Читать книгу Ветер и крылья. Старые дороги - Галина Гончарова - Страница 3

Адриенна

– Дана Риен! Дана Риен!

Девочка досадливо скривила губы.

Вот ведь… опять ее Розалия ищет!

Кормилицу она любила. Но она такая… клуша! Опять начнет приставать со всякими глупостями! Чтобы девочка вышивала, или молилась, или на кухню сходила…

Мало ли дел для юной даны?

Дел-то много. Но они все такие скучные! Вы просто не представляете насколько!

Уж-жасно скучные!

Дана могла приглядеть за хозяйством. Знала рецепты блюд. И молитвы знала, каждый третий день с ней занимался падре Санто, так что требуемый круг молитв девочка на память могла прочитать.

И вышивать умела.

Не любила только.

Нитки путались, игла кололась, стежки получались разной длины и ширины, а уж про кривизну страшно и подумать было! И дана быстро бросала подобающие ей занятия.

И занималась неподобающими.

Известно же, что юные даны должны сидеть в доме своего отца. Выходить они могут только в церковь и только после того, как им исполнится двенадцать лет. До той поры девочек из благородных семей посторонним не показывают. Даны могут гулять во дворе дома, но и только. А показаться чужим – нельзя. Позор для всего семейства.

Это в городе.

В деревне, конечно, нравы более вольные. И если юная дана пойдет к мессе с отцом или матерью, если она прокатится в карете по окрестностям… конечно, карета или паланкин должны быть закрыты наглухо, а юную дану должен сопровождать кто-то из старших. Мать, отец, брат… в крайнем случае – духовник. Так вот, ее не осудят. И долго сплетничать не станут.

Конечно, девушки из крестьянских семей более свободны в своих поступках. И родителям они помогают, и бегают где хотят, но ведь это крестьяне! Чернь!

Разве можно их девчонок равнять с благородными данами? Там в двенадцать уж и замуж выдают, как только девки первую кровь уронят. А благородных дан раньше семнадцати отдавать можно только по разрешению церкви.

Иначе позор.

Помолвку заключить – это хоть в колыбели. А вот замуж – только в семнадцать.

Дана Риен об этом отлично знала. И очень этому радовалась. Адриенна вообще не хотела замуж, и на то были серьезные причины.

Десять лет назад умерла ее мать. Умерла в родах. Успела только денек побыть с дочкой, имя ей дать, благословить – и умерла. Да и кормилицу эданна Рианна сама подбирала.

Розалия приехала с ней из самой Эвроны. Там у бедолаги все сложилось плохо, служанку обрюхатил сынок хозяев, а та, дуреха, нет бы к бабке какой сбегать да плод стравить, принялась рыдать и сопли размазывать.

Не убьет она младенца!

Вот дура-то!

Конечно, хозяева выгнали ее на улицу без куска хлеба и без единой монеты из честно заработанных. И закончилась бы история несчастной Розалии в сточной канаве, если б не проехал мимо паланкин эданны Рианны.

А дальше все было просто. Эданна, обладая острым зрением и добрым сердцем, не только увидела плачущую беременную девушку, но и посочувствовала ей. И пригласила работать кормилицей.

Конечно, за новую хозяйку Розалия готова была и в огонь, и в воду. Сына она родила, к маленькой Адриенне относилась как бы не ласковее, чем к родному ребенку, и ночей не спала, и на своей груди девочку подняла. А четыре года назад у нее и личная жизнь сладилась.

Розалия вышла замуж за старшего конюха и была безумно счастлива. И сын ее доволен – лошадник он заядлый, с малолетства. И она второго ребенка родила, а может, и не одного еще родит, хоть и не девочка уже, двадцать шесть исполнилось. Крестьянские девки в таком возрасте и бабками стать могут. И спины сгибаются, и зубы выпадают…

Розалию это миновало. Хоть и возраст такой, а все равно – спелая, сочная, что то наливное яблочко, зубы целы, морщин считай что и нет…

А вот упорство – есть.

– Дана Риен! Дана!!!

Девочка скрипнула зубами.

– Сиди, – шепнул Марко. – Я ей скажу, что тебя нет.

Но совесть уже одолела молодую хозяйку.

– Ладно уж… не поленилась же она сюда прийти! И Тоньо бросила…

Марко насмешливо фыркнул. Адриенна вышла из конюшни.

– Что ты шумишь, Рози? Здесь я…

– И вы посмотрите, в каком виде! – вознегодовала почтенная ньора[2]. – Дана, вы не мальчишка конюшенный! Опять эти бриджи ужасные, опять дублет, опять волосы кое-как собраны… слов у меня нет! Немедленно умываться и переодеваться, как подобает благородной дане.

– Зачем? – заныла Адриенна, совершенно не имея желания по такой жаре влезать в платье. Это ж с ума сойдешь!

Нижняя рубашка, панталоны, которые подвязывать надо, верхняя рубашка, платье, рукава… еще и волосы укладывать заставят! И головной убор надевать!

Не хо-чу!

– Дан Марк хотел вас видеть.

Адриенна только вздохнула.

Если отец… тут не поспоришь и не поругаешься. Он и так многое позволяет дочери, но на беседу лучше явиться как положено благородной дане.

Что уж там… у других и сотой степени свободы Адриенны нет. И не снилось им такое.

Чтобы в мужской одежде ходить. Чтобы на коне по полям проскакать. Чтобы на траве в лесу поваляться… чтобы и ветер в лицо, и воля в душе… и грамоте их не учат, разве что некоторых, и счету, жена вообще должна уметь любить мужа, молиться, вести хозяйство и рожать детей. В любой последовательности.

Думать?

Думать за нее будут отец, муж и сын. Вот именно так.

На словах.

