Читать книгу Поезд. Бремя танцора - Галина Константинова - Страница 9

Серега растянулся на диванчике и с удовольствием закурил.

– Ну, вот и отработали, Вовка, слава тебе Господи.

– И не говори. Сейчас пусть как хотят, наше дело – сторона. А вообще спектакль довольно примитивный, не находишь.

– Это тебе не Гамлета играть, дружище. Зато навар неплохой. Алексей, кажется, вполне доволен. А большего нам знать и не положено. Сейчас массовка выспится, и будем двигать обратно. Да не грузись, по-моему, всё нормально. Мы ведь не наёмники какие, чтобы муки совести испытывать.

– Давай по маленькой, за удачу. Она нам ещё пригодится.

– Давай-давай…

Куда идти, думал Саня, вглядываясь в светлеющее фиолетовое небо. Бежать в чёрную тишину неизвестного леса. А дальше? Глаза слипались. Они передвигались по едва вытоптанной тропке, все время оглядываясь назад. Нет, погони не было. Странно, что они их так спокойно отпустили. Упасть в сугроб и заснуть. Или повернуть назад. Уже полчаса они идут неизвестно куда. Хотя, судя по следам от уехавшего фургона, в направлении станции.

– Александр, я не вмешивался в Ваши дела… Но куда мы идем?

– А я знаю?

– Должен быть у Вас хоть какой-то план действий.

– План из одного слова – выжить. А для этого экономить силы. Предлагаю остановиться, а Вы пойдете на разведку. Должно же что-то быть, куда ведёт эта дорога.

– Хорошо. Пойду я. Вы оставайтесь со своими. Наверное, так разумнее. Мой шаг быстрее, мне не привыкать. Но для начала наломаем веток, чтобы не сидеть на голом снегу. Берегите Машу.

– Хорошо, хорошо, давайте…

Сдаваться нельзя, нет, нельзя ни в коем случае. Отяжелевшие от снега ветки ломались плохо, прошло минут пятнадцать, пока они соорудили кучку. Борис ушел, не оглядываясь.

– Ну что, девчонки, не кисните, – пытался приободрить их он, – Скоро утро, все будет хорошо. Чёрт, утешать-то я не умею.

– Саша, не напрягайся так, помолчим. Давай Машку с двух сторон прикроем, – и вдруг закашлялась прерывистым кашлем, – Ничего, простыла, наверное.

– Анька, нельзя! – он схватил её застывшие руки и пытался согреть дыханием, – ну, потерпи ещё чуть-чуть…

Тут стала хныкать Машка. Аня снова закашлялась.

– У тебя температура! Где этот чёртов Борис, – он взглянул на часы. Семь утра. И вдруг увидел измождённую фигуру Бориса.

– Ребята, я шел по дороге полчаса, нет ничего подходящего. Эх, в темноте всё равно было ничего не разглядеть. Что случилось?

– Кажется, Аня заболела. Надо что-то делать.

– Предлагаю возвращаться назад, в избушку. Кто бы это ни был, там есть лекарства, тёпло.

– Вы все ещё верите в милосердие, доктор?

– Если бы я в него не верил, я бы не работал врачом. Помогайте Маше, а я помогу Вашей жене. Мне не привыкать.

– Вы силы-то где черпаете, поделитесь?

– Сила только в вере, мальчик мой.

Сила в вере… Вот в Бога-то он не сильно верил. Вернее, он признавал моральные нормы, которые предписаны человечеству, чтобы оно совсем не превратилось в стадо животных, он даже верил в судьбу, почитывал гороскопы, но Бог был для него довольно абстрактным понятием. Но сейчас эта мыслительная жвачка помогала отвлечься от реальной действительности.

– Саша, я, конечно, ничего не знаю в ваших прежних отношениях с женой, но мне кажется, что вы были просто душевным импотентом, извините за грубость. Вы и сейчас таким остаетесь. Вот ответьте честно – Вы ведь больше страх испытываете за себя, а не за ближнего?

– Помните, «любовь к ближнему – фантом, необходимый нам, когда мы включены в общество». Или у Сартра рассуждения, о том, что должен выбрать солдат – защищать Родину или остаться с матерью? Всегда можно под любые действия подогнать нужные оправдания, определения и концепции. Слова нужны лишь для оправдательных приговоров. Знаете, мне не хочется отвечать на эти нападки. Если я начну Вас убеждать в обратном, будет похоже, что я оправдываюсь. А уж если признаю… К чему эта честность перед незнакомым человеком? Честным надо быть с самим собой, прежде всего. А говорить слова, которые от тебя хотят или ожидают услышать – это ведь просто лицемерие. Лицедейство. Клоунада.

