Читать книгу Затерянные в тайге - Галина Асташина - Страница 5

Два дня ожидания пролетели очень быстро. Но Вася время не терял – его интересовало буквально все: огороды за домами, маленькие постройки во дворах, благо, между домами не было заборов.

Когда он зашёл в курятник, петух явно забеспокоился, шипел на юношу, притоптывая, и с хрипом пытался что-то прокукарекать. Но так же быстро успокоился, когда понял, что его любимым несушкам ничего не грозит.

Василий долго стоял в конюшне, гладил по спинам лошадей и дал им по конфете. Увидев, что почти все отруби и овёс у них закончились, подсыпал свежего корму, ещё раз погладил стареньких, но больно милых животных.

Выйдя из конюшни, он направился в свинарник. Свиноматки, пообедав картошкой с овощами, отдыхали. Малышня свернулась около своих мамаш, сладко похрюкивая, предавалась сладкому дневному сну.

Ольга Васильевна с интересом и удивлением наблюдала за подростком. Судя по его интересу к животным, огородам, к домам старообрядцев, построенным очень давно, она подумала, что в этом пареньке все задатки стать хорошим хозяином. Непременно кому-то очень повезёт с мужем. Но, вспомнив, что скоро надо собираться на заимку встречать родных Василия, – грустно вздохнула.

Хотя дорога была уже знакома, они утомились. Ольга Васильевна шла тихо, часто останавливалась, показывая юноше кустарники со созревшими ягодами.

Вот, Вася, обрати внимание на это растение, называется оно «лимонник китайский», – это древесная лиана. Её у нас ещё называют дикой «ягодой пяти вкусов». Корни её сушат. Из лимонника делают добавки к чаю, другие напитки. Глянь на этакую красоту: ярко-красные кисти полыхают, как огоньки в ночи. Поспевают эти ягоды к середине осени. Здесь собирают много клубники, но её сезон уже закончился. Около болота и даже на его территории растёт много черники, мало того, что она вкусна, её хорошо протирать с сахаром, она жар снимет. Черника хорошо восстанавливает зрение.

Здесь даже растут ананасы. Кстати, ананас – это не фрукт, а ягода. Если его положить верхом дном, то он быстро созревает. Что касается растений, то мы ничем не хуже каких-нибудь тропиков. Вот, погляди направо, видишь кустарник с красивыми фиолетовыми цветами? Это багульник. Он и душу и сердце радует, да ещё и зацветает одним из первых в наших краях. Какая же красота, когда он цветёт, глаз не оторвать.

Ну о ромашке я распространяться не буду: на уроках биологии вам должны были подробно рассказать о её полезных свойствах.

Растут у нас и сон-трава, и морошка, и душица. Душицу называют «блошничком», а другие – «клоповником». Догадался, зачем она нужна? Вообще-то душица – это лесная мята.

Да, дружок, о растениях нашего края можно целыми днями рассказывать. Если приедете ко мне в гости, я покажу вам все полезные растения. Научу тебя и маму делать отвары, примочки, настои. Например, из шалфея или чабреца. И расскажу о них много.

Вася, а мы ведь уже пришли. Что ты озираешься? Не узнал нашу бывшую заимку, общую кормилицу? Вон ваш домик стоит и скрипит.

А где же новые старатели? Где новая бригада? Ты только посмотри – ни души! Я думала, что здесь шум-гам, народу работает много, а на самом деле – никого! А уж как нас полиция-то торопила! Будто на последний поезд опоздаем!

Давай-ка по такому случаю выпьем чаю. Отдохнём. Где будем ужинать – в домике или на воздухе? – Правильно, давай расположимся вот у той сосенки. Скоро уже твои приедут, наверное, на попутке или такси. Возьми из баула клеёнку, пищу и воду, там вилочки и ножи, тарелочки из пластика – всё, что нам нужно. За это время мои ноги и восстановятся. Она вытащила из кармана плоскую баночку и стала натирать ступни.

