Читать книгу Жизнь нежна - Галина Романова - Страница 2

Прошло три года

Любимая тетка на нее рассердилась. Впервые, кажется, рассердилась, и по-настоящему. Непонимание племянницы, ее природная недальновидность, унаследованная от матери, по мнению Полины Ивановны – так величали любимую тетку Полинки-младшей, ни до чего хорошего довести ее не могли.

– Знаешь, что становится уделом таких вот, будто бы утонченных птичек, как ты?! – воскликнула Полина Ивановна после десятиминутного сердитого молчания, во время которого смолила сигарету за сигаретой.

– Ну почему, теть Поль, «будто бы»? – Полина поморщилась. – Почему «будто бы»? Вечно вы ставите под сомнение мое хорошее воспитание.

– А ты вечно им кичишься, словно и… – Тетка пожевала полными, даже в старости сочными губами, пытаясь подыскать приличное слово, не нашла и брякнула: – Словно и в туалет никогда не ходила, Полинка!

– Тетя!

Полина конфузливо поморщилась. И это не было притворной стыдливостью, вовсе нет. Она и в самом деле не любила, не знала и старалась не слышать вокруг себя нехороших слов, хотя ими был полон окружающий ее мир. Она просто становилась глухой на оба уха, когда кто-нибудь рядом с ней принимался сквернословить. И сама никогда не прибегала к ним – к нехорошим словам, чтобы выразить свое возмущение, к примеру.

А то, о чем сейчас говорила ее тетя, было настолько глубоко интимным, что она даже наедине с собой не решалась об этом рассуждать, не то чтобы произносить вслух. Вот и покраснела, вот и поморщилась. А тетка тут же снова зафыркала, протестуя.

Ох, не дай бог ей когда-нибудь разболеться, сердилась тетя Полина, как она доктору станет говорить о своих недугах! Это же… это же до неприличия интимно.

– Спаси, господи, душу грешную моей сестрицы, – ткнула очередным бычком в переполненную пепельницу Полина Ивановна. – Надо же было на свет божий произвести такую белую ворону! Была бы ты, Полька, уродиной при таком-то убогом воспитании, я бы тебя точно в монастырь спровадила. И даже бровью бы не повела, спровадила! Молилась бы ты там денно и нощно за спасение грешных наших душ. Умилялась бы цветочкам и божьим тварям разным. Грезила бы о новом пришествии, глядя страшненьким своим личиком в божий лик. Была бы ты страшненькой-то, а! А так-то ведь жаль! А ну-ка… А ну-ка пройдись!

– Ну, теть Поля! – взмолилась Полина, беспомощно всплескивая руками.

Она знала, что, если тетка прицепится, лучше не перечить. Когда та сердита, когда полпачки сигарет за час выкуривает, когда брови у нее домиком, а губы ломаной линией, лучше с ней не спорить. Лучше действительно встать с ее широченного дивана, занимающего добрую половину гостиной, и пройтись до окна, а потом обратно.

Полина со вздохом, грациозно поднялась с мягких подушек, по привычке провела ладонью по подолу платья, прикрывающему коленки, и медленно пошла. Она двигалась по обыкновению своему, выпрямив спину, чуть приподняв подбородок и ноги ставя именно так, как учат теперь манекенщиц. Только ее не для подиумов учили. Походке ее покойная мать обучила с раннего детства. Еще когда другие десятилетние девчонки сандалиями грязь загребали во дворах, Полина уже тогда гордо несла свою симпатичную головку.

– Женщина должна уметь красиво ходить, это ее и отличает от мужчин и обезьян, дорогая, – учила ее мать, водружая ей на голову мешочек с песком и выталкивая на середину комнаты. – Когда ты подрастешь, то заметишь, как на улицах мало женщин, умеющих красиво ходить. Либо вихляют бедрами, либо горбятся, либо несутся, широко шагая и наклонив корпус вперед, как перед прыжком. Это не есть хорошо, дорогая…

Полина слушала ее, раскрыв рот. Слушала и слушалась, потому что мать была ее единственным авторитетом в жизни, ее единственной подругой, ее единственным родителем. К тому же мать очень часто называла Полину женщиной. И пускай она была еще очень юной, очень несмышленой, очень наивной, но женщиной. И оттого, что мать приобщала ее – совсем юную, несмышленую и наивную – к прекрасному взрослому необузданному племени женщин, у Полины всегда очень сладко ныло в груди и тревожно обрывалось в животе.