– Что ж, лучше молчите. Вот и избушка. Сдается мне, что она уже пуста.

Печально скрипнула входная дверь. Действительно, пустота, как будто и не было никого.

– Быстро за льдом, или нет, я сам, а Вы – снимайте с неё всё, чтобы снизить температуру. Да не медлите. Что я, не видел женщин никогда. Быстрее, сейчас главное не упустить минуты. Хотя, честно говоря, не предполагаю, чем я могу тут помочь без лекарств. Кажется, здесь были хотя бы обезболивающие.

Аня немного очнулась, и из её груди вырвались хрипящие стоны. Лицо её вдруг побледнело. Саня схватил её за руки и ощутил липкий пот. Свистящий шепот бронхов.

– Борис, какой диагноз?

– Сложно сказать. Тут нужна экстренная помощь. У меня предложение – одному идти на станцию, это, вероятно, довольно далеко, судя по тому, сколько мы ехали на машине, там все равно есть телефон. Аптечка вряд ли поможет. Я ещё не видел такого быстрого развития пневмонии, именно это я и подозреваю, это что-то невероятное, на простую простуду или бронхит не похоже.

– Мамочка, мамочка, – плакала Маша рядом.

– Ребёнка надо всё-таки изолировать… Слушайте, мне кажется, можно вызвать спасательную службу… Нет. Я позвоню своему однокурснику, я знаю его сотовый, он что-нибудь придумает, я уверен. Так, согрейте воды и давайте пить. Лёд надолго не прикладывать, только ко лбу, надо порыться в доме, может, что тут есть, – он загремел на полках. – Кажется, уксус, прекрасно, обтирайте виски, руки, ноги. Я должен за час обернуться. Таблетки есть, анальгин, надо растолочь и давать, если температура будет повышаться. Хотя, рвотный рефлекс, но выхода нет. Состояние ребенка мне тоже не нравится. Какое-то странное ощущение, будто она тоже заболела, но ведь никаких признаков нет. Странно…

– Нет. Она только какая-то слабая. Хотя, ведь почти всю ночь не спала.

– Короче говоря, я дал анальгин и димедрол, самое простое, Аня будет спать, Машу успокойте, самому отключаться не советую, держитесь. Ну, разве на полчаса вздремните, если получится.

Борис твёрдо решил идти по дороге, по которой они уходили. Он повторял про себя молитвы, и почти не фиксировал путь. Но ему показалось, что она медленно отворачивает влево. Лес стал менее густым, он уже шёл час, но усталости почти не чувствовал. Должна же эта дорога куда-нибудь привести. Ведь это не тропинка какая-нибудь, а хорошая, укатанная колесами, дорога. Страшно захотелось пить, и он взял горсть снега. Подержать немного во рту, согреть, не хватало ещё, чтобы врач заболел. Не расслабляться, он нужен своим случайным попутчикам. Почему же такое быстрое течение пневмонии, он никак не мог понять. Ведь организм сопротивлялся, температура повышалась, но, насколько он мог судить, не слишком высоко.

Хотя, прошло уже часа три, как он заметил первые признаки. Она, кажется, просто покашливала, да ещё переохладилась. Нет, всё равно так быстро не бывает. Врачебное чутьё говорило ему, что нужны антибиотики, процесс пика интоксикации может наступить внезапно. Как там Александр в одиночку справляется, остается надеяться на его благоразумие и милость Божью.

Неожиданно он увидел станцию, по его предположениям, появившуюся слишком рано. Ведь они ехали на машине целый час, кругами, что ли, их возили, ведь он прошел это расстояние за два часа, а скорость у машины, как ему показалось ночью, была довольно приличной.

Станция «Весёлое» была самой обыкновенной. Борис разбудил железнодорожника, расспросил его, не слышал ли он, как ночью на перрон высаживались люди. Не приходили ли люди поутру. Нет. Он ничего не слышал, вообще на этой станции только товарные поезда останавливаются.

Деревня далеко, километров десять пешком, но там только фельдшер, но он, возможно, уехал в другую деревню, что случается часто, принимать роды, аптечка у него здесь есть, обычная. Но есть и несколько ампул анальгина. Все не то, время идет, Борис с ужасом осознавал свою беспомощность как врача. Разговор с Москвой пришлось заказывать через станцию, Борис кричал, умолял, чтобы соединили быстрее. Видимо, всё-таки удача не совсем от них отвернулась, и соединили через десять минут.

