Читать книгу Междуцарствие в головах - Галина Мурсалиева - Страница 5

Девушка, одиноко курившая на скамейке (Наташа, секретарь-референт, 19 лет), отреагировала еще веселее:

– Я вообще-то могу поехать с вами прямо сейчас.

Мы сломались. Потеряли бдительность и с очередной рекрутируемой начали с места в карьер:

– Вы, наверное, верите в Бога? Мы хотели вас пригласить…

– Есть два вида проституции, – резко сказала она, не дослушав, – телесная и духовная. Вы сейчас подошли ко мне со вторым предложением. Это непристойно. Вера, как и любовь, дело личное.

– Мы просто подумали, вдруг вы хотите… – попытался оправдаться Володя. И осекся, вспомнив ее сравнение.

Двухтысячный год. Это сегодня в лексическом нашем гардеробе слово «теракт» заношено до дыр. А тогда – первые взрывы, ужас не точечный, а общий, миру – «нет», войне – «да».

…Популярный ведущий беседует на ОРТ с Щаранским, занимавшим в ту пору должность министра внутренних дел Израиля. И не столько даже беседует, сколько просто считывает информацию, ловит каждое слово: он весь – внимание. Щаранский говорит, что как бывший правозащитник очень высоко ставит ценность соблюдения прав человека, так как это – вопрос качества жизни. Защита прав – самое важное, но есть одно только дело, которое важнее, – защита самой жизни. Ответственность момента вытягивает ведущего в струнку. Он замирает, боясь спугнуть такое откровение. Запад кричит о нарушении прав мирного населения Чечни, но там, на Парламентской ассамблее Совета Европы, никто из уполномоченных высокопоставленных наших «ответчиков» не смог подыскать нужных слов: защита жизни – важнее прав. Никто не смог, а у него в студии слова найдены. Сказаны.

Есть такие люди: они уже встроены в официальную линию, но немного мучаются из-за нехватки морального алиби, каких-то духовных подпорок. Слова Запада: «Россия неадекватна в своем отпоре террористам», «гуманитарная катастрофа» их слегка ранят, а вот Израиль в лице Щаранского врачует царапинку: разве на Западе есть такая опасность для жизни? Нет. На тот момент – нет, еще целы в Америке башни-близнецы… С терроризмом «по-настоящему столкнулись только» Израиль и вот теперь Россия. С угрозой жизни целым городам. А значит, любая мера адекватна.

Такие слова – указатели к единственной, может быть, тропке из тупика психологического дискомфорта. Тогда же (повторюсь, – это год двухтысячный, еще не избран президентом Путин и только-только началась вторая война в Чечне) мы и решили пойти по этому пути, поискать выход. Проверить: есть ли он и в самом ли деле там?

– Добрый день! Вас приветствует радиостанция «Эхо черного пиара». Мы находимся неподалеку от станции метро «Маяковская», на наших часах полдень, и мы сейчас видим очаровательную даму. Будьте любезны, ответьте: вы слышали последние новости?

– Я? Как? – Женщина лет «от тридцати пяти до пятидесяти» в малиновой дубленке поправляет очки в дорогой оправе. Она явно смущена и польщена.

– Представьтесь, пожалуйста, – вежливо, но достаточно деловито требую я.

– Валентина Никитична Тарасова, бухгалтер, – неуверенно произносит интервьюируемая, – но… Я не знаю. Это прямой эфир? Я-то так не очень умею говорить.

– У вас замечательно получается, – вступает в роль психолог Владимир Крысенко.

– Правда? – радуется женщина. – А что надо говорить? – И поправляет прическу.

– Вы, конечно, уже слышали обращение исполняющего обязанности президента России Владимира Владимировича Путина к соотечественникам, – бодренько произношу я, не обращая внимания на ее отрицательное мотание головой. – Он сказал, что только что получены неопровержимые доказательства: теракты в Москве были совершены намордоранцами.

– Кем? – потрясенно переспрашивает Валентина Никитична.

– Странно, что вы до сих пор не в курсе, вся страна уже горячо обсуждает этот факт, – с укором говорит Володя. – Сейчас решается главный вопрос: вывода войск из Чечни.

– Кошмар какой!

– Почему кошмар?

– Ну как почему? Почему! Опять поражение! Опять отзывают войска! Наглость какая. Предательство!

Какая-то компания притормаживает шаг, вслушивается…

– Вот нам и нужен глас прохожих, – говорю я как можно тише, – ваш в данном случае глас.

– Мое мнение: от Путина народ отвернется. Мы-то поверили, что защитит, что такой энергичный. А он сдается, – сразу, не задумываясь, выдает Валентина Никитична.