– Искалечила тебя моя сестрица, ох искалечила! – снова заохала тетка, когда Полина, сделав круг по гостиной, снова уселась на диван. – К такой красоте, к такой стати – и такие куриные мозги!

– Тетя Полина! Я прошу вас, ну, пожалуйста! – Полина заломила руки.

Тетка разошлась не на шутку. Сколько же еще придется слушать, что ее племянница глупа и недальновидна?!

– Девочка моя, послушай меня, я прошу! – продолжила тетя. – Ты очень красива, очень! В том, что ты не стала ничьей содержанкой при такой красоте, что ныне весьма ценится, не стала манекенщицей или артисткой, тьфу-тьфу-тьфу, не стала кокоткой, уж прости меня, конечно, в этом есть, есть заслуга моей сестрицы. Она воспитала тебя в строгой нравственности. Упокой, господи, ее грешную душу! Тут спорить не стану, она молодец. И ты тоже молодец, что не скурвилась!..

– Тетя!! – возмущенно зашипела Полина, снова покраснев.

– Ладно, не обращай внимания на старуху, – хихикнула тетя Полина и подмигнула ей. – Так о чем это я? Ах да! То, что ты выросла и осталась приличной женщиной, – прекрасно! А в чем истинное предназначение женщины, дорогая? В чем?!

– В чем? – эхом отозвалась Полина, вопроса такого еще не звучало, потому она и пошла на поводу у хитрющей тетки.

– В том, чтобы рожать детей, в том, чтобы продолжать род человечества. А род этот без мужчины не продолжится, как ты этого не понимаешь?! И мужчина этот должен быть тебе мужем, это ты со своим воспитанием должна понимать тоже! – Теткин кулачок с силой ударил по столу, обрушив пирамиду из окурков.

– Я понимаю. – Полина вжала голову в плечи, моментально поняв, куда тетка клонит.

– А если понимаешь, то почему собралась уходить от Антона, а?! Почему, я тебя спрашиваю?! – Тетя Полина теперь орала, а предавалась этому занятию она всегда с упоением, без стеснения выпуская из легких рвущуюся на волю мощь. – Он твой муж?! Муж! Детей ты хотела?! Хотела! Так в чем проблема?! Он что, импотент?! Он не в состоянии сделать тебе ребенка?! Отвечай, дрянь такая!!

Дрянь предпочла промолчать. К ответам на такие ужасные вопросы она не была готова. Чтобы обсуждать с посторонними интимную жизнь со своим мужем?! Ни за что! Да она скорее умрет, чем рот откроет!

– Можешь не отвечать, – безошибочно угадала ее мысли тетка. – Разве ты сможешь ответить-то?! Ты же… Ты же от слова «член» в обморок упадешь, дурочка!

– Тетя, я вас прошу! – прошептала сквозь слезы стыда Полина и закрыла лицо руками. – Я не могу! Я не могу с вами об этом говорить!

– А с кем можешь-то? С кем? Ты же и с мужем со своим говорить об этом не желаешь, – с силой фыркнула Полина Ивановна, брызнув слюной, и тут же скоренько отерла рот рукой. – Он же с тобой пытался говорить об этом, Полька? Пытался? Не отрицай, я знаю, что пытался.

Она согласно кивнула, без единого слова. Головы так и не подняла и рук от лица не отняла, стыд душил с такой силой, что, казалось, еще чуть-чуть и у нее от напряжения глаза повылазят и лицо лопнет от кровяного давления на щеки.

Разве можно говорить о таком с посторонними людьми?! Пускай тетка не чужая, но… А Антон, что же, позволил себе говорить с тетей Полиной об их совместных проблемах?!

