Читать книгу Невеста трех женихов - Галина Артемьева - Страница 7

До отлета оставалось совсем немного времени. Ее постоялец был все еще слаб, но вполне жизнеспособен. Ходил теперь совсем прямо, за живот не держась. Видно было, что внутренне он уже собрался с силами и готов покинуть гостеприимное пристанище. Он тщательно вымылся, переоделся, причесался. Выглядел свежим, отдохнувшим, бодрым. Пришел на кухню, Светка кашу на ужин варила, манную. Боялась больного чем-то тяжелым кормить, поэтому готовила, как для годовалого младенца: кашки, супчики.

– Ну, чего, ухожу я ближе к ночи от тебя, – сообщил деловито. – Давай посидим напоследок.

– Давай посидим. И я еще тебе сказать хотела, как лучше всего питаться: ты пока только каши ешь, овощи вареные, картошку хотя бы. Фрукты, если можешь. Я тут тебе мультивитамины купила. Пей раз в день после еды. Это после антибиотиков надо.

– Видишь, какая ты! А говоришь – не врач. Не темни уж, ладно. Ты точь-в-точь, как мамка моя. Говоришь мало и все по делу. Ты правильная.

Света, боясь опять услышать предложение руки и сердца, повернула на другое:

– А что с твоей мамой случилось? Извини, что спрашиваю.

– Умерла она. Я ж говорил: в горячем цеху работала. Десять лет. Квартиру получили, зажили, как люди, обставились. Ну, тут она и заболела. Рак. И все.

– А ты что же?

– А я чего? Пришли добрые люди из какого-то профкома-месткома. Пойдем, говорят, мальчик, с нами (мне четырнадцать лет исполнилось). Поживешь в детдоме, сыт – одет – обут. Кончишь школу – вернешься в свою квартиру. Будешь самостоятельный человек со своей жилплощадью. Это еще в те, прежние времена было… Вернулся… А там уже железная дверь, жильцы другие… На звонок не открыли. Так ничего от мамки и не осталось. Никакой памяти. Знала б она, на что жизнь положила! Даже фоток нормальных нет у меня. Вот только, глянь.

Он достал из бумажника черно-белую фотографию для внутреннего паспорта. Фото находилось в твердой пластиковой обложечке и выглядело, как новое. На Свету пристально исподлобья смотрело скуластое мужское лицо с поджатыми губами. Волосы гладко зачесаны назад. Не разберешь – пучок, что ли, у нее был? Только по сережкам в ушах и догадаешься, что женщина. Хотя и это сейчас не доказательство…

– С тобой – одно лицо, – отметила девушка, вглядевшись в колючий взгляд умершей от непосильных трудов чужой матери.

– Все говорят. Красивая была. Коса до пояса. Песни по воскресеньям пела. Гладит белье на кухне и поет. Никакого тебе радио не надо. А как заболела, коса вся вылезла. Химией лечили. Знаешь, что такое? Тоже – казнь. Сил не остается никаких, тошнит-рвет. Жизнь не мила. И волосы вот… выпали все. Говорили – отрастут. Обещали. У других, я видел, отрастали, правда. У мамки не успели отрасти – померла. Так вот.

– А ты как потом? – И кто ее за язык тянул расспрашивать!

– А я нормально. Помогли, не пропал. В армию пошел, вернулся. Потом вот киллером стал. Это надежные деньги. Мамка говорила, что врачи, мол, везде врачи – и на воле, и в тюрьме. Всегда нужны, значит. Ну и киллер – везде киллер. Всегда пригодится, пока люди есть.

Светка захохотала. А ничего, провинциал провинциалом, а юмор черный, столичный, клево пошутил.

– Ну, и что ты ржешь, мой конь ретивый? – миролюбиво поинтересовался «киллер». – Я ж тебе всю правду сейчас и сказал. Чтобы ты знала, за кого замуж пойдешь. А чего застеснялась-то? Вот скажи, у тебя из семьи воевал кто?

Света, как загипнотизированная, кивнула. Дед у нее воевал, всю войну прошел от Москвы до Берлина. Именно прошел. Пехота – королева полей.

– Ну вот. – Больной вполне удовлетворился скупым кивком. – А что думаешь, твой, кто воевал, он что на войне делал? Ромашки на лугах собирал? Венки плел и хороводы водил? Убивал, как миленький! И еще награды, на фиг ты, получал за это, медали и ордена. Больше убил – круче наградили! Это тебе как? С убийцей-то в родстве состоять?