На деле получается по-разному, вот как у Адриенны. Жениться ее отцу эданна Рианна запретила, а как вообще девочек воспитывают? Кто-то знает?

Ну да… они в доме постоянно.

Вот на мессу ходят…

А как удержишь живого и любознательного ребенка? Который везде лезет, который смотрит своими синими глазищами… красота – невероятная. Розалия каждый раз вспоминала умершую эданну и глаза уголком передника вытирала.

Та тоже хороша была, а уж Адриенна, ее малышка Риен, – всем на загляденье.

Волосы черные, гладкие, блестящие, глазищи огромные, синие, личико точеное… жаль, загорелое, что у той крестьянки, но тут уж дан всему виной! А кто с собой ребенка везде таскал? Ну хорошенькая, как куколка! И просится!

Строже надо было быть! Строже!

А так дана из отца веревки вила и косички из них плела. И по арендаторам с отцом, и по делам с отцом, а чтобы не придирались, отец ее в мальчишескую одежду и переодевал. Кто знает, тот относится снисходительно: единственное чадо, память об умершей жене, а кто не знает… мальчик и мальчик, что такого?

И читать Адриенна захотела научиться, и считать, и дан разрешил. Падре Санто лично учил малышку. Еще и радовался, какая умная да смышленая.

И считает она легко и быстро, и восемь языков освоила, и на всех пишет, читает, стихи складывает, и к хозяйству способная, счета проверяет почти мгновенно, хотя сам дан с ними часами сидит…

Вырастили!

Кто ж ее такую замуж-то возьмет?

Мужчины не любят, когда женщина умная. Ой не любят…

Вот и переживала верная кормилица, помогая девочке обтереться губкой над тазиком, а потом надевая на свою красавицу тонкую нижнюю рубашку, более плотную верхнюю, потом корсаж, платье, пояс, подвязывая рукава и помогая подвязать панталоны к поясу. Да и чулки забывать не стоит.

Хоть и тепло, но легонькие, нитяные, все равно быть должны. И туфли с лентами…

– Садитесь, дана, волосы вам расчешу и уложу.

Адриенна повиновалась.

Волосы так волосы. Надо…

Кормилица ловко расчесала смоляные пряди, уложила их в тяжелый узел на затылке, потом закрепила на нем кокетливый чепец, который больше напоминал крохотную шапочку и ничего не скрывал. Подчеркивал – и только.

И во всем этом облачении дана Адриенна отправилась в кабинет к своему отцу.

Без трепета. Что она, не бывала там? Бывала, и не раз…

Все знакомо, все родное. От здоровущей медвежьей шкуры на полу, на которой любила играть, а то и засыпать малышка Риен, до оружия на стенах.

И отец сидит за огромным столом и улыбается. Ласково.

– Что, егоза? Спряталась от Рози?

Адриенна тут же превратилась из сдержанной и исполненной достоинства даны в шаловливую девчонку.

– Папа! А чего она…

Отец улыбнулся, но пальцем девочке погрозил. Чего-чего… работа у нее такая – пытаться хоть как-то сделать дану из этой норовистой кобылки. Вот и о кобылках…

– Риен, я решил прикупить нам еще пару кобыл на племя. Хочешь съездить со мной на ярмарку?

– ДА!!! Да, папочка, прошу тебя!!!

– Тогда собери вещи. Мы едем через два дня. И чтобы до отъезда я не слышал на тебя ни одной жалобы, поняла?

А вид невинный… как есть – лучик солнечный.

– Папочка, я ничего…

– Ничего? А кто в поварню ужика подбросил? Да еще и пятна ему закрасил?

– А чего они сами… чуть меня помоями не облили.

– А ты не знаешь, что юной дане не пристало таскать булочки прямо из кухни?

– Знаю, – потупилась Адриенна, тем более что таскала она их вовсе даже не себе, а Марко и Тоньо. Вот мальчишки сладкие булочки с орехами любили, а ей бы мяса. Или рыбки… солененькой…

– Чтобы больше такого не было. Не то дома останешься.

– Обещаю! – подскочила дочь. – Папочка, ты самый лучший!

Поцеловала в щеку и умчалась.

Дан Марк только головой покачал.

Вот ведь… егоза.

Но взять ее с собой обязательно возьмет. В животных, в людях малышка разбирается идеально. Никогда плохую скотину купить не даст, больного работника почувствует…

Наследственность.

У Рианны тоже такое было, она рассказывала. Род СибЛевран. Этим все сказано.

Род СибЛевран.

Побочная ветвь воронова крыла. И птица на гербе. Черная, тревожная… ворон. Ле Вран.

Мия

– ПАПА!!!

Крик вырвался сам. Когда осела на пол мама, когда заплакал младший брат…

Когда мимо пронесли носилки и Мия увидела цепочку капелек крови на каменных серых плитах.

Папа…

Как же… за что же… он же просто поехал на охоту! Что в этом такого страшного? Папа всегда ездил, и возвращался, и охотился он сейчас на уток… обычно он привозил разноцветные тушки, и их потом ощипывали на кухне, а пух все равно летал по всему дому…

И мама смеялась.

А сейчас она лежала на полу. И Герин, охотничья собака отца, обнюхивал ей лицо. А потом сел рядом и завыл. Печально так… горестно.

Дальше девочка и сама себя не осознавала. Все было как в тумане.

Герин получил пинок, и Мия за ошейник вытащила его из дома. Нечего тут!

Они хоть и бедные, а все ж не ньоры! Ее отец – дан! Просто денег у него нет, и все наследство – медяки медные да клочок земли… охота была не только развлечением, но и способом выжить.

