Читать книгу На языке кузнечиков - Галина Кипренко - Страница 3

Твой маленький ангел расправит мне плечи,

и в сердце растает вселенская грусть.

Он полон грядущим, как святочный вечер,

он весь устремляется чуду навстречу,

я с ним ничего не боюсь.

В дурную минуту твой маленький ангел

украдкой присмотрит за мной,

прикроет мои невеликие тайны,

подарит беседу в хорошей компании

и даже крыла за спиной…

Море как зеркало, только цветное.

Берег безлюдный. Ропот прибоя.

Пенные гребни – по валунам.

Пресное небо осеннего Крыма

с долей извёстки и мокрого дыма.

Может быть, нам

переболеть неизменной разлукой

берега с берегом, этой докукой —

жить до конца сентября

в зоне отлива, отрыва, отпада…

Море шумит и волнуется рядом,

гальки даря.

Ива полна печалью, как лампа светом

Сломана ветка – забытый мотив прощанья

Ивовый вздох – ничего не осталось сердцу

Всё у людей короткое, даже память

Не умолкает ветер в плакучих ивах

Дорога в тысячу ли

меня привела сюда:

скрипучие журавли,

колодезная вода.

Темнее и глуше лес,

диковинней старый тын,

вольготнее синь небес

в приделе родных осин.

Скворечники на шестах,

сиреневый шелест зим…

Непуганые места,

где ветер гостит один.

Меня привела сюда

дорога в тысячу ли,

укромные невода,

учители издали…

Увидеть тебя – как увидеть Венецию,

до радуги дотянуться,

или с работы идти по Невскому,

или богатой проснуться.

Смотреть на тебя – словно счастье отмеривать

пригоршнями, не горстью.

Глаза распахнуть, молчать потерянно,

сиять после.

Вернуться домой, посмотреться в зеркало,

стереть радость.

И снова жизнь полосатой зеброю —

в две краски сразу.

Помоги, Господи, не обольщаться,

помоги, Господи, планов не строить.

Случается то, что должно случаться,

и покрывается всё любовью.

Помоги, Господи, принять, что будет,

помоги, Господи, терять, что имею,

не давай того, чего не выдержать людям,

укажи звезду, чтобы идти за нею.

Сохрани, Господи, набережную неисцелимых

на Твоей земле, невыразимо прекрасной,

для нас всех, хороших и разных,

для романтиков, влюблённых и пилигримов.

Сегодня на заре мы думали туман.

Окрестные дома топорщились лохмато

и ёжились кусты, а листьев хохлома

была снята и смята.

Мы думали туман, пропитываясь им,

и резкие слова теряли очертанья.

У среднерусских чувств и среднерусских зим

короткое дыханье.

Храни тебя туман на утренней заре,

продрогшие слова, непрошеные слезы,

а я сошла росой и вышла в сентябре,

как ёжик…

Судьбу накрыло пеленой дождя,

и солнце не протискивает луч.

Привычно длится лето без тебя —

вместилище отяжелевших туч.

Росу с полыни нехотя берёт

и заплетает молнии в косу,

холодные и злые слёзы льёт,

а может, душу держит на весу.

Когда случится осень без тебя,

я наберусь терпенья у зимы.

А дождь стучит и плачет, уходя,

как мы…

Волшебное стёклышко осени,

промокшие клёны и вязы…

Зачем мы становимся взрослыми

так непоправимо и сразу?

Сварливыми мерзкими тётками

и дядьками с брюхом для пива…

А в детстве всё было серьёзно так,

а в детстве всё было красиво…

Затаить дыхание месяцев на восемь,

стать живым аналогом пишущей машинки,

брать интервью, задавать вопросы,

стряхивать с блокнота сухие снежинки;

на какой-то год затаить дыханье,

гнать строку, как лошадь, по бездорожью,

в Новый год опять загадать желанье,

глупое желание, одно и то же…

А тебя услышав, ослабить ворот

и дышать любовью что было силы,

и любить заплёванный этот город,

словно Пантеон с голосами милых,

и писать стихи вопреки и вместо,

и ночами видеть небо в алмазах,

и бояться вымолвить слово «вместе»,

чтобы не лишиться всего и сразу,

а потом чуть-чуть затаить дыханье

и в делах на завтра поставить прочерк:

мало ли блокнотов с плохими стихами,

мало ли на свете других и прочих…

В толстых письмах столько одиночества!

С ним наедине

мелким шрифтом, а не мелким почерком

вы писали мне.

Эти письма полудневниковые

для полузнакомых глаз

незаметно что-то новое

открывали в вас.

Эти письма жаждали прочтения,

жаждали беседы по душам,

как рассказы… как стихотворения…

Отвечая вам,

я писала приглушённо-сдержанно,

на земном понятном языке.

Оказалось, я росла, как дерево,

как сосна и кедр,

и душа моя вечнозелёная

потянулась пишущему вслед…

Сколько в людях недоговорённого,

недосотворённого – во всех!

В толстых письмах – годы одиночества,

годы поиска своих.

Я вам отвечаю мелким почерком.

Написала стих…

Преображенный старый двор,

заснеженные арки…

Вчера здесь был цветной ковёр,

затейливый и яркий.

А нынче выпал первый снег,

склонил деревья долу,

и человек, замедлив бег,

глядит с тоской весёлой…

Оказалось – не о чем говорить,

и почти не осталось совместных дел.

Просто я привыкла стихи дарить,

вспоминать тебя, думать о тебе.

Что-то кончилось раньше, чем выпал снег,

чем пришли крещенские холода.

На моё немолчное «ты лучше всех»

опустилось белое «никогда».

И о чём говорить и писать вообще,

если крематорий в моей груди,

а любовь звездою немеркнущей

из-за каждой буквы глядит…

Дверь прошу, чтобы тебя вернула,

телефон – чтоб о тебе напомнил.

Плаваю рыбёшкой снулой

в мелководье комнат.

В голове два слова: «Ты уехал».

Что с такою головой напишешь?

Я смотрю со стороны и сверху

на деревья, улицы и крыши.

Так красиво, так меланхолично,

Только я сама себе не верю.

Не звонить тебе? Ну и отлично.

Говоришь, на две? На три недели?

Три недели мокрого предзимья,

терпкий привкус недопониманья.

Даже ты, поэзия, бессильна

сделать ненадрывным расставанье.

Дверь прошу, чтобы тебя вернула,

телефон – чтоб о тебе напомнил.

Плаваю рыбёшкой снулой

в мелководье комнат.

1

Пост на Страстной – твоё молчание,

и послушание – разлука.

Есть от чего прийти в отчаянье,

как кто-то говорил кому-то.

Но светлый праздник воскресения

весь уместился в восемь строчек.

Жаль, в пору смайликов и серверов

не узнаешь, какой у тебя почерк…

2

Письмо по электронке

не потечёт от слёз.