Читать книгу Сонное царство. Стихотворения - Галина Щекина - Страница 7

Засыпаю в волшебных огнях —

Что за елка попалась такая?

Ощетинилась – просто страх —

Разобрать ее – не пускает.

Засыпаю я быстро, без слов —

Все они, как хвоя, устарели,

Драгоценный улов новых снов —

Огнедышащие акварели.

Наливается сладкая синь

От салюта огней многоточье,

Золотое сияние вин

Утешает заждавшихся ночи.

Опрокинется навзничь рассвет,

В золотое добавь киновари,

Растворенную ранее дверь

Потревожит мой старый товарищ.

Где зелёный хранитель и скит,

Несогласное дерево-диво?

Славно ёлка шарами горит,

Торжествующе и горделиво.

Не елка нынче, а фонтан,

сорвали сетку – порх ракетой!

Как будто птичий караван

под потолок рванула цветом.

Электромузыки разряд,

расплавленых шаров капели.

Ее  диковинный  наряд —

огонь на бархатной постели.

Она – как выскочка, дитя

прикинувшись большой и рясной,

такую все всегда хотят,

но только ждут ее напрасно.

Сказать пушиста – ни о чем,

весь лапник мощный не рядами,

а густо, жизнь в ней бьет ключом

и полыхает точно знамя.

Горда голубушка. В окне

ей  красоваться можно долго,

и это будет вызов  мне

как и зиме – тягучей, волглой.

В черный  кофе – ночью черной —

день вливался молоком.

День наивней и покорней

Прямо  здесь, недалеко.

И  пружины  канители,

и снежинки, и шары

лечь в коробку захотели

и  притихли  до поры.

И  беда вчерашней  приме

в  бусах яростных огней,

как ее  хозяин снимет

с трона, и простится с ней.

Отцвела, отвеселилась

царствуя среде  гостей —

только  месяц эта милость

длилась. В комнате пустей.

Отпечатать бы на  пленке —

слишком уж  была прямой

и  взлетев на  ножке тонкой

нравилась  себе самой.

Завернут ее в  простынку

рваную, связав сильней

лапы смяв, сломав вершинку,

и слегка вздохнут по ней.

Вот бокал  краями в темень,

светом радужным дразня,

полыхнет цветами  всеми

брызгами обдав меня.

Весь сосуд повтор тюльпана,

через стекла жмет  хвоя.

Снизу верх бежит по стану

Ярких искорок  струя

Кто  с казал что это  елка,

не аквариум в  ночи?

И воздеты ветки колкие

 как плавучие  хвощи.

Глубока ли грусть картонная

ангелочка и  ежа?

И опять снегурка томная

замирает  чуть дрожа,

все  замрет от ожидания,

что  случится  тихий  взрыв.

И закончится  свидание,

Небывалым сном  укрыв.

На  цыпочках и пальцы  растопырив,

Она готова выпрыгнуть  из  юбки,

Легчайшая  из  елок в  этом  мире

И самой  свежей, кажется порубки.

Худышка, очень гибкая, подросток —

Живот наружу, даже  шея  голая

Хвоя густа – короткая, в наперсток,

И льдинка на стволе блестит как олово.

Вершинка  траекторией  небесной

Стреляет в потолочное  покрытие

И ей  у  батареи  жарко, тесно

Гирляндовое веточек обвитие.

Цыганским называют сочетание

Что под руку попало… Самоделки

Развешаны  с  рассеянным  мечтанием,

Шары, снежинки, крашеные  белки.

Ни стиля, ни подбора бижутерии

А только б ярко, только бы сверкало

Внизу  на  белой старенькой материи

Коробки, варежки, Снегурка, капли талые.

Пускай она цыганкою насмешливой

Небрежно и без всякого порядка

Явилась  вдруг задиристо, невежливо,

Но долгожданная. И видеть это сладко.

Тебя  мне  явно не хватало —

Ты  милая! С вершинкой талой

 и  юбкою, неровно  пышной,

и лет  тебе ужасно  мало,

но  явно повидала лишнее.

Тебя, застывшую  в  сугробе

непросто было обнаружить,

и жещина в  пятнинстой  робе

и мы ее  боялись обе —

вела к  другим, что  были хуже,

что были уже, заморённей.

А ты  упругая пружинка —

чуть отвязали – прыг на корень,

шалишь, ко мне  привыкнешь вскоре —

качнулась в строну, скажи-ка…

Стоишь – как  будто  голосуешь,

и руки  вверх и пальцы  веером,

дерзка, ярка и рукосуйна,

природа молчаливо-буйная —

рожденная суровым севером.

