Читать книгу Музей Совести. Роман-притча - Галина Хэндус - Страница 4

В один из ясных осенних дней я пришел в студию вместе с Учителем, чтобы немного её убрать перед посещением очередного заказчика. Придёт женщина, а они особо придирчиво реагируют на небрежность в студии. Как обычно, уборку мы делаем вместе. Так было у нас принято с самого начала жизни под одной крышей.

Пока я наводил порядок в ящике с красками, любовно перебирая разноцветные тюбики, Николай Львович – Отец и Учитель – отошёл к противоположной стене. Он освободил от одежды два красивых старинных кресла, купленных нами по случаю на блошином рынке, поставил их на нужное место в центр комнаты. Спустя минуту я понял, что с его стороны не доносится ни единого звука. Полная тишина. Странно. Я невольно повернулся в угол, куда отошёл Отец – он молча стоял около портрета моей бабушки Алины, вперившись в него взглядом. Спина его казалась напряжённой.

– Ты что-то увидел на портрете, чего там нет?

Я засмеялся нелепому предположению, но после моих слов Николай Львович сильно вздрогнул. Плечи его резко дёрнулись вверх и медленно начали опадать. Случилось что-то неожиданное и непонятное. Он повернулся ко мне, и я увидел удивлённые глаза, наполненные не то страхом, не то вопросом.

– Сынок, ты ничего здесь не дорисовывал?

Голос был странно сиплый и неуверенный.

– Нет, конечно. Зачем? Работа готова, я ей вполне доволен. Да что случилось? Почему ты так странно стоишь? И говоришь загадками…

– Подойди, пожалуйста, сюда, Антоша. Поближе.

Отложив коробку с красками, я сделал десяток шагов до стены, где стоял Отец. Ситуация меня несколько забавляла, поэтому на губах светилась улыбка. Я подошёл ближе и молча остановил взгляд на картине. Отвёл на секунду глаза в сторону и тут же жадно впился в неё вновь. Невольная улыбка вмиг пропала. Настроение резко изменилось, я почувствовал невольный озноб.

– Нет, этого не может быть! Что это? Как ЭТО попало на холст? Кто мог позволить себе такую вольность? Зачем?

Неожиданно руки у меня задрожали. Страх окутал тело, захватил в свои жёсткие колючие объятия. Отец, сам испытывающий подобные чувства, приобнял меня, прижал к себе, и мы оба в недоумении уставились на портрет моей любимой бабушки, который писал с большой любовью. Я отчётливо ощущал под тёплыми руками Николая Львовича свои подрагивающие от сильного волнения плечи.

Бабушка Алина на картине по-прежнему сидела у стола рядом с яблоками и лежащей на них виноградной гроздью. Свет из окна также падал на её седую голову, отражаясь сзади лёгким ореолом. А справа, из-за тёмной гардины, где раньше, кроме фона, ничего не было мной написано… на неё смотрел мужчина. Он будто вышел на короткое время из своего укрытия! И протянул в сторону Алины белую, ухоженную руку. На безымянный палец насажен массивный золотой перстень с плоским чёрным камнем, по которому извивается золотая змейка. И с этой руки на пол стекают капли крови. Живой, ярко-красной крови. Мужчина впился взглядом в затылок Алины, не замечая ничего вокруг. От картины веяло пронзительным холодом смерти…

Всё так же прижавшись друг к другу, как стояли, мы развернулись и вышли в большую прихожую, дальше на кухню. Качнувшись в сторону, я тяжело упал на стул, Николай Львович подошёл к столу и нажал на кнопку электрического чайника. Достал чашки и пакетики чая. Всё это он проделал молча и не спеша. Намного медленнее, чем обычно.

Мы оба были шокированы. Ни говорить, ни думать не хотелось. Только после того как я отпил первый обжигающий глоток чая, сжимая похолодевшими пальцами горячую кружку, то смог обратиться к отцу.

– Что это было? Мне страшно… Ты же помнишь, на картине за спиной бабушки, кроме тёмной гардины, я ничего и никого не писал. Кто же это сделал? Ты? Нет, конечно, нет! Тогда кто, если не мы, кто? Скажи! Мне страшно…

– Успокойся, мой мальчик. Всё хорошо, успокойся! На всё есть толковое объяснение.

Я почувствовал тёплую руку Учителя на своей голове. Николай Львович гладил меня, как маленького ребёнка, напуганного неожиданно вышедшим из-за угла слоном. От этого прикосновения мне стало чуть спокойней.