– Гена, привет, это Борис.

– Здравствуй, Боря.

– Гена, сейчас долго объяснять. Я ехал в поезде, и вот неожиданная остановка. Но дело не в этом. Ты можешь по своим каналам направить спасателей на станцию «Весёлое»? Я понимаю, что это далековато, но у тебя ведь есть свои связи, сколько километров до Москвы? – обернулся он к железнодорожнику.

– Двести пятьдесят, – неторопливо, как будто припоминая, ответил он.

– Двести пятьдесят, – повторил в трубку Борис.

– Что случилось-то?

– Тут женщина молодая умирает. Знаешь, симптомы очень подозрительные. Похоже на пневмонию, но уж очень неординарное течение. Я оставил там её, с мужем, вообще, мы тут в переделку попали, она с ребенком, у ребенка тоже не совсем нормальное состояние. Никаких признаков, но она тоже как бы угасает. Короче, медлить нельзя. Тут от станции дорога идёт, два часа по лесу, там избушка. В общем, дежурный по станции подскажет. Гена, могу я на тебя надеяться?

– Боря, ты остался неисправимым романтиком. Я не хочу вдаваться в подробности, но ты и я вряд ли сможем ей помочь.

– Почему?

– Дело не в том, почему, а в том, что она… Я не могу тебе этого сказать. Но я вылетаю, жди к вечеру. Продержишься? Оставайся возле неё и наблюдай за событиями. Потом мне все подробно расскажешь.

Борис хотел ещё что-то сказать, но связь оборвалась. Он сгрёб все, что было в аптечке, и пошёл назад. Близился полдень. Яркое, но холодное солнце. Спокойно-безучастные ели, одинокое безмолвие леса. Безмолвие как одобрение бессмысленности всего, чем обеспокоено сердце человечье. Легко думать о вечности, вспомнилось ему из ночного разговора, действительно, легко, представляешь бесконечность, и мысли растворяются. Как соль в океане, остаётся тёплый солёный бульон растворённых человеческих мыслей, а океану на это абсолютно наплевать. Мысли не люди, по сути, они тоже в какой-то момент отделяются от людей и становятся вечными. Мыслишки тривиальные… Мысли глобальные…

Подходя к избушке, он услышал душераздирающий крик Ани. А потом жалобное поскуливание Маши. Ноги отказывались бежать, они отказывались ускорять темп. Дверь широко распахнулась, и он увидел Саню с окровавленными руками. О, Господи, что случилось. Глаза его блуждали, не зафиксировавшись на Борисе.

– Александр! Очнитесь! Почему у Вас руки в крови?

– Она кашляла, забрызгала меня. Я… пытался прикрыть ей рот ладонью… Это было ужасно. Машка… Она ничего не говорит. Пойдите к ней, я не могу! Не могу! Не могу!

– Успокойтесь, сядьте тут, не заходите, я сам.

Саня сел на крыльцо и схватил голову руками. Слёз не было. Рыданий не было. Я, наверное, бесчувственное бревно, на моих глазах умирает мать моего ребенка, а, может, я и ребёнка уже потерял, а я… Не хочу, не хочу, не хочу… Отсутствие Бориса продолжалось бесконечно. Наконец, он вышел.

– Возможно, помощь скоро подоспеет. Нужны антибиотики, а их нет. Даже не предполагаю, что делать. Ждать и надеяться.

– Борис, Вы что, с ума сошли? Вы же врач!

– Я неточно выразился. Будем контролировать температуру.

– Предлагаете молиться?

– Именно этим я и собираюсь заняться. А Вам советую подумать о своих грехах. Человек должен как можно чаще сокрушаться о своих грехах. А чужие грехи обличать. Не обвинять, а обличать, это разные вещи.

– Это ведь очень удобно – грешить, а потом раскаиваться.

– Александр, Вы так и не поняли ничего из предыдущих событий? Очень жаль.

– Я не могу взять в толк, почему это происходит именно со мной. Почему на меня все это свалилось. Да, я был не самый лучший муж и отец. Да, я пренебрегал многими вещами. Но ведь большинство людей так живет. Я никого не убивал, не грабил, не насиловал. И вообще, почему Вы меня всегда ставите в положение оправдывающегося, не понимаю. Возможно, я не очень бережно относился к понятию любви. У Лема секс без любви – это когда человек ест соль и перец целыми ложками, потому что без соли и перца еда будет пресной. Я не так категоричен, хотя при наличии любви сие качественно отличается. Хотя я согласен с тем, что секс лишь часть любви, в каких-то случаях не самая главная. А главная часть – это «искренность, выстраданное доверие сердца к сердцу». Но это в идеале. А в реальности, в наше бурное время хочется успеть все. Вот Вы, Борис, неужели после потери своей единственной женщины никогда не испытывали влечения к другой женщине?

