Читать книгу На перекрестье дорог, на перепутье времен. Книга вторая: Прекрасная Эрикназ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 4

В предместье Тебриза караван Туманяна въехал затемно, еще до открытия городских ворот. Здесь уже расположились в ожидании еще два каравана, и, когда ворота распахнулись, узкие кривые улочки города наполнились громким верблюжьим криком. Люди, спавшие на крышах приземистых домов, просыпались, поднимали головы. Неожиданно Серо, ехавший рядом с Гайком, потянул его за рукав.

– Здесь мы с тобой расстанемся, друг, – сказал он.

Гайк испуганно вскинул глаза.

– Почему?

– Так нужно. Теперь каждый из нас пойдет своим путем. Когда бы ты меня ни встретил, не показывай виду, что мы знакомы и ничему не удивляйся. Мой последний совет тебе: продай коня, купи себе другую одежду и отыщи дом родственников молодой госпожи Цахик – отдай им ее письмо. Что делать дальше, решай сам. Да, и еще: коня дешевле, чем за пятьдесят туманов не продавай, лошади сейчас дороги. Прощай.

– Прощай, – дрогнувшим голосом ответил Гайк.

Пятьдесят туманов в то время были большими деньгами. В 1823 году один туман равнялся десяти тысячам динаров или двадцати серебряным русским рублям. Гайк снял себе комнату на постоялом дворе у разрушенной многочисленными землетрясениями Голубой мечети и заплатил изумленному хозяину за месяц вперед. После этого он отправился в духан и сытно поел, а потом, совершенно очумев от привалившего богатства, купил на базаре нарядный костюм европейского покроя. Теперь встречные прохожие не толкали его с пренебрежением, а уличный торговец принял за грузинского князя и долго бежал следом, уговаривая купить кольцо с фальшивым изумрудом:

– Молодой красивый ага с этим кольцом будет настоящий шахзаде!

Дом брата Цахик находился недалеко от ворот Таджиль. Дряхлый слуга, открывший дверь, характерным для плохо видящих движением закинул голову и, щурясь, разглядывал Гайка.

– Ага Хачатура нет дома, – проскрипел он в ответ на робкое приветствие юноши и просьбу проводить его к хозяевам, – дома только ханум Эрикназ.

– Бабкен, почему ты держишь гостя у порога? – послышался женский голос.

Спускавшаяся с лестницы молодая женщина лет семнадцати-восемнадцати была так красива, что Гайк на миг онемел и даже забыл, что следует поклониться. Старый Бабкен поспешно отступил и широко распахнул перед гостем дверь.

– Заходи, ага.

Женщина с улыбкой ответила на запоздалый поклон Гайка. На ней было простое темное платье, которое удивительно ей шло. Впрочем, ее красота затмила бы самый роскошный наряд.

– Брата нет дома, ага, могу ли я чем-нибудь тебе помочь?

– Я… прости, госпожа, – он все же сумел взять себя в руки, – мое имя Гайк, я только что прибыл из Джульфы и привез письмо от госпожи Цахик.

– От сестры! – просияв, воскликнула она. – О, заходи же, ага, заходи поскорее! Сатэ, у нас гость!

– Благодарю, я…

Однако Эрикназ, не слушая возражений, провела Гайка в изысканно убранную гостиную и лишь здесь, опустившись в кресло, он наконец перевел дух. Эрикназ извинилась и, торопливо надорвав конверт, пробежала глазами строки письма. Служанка Сатэ была не моложе, чем открывший Гайку Бабкен, но гораздо шустрее. Она принесла чай, но осталась стоять, с тревогой глядя на молодую госпожу.

Пока Эрикназ читала, Гайк огляделся, и внимание его привлекли висевшие на стене портреты – юноши лет двадцати, мужчины с хмурым лицом, печальной молодой женщины, веселой молоденькой девушки, в которой он узнал Цахик. Были здесь также портреты Сатэ и Бабкена. Ему захотелось подойти и разглядеть их поближе, но стало неловко. Эрикназ подняла голову и, встретившись с ним глазами, улыбнулась, потом перевела взгляд на старую служанку.