Боже правый, как стыдно, как ужасно! Что, интересно, он наговорил ей, что?

– Он сказал, что ты отталкиваешь его, когда он пытается тебя обнять, – осторожно начала тетка, когда Полина задала свой вопрос вслух, проговорив его про себя раз двадцать, наверное.

– Он не пытается меня обнять! Он меня… Он меня лапает, тетя!

Последние слова Полина произнесла с благоговейным ужасом. Посмотрела на тетку и решила, что наконец-то до той дошел весь ужас ее положения, потому что застыла с широко открытым ртом. С раскрытым ртом, не моргая, Полина Ивановна смотрела на племянницу, а та, воодушевившись, продолжила:

– Он меня лапает, тут, вот тут, вот так.

Она осторожно коснулась своей груди, бедер, ягодиц.

– И при этом он говорит такие ужасные вещи, – жалобно пискнула Полина.

– Какие? – сипло выдавила из себя Полина Ивановна, и грудь ее неожиданно заходила ходуном. – Какие вещи он говорит тебе, детка?

– Он требует, чтобы я… – Нет, смотреть на тетку она больше не могла, рассказывая о таком, поэтому отвернула лицо и продолжила: – Чтобы я разделась перед ним.

– И?

– И это днем, тетя! Белым днем, когда светит солнце и не зашторены окна, он требует, чтобы я все сняла с себя!

– И что же ты сделала? – Полина Ивановна уже почти задыхалась.

– Я? Я расплакалась и убежала к соседке.

– Та-аак… Что еще ужасного вытворяет Антон?

– Он заставляет принимать меня неприличные позы. И еще он все время говорит мне, что хочет меня. – Полину передернуло. – Когда лезет ко мне под платье, он шепчет так судорожно, дышит, как животное, и все время повторяет: я хочу тебя, детка! Я хочу только тебя… тьфу!

– Ду-уурраа-а!! – с диким привыванием оборвала ее откровения Полина Ивановна, затрясла седой головой, застучала кулаками по столу и запричитала, не снижая голосовых оборотов – Какая же ты дура-аа!! Ты гордиться должна, что мужик тебя хочет! Ты бы из него веревки вила, коли он не отходит от тебя! Ты бы… Позы он неприличные заставляет ее принимать, мать ее ети! А в каких ты позах собиралась дитя зачинать?! Сидя за столом за чашкой чая?! Ты совсем идиотка, Полинка, или прикидываешься?! Ты что, не знала, чем занимаются муж и жена в спальне?

– Знала. Конечно, знала, тетя.

Полина не на шутку перепугалась. Тетка выглядела сейчас ужасно: лицо побагровело, на шее вздулись вены толщиной с карандаш, руки трясутся. Не приведи бог, инсульт, что тогда?! Полина Ивановна хоть и бывала иногда сердита, но она все же была ее родственницей. На данный момент единственной оставшейся в живых родственницей. Если не считать мужа Антона, конечно. Но муж хоть и родня, но все же не кровная. И как слышала Полина, их часто меняют, мужей этих.

– Если знала, то какого черта замуж пошла, Полинка?! – Тетка со слабым оханьем ухватилась за левую грудь. – Достань из комода таблетки, довела все же тетку, довела!

Полина испуганно встрепенулась и кинулась к комоду. Быстро достала из верхнего ящика тюбик валидола, выкатила одну таблетку тетке на ладонь. Дождалась, пока та положит ее себе под язык и сомкнет посиневшие губы, и лишь тогда снова вернулась на диван.

Вот угораздило ее начать этот ужасный разговор именно сегодня. Метеосводки неблагоприятные для людей, страдающих сердечно-сосудистыми заболеваниями, а тут она еще. Не надо было начинать сегодня. Не надо.