Вася тем временем набрал хворостин, сухих веток, принёс откуда-то пожелтевший листок старой газеты. Сбегал в их бывший захудалый домик, откопал где-то старый чёрный, пригоревший во многих местах, чайник, спички и разжёг костёр.

– Ну, Василий, первым делом помолимся Богу за дарованную нам пищу. Ты молись про себя, своими словами. А после трапезы расскажешь мне, как вы с мамой попали в наши края. Давно ли приехали? Как с дядей Лёней познакомились. Мне кажется, что он неплохой человек, трудолюбивый, безотказный, к маме и тебе хорошо относится. У вас в городе, мама говорила, бабушка осталась. Она сама за собой ухаживает или ей кто-то помогает?

– Тётя Оля, сколько же у вас сразу вопросов! Давайте я вам сначала чаю налью.

– Спасибо, а куда ты собрался наливать? Кружки же вынуть забыл. Они, завёрнутые в бумагу, лежат на самом дне баула. – Вот-вот, они самые.

После лёгкого перекуса, попивая из кружек горячий чай, они продолжили беседу.

– Тётя Оля, попробую рассказать всё по порядку. Родился я здесь, в Чите. А бабушка с мамой до Читы жили в Рязани. Отца своего я никогда не видел, даже фотографий его не сохранилось. Бабуля сказывала, что он, когда узнал, что мама в положении, на следующий день собрал свои вещи и был таков. Тогда бабушка в сердцах их совместные фотографии разорвала. Я даже не представляю, какой он. Мама стыдилась, что он бросил её беременной, поэтому стала искать работу в другом месте, где бы её никто не знал. И в нашей областной газете нашла объявление, что требуются повара, официантки и буфетчицы в новый ресторан. Она пошла прямо в редакцию газеты, а там ей объяснили, что ресторан-то открылся, но не в Рязани, а в Чите. Это далеко, это Дальний Восток, через всю страну придется ехать, зато должность с перспективой. Ресторанный трест даже оплачивает переезд, но требуется диплом по специальности. А мама кулинарное училище в Рязани закончила.

Так что всё сложилось, как ей было нужно: поскорее и подальше уехать.

– А как это понять «должность с перспективой»? Не могу представить, какая может быть перспектива, например у официантки, – поинтересовалась Ольга Васильевна.

– Мама тоже спросила об этом, и в газете ей объяснили: первые три месяца она будет жить в общежитии бесплатно, потом недалеко от работы получит комнату, а через год въедет в отдельную квартиру. Вот что они имели в виду.

Мне сейчас почти восемнадцать лет – вот сколько мы с мамой здесь. А бабуля приехала через два года, после того как мама устроилась, приехала прямо в новую квартиру. Ехать сюда, честно говоря, она не хотела, но понимала, что одной ей будет тяжело. Годы уже не те. В Рязани дом старый, комнаты старые, всё без ремонта. А когда решилась на переезд, она дом продала, забрала кое-какую мебель и немного вещей, памятных ей. Заказала товарный вагон, который перевозит крупные вещи, и на каждой станции бегала смотреть, всё ли там в порядке, целы ли замки. А мебель была старая: шкаф полуразвалившийся, диван продавленный, у стола не хватало ножки. Но она со своим добром не могла расстаться. А уж как она не хотела переезжать, вы бы знали!

Вот, тётя Оля, характерная деталь. У неё пересадка была в Москве. Как же она о Москве-то сказала? А, вспомнил: «Шум, гам и суета, очень много проходимцев и попрошаек. А вокруг дома стоят аж до неба. Жаль мне москвичей. Чем они там дышат? Право слово, не город, а улей растревоженных пчёл». Правда, хорошо сказала бабуля?

Мама в буфете трудилась вовсю, зарабатывала приличные деньги: честно говоря, буфетчицы всегда немного «химичат» с водкой, коньяком и бутербродами. Но её шеф ценил за то, что она сама не пила, была не из болтливых и очень уж шустрая. К ней никаких очередей никогда не стояло, и покупатели все были довольны.