– Все хорошо, Сатэ, наша Цахик здорова, чувствует себя хорошо.

Старуха перекрестилась и прижала руку к груди.

– Слава Богу, – прошепелявила она и, шаркая ногами, удалилась.

– Мы всегда так тревожимся о нашей девочке, – оживленно говорила Эрикназ, разливая чай, – она самая младшая и так далеко от нас! Ты видел ее, ага, как она выглядит?

– Госпожа Цахик в добром здравии, насколько я могу судить, – пробормотал Гайк.

– Цахик пишет, – она вновь скользнула взглядом по строкам письма, – что твое знание французского позволило оказать большую услугу ее мужу.

Гайк смутился.

– Не стоит об этом вспоминать, госпожа.

Эрикназ смотрела на него с интересом. Она слегка наклонила голову, на губах ее мелькнула улыбка, и неожиданно она перешла на французский:

– Еще сестра пишет, месье Гайк, что вы желали бы поступить на службу к шахзаде. Цахик просит, чтобы наш брат Хачатур оказал вам покровительство.

Гайк не знал, как и в каких выражениях Цахик изложила свою просьбу, но ему меньше всего хотелось выглядеть в глазах прекрасной Эрикназ смиренным просителем.

– В этом нет необходимости, – с легкой ноткой высокомерия в голосе произнес он, – думаю, мадам Цахик и ее семья просто хотели выразить благодарность за мелкую услугу, которая мне ничего не стоила. Однако я пришел сюда, всего лишь желая порадовать вас известиями о сестре и передать ее письмо, а не просить об услуге.

В глазах Эрикназ мелькнули веселые искорки.

– Разумеется, месье Гайк, разумеется, я это сразу поняла. Тем более, что мой брат Хачатур по складу своего характера вряд ли способен кому-либо оказать покровительство. Однако, не могли бы вы оказать услугу и мне?

Гайк уже собирался вежливо попрощаться с очаровательной хозяйкой (хотя ему совершенно не хотелось этого делать!) и даже слегка приподнялся, но, услышав ее слова, вновь опустился на сидение и уселся попрочнее.

– Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, мадемуазель.

Почему-то он был уверен, что она не замужем. Губы Эрикназ дрогнули, но она не стала его поправлять.

– Меня пригласили на чай к мадам Монтис, но брат Хачатур прислал записку, что важное дело не позволит ему меня проводить. Не могли бы вы, месье, оказать мне такую услугу? Монтисы живут недалеко, всего в двух кварталах от нашего дома.

– Я…

В великой растерянности, Гайк пролепетал нечто невнятное. Мелькнула мысль, что, будь на нем одежда ученика духовной школы, красавица Эрикназ вряд ли обратилась бы к нему с подобной просьбой. Однако Эрикназ приняла его лепет за изъявление согласия – или притворилась, что приняла? Она поблагодарила его, попросила подождать.

За время ее отсутствия Гайк подошел поближе к висевшим на стене картинам, чтобы внимательней их разглядеть. Даже человеку, мало разбирающемуся в живописи, было понятно, что художник наделен талантом. Старый Бабкен на портрете, потупившись, разглядывал что-то у себя в руках, Сатэ мела комнату, но особенно понравилось Гайку лицо Цахик с нежной улыбкой на губах и взглядом, светящимся счастьем. Разглядывая портрет, он не слышал, как вошла Эрикназ.

– Цахик перед замужеством, – пояснила она, – с тех пор я ее не видела. Она сильно изменилась?

Подумав, Гайк покачал головой.

– Пожалуй, нет, может, еще больше похорошела. Но почему я не вижу здесь вашего портрета, мадемуазель Эрикназ?

Эрикназ рассмеялась.

– Не люблю писать саму себя, только и всего.

Гайк ахнул.

– Неужели… неужели вы сами все это написали?