А с другой стороны, когда?! Вчера постеснялась, позавчера тоже, неделю назад тоже было совестно. Месяц назад заговаривать об этом вообще казалось неприличным, всего и женаты были с Антоном три месяца, и тут вдруг поднимать тему развода. Как-то нехорошо. И еще вчера вечером не знала, что начнет этот разговор уже сегодня, но после того, что было утром…

Все, решила Полина, она больше не может! Она больше не может видеть над собой его напряженное покрасневшее лицо. Она не может больше раздеваться под его прицельным прищуром и чувствовать себя при этом последней шлюхой. Она не может больше раздвигать ноги и позволять ему рассматривать себя, и слушать его комментарии при этом не может тоже. И шлепки его… Господи, эти ненавистные смачные шлепки по ее попе! Она чувствовала себя при этом не женщиной, не женой, даже не шлюхой, а лошадью, которую шлепают по крупу. Гадкой, грязной кобылой, стоявшей по колено в его словесном навозе.

– Я не думала, теть Полин, что все это будет так ужасно, – тихонько ответила Полина, зажав ладони меж коленок. – Я, наверное, фригидна, да?

– Не мели чушь! – оборвала ее Полина Ивановна чуть потвердевшим голосом. – Нет фригидных баб, есть хреновые мужики. И вообще фригидность эта на психике завязана, а ты у меня психически нормальна. Но не мешало бы быть немного раскованной, дорогая.

Быть раскованной Полина не хотела. Она всегда любила себя за хорошие манеры, красивую походку, чистоплотность и, конечно же, за ум, не позволяющий ей совершать ошибок. Антон стал ее первой ошибкой в жизни. И только ее ошибкой, больше ничьей. Ее никто не подталкивал к замужеству. Тетка даже рекомендовала не торопиться. Мать Антона тоже настоятельно просила прислушаться ей к своим чувствам и не спешить. Полина, помнится, даже обиделась слегка на нее за такой совет. На что будущая свекровь ей ответила:

– Мне кажется, Полиночка, что ты не совсем понимаешь, что такое любовь, а без нее ведь в замужестве никак нельзя. Небо с овчинку покажется. Стерпеться и слюбиться не у каждого получается…

Только теперь Полина и рассмотрела эту самую овчинку. Только теперь и поняла, что стерпеться и слюбиться у нее не получилось.

Да, Антон стал ее ошибкой. И она не допустит, чтобы ошибки эти стали повторяться. А тетка советует быть раскованной! Да ни за что! Ей бы вот только решить проблему и…

– Если ты хочешь получить от меня благословение на развод с Антоном, ты его не получишь! – Быстро окрепший после сердечного недуга кулак Полины Ивановны с силой опустился на стол. – Поживи хотя бы год с ним, прежде чем разводиться. Постарайся увидеть в нем что-то хорошее. Полинка, ну разве он может не нравиться, а? Он же красавец! Бабы, глядя на него, слюни пускают, а ты нос воротишь. Разве можно таким мужиком брезговать?!

– Наверное, я не люблю его, вот и все.

Не стала спорить с теткой Полина, хотя многое могла бы рассказать об этом красавце несимпатичного. То, к примеру, с какой силой тот чистит нос по утрам в их общую раковину и как потом не все смывает оттуда за собой. Тьфу, гадкий!..

– Может, и не любишь, – очень быстро вдруг согласилась Полина Ивановна. – А ты что же, думаешь, что все до единого браки заключаются на небесах? Дурочка ты моя. Все по грешной земле ходим. А те браки, которым довелось состояться с божьего благословения, очень редки, поверь!

– Но у тебя же случился, теть Поль, – возразила Полина, вспомнив покойного дядю Володю. – Вы же так любили друг друга. Вы же дышать не могли друг без друга.

– Не могли, – с печалью согласилась тетка, повесив голову на грудь, потянулась было за сигаретой, но тут же снова вскинулась с прежним азартом. – Но он ведь меня тоже лапал, Вовка-то! И вот здесь и здесь лапал! Хватал за все места и позы заставлял неприличные принимать.

– Те-етя-аа!!

Все, Полина больше не могла этого выносить. Вскочила и бегом на кухню. Если тетка не угомонится, она сейчас примется обои у нее со стен срывать, и ремонт затеет, и плитку всю сколупнет с пола, чтобы новую положить. Она займет себя чем угодно, лишь бы не выслушивать никакой ереси «про это».

