поздно.

– Что поздно? – перед глазами Лаславы потемнело. Она ртом ловила воздух, но его все одно не хватало.

– Совсем ты глупая, как гляну. У нас принято дитя сызмальства учить. Дело у нас ой, какое сложное! Ну, ничего, девка разумная и рассудительная. Гульба ей теперь ни к чему. Наверстает с моей помочью.

Только сейчас до Лаславы стало доходить, какую затею припасла знахарка для её кровинушки.

– Ты собираешься ее колдовству учить? Себе в помощницы взять?

– Наконец-то сообразила. Я уже немолодая, давно собиралась какое дите взять. Нянчиться не хотела, а тут готовое добро. На ноги поставлю и примусь. Я давно приметила, – она хоть и девка, но в воинском деле не хуже погодок мужеского рода. И, знаешь, чем брала? Не силой, не ловкостью, – смекалкой одной. Смекалистая она. Такая мне и нужна.

Ласлава хотела было крикнуть Кривозубой в лицо: «Не бывать этому! Она – боярского рода, а не колдунья какая-то!», но спесь свою спрятала. Пусть на ноги поставит, а там посмотрим.

* * *

Новость, что Синеокая жива, облетела поселение быстро. В боярском дворе стал собираться народ. Кто-то хотел узнать о девушке, кто-то желал выказать уважение Нахабу, многих интересовала Кривозубая. Лишний раз поклониться и высказать похвальную речь знахарке не помешает: от падежа скота, может, убережет или за урожай гречихи похлопочет.

Вскоре весь двор заполнился северянами. Рядом с порогом стояли подруги Лаславы. Они её беду приняли как свою и теперь пришли порадоваться удачному исходу. Были и друзья Нахаба. Ежели против врагов идут одной стеной, то вместе должны и кубок меда распить за здоровье Синеокой. Про северян из боярского рода и говорить нечего. Младшую дочь Нахаба они любили, многие ещё вчера отнесли дары богам, просили вступиться за северянку, другие с утра побывали у богов. Пришли друзья и подружки Синеокой. Они держались кучкой, вели себя тихо, – не пристало при старших шуметь.

Когда Нахаб в окружении близких вышел во двор, северяне зашумели, посыпались вопросы. Он, подняв руку, внимательно осмотрел всех и приметил, кто пришел, – он запомнит это, но и не забудет, кто в трудную минуту не встал с ним рядом и не поддержал его. Затем низко, до самой земли, поклонился, за ним поклонились вышедшие с ним родичи.

– Благодарствуйте, люди, что приняли мою боль как свою. Благодарствуйте, – и низкий поклон последовал вновь, – что и радость мою пришли разделить. У Синеокой жар спал, Кривозубая обещалась поставить ее на ноги.

После этих слов северяне одобрительно зашумели, но через миг стало тихо. Из дома вышла Кривозубая.

Ныне она – главней всех, ныне в честь неё будут петь песни и пить мед. Знахарка, не скрывая своего превосходства, свысока смотрела на северян. Ее обезображенное лицо, к которому привыкли и уже не пугались, освещалось ликующими глазами. Она, с малолетства привыкшая быть всегда незаметной, не на виду, сегодня позабыла о своей уродливо рассеченной верхней губе.

При её рождении то ли природа, то ли Чернобог шутку какую сыграл с младенцем, но травница, принимавшая роды, при виде народившейся вздрогнула. Не приходилось с таким сталкиваться. Слышать слышала от других, что может младенец разный родиться, но чтобы лицо здоровенькой горластой девочки было так обезображено, не ведала. Точно Чернобог постарался. Развел верхнюю губу на две части и поднял к носу так, что рот не закрывался. Мать девочки, как увидела, что произвела на свет, так в слезах и зашлась. Какой позор! Что делать?! Когда первые слезы и охи улеглись, порешили отдать её знахарке. От вида безобразного дали и имя соответствующее.

Так стала она выученицей знахарки, сейчас же пришло время и самой обучить тонкостям своего ремесла толковую северянку.

Насладившись тем, что все, как один, склонили перед ней головы, Кривозубая обратилась к Нахабу:

– Синеокую лечение ждет долгое, и когда немощь может повернуться, знают только боги. Крови много потеряла, и рана затейливая. Уход требуется особый.

– В том ты, Кривозубая, можешь не сомневаться, – перебил ее Нахаб, но знахарка, резко вскинув руку, словно грозя ему, продолжила.

– Надобно перенести её ко мне. Там пригляд будет лучше. Чернобог недалеко ушел, может опять за ней пожаловать, a так я всегда буду рядом и вовремя, если потребуется, на защиту встану.

Ласлава из-за спин родственников, словно птица, метнулась к Нахабу. Упала перед ним на колени, руками обхватила ноги:

– Не отдай дочь знахарке, не отдай! – потом, вероятно осознав, что ее унижение может только подтолкнуть Нахаба к скорому и неверному решению, начала медленно подниматься, пряча лицо в ладони.

Народ зароптал, происходило что-то невиданное. Чтобы северянка, да еще боярского рода, прилюдно такие поступки совершала… Удивительное дело.