– Испытывал, грешен. Но всегда помнил о ней, единственной.

– Так ведь это и есть лицемерие. Ведь Вы же, наверно, говорили какие-то слова этой женщине, судя по всему?

– Говорил. И совершенно искренне.

– Так что же лучше – говорить слова, ценность которых не больше, чем у ёлочной мишуры, или не говорить этих слов, зато не надо потом себя обвинять и обличать?

– Я не собираюсь Вас ни в чем убеждать. Отдыхайте, скоро Вам понадобятся силы.

Борис пошел в дом, а Саня остался на крыльце. Молчаливый лес обступал со всех сторон. Вспомнилась враждебность леса у Стругацких. Истина, не желающая даваться в руки. Зачем-то придумана вся эта история с захватом, освобождением без борьбы, внезапной болезнью, беспомощностью перед обстоятельствами.

Был ли выбор? Мог он, Саня, сразу не подчиниться «террористам» и не разыгрывать перед всеми их помощника? Мог он не подчиниться и организовать сопротивление, когда они остались на перроне? Мог не идти в лес, не поверить Алексею, что сопротивляться бесполезно, и остаться в доме? Мог бы, хотел бы… Ему казалось, что как бы он ни решил, на все его ходы заготовлены варианты ответных ходов, а в итоге получается, что он просто плыл по течению. Так ведь это ничему не противоречит, почему же ему так тошно, будто он что-то пропустил, чего-то не сделал? Но нужен ли был героизм в этой ситуации, и к чему бы он привел? Самое нелепое состояние, бесконечное пережёвывание своих поступков и фраз. Неумолимый рок, покорность судьбе, сладко-оправдательная песня.

…Саня спал по очереди с Борисом коротким беспокойным сном. К вечеру температура спала. Аня лежала с открытыми глазами. Саня присел рядом с ней, и они долго всматривались друг в друга в полном молчании.

– То, что происходит, ужасно, – с трудом сказал первую фразу Саня.

– Ничего. Береги Машу.

– Обещаю. Послушай, мне кажется, мы никогда не говорили с тобой.

– Ты ведь не любишь лишних слов.

– Господи, философские разговоры, эйфория понимания смысла жизни… Треть жизни мы проводим во сне, половину жизни – в бесконечных беседах. Когда же, спрашивается, жить? К чёрту всю эту набившую оскомину жвачку интеллектуальных разговоров, когда мы просто не умеем любить. В университетах этому не учат – быть счастливым. В какой-то момент люди встречаются, им кажется, что они подходят друг другу на данном периоде жизни, потом безболезненно расстаются, или, наоборот, с душераздирающими переживаниями, и всё идёт своим чередом.

– Ты считаешь, что мы расстались безболезненно?

– Для меня это было закономерностью, освобождением. А сейчас я задаю себе вопрос – освобождением от чего? Свобода – для чего? Получил я свободу, прихожу, когда хочу и с кем хочу. А вы с Машкой живете своей, другой жизнью. Как будто и не прожили вместе десять лет. Как будто это просто неудавшийся сценарий нашей совместной судьбы. И такое спокойствие, как будто это не моя жизнь.

– Не знаю, что ответить. Ты уверен, что эти мысли пришли к тебе не под влиянием минуты? Я чувствую, что скоро умру.

– Не говори так, должна подоспеть помощь. Мы должны ждать и надеяться. Я уже стал как Борис, а, может, он в чем-то прав. Когда не в силах человеческих что-то изменить, остается только молиться. Прости меня.

Аня лежала, закрыв глаза. Саня увидел Машу, она подошла незаметно. Он посмотрел ей в глаза и вздрогнул. Как в зеркало. Показалось, что леденящий ветерок враждебного недоверия коснулся его щеки.

– Мне больно дышать, – шёпотом произнесла Аня и забылась.

– Мама умирает?

– Маша, не говори так. Надо верить, что ей помогут.

– Ты врёшь. Я знаю, что она умирает. Я это чувствую. Возьми мою руку – она такая же холодная, как и у неё.

– Не подходи близко, это может быть заразно. Я сам сейчас выйду.