Читать книгу Моргазм - Ганс Цвейг - Страница 4

Кто я вообще такой? I am the Stranger. Живущий в одном доме с такими же странниками, но мой главный спутник – моя апатия. Она разрушает меня, протекая по венам, прямо как героин. Сказать по правде, я бы сел, но, боюсь, не слезу. Кто знает, к каким последствиям это может привести. Я много читал и смотрел по теме, и не хочу такой жизни. Но и этой не хочу. Именно поэтому я решил себя убить.

Все эти панки в клубах. Я всегда думал, что они интереснее обывателей. Как итог, я ненавижу их ещё больше. На обывателей нет смысла злиться, они такие от природы, а с панками другая ситуация. Ублюдки реагируют на каждый тренд, вбрасываемый в их «движ». Я ничего не имею против панк-рока, но не такого как у них. Я люблю панк «77 и старый пост-панк. А эти недоумки не любят. Love punk, hate punx, как говорится.

Меня самого очень часто терзают противоречия. Политика, религия, музыка, человеческие отношения. Но это происходит лишь в голове, а снаружи я остаюсь примерно одинаковым. Взлохмаченный брюнет в чёрной косухе, чёрных очках и таких же чёрных джинсах. Но борьба во мне живёт, и это борьба с самим собой. Что ж, значит самоуничтожение будет означать победу в любом случае, раз уж о заключении мирного договора не может быть речи.

Они говорят: будь самим собой.

Мой ответ: не будь.

Они вопрошают: быть или не быть?

Я отвечаю: не быть.

Они говорят: делай что хочешь.

Но у меня нет четкого мнения о том, чего я действительно хочу. Это ещё одна причина расстаться с самим собой. Да и вообще, как толкуют буддисты, отсутствие желаний освобождает от страданий, как и отсутствие привязанностей. С этим тоже никаких проблем, а страдаю я от наличия, собственно, себя.

Они говорят: от себя не убежишь.

Что ж, посмотрим.

Что вообще такое самоубийство? Христианство говорит нам, что это грех. В исламе, как я слышал, признается, как вариант, сакральный суицид ради благой цели. И уж поверьте, мои намерения более чем благородны. Я собираюсь, как хирург, избавить этот мир от инородного тела в лице себя самого. Но не так, как это привыкли делать обычные люди. Я совершу это оккультным путём. Так, как предлагает сделать этот недоносок, который частенько к нам заходит.

Я нигде не учусь и не работаю. Благо, в нашей неназванной стране существует такая вещь как пособие, чему мы с моими соседями очень рады. Его мало на что хватает, но позволяет не дать дуба. Живём мы в большом и заброшенном загородном доме. Это почти сквот, но вроде как считается муниципальным общежитием для таких отбросов как мы. Вроде бы нет нужды жаловаться на государство, но мы всё равно считаем себя анархистами. Нет, это не юношеский максимализм, лучше уж зовите нас люмпенами. Я читал труды анархистов, и понимаю, что это система, построенная на любви и солидарности, коих у меня нет, как и желания трудиться, поэтому мне близок скорее Штирнер. Пусть работают те, кто хочет трудиться (да, различия между трудом и работой мне также известны), а я просто хочу, чтобы меня не трогали.

Всё свободное время я посвящаю себе и никому больше. Бóльшую часть времени я забываюсь в ночных фантазиях, которые угнетают меня едва ли меньше, чем окружающая реальность после пробуждения. Проснувшись, а это почти никогда не бывает раньше полудня, я принимаю душ и спускаюсь завтракать. Иногда я встречаюсь на кухне со своими так называемыми соседями, которые также являются моими как бы друзьями. В этом есть большой плюс, в отличие от такой же жизни с предками – друзья-неудачники не кипятят мозг. Они не лезут в мои дела, и такие же аморфные как я сам.

