Читать книгу Сиреневое боа - Гаспар Рамбле - Страница 2

В миг, когда лед встречается с пламенем, кто-то из них меняется.

В темном коридоре на четвертом этаже сквотерского дома, убогого как жизнь всех его обитателей, пахнет сигаретным дымом. В самом конце мерещится свет. Рама настежь, хотя в ней давно нет стекла. Его еще зимой выбил кулаком киевлянин Олег, когда поссорился со своей здешней девушкой Машей из Минска. В шутку этот дом назывался БСС, Бывший Советский Союз, потому что под ободранной и вечно худой крышей он прятал людей, бежавших от будней постсоветской власти разных стран, некогда составляющих ту навевающую страх державу.

На широком подоконнике, согнув ноги в коленях и оперев на них подбородок, сидит боком девушка. Смотрит в окно. Рядом с ней курит парень, смотрит на нее.

– Я воровка и ненавижу людей, – она поворачивает голову: глаза полны отчаяния и брезгливости.

– Брось. Я не верю. Пойдем лучше ко мне.

– Зачем?

– Не тут же торчать!

– Иди. Я скоро приду.

– Ага.

Он перекидывает через нее окурок, еще раз замечает ее впалую щеку и уходит.

Она не придет. Тишина воскресного вечера и тяжелый летний воздух заморозят ее в той же позе и с теми же мыслями. О жизни. О ее жизни!

В коридор вываливаются по пояс голые, пьяные и громкие парни. Они всю неделю вкалывают на стройке за двенадцать фунтов в час, поэтому выходные безутешно тратят на спиртное и драки. Их пятеро или шестеро. Подшлепывают тапками в такт не тактичной песне. И безудержно ржут.

– Милая, уступи дяде место, – один из строителей тянется к девушке скользкими губами и неожиданно его одолевает отрыжка.

– Пошел вон! Придурок! – отпихивает она его. Успевает подумать «Ненавижу людей!», прежде чем сильная рука скидывает ее с подоконника.

– Что это мы такие грубые? – тошным голосом спрашивает парень.

– Отвали!

– Ну, ну. Давай знакомиться? Иван. По-вашему – Джон.

– Мне пора!

Он прижимает ее к пропитанному потом и алкоголем телу и громко дышит ей в ухо, оставляя в нем обильную испарину. Лезет ладонью под футболку и начинает шарить по спине.

– Я сейчас заору!

– Не надо. Я тебя не обижу, детка. Подари мне сегодня счастье, – прихрюкивая, шепчет он.

Резким движением колена она на несколько секунд лишает его способности говорить и вообще совершать какие-либо действия. Его руки слабеют, рот раскрывается, будто прорезь у автомата с шоколадными батончиками. Ехидно улыбнувшись, девушка вырывается из страшных объятий. Она твердым шагом направляется от окна, на середине коридора сплевывает неприятные впечатления и идет к Женьку.

Ее зовут Коко. Это имя не имеет никакого отношения к известным людям и маркам. Так назвали родители. Полное имя – Ханаби-Ко – давно забыто и с японского переводится как «Искрометный Ребенок». Она родилась в Японии, уехала в четырнадцать лет из страны по обмену школьниками и, очаровавшись в миг Лондоном, больше не возвращалась в Токио. Возомнила, будто ненавидела все, что связано с бело-красным флагом, который напоминал ей яичницу и вызывал усмешку.

Коко – упрямая с детства девчонка. Периодически мечтает и винит себя за то, что еще не сбылось. Задирается во имя справедливости, в которой год за годом разочаровывается. Многие считают ее сильной, а она упрекает себя за свои слабости. Она пару раз в жизни основательно влюблялась в людей, которые позже оказывались неидеальными и, как ни странно, им быстро надоедали ее попытки их улучшить. Скромной ее трудно назвать: ей все пофигу. Почти все равно, что есть, где спать, что надевать. Она неряха, никогда не пользуется утюгом, редко посещает прачечную и, с любопытством обнюхав себя и сочтя запах приемлемым, не принимает душ. Не из-за того, что она не любит чистоту, нет. Она никому не нужна, даже себе. А чистота важна внутренняя. Для общения она выбирает книги. Она не много читает, нет, ей просто редко необходимо общение. Она привыкла к истине: полагаться только на себя. Проблемы и одиночество – вечные спутники Коко. Она старается от них навсегда избавиться, но тщетно. Жизнь быстро овладевает, затягивает в кубическое пространство, поверхности которого снабжены ядовитыми шипами, а они то и дело приближаются к центру.