Ужас состоял в том, что Светка не раз об этом сама думала. Что вот, мол, деда своего она, пожалуй, любит чуть ли не сильнее всех своих родных. Ну, не сильнее, но очень-очень крепко. Любит и уважает. А он убивал. И, между прочим, когда они на эту тему говорили (она сама спросила), он сказал, что тогда не жалел: иначе нельзя, иначе тебя самого положат, а сейчас жалеет. Еще дед сказал, что это судьба. И что он защищал Отечество и будущую жизнь народа. И Светка знала, что это не пустые слова. Если б дед иначе думал, он бы остался побежденным. И если бы все его фронтовые товарищи слабину давали, их легко бы одолели. Верой в правое дело выстояли. Это она очень хорошо понимала. И убийство на войне – это другое.

– Скажешь, на войне убивать – это другое, – пациент ее словно мысли умел читать. – А откуда ты знаешь, кого сейчас жизни лишил, на войне-то? Может, у этого человека семья, дети его ждут, жена. Ведь не они его воевать послали… А я, между прочим, хорошо знаю, в кого целюсь. Ни одного бедняка мне, представь, не заказали. Странно, да? Кому нужны бедняки, убивать их? Сами передохнут… Заказывают шакалы таких же точно шакалов, которые друг у друга кусок трупа вырвать стараются. А труп знаешь чей терзают? Вроде умная, да? Ну, догадайся. Родной страны труп. Прикокошили ее – не я, заметь! И не мамка моя. И не ты. А вот эти самые шакалы. И теперь догрызают. Думаешь, я пожалею? Я в армии в горячих точках был. Нас кто жалел? Там, знаешь, как ребята умирали?

– Как? – невольно вырвалось у Светки. Она и не собиралась спрашивать, но получилось само собой, как в очень страшном сне, который не кончается никак.

– Ка-ак, – протянул гость. – Кверху каком! А вот оставят тебя без жратвы, без боеприпасов – воюй. И воюешь. Вызываешь: пришлите подмогу, еле держимся. Землю грызешь, когда на глазах твоих друг лучший кончается. И еще старается не стонать, чтоб не выдать местоположение. И ты орать не можешь. Землю жрешь, говорю… И только думаешь, как бы вокруг исхитриться побольше уложить. Чтоб выжить и пойти начальство сраное укокошить, а последнюю пулю себе. Выживаешь… И рукой потом машешь: ладно, пусть живут, нелюди предательские. Достанет их судьба. Их или выродков их. Обязательно достанет.

Рассказчик перевел дух.

– Я тебе сейчас смешное расскажу. Случай из практики. Не боись, не страшно. Про шакалов этих самых. Кстати, не дергайся, я в этой истории никого на тот свет не отправил. Чист, как неразбавленный спирт. Вот смотри. Одного убрать взялся. Клиент вышел на меня солидный, много чего обещал. Телефон мне всучили специально сотовый, чтоб только исключительно с ним на связи. Задаток ничего себе. Ну, я обследил, разобрался, в режим дня будущего потерпевшего вник. Вроде все путем. Он, заказанный, с женой живет. Жена не работает, выходит только в магазин. А этот домой поздно возвращается, нерегулярно, не в одно и то же время. Но мне что? Поздно – это хорошо. Сижу в машине, жду. Машина у меня – никакая, «копейка» неприметная. Сам я неприметный. Весь вопрос – время выждать.

А он как раз взял и пропал! Не пришел домой ночевать, на фиг ты. Ну что ты будешь делать? Сижу, жду в засаде. Утром отъехал, умылся, поспал, все такое… Опять подъезжаю, жду. Наконец жена выходит – мрачнее тучи. Идет в магаз, возвращается с батоном хлеба в сетке. И сетка с хлебом по земле волочится. В невменозе тетка явном. Ну, мне-то, опять же, что? Я жду сижу. Вдруг, ты представь, выбегает из подъезда жена, как на пожар. Сумка черная через плечо, как в дорогу собралась. Выскочила и смотрит явно, как бы машину словить. Но смех в том, что у нее подъезд-то во дворе, а не на улице, какую-такую машину остановишь? Ну, у нее явно соображалка отключена. Вот она стоит на тротуаре и машет рукой, типа, машинам. А где их взять? До нее через какое-то время дошло, что происходит что-то не то. Не ловится рыбка. И вот она по сторонам глазами шарит. И видит меня. А я чего? Сижу себе, жду, типа, подругу. Эта бежит со всех ног: «Умоляю! Довезите! Хорошо заплачу!»

