Читать книгу Грех. Драматическая фантазия - Галина Витальевна Ярось, Галина Ярось - Страница 3

Действие начинается в момент смерти Анны, которую она «не осознает».

Сцена 1

Комната современной городской женщины. Интерьер – минимализм. В центре – огромное французское окно. За окном серо – не то раннее утро перед рассветом, не то начало вечера. Сцена погружена в тоскливые сумерки. Из мебели – диван, маленький стол, заваленный книгам, удобное кресло рядом с ним, коробка на полу, письменный стол Анны, компьютер, кресло. Большой монитор. Вроде бы привычная житейская картинка, но есть какая-то странность в облике комнаты, в звуках и свете. Что-то неуловимо сюрреалистическое, некое искажение реального пространства.

Звучит мелодия (более напоминающая неясный шум). Анна за компьютером. Набирает фразу. «Зрители видят на мониторе набираемый текст»:

Строчкой ниже пишет:

Берет телефон, набирает номер. Голос автоответчика «В настоящее время абонент занят и не может ответить на ваш звонок».

Стирает последнюю строчку на компьютере, пишет:

Вскакивает и начинает что-то лихорадочно искать на столике Матери в стопке книг. Находит пачку старых писем в конвертах. Перебирает их. Заканчивается мелодия. Анна кидается к компьютеру и снова ее ставит. Возвращается к письмам. Начинает читать их, какие-то рвет. Затем вдруг возвращается к компьютеру, стирает «детектив», набирает:

Вскакивает и начинает опять набирать на телефоне номер. Голос автоответчика: «В настоящее время абонент занят и не может ответить на ваш звонок».

Идет опять к письмам, разбросанным у столика Матери, и запинается об огромную коробку. Из нее высыпаются большие черно-белые фотографии с нечеткими изображениями. Она начинает развешивать фотографии по сцене. Меняет местами.

Все это делает лихорадочно. Мелодия опять заканчивается. Анна возвращается к компьютеру, стирает «драма».

Анна: Нет, нет. Не драма. Какая же это драма? Ведь главной была любовь. Да, всегда главной бывает любовь… только любовь. А смерть? Что же смерть…. Не трагедия, нет. Точно. Нет, нет, нет. Мелодрама?

Набирает:

Хватается опять за телефон. В трубке – бесконечные длинные гудки. Под их звук стирает последнюю строчку. На мониторе остается только:

На сцене появляется Мать. Вместе с ее появлением сцена начинает преображаться. Серые цвета и тени исчезают, доминирующим становится белый ослепляющий цвет и свет. Эффект сюрреалистичности усиливается. Мать подходит к фотографиям и начинает их переворачивать. На их обратной стороне – цветные изображения одного и того же мальчика в разных возрастах.

Анна набирает на мониторе еще одну фразу:

Он послал ей четырех детей. Она приняла одного. Остальных убила.

Мать устраивается у маленького столика, берет в руки одну из книг.

Мать (читает с экрана монитора): Он послал ей четырех детей. Она приняла одного. Остальных убила.

Анна: Мама?! Как ты здесь? Я не заметила, как ты… вошла. Странно…

Мать: Странно, что ты вообще меня заметила. Что ты там постоянно пишешь и пишешь? Подними наконец голову от своей дурацкой клавиатуры. В последнее время я вижу перед собой только твою спину. Уже и забыла, как выглядит лицо. Посмотри на меня.

Анна: Смотри. Что? Что-то не так? Плохо выгляжу? Что я пишу? Роман. Ты знаешь, я начала писать роман.

Мать: Да, знаю. Что за причуда такая?! Все сегодня кидаются писать романы. Пишут и пишут, неужели люди не могут найти другой способ…

Анна (подхватывает конец фразы): … для занятий? А чем этот плох? Почему бы женщине, успевшей выйти на пенсию в пятьдесят пять, не заняться литературным творчеством? Что еще мне делать? Смотреть целыми днями сериалы?

Мать: А сидеть, уткнувшись носом в компьютер, лучше? Люди, к примеру, нянчат внуков.

Анна: Я же не в соцсетях сижу. Я роман пишу. Вполне статусное занятие для образованного человека. Тем более для меня – внуков нет, а что вспомнить есть.

Мать: О да! Ну и о чем ты решила вспомнить? Что это будет? Роман о романах?

Анна: Это будет история о женщине, у которой три дочери и один сын. История любви и смерти. Я думаю, это будет трагическая драма. А может быть, все обернется как обычно – мелодрамой или даже фарсом. Не знаю пока, надо дописать. Как получится.