Как это в духе времени, а! Как модно сейчас стало всюду и везде говорить о сексе! В стародавние времена заявляли, что в нашей стране секса нет, а теперь все кинулись скопом опровергать это.

Есть! Есть, орут во все горло на каждом перекрестке, с каждого буклета, с экрана! Есть у нас секс, да какой! И мы вас всех переплюнем, перещеголяем и, прости господи, переперетрахаем, таким, кажется, модным словом это сейчас зовется.

Низвели такое священное таинство до уровня животного паскудства, зачем? Для чего?! Для рейтинговых скандалов? Для сладострастного слюноотделения, после которого неизменно наступает тошнота? Ведь это и в самом деле таинство, такое же точно, как рождение ребенка, поскольку посредством его дети и зачинаются. А они все что сделали?..

Это должно быть свято хранимо, верила когда-то Полина. К этому не должно быть допущено ничьих посторонних глаз. А что сделал из всего этого Антон?! Он распахнул двери их спальни настежь! Он не только с теткой посмел рассуждать о проблемах в их интимной жизни. Он ведь и с друзьями это обсуждал. Может быть, с того момента проблемы как раз и начались? Было это…

Да, все правильно. Случилось это через две недели после их бракосочетания. Семейная пара, с которой Антон был дружен и до женитьбы, пригласила их за город на дачу. Была организована великолепная программа с театрализованным представле-нием, устроенным их детишками, купание в реке, барбекю. Полина была почти счастлива. Пока не зашла случайно в бильярдную. Правильнее, она шла туда, но не дошла, застыла на пороге.

Господи, она не хотела ничего подслушивать! Отмотай сейчас время назад, она все бы сделала, чтобы не слышать тех слов, которые сказал ее молодой муж:

– А моя Полинка стесняется, дуреха, заниматься сексом…

И он назвал ее утреннее положение таким гадким, таким отвратительным словом, что Полине показалось, будто ей на голову вывалили ведро с жирными жабами. Она замерла, зажмурившись, и все ждала, что же произойдет дальше. Рухнет небо на гнусную голову ее мужа или нет? Ну, если не небо, то хотя бы потолок.

Нет, ничего не рухнуло. Все осталось на своих местах: и небосвод, и плиты перекрытия загородного дома. И даже осудить Антона никто из его друзей не поспешил, а принялись скопом обсуждать, почему это у нее – у Полины – такое извращенное представление о сексе. Заметьте, не у них, а у нее! Не у них, бесстыдно распластывающих чужую интимную жизнь и заглядывающих во все потайные места, а у нее!

Еле хватило сил дождаться вечера. Еле хватило сил не устроить Антону сцену прямо там же, возле стола, обтянутого зеленым сукном. Воспитание не позволило. Оно и улыбаться заставило, и заставило делать вид, что все просто отлично, что ей все нравится и что пощипывание мужем ее зада доставляет ей просто дикое удовольствие.

А стоило отъехать от дачи друзей на расстояние километров в десять, как она разрыдалась. Антон перепугался, помнится, начал приставать, допытываться, не обидел ли ее кто тайно. Она все отрицала и, разумеется, об истинной причине своих слез не рассказала ему. Опять виной тому ее природная застенчивость, касающаяся интимных вопросов. Да и стыдно было обвинять мужа в чем-то, когда он с таким волнительным пылом пытался ее утешить. Потом его волнение переросло в возбуждение. Оно у него все нарастало и нарастало и заставило его свернуть с дороги в ближайшую лесополосу. Там Антон, прекратив за нее переживать, поставил Полину именно так, как, с его слов друзьям, она стеснялась это делать, и…