– Но поймите, – тоже теперь уже приглушенным голосом говорит Володя. – Он не сдается, он теперь будет защищать нас от намордоранцев.

– А они не чеченцы? – с угасающей надеждой в голосе спрашивает она.

– Да ну что вы! – возмущается Володя. – Вы что, совсем не учили в школе географию? Намордорания – небольшой полуостров Ахинейского залива.

– А, да, да, да… – как-то удивительно правдоподобно припоминает женщина.

– Уже объявлено: нашим войскам будет дан двухдневный отдых дома, а потом они будут направлены на войну туда, – говорю я.

– Ужас какой… – повторяется женщина. – Но никак нельзя сейчас выводить войска из Чечни. Там-то ведь тоже надо додавить гадину в ее логове.

– Понятно, – сочувственно кивает ей Володя. – Но тут ведь что выяснилось: гадина не в Чечне.

– А Басаев? – вдруг находится женщина. – И араб этот, друг его?

– Ну, они, может, и гадины, только к взрывам жилых домов в России не имеют отношения… То есть угрозы терактов с их стороны нет.

– Нет угрозы нашим жизням с их стороны, – уточняю.

– И что? Это повод войну прекращать? – вдруг как-то совсем уже запальчиво вопрошает дама. – Повод? Вот только что начали и снова назад, да? Знаете что, я вот как скажу: не надо с той страной, как там название… ну… не надо никаких с ними боевых действий. Пусть у нас кому положено с ними разберутся – дипломаты, спецслужбы. Кому положено. А войска должны воевать в Чечне – я вот так скажу.

– Но почему? – не понимаю я.

– Потому что все испоганили! Раньше вот таксопарк – престижнейшее место работы было. Так? Очереди выстраивались, чтоб в такси сесть. А что теперь! Никто не садится. У мужа выручка – слезы, а не деньги. И зря Путин… Мы-то верили… Он если в Чечне не победит – не будет ему поддержки… Не выберут его президентом!

– Спасибо, – говорю я, и Володя опускает микрофон. – Мы должны вам кое в чем признаться. Это розыгрыш. Никаких сообщений Путина не было.

Она явно не знает, как реагировать. Смотрит тревожно.

– Цель у нас, поверьте, безобидная, – мягко улыбаясь, говорит ей Володя. – Нам надо понять: люди, поддерживающие сегодня войну в Чечне, чем они руководствуются? Если защитой от терроризма, то как они отреагируют, если неожиданно и от имени авторитетного для них лица им заявят, что за теракты в России несут ответственность совсем другие люди?

– Ну как отреагируют… – эхом отзывается Валентина Никитична. – Как?

– Вариантов много. Может, предложат извиниться перед мыкающимися по палаткам людьми, чьи дома уже разбомбили…

Она не дает Володе договорить:

– Что-о? Извиниться? Да вы… – Машет рукой. Резко повернувшись, делает пару шагов в сторону. И, будто передумав, останавливается. Вполоборота:

– Что с этим-то народом теперь будет? Как их там… На полуострове? Намара… как там их?

– Да нет такого народа, – устало говорю я.

Она хмурится и уж не знаю о чем думает. Уходит в явном раздражении.

– Ну, – говорю я напарнику, – будешь комментировать, психолог?

Он пожимает плечами: какой тут комментарий?

Комментарий психиатра, психотерапевта Марины ИГЕЛЬНИК:

– Знаете, до парламентских выборов двухтысячного года у меня был огромный наплыв клиентов. И я отмечала такой общий тревожно-депрессивный фон настроения у людей. Они находились во внутренне небезопасном для себя состоянии. Проблемы личные: разводы, измены – все усугублялось вот этим общим фоном безысходности и непонимания – что будет? Многие жаловались на психологическую атаку с телеэкрана. После этой атаки они себя ощущали как парализованные тараканы, побрызганные ядовитой жидкостью. И вот всех этих людей как-то успокоил фактор Путина.

То есть проблемы у них остались те же, и эти проблемы во многом отражают состояние общества. Желание, чтобы кто-то пришел и что-то за них сделал, ощущение себя жертвами, вера в то, что есть человек, который точно знает все, – мудрец, советчик, защитник… Почему Путин, он ведь пока никакой? Трудно же судить о человеке, который себя никак не показал, кроме как тем, что начал вторую войну с Чечней. А потому Путин, что общество сегодня, на мой взгляд, находится в доэдипальном периоде (так называют возраст ребенка от трех до шести лет). Мама не пришла, не накормила – страшно. И нельзя нас без пригляда оставлять, мы что угодно натворим, что-нибудь сломаем, пуговицу проглотим. Да еще чужие дяди нас обижают. «Мы накормим, присмотрим, догоним чужих дядей, накажем, отнимем, вам раздадим», – слышат они во всем том, что говорит Путин… Он дал им образ виноватых – для движения, для ощущения собственного смысла жизни, которого у них не было. Вся политика на этом играет, к сожалению. На вот таком инфантилизме народа.