Младший брат отца, дан Джакомо, давно плюнул на благородство рода, семнадцати лет от роду ушел из дома, умудрился удачно жениться – то есть обменял титул на деньги, взял в супруги дочку купца и усердно помогал ее отцу в торговле.

Дан Пьетро до такого не опускался.

Кое-как сводил концы с концами, получал скудную ренту от арендаторов, то одалживал денег у брата, когда выдавался неудачный год, то отдавал…

Мия знала, что о поездке ко двору и мечтать не приходится. Что удачный брак… вряд ли это возможно в ее положении. Основа удачного брака – приданое. Кроме клочка земли и полуразваленного дома, даже не замка, у отца ничего не было.

Деньги? Какие деньги?

Мия понимала, что ее судьба – или брак по расчету, или монашество. Но это было ДО беды, случившейся с отцом. А вот что будет сейчас?

Мама так и лежала на полу, и Мия решилась. Брат растерян, да он и на три года младше ее. Ему всего девять лет. Какие уж тут команды?

Слуги мечутся, младшие рыдают… Кто-то должен взять все это в руки? Кто-то должен… и выбора нет…

Маму свою Мия любила совершенно искренне. Но и оценивала достаточно трезво.

Слабая и хрупкая, эданна Фьора полностью соответствовала своему имени. Цветочек. Нежный и хрупкий. Изящная и грациозная, томная и воздушная… каким образом она родила четверых детей?

Не понять.

Но родила же… и воспитывала, и хозяйство вела, хотя и из рук вон плохо…

Воздушность – конечно, хорошо, но для хозяйства лучше на земле стоять двумя ногами. Иначе это плохо закончится.

Такими словами Мия не думала. Но понимала, что на мать сейчас рассчитывать нельзя. А потому сделала первое, что ей пришло в голову.

Два шага вперед.

А потом размахнулась – и отвесила первой же подвернувшейся под руку служанке звонкую затрещину.

– А ну молчать, дура!

Служанка замолчала просто от шока.

Ладно бы эданна… но чтобы ребенок? Ее? Вот ТАК?! Растерянность ньоры была видна невооруженным взглядом, но выть она перестала. А Мии того и требовалось.

– Ньор Симон! Немедленно займите людей делом! Конь отца наверняка не вычищен и не расседлан! Пошлите конюха за лекарем! И немедленно! Уберите беспорядок! Кровь надо смыть, полы посыпать свежим тростником! Мою мать – в спальню, и приставить к ней служанку! Малышню – к няньке! Выполняйте!

Ньор Симон, старший над слугами в доме, с уважением взглянул на девочку. Мия выглядела этакой очаровательной куколкой в кудряшках. Совсем как мать.

Светлые волосы, карие глаза раненой лани, большие и влажные, очаровательное, почти кукольное личико… тут было на что посмотреть! Тем более эданна Фьора одевала дочь на свой вкус: в кружева, шелка, оборки и рюшечки с бантиками. И кто бы мог ждать от девочки такого проявления характера?

Отец ее, дан Пьетро, между нами говоря, тоже силой воли не отличался.

Но… приказ получен. И засуетились слуги, которых и было-то всего четверо. Симон и лакей потащили эданну вверх по лестнице, в спальню, одна служанка пошла за ними, а вторая, которую ударила Мия, принялась сгребать с пола грязный тростник.

Мия вздохнула и подошла к ней.

– Прости меня, Анна.

– Мне сердиться не пристало, – буркнула женщина. – Все хорошо, дана.

– Лгать – против Господа. Падре на исповеди за ложь епитимью наложит, – прищурилась девочка. – Пойми, я не хотела тебя бить. Но если б крик не остановился… отцу лекарь нужен, матери на полу лежать нехорошо…

Анна подняла глаза от тростника.

– Вы, дана, лучше никому свой нрав не показывайте.

Мия даже головой помотала. А это, простите, здесь к чему сказано? Но Анна поняла и пояснила:

– Выглядите вы, что цветочек. А только из железа откованный. Такой и не сломаешь, и руки изрежешь… вы это никому не показывайте. Дурочке на свете жить всяко проще.

Мия кивнула.

– Спасибо за совет, Анна.

– Ничего, дана. Хоть бы дан Пьетро поправился…

Мия кивнула.

– Пойду к отцу. Пока не приехал лекарь… мать туда пускать нельзя, а то еще и ее в чувство приводить придется.

Спорить было сложно. Служанка опустила глаза и принялась усерднее сгребать тростник, которым был посыпан пол. И то сказать, давно пора было его обновить, вон, подгнил уже…

Ладно уж… чего на девочку сердиться.

Бывает…

* * *

Мия медленно поднималась в отцовскую спальню.

Она знала, куда понесли отца. Знала. Но…

Ей было страшно. Что бы она ни увидела… в любом случае рана отца – это серьезные проблемы. И хорошо еще, если он выздоровеет. И достаточно быстро…

А если нет?

Мия торопливо перекрестилась, отгоняя молитвой и знамением дурные мысли, но не ускорилась. Страшно же…

Вот и спальня отца.

И кровь на полу, кровь на кровати, кровь на одежде, на тряпках, которыми перетянут живот… как же ее много! Откуда в человеке столько?!

И сколько отец еще потерял по пути?!

Мия очень медленно, чтобы не потревожить, не причинить боли, принялась осматривать живот. Аккуратно разрезала заскорузлую тряпку, нитки, иголки, ножнички – все было у нее в маленьком кошельке на поясе. Не милостыня, как положено благородной дане, нет у них денег нищим подавать. Самим бы кто подал.

А вот такие, хозяйственные мелочи… когда у вас трое младших, брат и две сестры, кто-то да поранится. А то и одежду порвет…

И зашить требуется, и перевязать Мия могла… и крови не боялась.

– Кхм… дана…

Мия подняла глаза.