И вот как раз в тот момент, уступая ему и двигаясь, стиснув зубы, в таком ритме, как он велел, Полина и поняла, что не любит его. Не любит своего мужа Антона, за которого выходила замуж в твердом уме, трезвой памяти и совершенно не по принуждению. Она его не любит, решила она тогда, с брезгливостью принимая из его рук влажную салфетку. Чувство то в тот момент было куда более глубоким и страшным, чем просто нелюбовь, но Полина не позволила себе именовать его ненавистью. Не позволила, потому что это было неправильно, нечестно по отношению к Антону. Это же грех, в конце концов, – ненавидеть собственного мужа. Его можно либо любить, либо нет, но вот ненавидеть было нельзя. Она и не позволила себе. И в глубине души начала потихоньку привыкать к мысли, что все ее страдания – это нечто временное. Что когда-то они закончатся, и она снова обретет свободу и станет счастливой. Но уже без него, без Антона, без его вечного похотливого голода, без его грубых алчных рук, которым вечно хотелось ее тела. Это стало для нее главной и единственной теперь мечтой – освободиться от него. К этому она решила неторопливо стремиться и именно об этом заговорила сегодня с теткой, а она…

– Милая моя девочка, – переваливаясь с ноги на ногу, как огромная грузная утка, Полина Ивановна вплыла в кухню, где Полина страдальчески всхлипывала у окна. – Я не стану к тебе больше приставать с Антошей, поверь мне. Веришь?

Полина не верила, конечно, но все равно кивнула, чтобы не расстраивать тетку.

– Умница, – похвалила ее та, подошла к ней и погладила по плечу. – Просто ответь мне: вот если ты разведешься с Антоном, будешь всю оставшуюся жизнь коротать одна?

– Нет, – почти не раздумывая, ответила Полина и нисколько не лукавила. – Почему одна? Нет. Просто я хочу, чтобы у меня было так же, как у тебя с дядей Володей. Он такой был…

– Да обычный он был, Полька, – рассмеялась тетка, легонько ткнув ее кулаком между лопаток. – Обычный! Такой же, как и все. Просто он был именно моим мужчиной, понимаешь? И мне плевать было, что он сморкается утром в раковину, что сидит в туалете по полчаса с газетой и дымит «Беломором» при этом, что храпит ночами… Господи, да я любила его со всем его дерьмом, уж прости меня! И нисколько не идеализировала, как ты свою мечту о принце.

– Ну почему обязательно о принце.

Полина недоверчиво покосилась на тетку. Поверить в то, что можно самозабвенно любить мужчину, вытворяющего все это, ей было очень сложно. Это, мало сказать, было неэтично, это было… было отвратительно! Ведь можно же жить как-то без всего этого, а? Как-то отгородив друг от друга все эти вынужденные гигиенические непристойности, можно ведь?

– Совсем безнадежная, – вздохнула тетка, выслушав ее недоуменную тираду. – Ты никогда не найдешь себе мужика, Полинка, если бросишь Антошу. Никогда!

– Почему?!

– Да потому что все мужики одинаковые, все! Они храпят, умываются, фыркают по утрам над раковиной, когда бреются, разбрызгивают мыльную пену по стенам и никогда почти не завинчивают тюбики с зубной пастой. А когда они сидят за рулем в пробках и нервничают, знаешь что все они почти без исключения говорят?

– Не знаю. – Полина заморгала в недоумении. – Честно не знаю. А что они говорят?

– Они вот так вот стучат по рулю, теребят мобильные телефоны и без конца матерятся. Твою мать! Да когда же, мать твою, все это закончится. Ну, или что-то в этом роде, дорогая.

– Да ладно! – не поверила Полина. – Есть же мужчины, которым несвойственно выражать свои чувства непременно нецензурно. Есть же такие, которые таких слов не употребляют, а может, и не знают даже их.

– Да?! – Красивые густые брови тетки изогнулись дугой, а глаза насмешливо заблестели. – Познакомишь меня с ним, и я ему подарю две самые дорогие вещи, которыми обладаю.

– Это какие же?

Полина склонила головку набок. Теткино заявление было очень интригующим, многообещающим и, кажется, противоречило ее категоричному неприятию развода племянницы с Антоном.

– Я подарю ему тебя и свою квартиру, милая. А сама уйду в монастырь. Больше у меня ничего и никого нет! Только ты и квартира…