…Компания – трое мужчин, которые явно пытались прислушаться и явно хотели дать интервью, – куда-то делась. Мы поискали, но не нашли.

– Знаешь, давай больше не заговаривать с одноклеточными, – взмолился Володя, остановившись у филармо-нии. – Продолжаем беседу, если только человек мыслящий. Идет?

– Тогда нужно забыть про Намордоранию, – внесла я ценную коррективу, но он уже подался вперед. С афиш списывал что-то себе в блокнотик молодой человек в длинном черном пальто.

– Добрый день. Вас приветствует радиостанция «ЭЧП».

– Привет, – отозвался парень и глянул с нарочитой скукой.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросила я, поднося ему микрофон.

– Иван Андин. Род занятий надо? Ну… Образование гуманитарное, а работа – не очень.

– Не гуманитарная?

– Нет, как ни крути. Э… то есть не то, что вы подумали. Без криминала. Понимаете меня, да?

– Замечательно, – сказал Володя. – Ну и что вы думаете по поводу заявления Путина?

– А что такое он там заявил? – теперь уже не нарочито, а совершенно искренне поскучнел интервьюируемый. Но выслушал внимательно.

Намордоранию Володя в своем рассказе совершенно неожиданно для меня заменил на Украину. И горестно добавил:

– Представляете, мне-то каково? Я ж сам украинец. У меня там мать живет, в Киеве. Начнут теперь бомбить…

– Маразм, – спокойно и задумчиво сказал явно невпечатлительный Иван. – И посмотрел на часы. – Да вы не расстраивайтесь, это, по-моему, очередная утка. Ясно ж было с самого начала: никаких следов чеченских. Уж как носом землю рыли – не нашли. И с Украиной вашей так же будет. Кому выгодны были эти взрывы, я думаю, всем ясно. Все аккурат к выборам состоялось. Явная заказуха спецслужбам. И дрожжи для Путина. Просто люди убирают в подкорку то, что не положено понимать, а думы думать стараются те, что культивируются… Понимаете меня, да?

– Ну, – укоризненно говорит Володя, – такие вещи нельзя утверждать без доказательств. Существует презумпция невиновности.

– Но почему она не существует для Чечни? Покрошили там народ, дома, положили наших пацанов – и что? – Он говорит и снова смотрит на часы.

– Торопитесь?

– Да нет. Я тут жду… Но пока нет человека, можно и поговорить. А когда это Путин с заявлением выступил? Утром? Вот, кстати, странная вещь… только можно это не записывать? Понимаете меня, да?.. Спасибо. Так просто скажу вам: очень странная вещь. Вроде бы все мне ясно – на каких адских дрожжах вырос Путин, что это за кот в мешке, что если ты человек, то не должен вот так вот грубо навязанное принимать. А я его уже принимаю, даже симпатизирую. Прочитал, что подал Путин руку подвыпившему Ширвиндту, развернул свою свиту и отправился с артистом пить в театральный буфет, – рад. Узнал, что, вернувшись из Германии, он разыскал друга, который когда-то его выручил, помог, – и опять рад. Вы фильм смотрели с Аль Пачино в роли дьявола? Он там шепчет: сбрось с себя эти кирпичи чувства вины. Дьявол мне шепчет? Вот ненавижу умом Путина, а магия какая-то есть…

Комментарий психиатра Степана МАТЕВОСЯНА:

– Я вижу Путина как человека с действительно выраженным комплексом неполноценности. Обычно такой человек кривит губу, хочет казаться круче, взгляд у него холодный. Он не может быть симпатичным по восприятию. Любой человек, который занимается определенным видом деятельности, имеет вокруг себя, ну, не ауру, а информацию, он носитель какой-то культуры. А профессиональный шпион – он ведет беседу иначе, думает иначе. Его обучили врать так, чтобы при этом не краснеть. Была такая передача, в которой его бывшая соседка вспоминала его детство и говорила, что он был положительным, но дети его не любили. Это интересно, потому что детская интуиция обычно очень точная.