Внешне она не отличается от массы. Во всем средняя: рост и вес средние, объемы такие же. Коко обладает редкой красотой, одно из качеств которой – незаметность для окружающих. В толпе она сливается с пейзажем так, что продавец газет едва вспомнит ее лицо, сразу же после того, как она исчезнет. Для европейцев ее внешность непривычна азиатскими чертами, а в родной Японии ее не принимали из-за больших круглых глаз, упрямого носа с горбинкой и мягкой линии скул. Женек, ее единственный друг, считает, что ее темные глаза самые красивые на свете. Он, конечно, по уши влюблен в нее, но они, и правда, красивые. Она из-за минусового зрения прячет их, потому что всегда смотрит, щурясь, исподлобья, при этом жутко зло выглядит. Черные волосы, как и вся Коко, испытывают на себе силу настроения: хорошее – чуть-чуть завиваются, плохое – тускло свисают и выдают впадины и выпуклости черепа, нормальное – послушно уложены в неровной прическе. Коко уверенна, что-то в ней есть, но сказать, что конкретно, не может.

Она стучит в комнату Женька.

– Люди – настоящие уроды! – ее стук – чистая формальность, она тут же открывает скрипучую до ужаса дверь и плюхается на старый, потрепанный диван.

– Коко, ты?

– Ты, ты!

– Я уж думал, не придешь, – из соседней комнаты, ванно-туалетной, появляется Женька, вытирая о майку, которая на нем, руки.

– Эй, не висни. Ты что? Плачешь?

Это одна из ее слабостей. Реветь от беспомощности. Мыслями возвращаться к ситуации и копать, копать, а когда силы терпеть иссякнут, разрыдаться. Женек эту слабость знал. Он даже знал, как с ней бороться. Ее этот способ бесил. Он глупостями и пустыми фразами смешил ее. И она смеялась, а потом сердилась, ведь, когда грустно, полагается быть серьезной.

– Что случилось? Расскажешь? – тоном воспитателя младшей группы детского сада допытывался Женя.

– Люди – уроды! Козлы!

– Вот так новость! Ну, не всем же так везет с красотой, как тебе.

– Твари! Будто в конюшне или на псарне родились! Уважения нет!

– Я тебя уважаю! – икая и искажая звуки, будто пьяный, произнес Женька.

– Да ну тебя! – обиженно отвернулась Коко и опять, как на подоконнике, задрала на диван ноги и уперлась в согнутые колени подбородком.

– Ты не ответила. Уважаешь? – тем же голосом спрашивал Женька. Приблизил лицо к лицу девушки и повторил: Уважаешь?

И так естественно икнул, что Коко не сдержала улыбки. Женька налил ей чаю и придвинул блюдце c овсяным печеньем. Они, обжигаясь, пили и смотрели каждый в себя.

Вот уже шесть лет она живет в приемной семье, той, в которую ее наудачу поселили, когда она прилетела из Японии. Беккеры, скорее не из жалости разрешили ей здесь остаться, а из-за того, что, оформив кое-какие бумаги на опекунство, они получали немалое денежное пособие на девочку, пока ей не исполнится двадцать один год. Они были порядочными людьми, заботливыми, но в доме постоянно мелькали лица пятерых родных детей и троих, не считая Коко, приемных. У них физически не хватало времени, сил и советов на все потребности и характеры. Казалось, они тайком почувствовали облегчение, когда поняли, что Коко предпочитает, чтобы в ее дела не вмешивались.

У нее в доме была своя комната. На самом верхнем этаже, на котором кроме Коко никто не жил. В ее распоряжении – ванная и библиотека. Лестница вела прямо на задний дворик, поэтому девушка редко встречалась с обитателями дома. Сегодня она переночует у Женька. Условия не очень цивилизованные, зато в компании друга.

Государство обязало Коко посещать школу, в которой уже пару лет ей надоедало сидеть больше двух уроков. Она выуживала из школьной корреспонденции письма, адресованные ее родителям, и подкладывала свои. Когда кто-то из руководства выяснял номер домашнего и служебного телефонов, чтобы оповестить о прогулах и неутешительных результатах семестра (о колледже и речи не шло, но «девушка, несомненно, обладает безграничным талантом и такими же способностями»), она изменяла в личном деле несколько цифр, и поэтому семья Беккер проживала в блаженном счастье от заоблачных успехов приемной дочери.