Томас, егерь, стоял неподалеку, просто тень от полога так падала, что Мия его не заметила.

– Ньор Томас?

– Дана Мия, там плохо все очень.

Мужчина все понял правильно. И приход девочки, и ее действия…

– Я послала за лекарем.

– Не знаю, сможет ли он помочь. Но лучше повязку не трогайте. Проклятый кабан… мы на уток охотились, а эта тварь через камыши мчалась, как будто сам дьявол погонял, мы и опомниться не успели. Он дана рванул – и дальше помчался. Мы подбегаем, а там живот распорот, внутренности на землю вывалились… ну мы уж кое-как… простите, дана.

Мия побелела.

Ранение в живот? Да такое?

Приговор.

Она, конечно, дождется лекаря. Она будет бороться до конца. Но…

– Надо написать дяде Джакомо. Все очень серьезно.

Томас кивнул.

А девочка-то умница. И не кричит, не орет, не бьется в истерике… другая б на ее месте… Впрочем, вот вам эданна Фьора. Тихо лежит в глубоком обмороке. А малышка решает, что надо сделать.

– Напишите, дана. Вы сумеете? А я сейчас и отвезу письмо-то… до Эвроны путь неблизкий. Пока доеду, пока дана Джакомо найду…

Мия закрыла глаза.

На секунду, только на секунду. А потом выпрямилась.

– Ньор Томас, прошу вас пока побыть с моим отцом. Я скоро вернусь.

И вышла. Писать письмо…

* * *

Так ли это легко – написать письмо?

Ну… если вы хорошо умеете писать – то да. Мия этим похвастаться не могла, как и остальные отпрыски рода Феретти.

Падре Уго их учил, конечно, и Мия могла что-то прочитать, и написать могла, хоть и с горем пополам, но…

Написать. А бумага в кабинете отца. Там же чернила и печать.

В кабинет отца запрещено заходить всем. Даже эданне Фьоре. Если отец узнает, он Мию просто выпорет. На конюшне. Хлыстом.

Один раз ей досталось за то, что она подглядывала за конюхом и служанкой… но это сейчас не важно. Ладно! Если отец выживет – пусть порет! Мия потерпит!

И девочка решительно вошла в кабинет.

Там было темно и прохладно, тяжелые бархатные шторы, бывшие некогда темно-зелеными, а сейчас скорее грязно-бурыми, практически не пропускали света.

Мия решительно раздернула их в стороны.

– Так…

В ящиках стола последовательно нашлись: бутылки, кинжал, пистоль (правда, сломанный), порох и пули, карты и дамские чулки сиреневого цвета, книжка с картинками, при виде которых Мия сначала покраснела, а потом подумала и сунула книжку себе за пазуху.

Вряд ли отец хватится пропажи в ближайшее время. Она успеет ее просмотреть… ну и прочитать, если получится. Читала Мия откровенно плохо и медленно.

А вот и бумага. И чернильница… здесь на донышке. Песочница, восковая палочка, печать рода Феретти…

Мия не стала садиться. Ей было бы неудобно, в кресле отца она могла два раза утонуть.

Она подвинула скамеечку для ног поближе к столу, встала на нее и положила перед собой лист бумаги. Медленно, вспоминая уроки доброго падре, вывела несколько слов. Перо нещадно царапало бумагу, а в одном месте даже прорвало ее, но не сильно, самым кончиком. Присыпала песком, подождала, пока высохнут чернила. Свернула бумагу так, чтобы получился конверт, растопила восковую палочку и накапала воска.

Приложила печать.

Вот так.

Теперь подождать, пока застынет воск… это быстро.

И к Томасу. Пусть мчится стрелой.

Папочка… только выживи! Можешь меня хоть три раза выпороть, только выживи…

* * *

Лекарь прибыл спустя три часа. Ньора Фаусто Мия знала давно. Он лечил папу от разлития желчи, маму – от меланхолии, младших – когда те заболевали. Сама Мия к его услугам не прибегала ни разу – не болела. Вообще. Но ньора Фаусто знала. Ей нравился невысокий седой мужчина с умными серыми глазами и доброй улыбкой. А в кармане у него всегда были лакричные леденцы для маленьких ребят. Она верила – лекарь справится. Но ньор Фаусто поднялся к пациенту, осмотрел его – и вышел.

И наткнулся на Мию.

– Дана?

– Разговаривайте со мной, ньор, – тихо сказала Мия. Девочка сильно повзрослела за эти страшные несколько часов. – Матери плохо…

– Я могу чем-то помочь эданне?

Ньор интересовался скорее профессионально, чем действительно желая помочь. И был удивлен резким кивком Мии.

– Ньор, у матери просто нервы. У нас мало денег… мы не сможем оплатить вашу помощь. Сколько мы должны вам за вызов к отцу… и что вы скажете?

Ньор Фаусто оценил.

И заговорил с девочкой уважительно и ровно, как со взрослой. Глядя ей в глаза и не принижая юную дану недоверием или предложением позвать кого-то взрослого.

– Дана Феретти, ваш отец опасно ранен. Если сейчас на кухне сделают чесночный отвар, я проверю кое-что…

– Я распоряжусь, и сделают. Что именно вы хотите проверять и какой отвар нужен, ньор Фаусто?

Лекарь вздохнул.

Да, разговаривать о таких вещах с юной даной, тем более такой очаровательной и милой, сложно. А если больше не с кем?

– Дана Феретти, ранения в живот бывают разными. Но я сейчас условно поделю их на две группы. В первом случае повреждаются кишки и шансов выжить у больного нет. Идет излияние содержимого кишок в брюшную полость… полагаю, вы знаете, чем это чревато.

Мия кивнула.