Нахаб тоже не понимал, что происходит. С чего это Ласлава бросилась ему под ноги, почему стала просить непонятно чего. Неужели она хочет, чтобы Синеокая умерла без помощи знахарки?

Лишь один Баровит всё понял. Прожитые годы дали мудрость и знания. Старик тут же вник в мысли знахарки-злодейки. Откажешь – не будет лечить Синеокую. Отдашь в руки – всё. Больше не будет у Нахаба дочери. Хорошую шутку Чернобог затеял! С какой стороны ни подойдешь, злодейство его исполнится.

– Скажи своей жене, Нахаб, пусть уйдет с глаз. – Баровит хоть и был глубоким стариком, но в трудные минуты вполне еще мог, собрав силы в кулак, постоять за род. Перед северянами вновь – храбрый воин, и не страшна ему ни стрела, ни копье, ни десяток степняков. Звонко, почти молодо, звучал его голос, зорко, почти по-юношески, блестели глаза, и спина, забыв о старых ранах, гнулась скоро. Он низко поклонился сначала сородичам, затем знахарке.

– Простите, люди северянские, и ты, умнейшая из всех нас. Совсем Ласлава очумела от горя. Понятное дело, как матери такое перенести? Дочь почти вступила на Калинов мост. – Он многозначительно помолчал, потом, повернувшись к знахарке, поклонился. – Благодаря тебе, уважаемая, – он вновь поклонился почти до самой земли, – в материнском сердце надежда ожила. Как такое выдержать матери? Все вы знаете, – теперь он обращался к людям и искал у них поддержки, – какая у нее судьба нелегкая. Какое горе ей выпало в прошлом году, вы знаете. Двух детей в одно время потерять, – какое материнское сердце выдержит? – Он немного выждал, из-под бровей наблюдая за молча стоявшими северянами. И лишь когда увидел несколько утвердительных кивков и услышал несколько согласительных возгласов, продолжил. – Прости, Кривозубая, мать неразумную. Дай ей побыть рядом с дитем несколько денечков. Пусть успокоится сердцем.

Кривозубая возмущенно закачала головой, приподняла руки, видно, что-то хотела сказать, но хитрый старик не дал ей этого.

– Не откажи, пусть Синеокая побудет несколько дней рядом с матерью, ты же – рядом с ними. Сей же час все из нашего рода уйдут из избы. Всё оставят тебе, распоряжайся, как сама желаешь.

Кривозубая смекнула: если не удастся перетянуть северян на свою сторону, не видать ей Синеокой.

– Скажи, люд, разве я вам не помогаю? Разве не я лечу ваших детей, или, может, кто-то другой раны ваши отварами очищает от гнилости? Может, в прошлом году не я предупредила о жаре небывалой? В других городищах что было? Забыли?

– Не забыли. Помним. Ты всегда нам помогаешь. Мы тебе многим обязаны, – почти хором поспешно ответили ей северяне.

– Разве когда обманула? Слово не сдержала? Обещала, а не выполнила? – получив в ответ дружную поддержку, Кривозубая посмотрела на Баровита. – Здесь не смогу девке помочь. Нужно нести ко мне, на болота, а если Ласлава хочет быть рядом с дочерью, пусть идет вместе с нами.

Лучше бы ведунья этого не говорила. Разве северянка отважится на знахаркин остров пойти и, тем более, побывать в её доме? Даже если б и не жила Кривозубая на болотах, и северяне знали к ней тропы, все одно никто и никогда не отважится близко подойти к ее владениям. Когда беда случается, и то бьют деревянной колотушкой в специальный круг, что привешен на березе около болота, так вызывая знахарку.

– Нет, Кривозубая, так не получится. – Не уступал Баровит. – Ты пойми материнское сердце. Прими наш поклон.

Нахаб, до этого момента молчавший и о чем-то сосредоточенно думавший, встал рядом с Баровитом и низко, как и минуту назад дед, поклонился знахарке.

– Побудь, Кривозубая, в моём доме. Спаси дочь. Пока рядом с Синеокой будешь, каждое твоё пожелание для меня приказ. Что хочешь, ешь, что хочешь, пей. Нужна одежда какая – бери. Всё исполню, что ни пожелаешь.

– В еде не нуждаюсь, своё имеется. – Кривозубая уже понимала, что от такого предложения отказываться нельзя. Народ не поймет. Да и кривила она сердцем – хотелось и поесть всласть, и напиться меду в полную меру. И одежда Лаславы ей давно приглянулась, a пуще всего хотелось заполучить лисью шубу, что на Лаславе зимой видела.

– Ну, как?! Принимаешь приглашение? – Баровит был уверен, что знахарка согласится, но решил получить поддержку и у народа. – Родичи, попросите Кривозубую погостить у нас. Пусть Синеокая дома будет, рядом с матерью и другими родичами.

– Соглашайся. Уступи матери. Когда мать рядом, завсегда лучше. И тебе полегче будет. Мать тебе поможет. В доме Нахаба тебя никто не обидит. Поживи по-боярски. – Стали просить северяне знахарку.

Кривозубая, скрипя зубами, бросила:

– Хорошо, побуду пока, – и скрылась в избе.