И вот такой человек-маска – самый реальный кандидат в президенты, и нормальная человеческая психика начинает защищаться. В психологии это называется рационализацией. Простое понятие: включаются механизмы, направленные на психологическое оправдание объекта, от которого невозможно избавиться, или ситуации, с которой реально столкнулся. Вы купили автомобиль красного цвета, а вам говорят: надо было белого, белый в жару отражает лучи солнца. Но вы уже купили красный и подсознательно ищете информацию, которая бы оправдала ваш выбор. Вот говорят: для тумана хорош красный цвет – и вы это ловите. То же и в отношении к Путину. Это наша адаптация…

…Мы уже давно сдались и рассказали Ивану про эксперимент. Он посмотрел на часы и только после этого погрозил нам пальцем. Объяснил, что давно ничему не удивляется, даже если бы сказали, что у Путина мать чеченка. Добавил: «Легко верю любой новости. Реальность-то у нас виртуальная, понимаете меня, да?»

Мы понимали только то, что человек, которого он ждет, уже вряд ли появится. Но он ждал и все старался как-то снова завязать разговор, чтобы мы не ушли. И мы не ушли.

Он полюбопытствовал: «Часто так экспериментируете?» Мы ответили: «Со времен секты “Аум Синрикё” – помните, с ее именем были связаны теракты в японском метро? Мы тогда с Володей прикинулись вербовщиками секты, которую назвали “Заумь Бесиё”, и пошли по московским улицам проверять духовный иммунитет сограждан».

«Завербовали?» – поинтересовался он и посмотрел на часы. «Многих», – ответили мы и немного поговорили про секты. Так, просто, чтобы помочь ему скоротать время до встречи с человеком, которого он ждал. Иван пожал плечами:

– Не знаю, по-моему, если ты не хочешь, тебя никто никуда не заманит, будь то секта, будь наркота.

И тогда мы стали ему рассказывать то, что объяснял нам раньше конфликтолог, консультант по проблемам защиты от психологического и духовного насилия Женя Волков.

Про техники контроля сознания. Например, групповое давление через игры, подобные детским, через пение, объятия, прикосновение и лесть. Через изоляцию. Про способы, останавливающие мышление: монотонное пение, повторяющиеся действия. Про то, что многим кажется, будто поддаться этому могут только люди неопытные, но это не так. Одна американская ученая долгое время изучала приемы, которые применялись в некоем скандально известном культе. Люди, попадавшие туда, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством, покушались на жизнь своих близких. И вот она решила провести эксперимент. Прикинувшись человеком с улицы, дала себя «уговорить» и уехала с ними за город. И первое, что она спросила у нашедших ее на третий день коллег, было: «Пожалуйста, напомните: а что там у них плохого?»

– Точно как я… – неожиданно вставляет Иван и не смотрит на часы. Он вообще о них, кажется, забыл напрочь. – Три дня болел, ни с кем не общался, телевизор смотрел. А через эти три дня и сам бы спросил: напомните, что там я вам плохого говорил о Путине? И…

…Перчатки больше не греют, руки мерзнут. Иван в этот момент выглядит отстраненно-ошарашенным.

– Ну… – говорит он и тянет, тянет паузу. – У меня жена вторая, ей всего двадцать лет. А мне 32, понимаете меня, да? Такая девчонка была… И точно, как будто в ней программы подменяются! Она так жутко стала рассуждать… Как будто не она, а двойник ее рассуждает!

Мы молчим. И не то чтобы деликатно ждем, когда он снова вспомнит про нас, а просто каждый от его слов нарывается внутренне на какую-то собственную боль.

– Вот ты представь, не кто-нибудь, а мой коллега, умничка, светлая голова! Я всегда ему верил как себе, – рассказывал мне пару дней назад Володя. – И он – не кто-нибудь, а он! – вдруг изрекает: «С психотерапевтической точки зрения войну нельзя останавливать. Нам нужна эта победа. Иначе комплекс неполноценности будет развиваться. Это – целебная война!» Представляешь? Жареный лед! Доброе убийство. Сухая вода. Психотерапевт, елки…

…Если есть хотя бы два ряда – можно перестроиться из одного в другой. Но если второй ряд – встречная полоса, маневр убийствен, это добровольная авария. Грустная вещь – отсутствие маневра. Безличные глаголы сразу вспоминаются: моросит, смеркается. Кто это делает? А нет существительных. Глаголы есть, но они как бы никем не управляются. Нельзя спросить напрямую: «Кто смеркается?»