После завтрака я поднимаюсь к себе, чаще всего с самим завтраком, и смотрю какой-нибудь очередной дерьмовый фильм на ноутбуке, чтобы прийти в себя после сна и абстрагироваться от ещё более дерьмовой реальности. Чаще всего это помогает, и уже тогда я даже могу немного прогуляться до супермаркета или в парк.

Не люблю так выражаться, ввиду наивности и одновременно пафоса этого клише, но я занимаюсь творчеством. Например, музыкой. Мы играли в группе вместе с этими полудурками, которые живут со мной. Но это продолжалось недолго. По крайней мере, не настолько, как хотелось бы. Местные чепушилы не оценили наших стараний. Это был чёрный готический плевок им в лицо, но сделанный с любовью, как в порно.

Но не тут-то было. Растерявшие последние крохи своего вкуса, спятившие от пойла и наркотиков, они требовали своего пещерного металла, состоящего из атонального шума. Ну и чёрт с ними. Если бы им нравилось, я бы, возможно, ненавидел их ещё больше.

Фрэнк был нашим гитаристом. А мне всегда нравился бас. У него более панковский звук. И более пост-панковский, конечно же. Джим сидел за барабанной стойкой. Хотя я вообще всегда был против барабанов как дикарского непотребства, лишь зря заглушающего вокал и гитарные мелодии, но у нас не было драм машины, зато был Джим с его сраной установкой. А наша полоумная красавица Глория играла на клавишах, дабы придать музыкальности нашему сырому звуку. С её характером коррелировал бы синтезатор, выдающий вместо нот разных ядовитых гадов. Наверное, все те панки смотрели на нас только потому, что в группе была девчонка. Тупые мужланистые дикари.

У нас был вменяемый репертуар, и я пел о всех тех вещах, которые ненавижу. Я даже хотел назвать группу Hate, но это было бы слишком наивно, да и таких групп в мире, должно быть, десятки сотен, а я стремился к оригинальности. Которую всё равно, чёрт побери, не оценили эти инвалиды вкуса. Мне впору было устроить рок-терроризм на сцене, в духе Scumfucs, Crucifucks или Stick Men With Ray Guns. Ну и других, менее или более известных безумцев. Но, на самом деле местные – те ещё ханжи и неженки. Я уверен, они бы отреагировали на такой перфоманс как самые настоящие обыватели. То, чем они заслуживают если не пулю, то хотя бы металлический (или электрический) стул, раскрученный рукой, и запущенный со сцены, летящий прямо им в голову.

В общем-то, я примерно так и поступил. Это были бутылки. Началось безумие, толпа хотела разорвать нас, как и администрация клуба. Нет, не нас. Меня. Мои хреновы «друзья» принялись пугливо успокаивать обе стороны конфликта, что я расценил как нижайшее предательство, как себя в частности, так и панк-рока в целом. Я высказал им всё, когда нам удалось смыться из клуба через чёрный ход, который вёл на улицу прямо из подсобки за сценой.

– Фрэнк, ублюдок, мать твою, а я считал тебя преданным бойцом рок-н-ролльного фронта!

– Но Регги, ты же мог убить кого-нибудь!

– И что? И ЧТО?! Мать твою!

– Как это что?!

– Лучший рок-концерт это тот, на котором кого-нибудь убили!

– Регги!..

– Who-эгги! Я не думал, что столкнусь с таким предательством. Вы должны ненавидеть всех этих скотов так же, как ненавижу их я!

– Но ведь среди них мой брат!

– И? Ты разве не знаком с легендой о Каине и Авеле?

– Боже мой, что ты такое говоришь!

– Ты должен был убить своего чертового брата, ты должен был разорвать их всех!

На мои реплики все лишь молча смотрели на меня. Я показал им средний палец и зашагал к остановке.

Как водится, на автобусах обычно ездит всякое отребье, тем более вечером, тем более в этой части города. Провожая знакомые массивы трущоб за окном, я абстрагировался от произошедшего благодаря музыке, играющей в наушниках. Выйдя на своей остановке, я зарулил в винный магазин, прежде чем вернуться в обитель скорби. Взял пару упаковок пива и сигарет, чтобы «отпраздновать» выступление и забыться.