Она отлично знала, как из милой свинки делают вкусную колбаску. И как кишки промывают – тоже. И как их набивают, и все остальное…

Даже видела.

Мама была бы в шоке, но девочка обожала подглядывать и подслушивать. И не находила в этом ничего дурного. Правда, больше она за тем, как режут свинью, не подглядывала. Даже на спор.

Неприятное зрелище.

И запах… фу-у-у-у-у!

– Понимаю. А второй вариант?

– Если у вашего отца не повреждены кишки, я еще раз промою рану. И мы будем молиться, больше ничего не остается.

Знамение Мия сотворила. Но – не удержалась:

– А кроме молитвы что-то может помочь?

Лекарь поглядел на девочку грустными серыми глазами.

– Дана Феретти, вам будет легче, если я выпишу вашему отцу сорок шарлатанских снадобий, возьму с вас деньги, а потом объявлю, что на все воля Божия?

Мия качнула головой. Вряд ли… только и того, что даже денег не будет.

– Я благодарна вам за честность, ньор Фаусто.

– Тогда пойдемте. Я скажу, как сделать чесночный отвар, а когда его сварят, мы попробуем напоить вашего отца.

– А потом?

– Спустя некоторое время надо будет открыть рану и принюхиваться. Если из живота у него запахнет чесноком… этот запах очень сильный и отчетливый, дана. И отвар не наносит вреда здоровью…

Мия поняла. И прикусила губу до крови.

– Вы хотите сказать, что если запахнет…

– Да, дана Феретти. Вашему отцу сможет помочь только Бог.

Мию это не утешило. Но…

– А сейчас? Отцу больно…

– Я перебинтовал его и дал маковый отвар. Он спит и не ощутит боли еще несколько часов.

– Благодарю вас, ньор. Сколько я должна?

Ньор только вздохнул.

Сколько она должна? Да знает он о состоянии семьи Феретти, вся округа о нем знает. Но и сказать, что денег не надо, пожалеть малышку, означает жестоко ее оскорбить. Она не простит.

А потому…

– Десять сольди, дана Феретти. Я не так много сделал, а за вызов я больше не беру[3].

Мия поняла все. И то, что осталось несказанным. И как пощадили ее гордость.

– Да благословит вас Бог, ньор Фаусто.

Ньор молча поклонился.

Божья помощь им понадобится. И этой девочке прежде всего. Увы…

* * *

Чесночный отвар сделали.

И Мия лично сидела рядом с отцом, вливала ему между губ по ложечке, уговаривала выпить… отец глотал в беспамятстве.

Где-то неподалеку билась в истерике мать на руках верных служанок.

Уснули дети под сказку кормилицы.

Мия сидела и поила отца. А потом сидела вместе с ньором Фаусто. И лекарь тихонько рассказывал дане случаи из своей практики, понимая, что девочка стала взрослой сегодня.

А еще, что она останется одна. А ей нельзя, вот именно сейчас никак нельзя…

Пусть он чужой человек для даны. Но здесь и сейчас – он человек, он рядом, он дает ей необходимое тепло… что еще надо?

Да ничего!

Только молитва…

Увы. Бог, если и слышит человеческие молитвы, то ответ не всегда дает благоприятный.

Спустя два часа Мие не понадобилось и объяснений.

От повязок на животе отца резко и остро пахло чесноком, перебивая даже запах крови и дерьма.

Надежды не было…

* * *

Куда не хотела идти Мия…

К матери.

Вот ведь и так бывает… Мия любила мать. До слез, до острой подсердечной жалости… вот как сейчас быть?

Войти и сказать, что, мама, все! Папе осталось несколько часов! Хочешь ты побыть с ним? Или нет? Решай…

Как тут повернуться языку?

И все же, все же…

– Хотите, я скажу это вашей матери? – тихо спросил ньор Фаусто.

Мия сжала кулачки. До боли, до крови в лунках ногтей… ах, как же это просто! Переложить ответственность на чужие плечи!

Не увидеть в материнских глазах боль и отчаяние.

И врать, врать себе до самой смерти… так легко, так просто, так приятно…

Мия качнула головой.

– Ньор Фаусто, я благодарю вас. Но… я должна.

И в глазах мужчины явственно блеснуло уважение. Он медленно взял руку девочки, поднес к губам, поцеловал.

– Дана Мия Феретти, что бы ни было в вашей жизни, вы можете рассчитывать на мою помощь и поддержку. Вы необыкновенная девушка.

Мия хлюпнула носом. Не сдержалась. Да, еще даже не девушка, двенадцать лет всего, но кого это волнует? Сегодня она на сорок лет повзрослела. Или на пятьдесят? И стала старше своей милой мамочки. Самой старшей в семье…

– С-спасибо, ньор Фаусто.

– Держитесь. Вам нельзя сейчас раскисать, иначе не справитесь. – Ньор Фаусто поднял руку ладонью к ней. – И вот… возьмите. Подышите.

Маленький флакончик перекочевал из рук в руки. Мия послушно поднесла его к носу – и едва не задохнулась от острого ядовитого запаха.

– Ох!

– Это нюхательные соли. Не разбавленные, как для благородных эданн, а чистые. Концентрированные. Вам пригодятся.

Мия сделала еще один вдох.

Слезы не хлынули. Нос даже задышал ровнее…

– Гадость какая…

У мамы был флакончик нюхательных солей. Вот там содержалось нечто подобное, только слабее, намного. И розой еще пахло… мама его использовала, когда у нее болела голова.

– Сколько я должна, ньор Фаусто?

– Еще десять сольди. Итого один дарий, дана Мия.

Мия качнула головой.

Она знала, что мамин флакончик стоил не меньше трех лоринов.

– Это стоит дороже, ньор Фаусто.