Мать: У тебя четверо детей?! Вот так новость!

Анна: При чем тут я? Я пишу роман, а не мемуары. Художественное произведение, сочиняю, понимаешь? Придумываю историю для развлечения читающей публики. И моего собственного, кстати, тоже. Я развлекаюсь так, мам. Сижу вот тут и развлекаюсь.

Мать: Ага, самое время развлечься, милая. Поиграть в писательницу на пороге… Уж не знаю, роман ли ты там пишешь или что еще. Ты даже с жанром до сих пор не определилась. Возможно – это, возможно – то. Так не пишут романы настоящие писатели, так только графоманы начинают.

Анна: А я и есть начинающий графоман. И потом, откуда ты знаешь, как пишутся романы? Ты ведь ничего и никогда не писала сама, кроме писем ко мне.

Мать: Это да. Я всегда предпочитала говорить. А когда тебя не было рядом, вынуждена была писать письма. И, увы, написала их тебе немало, согласись? Хватит не на одну книгу. Так что я еще тот писатель. И потом, я всю жизнь читаю чужие романы. Научилась уже видеть в них не только то, что написано словами, но и то, почему эти слова были написаны. В хорошем романе главное – честно рассказанная жизненная история. Со всеми тайнами и скрытыми обстоятельствами. У тебя есть тайны? Ты раскрываешь их в своем романе?

Анна слушает Мать и опять набирает номер на телефоне. В трубке – бесконечные длинные гудки.

Анна: Мой роман – это исповедь убийцы. Ее убийства и есть ее тайны.

Мать: Исповедь убийцы?!

Анна: Чему ты удивляешься? Уверена, каждый человек хотя бы раз в жизни примерял на себя роль убийцы. Пусть даже понарошку или во сне. Только не говори мне, что тебе ни разу в жизни не хотелось кого-то прибить? Какую-нибудь стерву наглую, что без очереди прется, или хама автобусного.

Мать: Ага. Или соседей, что спать не дают. Ты еще вспомни про начальника-идиота. Набор знакомый. Но я сейчас не о желании убивать, я о желании исповедаться в убийстве. Ты много видела убийц, рассказывающих миру о своих жертвах? Я – нет. Обычно все себя всегда оправдывают и преступниками совсем не считают.

Анна: Да, потому что все боятся наказания. Но если бы люди знали, что за убийство им ничего не будет, совсем ничего: ни электрического стула, ни тюрьмы, ни позорной скамьи на суде, поверь, каждое утро мы находили бы в подъезде по парочке трупов.

Мать: Хорошего же ты мнения о людях.

Анна: А что, сейчас они чем-то отличаются от тех, что писали в прошлом веке доносы на своих соседей, дабы разжиться лишними метрами в коммуналке? Да ладно доносы. А братки-матросики, что шлялись по улицам и убивали буржуев за приглянувшиеся сережки или колечко? Революция, им можно было, да? А сейчас мажоры гоняют на тачках по улицам, сбивая насмерть детей. Они что, все сидят в тюрьме? Нет, конечно. Им тоже сейчас «позволено». Живем ведь в эпоху денег. Все окупается. Было бы желание убивать, а желающие во все времена найдутся. И у каждого будут свои убийцы и свои убийства, на которые общество закроет глаза. Нет наказания – нет убийства и нет… убийцы.

Мать: Но если главное для убийцы – избежать наказания, то есть как бы скинуть с себя шкуру убийцы, почему ты пишешь ее исповедь? У тебя, ладно-ладно… у твоей героини- убийцы тяга к покаянию? Отчего вдруг она решила рассказать миру о своих преступлениях? Что с ней вдруг случилось? Или с тобой?

Анна: Я не пишу о покаянии. Разве исповедь – это всегда покаяние? Я хочу написать о причинах, которые приводят обычного рядового, вполне себе приличного, казалось, человека, здорового, не маньяка-психопата, к убийству. Любого нормального человека. Понимаешь? Любого. Я пишу честную исповедь честного человека…

Мать: … честной убийцы.

Анна: Можно и так сказать. Хочу, чтобы любой, читая мой роман, понял, что он и сам бы мог убить, если бы судьба поставила его в такую же, как у моей героини, жизненную ситуацию. То есть если бы он оказался в нужное время в нужных обстоятельствах.