Не прошло и десяти минут, как я оказался в пункте назначения. В дом, где гуляет ветер в распахнутых окнах, куда влетают брызги дождя, а по стенам ползают насекомые. Там мрачно и сыро как на улице. На полу извечные невысыхающие лужи. Они могли бы состоять не только из воды, но из мочи и крови, возможно даже менструальной, ха-ха. В этом доме всегда сумерки, в которых можно спрятаться, раствориться и стать призраком. Там всегда темно, и есть туалет, в котором повесился кто-то из прежних жильцов, и теперь его призрак разгуливает по дому, отравляя воздух прелыми ароматами плесени и гнили. Он зовёт за собой, последовать его же примеру.

Я поднялся наверх, открыл первую банку, включил свою унылую музыку и хлебнул пива. Вроде бы всё хорошо и нет повода беспокоиться. Меня совсем не заботило то, что панки могут захотеть найти меня и разобраться. В таком случае я вспомнил бы о действующих законах, и устроил бы им то, что следует делать с теми, кто незаконно проникает на частную территорию. Trespassers will be shot, survivors will be shoted again. Я бы с радостью сделал панков гранжерами с помощью своего старого охотничьего ружья. Называйте меня Джонни, ублюдки!

Пиво не лезло. Отложив банку в сторону, я подошёл к шкафу и достал оттуда заначку с травой. Скрутив джоинт, я затянулся и через некоторое время выдохнул. Меня постепенно затягивало паутиной беспечной радости, с росинками паранойи, висящими на ней. Я повалился на диван и сменил унылое музло на тёплый и игривый прог рок. Я лежал и затягивался тлеющим косяком, вбивая в голову мысль, что мне кайфово. Но всё было тщетно. Я и забыл, почему так давно не притрагивался к траве. У меня начинались галлюцинации. Мне чудилось, что я вижу призраков. По крайней мере, одного точно. Дело в том, что наш дом когда-то был нормальным домом, где жили счастливые люди. По крайней мере, они такими считались. Но вряд ли были такими на самом деле, потому что муж, узнавший о измене жены, не смог жить с этим и повесился прямо в туалете. Оставшаяся семья съехала отсюда, а дом долгие годы никому не могли продать, пока он не обветшал и не стал самой настоящей заброшкой. А потом предприимчивые власти объявили его муниципальным жильём и решили заселять его всякими неудачниками, живущими на пособие.

Этот задрот, который захаживает к нам в гости, рассказал как-то, чем опасен такой дом с точки зрения эзотерики. Дело в том, что если один убивает себя, то от него расползается метафизическая паутина, способная завлечь на суицидальную дорожку и других жителей. Не знаю, верил ли я в это, но теория показалась мне интересной. Кажется, я даже написал об этом песню. Сказать по правде, я жадно черпал сюжеты из неблагоприятных историй. А такие истории происходили на каждом шагу. Но в тот вечер я сам чуть не стал героем подобной песни.

Пока в моих венах зеленой волной переливался тетрагидроканнабинол, в голове пульсировали обсессии выпустить его на волю. Разумеется, это если выражаться метафорически. Я просто решил свести счёты с жизнью. Моя рука потянулась к тумбочке и достала лезвие. Несколько уверенных движений пришлись на холсты моих запястий, украсив их авангардным импрессионизмом.

Я ничего не чувствовал и просто лежал в какой-то странной дрёме, как вдруг очнулся от звука открывающейся входной двери. Это вернулись мои предатели. Впервые за весь вечер я подумал о том, что их где-то носило всё это время.

– Регги!

Голос Фрэнка разнесся по дому. О, нет, даже не думайте испортить и это, чёртовы растяпы! Но было поздно что-то предпринимать: уже были слышны шаги по лестнице.