– Стоит. В красивых флаконах, с добавками из масел и прочей дряни… понимаете, дана? Я у вас прошу чистую цену вещества.

– Вы уверены? – сдалась девочка.

Отказываться не хватило сил. А это… что бы это ни было, но ей пригодится. И голова проясняется, и держаться легче.

– Вполне.

Мия достала из кармана одну из серебряных монет, которые нашла в столе у отца, вручила ньору Фаусто.

– Я благодарю вас, ньор.

– Дана Мия, полагаю, будет нелишним, если я останусь с вами… какое-то время.

Мия посмотрела на лекаря очень внимательно.

– Ньор Фаусто…

– Распорядитесь меня кормить вместе со всеми и отведите комнату, дана. Услуги лекаря не будут сейчас для вас лишними, а я могу себе позволить потратить пару дней. Считайте это моей молитвой.

– Молитвой? – искренне удивилась Мия.

– Конечно. Богу угодна помощь ближнему, вот и весь сказ.

– Не благотворительность? – прищурилась Мия.

– Вы в ней не нуждаетесь, дана. И в жалости тоже, – коротко ответил лекарь. – А вот в помощи и поддержке – безусловно. Как когда-то нуждался и я. Мне помогли, сейчас я отдаю свои долги. Не благодетельствую, понимаете? Просто возвращаю то, что никогда не смогу отдать близкому мне человеку.

– Он…

– Человек, который помог мне, уже умер. Он бы тоже остался здесь в такой ситуации. Уверяю вас.

Мия кивнула. Коснулась руки ньора Фаусто.

Руки постороннего мужчины! Благородная дана! Наедине!

Мама упала бы в обморок от ужаса. А Мия ничего, стои́т… может, и не так ужасно нарушать приличия?

* * *

Вот и мамины покои. Мия решительно толкнула дверь и вошла.

– Дана! – зашипела на нее служанка.

Мария…

Личная мамина служанка. Раньше Мия ее боялась… почему? Подумаешь, толстая и строгая? Это не страшно. Страшно, когда умирает отец, а ты не можешь ничего сделать.

Мия посмотрела прямо в глаза толстухе.

– Где. Моя. Мать?

Ньора Мария не выдержала первой.

– Утомилась. Лежит в спальне, отдыхает…

– Вон отсюда, – резко распорядилась Мия. И шагнула по направлению к спальне.

Мария с неожиданным проворством загородила ей дорогу.

– Это вы что ж, дана, будете матушку тревожить?! Так нельзя! Неправильно это! Вы понимаете, у нее душа нежная, ранимая…

Может, не скажи Мария последнего слова…

Ранимая, ага.

А неподалеку погибает от раны в живот ее отец. И это НЕ мать сидела с ним рядом и обнюхивала рану.

– Еще одно слово – и ты уволена, – отчеканила Мия.

Мария аж задохнулась.

– К-как!?

– Молча. И без жалованья. – Девочка резала словами, будто ножом, хлестала наотмашь. – Ты слишком много воли взяла – указывать мне, куда ходить и что говорить. Вон!

Мария хотела что-то сказать. А потом вспомнила, что дан Пьетро ранен, что эданна Фьора плохо себя чувствует, да и прикусила язык. Поняла, что заступаться за нее некому. Прикажет девчонка, так и вытолкают Марию за ворота.

Может, потом что-то и вернется. Когда выздоровеет дан, когда придет в себя эданна, а может, и нет? Слуги послушаются.

И вышла вон.

Мия перевела дух.

Победа. Первая победа… не над собой, над другими. Оказывается, ее тоже слушаются? Она еще попробует, потренируется… но потом. А сейчас…

– Кто там, Мария? – раздался из спальни слабый голос матери.

Мия решительно шагнула вперед.

* * *

Спальня эданны Фьоры была выдержана в белых и розовых тонах. Стены цвета слоновой кости, розовые шторы и занавеси, розовая мебель… и посреди этого сама эданна. Действительно как хрупкий цветок. Белокурые волосы рассыпаны по плечам, подушки высоко взбиты, рядом, на тумбочке у кровати, чашка с отваром.

– Мия? Я приказала меня не беспокоить! У меня болит голова… Пьетро поступил просто ужасно…

– Мама. Отец умирает, – жестко отчеканила Мия. И откуда только силы взялись?

Эданна Фьора, не говоря ни слова, потеряла сознание.

Ненадолго, ага. Ровно пять секунд понадобилось Мии, чтобы подойти к кровати и сунуть под нос матери тот самый флакончик. Простой, из грязного серого стекла, с пузырьками воздуха внутри… с очень хорошим, как оказалось, снадобьем.

– Ах-х-х!

Мия тоже вдохнула украдкой, пока мать приходила в себя и пыталась вытереть льющиеся слезы.

– Мия! Что это за гадость?! Выкинь немедленно!

– Мама, ты не слышала? Мой. Отец. Умирает.

Второй раз эданна падать в обморок не стала. Вместо этого она поднесла к вискам белые руки, обильно украшенные кольцами.

– Ужасно… просто ужасно! Что же теперь с нами будет?! Боже, я – вдова? За что?! Ах, за что мне такие горести?!

– Ты не хочешь пойти и проститься с отцом? Посидеть с ним рядом, пока он жив? За руку подержать? – В голосе Мии скрежетал металл.

– Но… я не смогу! – даже слегка удивилась эданна Фьора. – Я просто не смогу, я упаду в обморок…

– Ничего. У меня есть средство от обморока.

– Я… это ужасно! Просто ужасно!

– Мама, ты пойдешь к отцу?

– Я… я не знаю… там все очень плохо?

– Там рана на животе. Плохо пахнет. Есть кровь, – не стала врать Мия.