– Антоша, всё не так страшно, как ты думаешь. Я тоже оторопел от увиденного. Но сейчас, только сейчас я понял, откуда появилось чужое изображение на портрете. Этого мужчину ни ты, ни я не рисовали. Не знаю, как тебе понятнее объяснить… в общем, я почти уверен, что этот силуэт нарисовало твоё воображение…

– Моё воображение? Но ведь и ты его видел! Что это значит – воображение нарисовало? Ведь это примерно то же самое, что страх – его не потрогаешь, не увидишь. Так как оно может рисовать? Ты меня не разыгрываешь?

– Не нервничай. Возьми себя в руки. Допей чай и послушай меня внимательно. Не знаю, помнишь ли наш разговор, произошедший около двух лет назад? Тогда ты только задумал писать портрет и сказал, что напишешь его с такой любовью, что бабушка выдаст тебе, своему внуку, имя её убийцы. Ты был настолько окрылён и вдохновлён идеей, что я удивлялся, откуда в тебе могло взяться столько энергии и силы. Молодость, – думал я тогда… Когда же портрет был готов, ты пояснил мне, что…

– … за гардиной справа прячется убийца и рано или поздно, но он оттуда покажется. Потому что должен быть наказан за совершённое зло… Да, я прекрасно помню этот разговор. Но ведь я высказал только желание, жажду возмездия… Как же так? Мы с тобой живём не в фантастическом мире, в реальном.

– Сын, бывает так, что истина порой лежит на поверхности. Так вот, специально говорю для тебя: наши слова и мысли могут быть материализованы, а желания имеют свойство сбываться. Особенно, если ты произносишь слова с большим чувством. Тебе это кажется странным? Но ты же понимаешь, в жизни есть много странных и необъяснимых вещей. Вот одна из длинного ряда жизненных загадок. Одна из её тайн. И эта загадка вторглась сейчас в нашу с тобой жизнь. Нам не нужно думать, как это случилось – этого мы никогда не узнаем. Мы просто должны порадоваться, что твоя мечта сбылась. Каким-то фантастическим образом, но сбылась. Убийца твоей бабушки проявился на картине – именно так, как ты сам желал всё время. Все годы. У нас есть теперь его лицо и особая примета – необычное кольцо на руке. Остальное сделает милиция.

– Мне сложно понять твои объяснения, Отец. Желания, тайны… Ведь речь-то идёт о картине.

– Не ломай над этим голову. Прими случившееся как данность. Ты же не удивляешься тому, что солнце каждое утро всходит и каждый вечер заходит за горизонт. Не задаёшь вопрос, почему змея состоит только из глаз и хвоста, а у жирафа такая длинная шея. Тебе никогда не приходило в голову, как может тяжёлый большой самолёт подняться в воздух, а ты, намного легче его, летать не можешь? Объяснить можно всё. Но понять – нет. Прими и поверь, что так оно и есть, как я сказал. За свою долгую жизнь я накопил достаточно знаний и мудрости и хотел бы тебе их передать. Но это совсем не означает, что я могу объяснить необъяснимое. Давай не рассуждать на тему «почему?», а лучше подумаем над тем, что же делать дальше.

– Хорошо. Я принимаю твои объяснения и верю тебе, мой Учитель. Только скажи: как ты думаешь, убийца останется навсегда на портрете?

– Не знаю. Я сталкиваюсь с таким феноменом впервые. Так же, как и ты. И если бы мне кто-то ещё вчера сказал о том, что такая метаморфоза может произойти с картиной, я бы не поверил. Но нам с тобой нечего бояться. Этот человек не живой. Он только на полотне. И он пока не знает, что мы его уже увидели.

– А если узнает? Что тогда?

– О том, что произошло, никому не нужно знать. И ему, существующему, особенно. Мы с тобой над этим ещё поразмышляем. Нам придется быть очень осторожными с новым знанием. Лучше всего, если оно останется только нашей тайной.

– Конечно, ты прав. Но у меня появился следующий вопрос: если я – внук Алины и хотел найти её убийцу, то почему ты первый обнаружил тень убийцы? Я уходил из студии вчера около десяти и ничего не видел. А, уходя, я всегда прощаюсь с Алиной. Как и по утрам – её приветствую.

– Не могу ответить и на этот вопрос. Возможно, я увидел первым, потому что подошёл сегодня к картине раньше, чем ты. Возможно, луч света опередил тебя и высветил силуэт на несколько минут позднее, чем ты отошёл от картины. А может быть, потому, что я люблю тебя так же, как любила тебя твоя бабушка. Также чувствую тебя, твоё состояние. Возможно, она, умирая, пожелала, чтобы я заменил тебе погибшую семью. Не знаю. Этого ни мне, ни тебе никогда не разгадать. Это вопросы божественной силы, а я в них не силён. Мне это так же сложно понять, как и тебе. Но других объяснений у меня нет. Прости.