Теперь о Леониде. Он познакомился с мамой по переписке. Кто дал ему мамин адрес, я не знаю. Да это и неважно. Дядя Лёня появился через месяц после первого письма, ухаживал за мамой. Они дома не сидели – кино, кафе, парк. Видно было, что маме он очень нравится. Через месяц он к нам переехал. А бабуля не доверяет этим письмам, и не то, чтобы не любит дядю Лёню, скорее, она всем мужчинам не доверяет. Говорит, что у современных мужчин на уме только желание хорошо пристроиться, сытно есть и сладко спать, а лучше всего – найти себе дурочку и жить на её деньги. Вот такая у неё философия.

Ну и, конечно, с первых же дней по приезде бабуля стала меня воспитывать, причём со страшной силой, иногда и ремешком. Очень часто она закрывала входную дверь на ключ, чтобы я на улице не шлялся с друзьями. И только одно повторяла: «Делай уроки, читай книги, учись, пока молодой! Потом поздно будет. Учись, внук, учись». Ох, как она меня мучила своими наставлениями. Что уж там говорить, я её даже побаивался маленько. Зато в дневнике ни одной тройки.

Бабуля тогда не так часто болела. Всех маминых кавалеров, которые иногда появлялись у дверей, выставляла: нечего, говорит, сюда шляться, вам бы только безотцовщину плодить. Язычок у неё ух какой: словечко за словечком. Не переспоришь – не переговоришь, зато она добрая и хорошая, мудрая женщина, рассудительная. Мне её очень жаль: болеет долго. Лежит целыми днями на своём старом любимом продавленном диване, в потолок смотрит и что-то шепчет, шепчет. Я прислушался: она молитвы читает.

Как-то её спрашиваю: «Бабуль, расскажи, о чём или о ком ты молишься. Что с тобой произошло в жизни?» Так знаете, тётя Оля, что она ответила: «Людей, Вася, я видела много разных: плохих и хороших. О многих знала такое, что и говорить стыдно. А хорошие люди, по-моему, никого не задевают, живут тихо и не во что не влезают. Их порой как бы и нету. Их жизнь самая обыкновенная, тихая, простая, ничего необычного. Вот и моя, считай, жизнь уже прошла, а счастья в ней было лишь малый кусочек. Не везло мне с ухажёрами: к моему берегу приставали одни прохвосты и дармоеды, короче говоря, шваль человеческая. За всю жизнь только один человек достойный мне встретился. Настоящий. Умный. Добрый. Любили мы очень сильно друг друга. Ни одного дня врозь, всегда и всюду вместе. Он даже пелёнки дочке нашей, Катюше, матушке твоей, сам стирал и гладил…

Приучил меня музыку слушать, у него много было хороших пластинок; мы с ним часто в парках гуляли – ходили на цветы смотреть. Бывало, посадит Катюху на загривок, а меня за руку держит и говорит: «Ну какой я молодец: у меня что жена, что дочь, обе красавицы!»

Несколько раз мы с ним ходили в театр. Но театр я не люблю: декорации все наспех нарисованы, ветерок их обдувает, а они качаются. Да и актёры неестественные какие-то: надо о любви говорить, а главный герой кричит, руки заламывает, они у него ходуном ходят, а возлюбленная его, та лет на двадцать его старше, зевает и рот веером прикрывает, тьфу! Короче говоря, не нравится мне театр, от нашей нелёгкой жизни уж больно он далёк. На сцене одни ряженые, как на детском утреннике.