Замри, воробушек, не  щелкай,

свети сереребрянной банданой.

гордись  характер первоздданный

Ты выглядишь огромной, колкой

парящей птицей в душном здании.

И хорошо  что зелень с меткой —

с подпалиной, немного рыжая.

Тепло огни твои колышет,

Ты хорошеешь всеми ветками

и на глазах все  выше, выше…

Смеркался день на душе и в сиреневой мгле

И Новый год уже шагал по земле,

И вино-водочные стыли, ледяная слеза,

А мы c тобой не решались даже слова сказать.

И все о чем поговорили тогда —

Да новый диск, ну совсем ерунда.

Она стояла и молчала у шкафа спиной

И ей не скучно и таинственно в доме одной,

И то, что нам уже пришлось проходить,

У этой юной елки все впереди.

А все, о чем поговорили тогда —

Ее знакомые, ну так, ерунда.

По телевизору вещал наш измученный вождь,

А между нами серебрился легкий елочный дождь.

На разговоры про салаты наложили табу,

Да разве этим замолишь судьбу?

И все, о чем поговорили тогда —

Что сколько стоило – да так, ерунда

Неповторимость момента обнаружишь не в лоб

И ты смеешься почему-то и слетаешь в сугроб,

И понимаешь, что, наверное, напрасно ты ждешь

Пока летает возле елки станиолевый дождь.

Но все, о чем поговорили тогда —

Когда увидимся еще? – Ерунда.

Что подарить вам? Полный  мрак.

Текилу? может быть, коньяк?

Ведь я не знаю, что вы пьете

в гостях, в лесу и на работе.

И как напомнить эти дни —

мы  были в городе  одни,

кораблики под фонарями,

дырявый зонтик наше знамя.

Не нужно было пить вино,

зима таращилась  в окно,

пока курился чай масала

одна рука другой касалась.

Что пожелать вам в эту ночь?

Возможно, счастья? Я не прочь!

Тахта огромная такая,

куранты бьют не умолкая.

А вы, всего скорее, знать,

и мне пора бы это знать.

В толпе, в снегу, под божьим оком,

Придется как угодно жить —

Начертаны рукою жестокой

Для жизни шумной рубежи.

Но не молчать мертво и голо —

Пылать, растапливать камин,

Раскатисто смеяться в голос,

Почувствовать себя людьми!

Сгореть бы там, где линий бег,

Где пламя и не понарошку.

Где пляска жаркая в окошке…

Оцепенение и снег!

Стоим недвижные, шагнуть

И то от робости не смеем,

собратья наши спины гнут.

мороз сковал подобно змеям.

Замерзли ветви и дома,

Заснула пьяным сном округа.

Заколдовала нас зима

И мы не чувствуем друг друга.

Сон свалит с ног,

но человек из сна

убить меня не смог,

и я с тобой честна.

Во сне была смелей,

чем тут, вблизи огня.

Попробуй одолей

не сонную меня.

Не вишнёвый пожар георгин,

Не календул летят светляки.

Говорят тебе смолкни и сгинь,

Далеки мы теперь, далеки.

Накренён облепиховый ствол,

Руки яблонь заломлены вниз.

Пусть туман заблуждений прошёл,

Невозможное, снами вернись.

А когда прогорит этот ад,

И завянет обид вихревая метель,

Надо мной зашумит листопад,

Расстилая златую постель.

На сонном берегу реки

Сидят в ленивой полудрёме

Невольные отпускники.

И ждут старинного парома.

Чтоб голос зычный выкликал

Счастливцев быстрой переправы,

Чья жизнь окажется легка,

Как путь от левого на правый…

Они заварят на огне

Питье медвяное крутое,

Ведя беседу о цене

Простого вольного покоя. И

скажет мальчик, что наук

Пороги вскоре одолеет, А

слёзы, след душевных мук,

Скрывать гораздо тяжелее.

И будут девушки полны

Наивно-грустного волненья

И мистикой отделены

От лени и банальных мнений.

Мужчина с опытом беды

Над суетой готов смеяться

И помогать на все лады

Поэтову смешному братству.

Безмолвной женщине бесед

Пространных явно не дослушать,

Нить серебра в ее косе

И голос горьковатый суше.

Но всё случится в свой черед:

фаюмский мальчик повзрослеет,

мужчина мудрость обретёт,

а девы – темную аллею.

Покинет женщину печаль,

Согреет восхищенье рядом,

Ей зыбку хочется качать,

А больше ничего не надо.