– Я… это так сложно и плохо…

Мия просто не выдержала. Сложно?! Плохо?! Да что ж ты…

– Мама. Ты идешь? Или нет?

– Как же ты похожа на свою прабабку…

– Мама?!

Фьора Феретти качнула головой.

– Нет, Мия. Я не смогу. Я пойду к детям и побуду с ними. А ты… ты сможешь побыть с отцом?

Мия опустила голову. Потом подняла глаза на мать. Да, мама…

Любящая и любимая. Добрая и ласковая. Слабая и зависимая.

Сегодня Мия стала старше матери. Потому что стала сильнее. Потому что приняла на свои плечи то, что не смогла принять мать. Потому что взяла на себя ответственность за семью.

– Хорошо, мама. Побудь, пожалуйста, с младшими. Я не смогу их успокоить.

– Обещаю, – сказала Фьора. – А Мария где?

– Я ее выставила. Она пыталась не пустить меня к тебе. Мама, сходи сейчас к детям.

– Хорошо, Мия. Они не спят?

Мия скрипнула зубами.

– Не спят, мама. Им плохо и страшно. Скажи им, что ты рядом, что ты их любишь, что все будет хорошо… пусть у них будет хотя бы эта ночь.

И Фьора медленно склонила голову.

Она признала главенство дочери.

* * *

Отца не стало к обеду.

Ночь он проспал под действием макового отвара. А с утра все же пришел в себя.

Хорошо еще, ньор Фаусто был рядом. И приказал привязать несчастного к кровати, чтобы тот не навредил себе еще больше, и лекарство какое-то дал, после которого взгляд отца потерял сосредоточенность, но и боль утихла. Самая страшная, невыносимая… от распоротого живота воняло вовсе уж страшно.

– Дан Феретти, вы умираете. Я бы советовал вам позвать падре.

Мия обошла лекаря и встала так, чтобы отец видел ее.

– Папенька…

– Мия? Где Фьора?

И как сказать отцу, что мать даже не может зайти к нему. Ее уже перед дверью начало тошнить, и на этот раз непритворно.

Сейчас Фьора сидела с младшими детьми и читала им сказку. Хоть так…

Мия справилась и с этим.

– Папенька, маму не получается привести в чувство. Она так переживает, что ничего не может ей помочь.

– Моя Фьора…

– Папенька, падре Уго Бонито ждет внизу. Я позову его?

– Исповедаться и причаститься?

– Да, папенька.

– Зови, Мия. И приходи, когда он уйдет. И сына приведи.

О младших ни слова. Только о Лоренцо, Энцо. Что ж, хотя бы так.

Мия чуть поклонилась и вышла из комнаты. Ньор Фаусто проводил девочку грустным взглядом.

Она так и не спала. Всю ночь. Дремала рядом с отцом, сжимая его руку, чутко отзывалась на малейшее его шевеление, поила, вытирала пот со лба…

Феретти были недостойны своей дочери. И убедить ньора Фаусто в обратном не смог бы и Господь Бог.

* * *

– Мама, ты точно не пойдешь к отцу?

Фьора качнула головой.

– Не могу, Мия. Не могу… я хочу его запомнить живым и здоровым. Не так, как сейчас.

Мия еще раз кивнула. Хорошо, мама. Твой выбор – твое право. А у меня выбора нет.

– Отец хотел видеть Энцо.

– Зачем?!

– Мама? – Мия удивленно поглядела на мать. Зачем умирающий хочет видеть сына? Да, действительно…

– А дочерей?

Мия опустила глаза.

– Может быть, потом? Когда он даст все наставления Энцо? Братик, приведи себя в порядок, пожалуйста.

Энцо послушно отправился приглаживать волосы и поправлять воротник. Фьора подалась вперед, коснулась руки Мии.

– Ты умница, дочка. И ты так похожа на свою прабабку…

– Ты уже второй раз об этом говоришь. Но никогда мне о ней не рассказывала. – Разум Мии цеплялся за отвлеченные вещи, лишь бы не думать о том, что предстоит сейчас.

Она будет с отцом до конца.

Она не позволит взвалить эту ношу на младших.

Она справится, она сильная.

Но боже милосердный, как же больно!

– Не рассказывала, потому что на то есть причины, – помрачнела внезапно Фьора. – Обещаю, я все тебе расскажу – потом.

Мия наклонила голову.

– Хорошо, мама.

Вернулся Лоренцо. Улыбнулся сестре.

– Мия?

– Идем, братик.

Мия крепко взяла его за руку и вывела из комнаты.

– Энцо, отец сильно изменился. Я тебя прошу не шарахаться, не кричать, не плакать. Просто держи меня за руку. Я буду рядом с тобой, что бы ни случилось. Обещаю.

Брат поднял на Мию серьезные карие глаза. Они с мальчиком вообще были очень похожи и друг на друга, и на эданну Фьору. Погодки, светловолосые, высокие, тонкокостные, неожиданно сильные при своем хрупком сложении, с тонкими чертами лица.

Красивые.

– Мия. Слуги говорили… Отец умирает?

– Да.

– Это мать должна держать меня за руку.

– Она не сможет, Энцо. Просто не сможет. Пойми ее, пожалуйста.

Энцо кивнул. Но понял или нет?

Промолчал. Впрочем, объяснять и разговаривать времени уже не было. Дети стояли перед дверью отцовских покоев, и оттуда выходил падре Бонито, привычно благословивший обоих маленьких Феретти.

Мия чуть склонила голову, равно как и Лоренцо.

– Дан Феретти ждет вас, дети, – кивнул падре. И спустился вниз. Там его ждало угощение, Мия распорядилась перед тем, как идти за братом. И деньги – у Томаса.