В открывшейся двери комнаты выступил силуэт Фрэнка с испуганным лицом, когда он увидел меня лежащим на простыне, вымоченной собственной кровью. Он завопил:

– Регги, ты что, порезал вены?!

– Нет, мать твою, я попал в рай и трахнул всех 99 девственниц!

Он повернул голову в сторону лестницы и крикнул:

– Глория, скорую, быстро!

Вызванные санитары прибыли почти сразу, и у меня уже совсем не было сил сопротивляться. Меня увезли в клинику, оформив мой случай как «неудачная попытка суицида», или вроде того. А, как вы знаете, это чревато определенными последствиями. Так я оказался в дурдоме.

Но сперва мне пришлось полежать в клинике. Мне оказали первую помощь, довезли на карете в белоснежное здание бесплатной больницы и уже там устроили допрос. Я был сдержан, сил на препирательства не было. Мне забинтовали запястья, вкололи каких-то седативных и уложили спать. Ночью мне ничего не снилось, как будто я умер. Проснулся я к полудню, в палате сидели трое придурков и озабоченно улыбались. Я заорал на всю больницу:

– Долбаные супергерои, зачем вы спасли мне жизнь?!

Лицо Фрэнка сменило улыбку на испуг, и он загалдел:

– Спокойно, Регги, тебе нельзя напрягаться! Успокойся, дружище!

– Да я спокоен как удав, мать вашу! Зачем вы это сделали, чёрт побери?! Закон об оставлении человека в беде, да? Вот что вами двигало? Анархисты хреновы, вам должно быть плевать на законы!

– Регги, нет, мы сделали это потому, что ты наш друг.

– О, боже, я сейчас расплачусь! Настоящим панкам должно быть плевать на смерть! Вы никудышные во всех отношениях, и ничем не отличаетесь от той толпы в клубе. Постойте-ка… Они послали вас поквитаться со мной, да? Это так, ублюдочные ренегады, мать вашу?

– Спокойно, Регги, конечно же это не так. – подал голос аморфный Джимми.

– Конечно. – огрызнулся я.

– Если бы мы хотели твоей смерти, то не стали бы спасать от неё. – внесла свою лепту Глория.

– Хрена с два! Вы побоялись закона, а теперь пришли, чтобы инсценировать мою смерть, рассказывая потом копам, что я умер от потери крови.

Троица молча переглянулась, и Глория снова подала голосок:

– Ты просто чёртов параноик!

– А ты чёртова стерва!

– Ладно, ребята, не нужно ссориться. – вмешался Фрэнк. – Регги, вот, мы принесли тебе твои вещи и кое-каких ништяков. Тут твои любимые сигареты, немного еды, газировка…

– Да срать я хотел! Что говорят врачи?

– Они сказали… Регги, ты только не волнуйся. Тебе придётся пройти курс психотерапии какое-то время, такие правила.

– О-о-о, мать вашу, ну теперь ясно, в чём подвох! Вы решили упечь меня в дурку. С этого и нужно было начинать.

– Нет, это не то, что ты подумал… – принялся было сглаживать углы Фрэнк, но опять вмешалась Глория:

– Нет, он всё правильно подумал! Такому психопату как он не место в обществе, ему место в тюремной психбольнице!

– О, я смотрю в анархосучке заговорил конформизм! Похвально, нечего сказать. Подцепила после перепихона с каким-нибудь хипстером?

– Что ты несёшь, псих! Ты вчера чуть не убил бедных Тони, Ронни и Донни!

– О, да что ты говоришь? Ублюдки получили по заслугам. А если ты такая сердобольная, то иди успокой их, твоих дырок как раз хватит.

После моих слов Глория встала с места и вышла из палаты, Джим неуверенно вскочил за ней. Со мной остался Фрэнк, и на его участь выпало вкушать остатки моих словесных помоев. Но у меня уже не было сил разговаривать, а обвинять раздолбаев в предательстве уже не было смысла.