– Ну что ты, Отец. Тебе совсем не нужно извиняться. Мы разберёмся в этом парадоксе вместе. А сейчас пойдём, посмотрим ещё раз. Может быть, убийца исчез за то время, что мы с тобой разговаривали. Давай удостоверимся, что нам ничего не почудилось.

Никогда я не стоял так близко к тайне!

Мы оба не очень уверенными шагами вернулись в комнату и остановились напротив загадочного портрета. В окно тускло светило осеннее солнце, падало размытыми лучами на вытертый паркет. Мужчина с портрета не исчез, но несколько поблек. Так мне, во всяком случае, показалось. Голова моя кружилась от случившегося, от сотен мыслей, захвативших её в бешеный хоровод. Помотав головой, словно отгоняя ненужные видения, я резко развернулся и направился к противоположной стене, где стоял шкаф и полки с красками, книгами и карандашами. Взял из большой подарочной коробки чёрный карандаш с рабочим блокнотом и вернулся к портрету. Николай Львович застыл в позе монумента и размышлял.

– Хочу нарисовать лицо, пока его хорошо видно. Вдруг оно завтра исчезнет? И, потом, если я покажу картину милиции и скажу, что нарисованный мужчина – убийца, проявившийся через полтора года после написания портрета, меня отправят в сумасшедший дом. Ведь так?

Несмотря на трагическую, на мой взгляд, ситуацию, Николай Львович весело рассмеялся. Его громкий смех разлетелся по всей комнате, залетая в каждый её уголок. Устав от полёта, нечаянная радость приземлилась на мои опущенные плечи и расправила их.

– Ты прав, мой мальчик. Тебе вряд ли поверят, поэтому давай никому не рассказывать о нашем открытии. Не уверен, что появившийся на портрете призрак может увидеть каждый. Нам нужно это обязательно проверить. Завтра у тебя сеанс…

– Пожалуйста, побудь со мной во время работы. Мне как-то не по себе, очень тревожно и не хочется оставаться наедине с клиенткой. Вдруг что-то случится, а я не буду знать, что делать, ведь не каждый день видишь призраки на собственных картинах. Я растерян, мне нужна твоя поддержка…

– Конечно, я останусь, сынок. Обязательно. Не переживай. Возьму книгу и тихонько почитаю на кухне. Когда у тебя встреча?

– В десять. Придёт молодая женщина. Мы с ней встречались на прошлой неделе. Записалась она ко мне несколько месяцев назад. Хочет получить для городской квартиры портрет богатой преуспевающей бизнес-леди. И она его получит.

– Что ж, заканчивай набросок, я продолжу уборку. Студия должна быть в полном порядке. Сверкать чистотой и дышать покоем. Никаких страхов. Никакой спешки. Только работа и радость.

Николай Львович развернулся к креслам, собрал в охапку разложенные шляпы и шали, оставшиеся от примерки вчерашней посетительницы, понёс их в небольшую комнатку без окна, приспособленную нами под склад декораций и аксессуаров. Вчера очередная заказчица не менее трёх часов примеряла все имеющиеся у нас шляпы, усаживаясь в кресло в различных позах, гляделась на себя в большое зеркало, поставленное напротив. Она решала, какое же платье ей заказать специально для портрета, очередь на который подходила уже через месяц.

С тех пор, как я поселился на Садовой в квартире Учителя, мне недоставало ни сил, ни мужества съездить и посмотреть на дом, из которого меня так неожиданно и жестоко выгнала судьба. Несколько раз я отправлялся в начало Невского проспекта, где мы жили с бабушкой Алиной в большом старинном доме, но, не доходя до него, останавливался в нерешительности и поворачивал обратно. Что хотел я от нашего бывшего дома, от своего прошлого, что искал? Частичку позабытого счастливого детства? Воспоминания об уюте, о жилище, полном моих личных и отнятых навсегда вещей? Наверное, я искал там потерянную любовь моей семьи, близких мне людей. Я искал чувство защищённости, уверенности, которые давала мне их любовь. Эти чувства ушли из моей жизни вместе с ними. Вместе с моей семьёй. И я боялся приблизиться к чужим мне теперь стенам, чтобы не растерять последние капли греющих меня воспоминаний. Я всё ещё был полон надежды найти убийцу моей бабушки. Узнать, почему она должна была так несправедливо умереть. Узнать о судьбе нашей квартиры.

Ничто не могло просто так исчезнуть. Ничто не растворяется во Вселенной без следа. Не только материальное, а даже наши чувства и мысли оставляют свой след. Так говорила мне когда-то бабушка, и у меня не было оснований ей не верить. Вот этот след я собирался рано или поздно отыскать. Именно поэтому портрет Алины так дорог для меня. Он, как талисман, не даёт забыть о моих подспудных поисках, о желании отыскать след справедливости в моей горькой судьбе…