Ей будет не до того, это уж точно. Надо и за всем остальным следить. Гроб, поминальная трапеза, одежда, вино… сколько же всего сваливается на ее плечи…

Ничего. Она выдержит. А сколько раз ей придется повторить эти слова? Снова и снова, и вслух, и про себя… Не важно. Совершенно не важно. Главное – то, что она справится.

* * *

В покоях отца было тихо и сумрачно. Энцо пригляделся. Нет, ничем вот это… на кровати… не походило на его отца. На веселого, красивого, сильного мужчину, который легко подхватывал его на руки и подбрасывал в воздух. А потом и маму подбрасывал… и та смеялась.

И Энцо тоже.

А сейчас в кровати лежало нечто желтое, словно высушенное, с резкими чертами, незнакомое… ошибка?! Это ведь не папа? Это просто перепутали! Правда?!

Он хотел уже спросить у Мии, как та могла, дернул сестру за руку, но тут мужчина на кровати кашлянул.

– Энцо? Подойди ко мне, сын.

А голос отцовский. Значит… это правда?

Энцо почувствовал, как по щекам сами собой побежали две слезинки… еще минута, и они превратятся в водопад…

Мия заметила вовремя. Дернула его за руку так, что Энцо даже охнул от боли.

– Не смей! Выпорю!

Подействовало. Боль отрезвила, Энцо пришел в себя. Действительно, нашел время расклеиваться, тряпка! Мие сложнее, а она держится.

– Папа, здравствуй.

– Подойди ближе, Энцо. Я хочу с тобой поговорить…

Энцо повиновался. Рядом с отцом было вовсе уж невыносимо. И пахло так… если бы не рука сестры, мальчик точно упал бы. Не помог бы даже ароматный дым из жаровни.

– Выйди, Мия.

Девочка сдвинула брови.

– Нет, отец.

– Ты смеешь…

– Смею, – отрезала Мия. – Брата я не оставлю. Ему плохо.

Отец только вздохнул. Раньше… да, раньше Мия получила бы трепку. Но здесь и сейчас она была права, и отец это понимал.

Дальше?

Дальше отец просил Энцо заботиться о матери и сестрах, постараться выдать маленьких замуж, молиться за его, Пьетро, душу…

Энцо обещал.

Когда отец попросил пожертвовать деньги на храм… Мия опять вмешалась. Резко и жестко:

– Когда у нас будут деньги, отец, Энцо пожертвует их. Сейчас у нас денег просто нет. Ни на что.

И снова, снова отец не стал ее ругать.

Наконец Пьетро отпустил сына, и Мия лично вывела его за дверь. Провела по коридору, подошла к окну, помогла мальчику влезть на подоконник. Обычно их за это ругали, но сегодня все было иначе.

– Как ты?

Свежий воздух помог Энцо чуточку прояснить мысли.

– Плохо. Мия… папа скоро умрет?

– Ньор Фаусто сказал – два, может, три часа, – честно ответила Мия.

– Ты пойдешь к нему?

– Да.

– До… до конца?

– Да.

– Я…

– Ты со мной не пойдешь, – отрезала Мия. – И думать не смей, хватит с тебя!

– Я мужчина!

Мия обняла брата, погладила светлые кудри.

– Да, Энцо. Ты мужчина. Настоящий. Но сейчас не надо брать на себя и эту ношу. Забудь то, что видел. Забудь. Я не хочу, чтобы ты носил это в себе, чтобы помнил, я хочу, чтобы отец навсегда остался в твоей памяти как легкий и светлый человек. Не это вот… Ньор Фаусто сказал, что может быть плохо. И метаться отец будет, и кричать… не думай ни о чем. Не думай.

Энцо доверчиво прижался к сестре.

А ведь и подзатыльники он от нее получал за испорченных кукол и разрезанную ленту. И дрались они, когда Энцо сестре в волосы песка насыпал. И ругались.

А сейчас вот прижался к Мии, затих доверчиво…

– Это мама должна с ним быть. Не ты.

– Знаю.

– Никогда ее не прощу.

Мия еще раз вздохнула.

– Каждому дается крест по силе, Энцо. Каждому – свой.

– А ты выдержишь? – Энцо пытливо заглянул в глаза Мии. Сестра была права. Он бы тоже выдержал, но чего это будет ему стоить?

– Выдержу. У меня нет выбора.

– Я…

– Иди, Энцо. Не прибавляй на мой крест еще камней, – тихо попросила Мия.

Мальчик посмотрел в ее глаза и спрыгнул с подоконника.

– Я люблю тебя, сестренка.

– И я тебя, братик.

Мия проводила брата тоскливым взглядом – и вернулась в спальню отца. К умирающему и ньору Фаусто.

* * *

Похороны состоялись на следующее утро.

Скромные и тихие.

Эданна Фьора упала в обморок на гроб с телом мужа.

Дан Лоренцо Феретти был бледен и сдержан. Дана Мия… Дана Мия просто держалась. У нее не было выбора. Сейчас похороны закончатся, все отправятся в дом, выпить вина и закусить, а потом, вечером…

Только вечером она останется одна – и позволит себе то, что давно хотела сделать.

Позволит себе выть, кричать, кататься по полу от боли, рвать волосы…

Только вечером. А сейчас надо быть сильной.

И забегая вперед – так и случилось. И выла, и рыдала, и каталась… но если никто не видел, значит, этого и не было.

Спала в своей комнате эданна Фьора, одурманенная сонным отваром.

Спали малышки, которые не думали о смерти отца, для них это не было пережитым, для них это осталось рассказанным, а значит, и не таким страшным.

А Мия…

Ничего не было. Только глаза с утра красные. Но это бывает от разных причин. Может, она не выспалась?

Бывает…