А я засиделся. К тому же разобраться надо: где ее благоверный сам. «Поехали», – говорю. А ехать – за город. И она начинает со мной говорить. Типа, видит, какой я положительный, хороший человек, пусть, мол, я посоветую, как ей жить. Фига се, да? Говорит, муж завел шлюху, не скрывается уже. А она всю жизнь на него положила. Сын родился больным, так она вылечила, выучила, в Лондон отправила учиться. И вместо благодарности этот ее супружник завел шлюхенцию. И как это выдержать, если уму это все непостижимо? Что я могу ей сказать? Говорю, успокойтесь, мол. Ниче, мол. Образуется. А она меня благодарит, что я такой добрый и сочувственный человек. Приехали. Дачи кругом, заборы. Она предлагает: «Мне только на минуточку сюда зайти надо, глянуть, и все. Может, подождете?» Ну, я согласился. Все равно делать не фига. Надо, думаю, теперь ту его бабу искать. Жена, кстати, нормальная тетка. Выходя, заплатила мне, причем с учетом обратной дороги. Даже больше, чем договаривались. Видно, что простодыра, он ее всю жизнь небось обманывал. Короче, забор там сетка-рабица, вижу, идет она в дом, из дома слышатся характерные звуки, выскакивает она, без сумки своей, лицо перекошено – не узнать. «Что я наделала!» – вопит. Я высунулся в окно, зову: «Поехали», а она только рукой махнула и к лесу подрапала со скоростью зайца.

Ну, че делать? Иду в дом. Хотя уже догадываюсь, что к чему. Прохожу залу с камином, а в спальне – два трупа: мой, заказанный, и баба его, та, что шлюха называется. Ничего себе, довел жену до чего! Сумка ее черная валяется, пестик рядом. А там еще в углу, у двери такая солидная сумеевна стоит. Я ее почему-то и взял. Просто, не думая, взял и понес. Потом, решил, гляну, зачем она мне сгодится. Что интересно: сразила их жена тремя выстрелами. Ему – два, бабе – один. Снайпер!

Ну вот. Видишь? Судьба ему была так и так от пули на тот свет попасть. Причем из-за своей же подлости. Всех, кого мог, достал.

Дальше так. Я быстро в машину и – ходу. Свое оружие, которое для этого дела имелось, в реку по пути забросил. В городе все спокойно. Иду к себе с сумкой. Только вошел в квартиру, заказчик звонит по своему заветному телефону. Ну что, говорит, когда? «Все готово», – отвечаю. Он прям не ожидал. Потом велит немедленно пойти и телефон этот самый в реку или в какой другой ближайший водоем скинуть. Ага, думаю. Напал на простого. Я тебе телефон в реку, а меня потом шлепают для верности и из экономии, сумму-то пообещали удивительную, но я сразу смекнул, чем дело может кончиться.

Нет, говорю, давайте рассчитаемся, телефон я верну при расчете. Он разъярился. «Перезвоню», – сказал и отключился. А я в сумку полез глянуть. А там такое! Ну все, понял, надо ноги в руки и бегом. Жизнь по-любому дороже. Дух только решил перевести малек. Душ принял. Кефирчику попил. Вздремнул. Проснулся, включил телик, а там новости: жену эту бедную показывают, плачет-рыдает, всю правду говорит. Я-то знаю, что всю правду. Что он изменял, что знала она, где у него пистолет лежит, и поехала на дачу проверить свои подозрения. А когда их в постели увидела, не выдержала. Но самое интересное, что потом выступает, не поверишь, заказчик нашего банкета! И рычит на всю страну, что это самооговор, что она не могла, что ее заставили, надо, мол, найти настоящего заказчика и исполнителя! Документы, мол, пропали важные. Не жена же их съела. Ну не шакал? Ага? А потом что было, знаешь? Перезванивать-то он больше не стал. Да я так и понял, что не станет. Нанял урода меня прикончить, да дешевого, видно, нанял. Неумелого. Спешил, видать. Ну, этот на меня с ножом, полоснул не хило, сама видела. А я внутренне готов был к такому. За его же кулак ухватился и его же ножом… Вывел противника из строя… Потом Маратик помог. Армейский мой братан.

– Вы с ним вместе служили? – поразилась Света. Уж больно образ рубахи-парня Марашки не совпадал со службой в горячих точках.

– Фельдшером он у нас был. Вытаскивал, кого мог, с того света. И воевал наравне. Вот, меня зашил. Ну а потом ты спасла. Я – должник твой. И рассказал тебе, чтоб глаза твои на жизнь открылись. И больше на эту тему я не буду. Сейчас мне исчезнуть надо. Но я точно тебя найду. Ты про меня все знаешь. Я тебе верю. А за мной тебе будет хорошо. Увидишь. Ни одного друга еще в жизни не подвел. Я зря не говорю.

Ее больной взял в кулак ложку и принялся обстоятельно есть полуостывшую кашу.

Так вот она кого у Бога вымолила! Убийцу. Теперь она верила. Тот страх безотчетный, которого стыдилась, не был напрасным.