Пока клубятся облака,

Запомни, что душа просила —

Всё принесет с собой река —

Волну и ветер, стать и силу.

Земля как я

Земля как я: собрали всё, ушли,

а я осталась ночевать под снегом,

и надо мною облаков набеги,

и солнце в угасающей дали.

Земля как я – вот холод и покой,

и замолкают топоты и стоны,

а я, раскинув тело многотонное,

не шевельну немеющей рукой.

И тишина устойчиво длинна,

и думе удивлённой нет помехи.

Угадываю оды, годы, вехи

недвижной бесконечности без сна.

Затменье, страхи, сумерки зимы,

Троллейбус – точно вызов неотложной,

И бестолково-бешеные мы,

Чего нельзя, то почему-то можно.

Куда, зачем езда по круговой?

Задымлено, обругано. И весело.

Кондукторша качает головой,

Задерживаясь возле наших кресел.

Ну, что бы понимала эта чудь

В мелированной и киношной химии!

Нам остается жить всего чуть-чуть,

Какими бы мы ни были плохими!

Хлещите по щекам пургой, дождем,

А вы, ребята, пиво открывайте.

Конечная? Но мы чего-то ждём,

Неуязвимые для брани и объятий.

И выходя, прощаясь насовсем,

Неловко расцепляя наши руки,

Как некую таинственную сеть,

Поймаем взор троллейбусной подруги.

В кабину, где зеркальный поплавок

Где ласковы и горячо-тревожны

Глаза ее напарницы, – ну вот,

Ты здесь, и дальше ехать можно.

Ты избалована теплом,

Тебя все ищут… Поделом

Досталось мне, провиницалке.

А неслучившегося жалко —

Наивных писем череды

Щумящей за окном воды

Слепящей маеты экрана —

Все слишком поздно или рано…

Ну сколько можно – маетой

у монитора плюс настой

тысячелистника и мёда

не заменить былой свободы.

Тогда казалось – счастья час

Дороже жизни, и рассказ

об этом будет очень крут,

Да полно. Этого ли ждут?

Но я сдержу невольный крик:

Ты покидаешь материк,

От сонной одури страниц —

К сиянию любимых лиц…

Смотри, оранжевая корка

На снег упала… Съехать с горки,

Вздохнуть легко и без помех.

Пусть снег идет. Мы любим Снег…

Ношу его в себе его – глоток  кофейный,

пока не  хлынет горячо по венам,

и поплывет незримой легкой  пеной

ведь никого не удивишь навеянным.

Ношу в себе остаток сна, прикрыв ночнушкой,

и совесть будто нечиста и жгуча,

снег  засевает  небеса  седыми мушками,

теряет их и тает царстввенная туча.

Настанет  никонец-то срок напиться словом

и ток пойдет  гулять, шумя, по венам,

внезапно ощутив присутствие былого,

дописываю сон, да будет он  нетленным.

Бултых – и я плыву, и трав речных гряда,

во сне ли, наяву – неведомо куда.

Так голуба вода прозрачнее стекла,

и в ней мальков стада, но я-то как сюда?

Ни тени надо мной, ни звуков, ни ветров,

и мне не страшен зной, не нужен даже кров.

Касание воды и капли на виске,

и никакой беды, и счастье вдалеке.

О чём тогда печаль, которая легка

начало из начал, всё впереди пока.

И потому вода синее всех озер,

тепло, и не поднять на небо робкий взор.

Пока не подан знак, медлительно-честна,

и мир блаженно нем реальностью из сна.

В черемуховой тьме ночей,

по блеску нефтяному,

Доверчивый бежит ручей,

срываясь в омут.

Черемуховый ствол в обрыв

течением обрушен,

Замедленно собой укрыв

реку и сушу.

Черемуховых глаз тепло

и ртутная отрава —

В смятении моем оплот,

 смиренье нрава.

Черемуховый жги костер,

не гасни до рассвета.

С черемуховых губ не стерт

 и привкус этот.

Черемуховый сон – не врешь —

черемуховый омут!

Зачем, не унимая дрожь,

бросаешься, рывком плывешь

 от берега – к другому?

Не прибой изрезал плес,

Лепестковый абрис тонкий.

Там, за руслами для слез —

Сумасшедшая воронка:

Тёмно-розовый не в счет,

Ближе ягодно-лиловый —

Ежевичным соком рот

О тебе напомнит снова.

Ежевичные врата

Непридуманного рая,

Покоряют неспроста —

Припадаешь, умирая,

Задыхаясь от обид,

Не свершившегося чуда…

Обрети пристойный вид,

Как внутри тебе ни худо…