Мать: И таким образом оправдал сам для себя свое убийство? Оправдаться… Снять с себя грех… Компьютер вместо исповедальни… Почему бы и нет? Дашь почитать исповедь о своих убийствах?

Анна: Ты опять? Повторяю, я всего лишь автор.

Мать: Конечно, конечно. Дашь почитать о написанных тобою убийствах?

Анна: Хочешь примерить и на себя жизненные обстоятельства моей героини и роль убийцы?

Мать: Примерить на себя? Даже представить не могу себя в таких обстоятельствах. А уж примерить…

Анна: Не можешь представить? Да запросто. Например, солдаты на войне. Убийцы?

Мать: Даже церковь не считает их убийцами. Защитники.

Анна: Значит, защищая кого-то или что-то, убивать можно. Вот тебе и первая причина! А убийство во имя облегчения страданий? Эвтаназия. Еще одна отличная причина. Очень гуманное убийство.

Мать: Не во всех странах эвтаназию приняли.

Анна: Хорошо. Эвтаназия людей для многих по-прежнему считается настоящим убийством. А эвтаназия животных? Церковь ведь не считает грехом усыпить больную собаку?

Мать: Да, если она больна и страдает.

Анна: А ты когда-нибудь вводила яд в вену своей собаки? Она тянет к тебе лапу и пытается из последних сил лизнуть в нос со всей своей собачьей любовью. Понимаешь, последней мыслью у нее ведь возникает мысль о любви к тебе. А ты вводишь яд, который останавливает ее сердце. Разве это не грех? А люди совершают его запросто. Иногда и по нескольку раз в своей жизни. Назови такого гуманного собачника убийцей, оскорбится ведь. Искренне обидится.

Мать: Но ты ведь книжку не про войну пишешь или про животных? У тебя там должно быть совсем другие жертвы? Кто они?

Анна: Дети.

Мать: Дети? Чьи дети?

Анна вместо ответа начинает опять набирать номер на телефоне. В трубке – бесконечные длинные гудки.

Мать: Кому ты все время звонишь? Арсению?

Анна: Он с утра не берет трубку. Так странно. Я уже с ума схожу.

Мать: А эсэмску писала? По скайпу не пробовала? Вот если бы ты поставила на свой смартфон ватсап или вайбер, могла бы еще и по ним звонить.

Анна: Мне хватает интернета и на компьютере. Скайп включен постоянно. Вот видишь? Не отвечает.

Анна выводит на монитор страницу скайпа с фотографией молодого мужчины и текстом «Арсений соединение».

Мать: Не соединяется? Ну и оставь его в покое.

Анна: Я просто на всякий случай зашла. Боюсь пропустить его звонок.

Мать: Это было бы чудом, согласись?

Анна: Мама, если Сенечка не звонит, значит, у него все хорошо.

Мать: Ну и что ты тогда ему названиваешь через каждые пять минут, если все хорошо? Сенечка твой, конечно, тоже мог бы и ответить матери. Ты такой не была.

Анна: Да ладно… Была. И даже еще хуже была. Ты знаешь, я ведь обычно не читала твои письма. Те, что ты слала мне каждую неделю. Вернее, читала только начало и конец.

Они были такие длинные, такие толстые, еле влезали в конверты, которые даже не заклеивались сами. Ты их клеем сверху промазывала, чтобы не открылись. Канцелярский клей засыхал желтой жирной полосой. Помнишь?

Мать: Не оправдывай его. Ты хотя бы вскрывала эти конверты…

Анна: Но ты ведь знала, что дальше этого дело не шло? Ты ведь знала, что я в лучшем случае иногда лишь пробегала то, что ты написала. По диагонали.

Мать: Ты вскрывала мои письма, а это значит – тебе было не все равно, что там внутри. Пусть даже и по диагонали, но ты хотела быть в курсе того, о чем я тебе писала.

Анна: Брось, мам. В курсе чего там можно было быть? Ты ведь всегда писала об одном и том же: одевайся теплее, будь осторожна, переходя дорогу, о своем давлении и о моей астме.

Мать: Я думала о тебе, когда писала их.

Анна: Мама, давно хочу спросить тебя. Если ты знала о том, что я не читаю твои письма, зачем ты их писала? По десять-двенадцать листов каждую неделю, столько лет об одном и том же…

Мать: Неужели нужно все объяснять прямым текстом? Я хотела, чтобы ты знала, что я не сплю, переживаю, беспокоюсь, скучаю, хочу поговорить с тобой.