И гость вроде даже гордится своим ремеслом. Бросать его, во всяком случае, не собирается. Что же это получается? Спасая его, Светка других людей – невинных (а если даже и «винных», то что?) – на смерть обрекала? Она застыла, стараясь не показать испуга. Пусть уходит. Он ведь и уйдет. Исчезнет из ее жизни. Осталось совсем чуть-чуть потерпеть, пару часов.

– А имени тебе своего не говорю, потому что не важно это. Другое будет имя. Вернусь, тогда и познакомимся.

– Вот и замечательно, договорились, – согласилась она, изо всех сил стараясь не показать начавшуюся внутреннюю дрожь.

Он быстро собрался – да чего собирать-то было! Адидасовский костюм с собой не взял, попросил выбросить, уж больно мазью провонял. Света протянула ему пакет:

– Выброси сам по дороге.

– Не, мне светиться лишний раз нельзя. Что я с этим пакетом… Мне надо по-тихому, незаметно. И сумка там осталась из-под моего барахла. Ты ее тоже на помойку снеси. Ну, до встречи! Найду, не сомневайся. Жди.

Она заперла за ним двери на все замки. Собрала испачканные зеленкой и всякой дрянью некогда сиявшие белизной крахмальные простыни и тоже засунула в пакет – выбросить. И тут только заметила на ночном столике у кровати зеленые долларовые бумажки. Сначала глазам своим не поверила. Отвернулась, глянула снова – лежат. Взяла, пересчитала. Пятьдесят стодолларовиков. Как она тогда подумала про Марашку, что он за тысячу зеленых! А он, оказывается, по дружбе фронтовой. Хороша пророчица! Правда, киллер ее спасательные работы оценил, причем гораздо выше, чем она предполагала. Уважил. А может, на жизнь ей, своей невесте, оставил? Пока не вернется. Сейчас, после дефолта, это громадные деньжищи. Что же ей делать с ними? Деньги убийцы пугали ее не меньше, чем сам убийца.

Человек ведь себя не знает, пока не попадет в ситуацию. Если бы пару недель назад ей в руки попали шальные деньги, уж она бы знала, как с ними поступить. О том, чтобы тратить эти, даже подумать не могла. Отдать в храм? Но отец Николай обязательно спросит, откуда. А ей было так страшно и гадко, что рассказать о том, кого она лечила все эти дни, было абсолютно невозможно.

Взять с собой? Приволочь в другую жизнь такое приданое? Исключено. И опять вспомнился детский тайничок. Света завернула деньги в пакетик и сунула на место паспорта. Пусть пока лежат здесь. Ей нужно время, чтобы отойти от всего этого. Потом решит.

Открыла все окна, чтобы и духу его в доме не осталось.

Правильно бабуля все время повторяла:

– Чем больше узнаю людей, тем больше я люблю зверей.

Эх, да что там! И почему-то Света подумала, что вот, когда она отнесет на помойку этот вонючий спортивный костюм, его тут же подберет какой-нибудь несчастный бомж. И будет горд своей добычей. У них на помойке постоянно жило несколько бомжей, даже лютой зимой. Помойка большая, крытая, за контейнерами не дует. И очень выгодная, привилегированная, можно сказать. Потому что дом приличный, люди много чего полезного выбрасывают: одежду, обувь, сумки, мебель, даже холодильники и стиральные машины устаревших марок. Светка как-то заметила, что у них там, бездомных людей за контейнерами, стоят два ободранных кресла, это они свое жилье обуютили. И как-то, разбирая ненужные вещи, она отнесла туда старый пуховик брата, зная, что бомжам пригодится. А сейчас кто-нибудь из этих обездоленных радостно напялит на себя одежду настоящего страшного убийцы.

Нет, с этим надо поступить как-то по-другому. Сжечь, что ли? И простыни тоже.

Решено!

Она достала из кладовки большой цинковый бак, в котором когда-то кипятили белье, поставила его в ванну, сунула туда костюм. Что бы такое сделать, чтоб он лучше горел? Принесла пол-литровую бутылку ацетона, полила. Бросила в бак спичку. Пламя полыхнуло. Горело нормально. Света подбросила в огонь наволочку – милое дело! Потом простыни. Почти все сгорело; что не сгорело – обуглилось. Пахло гарью, зато исчезла вонь целебной мази. Как будто ее и не было. Высыпав черные клочки из остывшего бака в пакет, Светка запихнула в него и оставленную гостем сумку – утром выбросит, – вымыла ванну, бак, побрызгала все вокруг освежителем воздуха и уже совсем без сил встала под душ, смывать с себя весь этот ужас.