– Мне всегда нравилось рисовать. Конечно, я не настоящая художница, моя наставница мадам де ла Маринер в детстве дала мне несколько уроков, но она тоже не была художницей, – по лицу ее пробежала тень грусти.

– Это все ваши родные?

– Цахик, вы узнали, а это мой брат Хачатур, – тонкая рука коснулась портрета юноши, – отца и мать я писала по памяти. Мама умерла, когда мне было восемь лет, отца я тоже написала после его смерти. Моего мужа здесь нет – давно собиралась написать его портрет, но все не могла собраться с силами, а теперь, наверное, уже поздно.

– Мужа? – горло его неожиданно сдавило – почему он решил, что она не замужем? Ведь она старше Цахик.

– Мой муж погиб при осаде Вана, – печально пояснила она, – и теперь я вдруг осознала, что черты его постепенно уходят из моей памяти. Вряд ли смогу его изобразить.

Внезапно Гайк заметил, что Эрикназ переоделась в изящное платье европейского покроя, а встретила она его…. Господи, на ней же был вдовий наряд! Эрикназ – вдова?! Ему стало не по себе.

– Простите меня, мадам, – пробормотал он.

Темные с поволокой глаза Эрикназ светились тихой грустью, но в них не было боли отчаяния.

– В память о муже я ношу вдовий траур, но лишь дома, прошло уже больше года, – она сменила тему, – скажите, месье Гайк, какой фамилией мне представить вам Монтисам? Ибо в европейском обществе вместе с именем принято называть фамилию.

Гайк задумался.

– Теперь вспоминаю, что мой отец, когда учился в Европе, называл себя Багдасар Тер-Микаэлян, потому что к отцу его, моему деду, обращались «тер Микаэл», он был священником.

Улыбнувшись, Эрикназ перешла на армянский:

– Значит, ты Гайк Тер-Микаэлян, – она улыбнулась чуть смущенно, – а моим предком был мелик Беглар. В России его дети и внуки называют себя на русский манер – Бегларовы или Мелик-Бегларовы. В Иране мой отец принял фамилию Мелик-Бегларян. Мой брат тоже называет себя этой фамилией. Моего мужа звали Акоп Давоян, а я Эрикназ Давоян.

Гайк слушал с интересом, хотя упоминание Эрикназ о муже в очередной раз вызвало неприятное чувство, которое он постарался подавить. Да, у этой прелестной женщины был муж, они любили друг друга, и какое ему, Гайку, до этого дело? Слегка приподняв изломившуюся бровь, он с нарочитым оживлением сказал:

– Ты права, госпожа, я прочел немало европейских книг и прекрасно знаю, что в Европе пользуются родовыми именами. Да и среди армян люди часто добавляют к своему имени фамилию. Просто раньше я об этом не задумывался – дома в Карсе и в Эчмиадзине меня знали, как Гайка, сына священника Багдасара. Теперь же вспоминаю: когда отец занимался со мной историей, он однажды рассказал, что появление армянских фамилий ненамного отличается от появления европейских. Прежде фамилии имели лишь знатные роды. Мамиконян, например. Те, кто жили в небольших деревнях, даже если крещены были одинаковыми именами, отличали друг друга по прозвищам, ремеслу или по именам отцов. Приезжих называли по названию местности, откуда они прибыли. Но другое дело, когда люди разбредаются по свету – они пользуются фамилиями, чтобы сберечь память о своем роде.

Внимательно глядя на него, молодая женщина вежливо слушала, в уголках губ ее затаилась улыбка, и Гайк спохватился, что им пора идти, а он задерживает Эрикназ своей болтовней. Однако она кивнула и с искренним уважением заметила:

– Твой отец, наверное, очень ученый человек, ага Гайк, недаром он учился в Европе. Хотелось бы когда-нибудь увидеть его и услышать. Я знала женщину из Европы. Она была для меня…

Голос ее дрогнул, она умолкла, и Гайку тоже стало грустно – его отец, столь любимый и почитаемый им, теперь, наверное, уже обо всем узнал и считает своего старшего сына презренным вором.