Анна: Могла бы пустые конверты присылать. Ведь главное было не то, что в письмах, а сам факт того, что ты их пишешь. Как полагается хорошей матери. Ты ведь считаешь и всегда считала себя хорошей матерью? Тебе важно было знать, что ты хорошая мать?

Мать: А тебе не важно знать, какая ты мать? Зачем ты постоянно названиваешь сыну? Думаю, это действует на нервы сильнее, чем получать один раз в неделю толстый, перемазанный клеем конверт, который можно выбросить не читая.

Анна: Ты не ответила. Для тебя было важно чувствовать себя хорошей матерью?

Мать: Да, я считала своим материнским долгом говорить с дочерью пусть даже в письмах. И ты мне ведь тоже писала. Иногда. А когда твой сын звонил тебе сам последний раз? Он вообще когда-нибудь звонит тебе сам, первый?

Анна: Ну, какая разница, кто кому звонит. Мы часто говорим с ним по телефону, и это важно.

Мать: Все о том же говорите, о чем я писала? Как дела на работе? Здоров ли? Что ест? Анечка, ну не обманывай ты себя. У тебя с сыном не диалог, а один сплошной монолог. Твой. Ты уже давно говоришь сама с собой и за вас обоих.

Анна: И таким образом я стараюсь присутствовать в его жизни. Точно так же, как ты, когда писала мне.

Мать: У тебя после меня хоть письма остались… Остались?

Анна: Хочешь перечитать? (После паузы). Ты считаешь, это я виновата в том, что мой сын не звонит мне, не интересуется, все ли у меня в порядке, жива ли?.. У других вон дети не такие. Это я виновата? Что-то не объяснила ему в свое время, недодала. Недолюбила? Да нет! Ты же знаешь, что Сенечка всегда был главным для меня в жизни. Все ради него…

Мать: … одного.

Анна: Да, ради него одного. Ну, скажи мне, что ты, к примеру, такого сделала как мать, чего не сделала я? Чем ты лучше меня? Я ведь тоже далеко не идеальная дочь. Разве у тебя нет ко мне претензий?

Мать: Претензий? Нет. Ты меня любишь. И этого достаточно.

Анна: Ты хочешь сейчас сказать, что мой сын меня не любит?!

Мать: Я хочу сказать, что у тебя, в отличие от меня, есть претензии к сыну. А мы сейчас говорим с тобой. И вчера говорили, и завтра будем говорить…

Анна: И в отличие от меня ты не сидишь сейчас перед компьютером и не пишешь роман, чтобы занять себя чем-то в ожидании, когда сын снимет трубку?

Мать: Ты сама знаешь, почему так все получилось. Могло ведь все сложиться и по- другому. У тебя есть претензии к себе?

Анна: У меня есть претензии к тебе. Ты ведь знаешь, почему так все получилось. И в твоих силах было вмешаться, не допустить этого. Что же не подсказала, не объяснила, не запретила, в конце концов? Где же ты была, мам?!

Мать: Рядом. Я всегда рядом, но ты тогда не хотела меня слушать. Ты ведь читала мои письма обычно только по диагонали. Ты и сейчас стараешься не слышать. Ищешь виноватых, по привычке. Даже вон целый роман начала писать… Бессмысленно. Ты ведь знаешь, кто виноват. Посмотри вокруг. Что ты сейчас видишь?

Анна: Что я не слышу и чего я не вижу? Можно без обычных намеков обойтись? Что ты хочешь мне сейчас сказать? Скажи.

Мать: Только то, что пришло твое время, Анечка. Время пришло.

Звонок в дверь

Анна: Мама, что ты заладила «пришло время, пришло время». Говори яснее.

Мать: Куда уж яснее. Вон звонок надрывается, его-то слышишь? Это к тебе. Иди открой.

Анна уходит.

Сцена 2

Входят Анна с молодой женщиной (Ярославой). Она одета дешево, безвкусно и несколько странно, держится заискивающе, волнуется и от этого говорит нарочито бойко. В наиболее эмоциональные моменты в ее речи становится больше украинских слов.

Мать далее постоянно присутствует во всех сценах, но ведет себя как сторонний наблюдатель, разговаривает только с Анной. Другие персонажи ее не замечают.

Ярослава: Простите зарады бога, соседка. Я тут на первом этаже живу. Всех уже оббежала в подъезде, нихто не открывает. Решила ось к вам сунутыся, не знаю шо и делать.