Ну да ладно, вернёмся к мужу. Во всем он мне помогал, жалел меня, прожили мы с ним душа в душу почти пять лет… От зависти, что бывает такая любовь, один из его друзей на него донос написал. Вот что зависть с людьми делает! А когда мужа арестовали, пришёл ко мне свататься, думал, что я ничего не знаю про донос. И не узнала бы, но мне сам следователь рассказал. Рассказал, потому что сам был удивлен, как мог простой рабочий, трудолюбивый и не пьющий человек, замышлять диверсию на огромном заводе, с четырьмя корпусами, в самом центре большого города. Ты только сам подумай: в чертежах муж не разбирался, техникой не интересовался, никакой взрывчатки дома не оказалось. Когда улики искали, все стены в доме злодеи разрушили, да так ничего и не нашли…

Палачи поганые из нашего рязанского отдела госбезопасности стали к нему применять особые методы: отбили лёгкие, переломали все ноги… Ох, милый друг, сколько я ночей не спала! Переписываться нам не разрешалось. Я за всю жизнь всего два письма получила от него: первое мне под коврик около входа в дом кто-то подсунул (соседка сказывала, что мужичок какой-то был проездом, но очень торопился, сунул письмо и быстро ушёл). Письмо первое он написал мне из Тайшета, с лесоповала. Второе письмо мне жена такого же бедолаги передала на улице. В нём муж писал, что весь лагерь расформировывают и куда его пошлют, он пока не знает. И я вот до сих пор не знаю, где он лежит, где последний вздох сделал, как умер и где похоронен. Посадили его на двадцать пять лет.

Бумага пришла, официальная, вскоре после второго письма, что умер он от эпидемии. На бумаге той какой-то штампик размытый стоял – прочесть, откуда прислано, было невозможно. А на конверте только мой адрес рязанский в полосочке «куда», а в полосочке «откуда» стоял номер почтового ящика. А с моим переездом в Читу и конверт, и письмо куда-то запропастились.

Ох, Васенька, как же мне пришлось тяжело одной да ещё с ребёнком. Профессии никакой. Жена «врага народа». Только и могла, что устроиться в школу уборщицей. Все знакомые от меня отвернулись, смотрели искоса, побаивались меня. Так еле-еле до пенсии и протянула в школе. А жила и думала – мне тяжело, а как ему там, хоть бы не заболел, хоть бы не надорвался, хоть бы под нож бандитский не попал.

Молилась о нём каждый день. И сейчас каждый божий день молюсь за его душу. А как его не стало, на пенсии на меня куча болячек налетела и подкосила. Наверное, уже и не встану».

Вот такая у неё печальная судьба.

Я как приеду в город, сразу к бабуле. Я зарок дал. Маме не до неё сейчас. У мамы большая Любовь. Она про бабушку почти не говорит…

Ой, тётя Оля, сюда легковушка едет. Уже почти у поворота… Это точно мои.

Из-за поворота показалась легковая машина, но это был милицейский «газик». Остановился он, чуть не доезжая пустой и тихой заимки. Из машины вышел шофер и направился к ним. Поздоровался с Васей и пригласил Ольгу Васильевну в машину.

Убрав всё с клеёнки, на которой они ужинали, закопав всё недоеденное, Вася затушил костёр и отнёс чайник в свою бывшую халупу. Сполоснул ложки и вилки, потом мохнатой еловой веткой подмёл мусор и стал ждать Ольгу Васильевну. Прошло около часа.

Она вышла из машины, растерянная, её шатало, и глаза были в слезах. Попрощавшись с Василием, шофёр открыл дверцу и хотел уже сесть за баранку, в этот момент Ольга Васильевна крикнула ему: «Минуточку, Юрий, вы кое-что забыли». Она вытащила из кармана деньги и передала их шофёру.

Ольга Васильевна была так бледна и расстроена, что Вася почувствовал: задавать никаких вопросов ей сейчас не нужно: сочтёт нужным, сама всё расскажет. Он сказал только: «Ольга Васильевна, я вижу, что вам плохо, давайте зайдём к вам в домик, где вы полежите и отдохнёте, а как вам лучше станет, мы пойдём домой. А я рядом буду, посижу с вами, буду вашей охраной».

– Спасибо, Васенька, так и сделаем. Я отдохну, а потом пойдём домой.

В скит они добрались около полуночи. Хорошо, что ночь была лунной: даже без фонарика все тропки и дорожки были освещены её светом.