И – вы заметили? – побежали носороги. Прямо по городу. Творят что-то неожиданное и ужасное. Почувствовали? Ну да, непостижимым, необъяснимым каким-то образом, и как-то вдруг носорожьи признаки стали проявляться не где-то там, а в кругу уже ваших знакомых. Сначала этот. Потом вон тот. Потом сосед, коллега, родственник – носороги! Большинство! И те, кого это отвращало, теперь задумались: а может, это хорошо? Нормально? Ведь не в абстрактном городе, как в пьесе Ионеско, а в Москве – бродит, вращается, прокручивается что-то такое безлично-чудовищное в неопределенной форме. И все-то оно подобрало, и все-то в себя вобрало. Пожирнело. Пробежавшее где-то бесстыдство взяло с радостью (а все летели-плыли-ехали, прибывали. А всем срочно надо было сказать пароль: «Путин». «Свои, значит? – уточняли у вчерашних врагов. – Ну, проходите»). И уже спокойно-гордо-степенное безобразие – тоже вобрало (вовсе там был не Боярский. Там образ д’Артаньяна спекулировал девизом «Все за одного!», спекулировал потому, что этот один, за которого все, – не мушкетер вовсе. И никакой не Райкин, а Гамлет самим фактом своего присутствия сообщал, что «быть или не быть?» – для него не вопрос больше. Быть, но как, чтобы уж очень качественно? – вот в чем вопрос. И чтобы не в массовке единодушно голосующих, а так, чтобы эпохально. Как? Тень отца призвать не грех, всем сообщить просто: «Буду полезен»). И доблестную беспринципность – подобрало («А в чем здесь преступление?» – спросил Марк Захаров). Вбирало-подбирало и прорвало тоненькие рамки приличий, в которые мог раньше как-то уместиться цинизм. А стал беспредельным – и нет больше рамок, выброшены за ненадобностью, и все «можнее и можнее» то, что непорядочно.

– …Какой хороший! Ждет до сих пор! – Девочка-жена виснет на Иване и тараторит без умолку: – Я к маме заскочила. Думала – на минутку, но ты же знаешь маму, она…

– Познакомься, – перебивает ее Иван. – Радиостанция… как вы сказали? У тебя могут взять интервью.

– Здорово. А о чем? Спрашивайте. Ну спрашивайте!

Володя смотрит на Ивана с укоризной и с явной неохотой достает из сумки микрофон. Мы спрашиваем.

– Да хоть инопланетяне… какая разница, кто взрывал? – говорит она, не меняя интонации. – Людей с Гурьянова и Каширки не оживишь, а чечены все еще живые. Их надо было с самого начала всех взорвать. Чтоб и беременных всех, чтоб они не плодились… Вот Ивашка отворачивается, он у меня гуманный. А я мыслю здраво – если всех мужчин-чеченов перебить, родятся новые и будут без отцов. И наши станут их жалеть: ах, бедненькие сиротки. А когда они вырастут…

Я улыбаюсь. Володя смотрит на меня с беспокойством. А я вообще-то просто анекдот вспомнила. Ковбой там говорит ребенку: «На конфетку, сиротка». – «Я не сиротка, вон мой папа, вон там моя мама». Ковбой целится из пистолета, убивает папу с мамой и поворачивается к ребенку: «На конфетку, сиротка»…

– Она не была такой, – нервничает Иван. – Это что-то совсем непонятное, почему она так. Вам трудно представить, вы ее не знали раньше…

– А я, в смысле, тормоз, да? – вглядывается в наши лица девушка. – Вы, в смысле, за чеченов? Ну… я типа пошла тогда и все такое.

– Девушка, – говорит Володя, – понимаете, в каждом народе есть, кроме бандитов, другие люди. По-другому быть не может. Кто-то лечит, кто-то учит, то есть существуют чеченцы врачи, учителя, плотники, клоуны… И дети растут не только у бандитов, но и у них.

– Нам нужна победа над ними, – говорит девушка.

«Спартак» – чемпион… Напомните мне, кстати, что это мы там несли такое про моральный дискомфорт? И есть ли в действительности такие слова? И что там было про Израиль?

Володя прячет микрофон. Бездна – это значит без дна, а без дна на самом деле только небо. Кто это говорил? Иван смотрит в небо.

– У нее на самом деле добрая душа, – говорит он и все еще смотрит в небо. Что он там видит: душу девочки-жены? Что там делает ее душа? Смотрит на красивое тело, которое переминается с ноги на ногу и спрашивает:

– А как ваша радиостанция называется?

– «Эхо черного пиара».

– Очень приятно. А меня зовут Елена Андина.

Иван смеется. Говорит: «Она еще очень юная. Понахваталась…»

Мы тоже думаем: может быть, это все – пока только клиническая смерть. Может, спасется…