Читать книгу Призрак Оперы - Гастон Леру - Страница 7

Арман Моншармен написал столь объемистые мемуары, что мы вправе задаться вопросом, особенно в отношении довольно длительного периода его совместного с господином Ришаром руководства театром: оставалось ли у него хоть какое-то время заниматься делами Оперы, а не только рассказывать, что там происходит? Господин Моншармен не знал ни одной музыкальной ноты, зато был на «ты» с министром образования и изящных искусств, немного занимался бульварной журналистикой и владел довольно большим состоянием. Наконец, это был очаровательный человек, далеко не лишенный ума, раз, решившись финансировать Оперу, он сумел выбрать того, кто действительно смог бы принести пользу в качестве директора, и направился прямо к Фирмену Ришару.

Фирмен Ришар был известным музыкантом и галантным мужчиной. Вот портрет, который в момент его вступления в должность дает журнал «Ревю де театр»:

«Господину Фирмену Ришару где-то около пятидесяти лет. Высокого роста, с крепкой шеей, без лишней полноты, он обладает прекрасными манерами, густые волосы подстрижены бобриком, борода – под стать волосам, несколько печальное выражение лица с ярким румянцем смягчаются прямым, открытым взглядом и прелестной улыбкой.

Господин Фирмен Ришар – очень известный музыкант, искусный специалист в области гармонии, мастер полифонии. Величие – вот основная черта его сочинений. Он автор камерной музыки, получившей высокую оценку ее любителей, музыки для фортепьяно, исполненных оригинальности сонат и фуг, а также сборника романсов. Наконец, в «Смерти Геркулеса», которую можно услышать на концертах в консерватории, ощущается могучая эпическая сила, напоминающая Глюка, одного из самых почитаемых господином Фирменом Ришаром мастеров. Однако, обожая Глюка, ничуть не меньше он любит и Пиччини; господин Ришар ничего не упустит. Восторгаясь Пиччини, он преклоняется перед Мейербером, наслаждается Чимарозой, и никто лучше его не сможет оценить неподражаемый гений Вебера. Наконец, в отношении Вагнера господин Ришар готов утверждать, что он, Ришар, первый во Франции и, возможно, единственный, кто его понял».

На этом я заканчиваю цитату, из коей, как мне думается, явствует, что если господин Фирмен Ришар любит, можно сказать, едва ли не всю музыку и всех музыкантов, то и все музыканты обязаны почитать своим долгом любить господина Фирмена Ришара. В заключение этого наскоро набросанного портрета добавим, что господин Ришар был, как принято говорить, человеком властным, то есть обладал прескверным характером.

В первые дни, проведенные компаньонами в Опере, их окрыляло радостное сознание того, что они – хозяева столь обширного и прекрасного предприятия, и оба наверняка не вспоминали о весьма забавной и странной истории с призраком, пока не произошло событие, которое доказало им, что шутка – если то была шутка – продолжается.

В то утро господин Фирмен Ришар явился в свой кабинет в одиннадцать часов. Его секретарь господин Реми показал ему полдюжины писем, которые он не распечатывал, так как на них стояла пометка «лично». Одно из таких писем сразу же привлекло внимание Ришара не только потому, что надпись на конверте была сделана красными чернилами, но еще и потому, что, как ему показалось, он уже где-то видел этот почерк. Вспоминать пришлось недолго: таким же почерком и красными чернилами были странным образом дополнены договорные условия. Он узнал детскую манеру письма палочками. Распечатав конверт, господин Ришар прочитал следующее:

«Дорогой директор, прошу прощения за вторжение в столь драгоценные для вас минуты, когда решается судьба лучших артистов Оперы, когда вы возобновляете важные ангажементы и заключаете новые; и все это с поразительно точным видением, пониманием театра, знанием публики и ее вкусов, авторитетом, который, признаюсь, изумил меня, несмотря на мой немалый опыт.

Я знаю о том, что вы сделали для Карлотты, Сорелли и крошки Жамм да и некоторых других, чьи восхитительные качества, талант и гений вы сумели разгадать. (Вы, надеюсь, понимаете, кого я имею в виду, когда пишу эти слова; ну разумеется, речь не о Карлотте, которая так фальшивит, ей никогда не следовало бы покидать ни театр «Амбассадёр», ни кафе «Жакен»; и не о Сорелли, которая может похвастаться разве что телосложением; и не о крошке Жамм, которая танцует как корова на льду. И конечно же, не о Кристине Дое, чей гений бесспорен, хотя вы почему-то стремитесь держать ее подальше от любых значительных ролей.) В конце концов, вы вольны управлять своим маленьким дельцем, как вам вздумается, не так ли?

Однако я желал бы воспользоваться тем, что вы пока не выставили Кристину Дое за дверь, и послушать ее сегодня вечером в роли Зибеля, раз уж роль Маргариты после ее триумфа в тот знаменательный день для нее недоступна. Кроме того, я просил бы вас не располагать моей ложей ни сегодня, ни в последующие дни, ибо не могу закончить это письмо, не признавшись вам, как неприятно удивляло меня в последнее время одно обстоятельство: приходя в Оперу, я узнавал, что моя ложа занята, билеты продавались через кассу – по вашему распоряжению.

Я не выражал ни малейшего возмущения прежде всего потому, что являюсь противником любого скандала, и еще потому, что вообразил, будто ваши предшественники, господин Дебьенн и господин Полиньи, которые всегда были чрезвычайно любезны со мной, забыли перед своим уходом сообщить вам о моих маленьких причудах. Так вот, я только что получил ответ от господина Дебьенна и господина Полиньи на мою просьбу о разъяснениях, ответ, который свидетельствует о том, что вы в курсе моих договорных условий и, следовательно, грубо насмехаетесь надо мной.

Если вы хотите, чтобы мы жили в мире, не следует с самого начала лишать меня моей ложи! С такими мелкими оговорками соблаговолите рассматривать меня, дорогой директор, как вашего смиреннейшего и покорнейшего слугу.

П. Оперы».

Письмо сопровождалось выдержкой из коротких сообщений «Ревю театраль», где значилось следующее:

«П. О.: Р. и М. нет оправданий. Мы предупредили их и оставили им ваши договорные условия. Всего хорошего!»

Едва господин Фирмен Ришар закончил чтение этого письма, как дверь его кабинета распахнулась и появился направлявшийся к нему с письмом в руке господин Арман Моншармен – таким же точно письмом, какое получил его коллега. Переглянувшись, они расхохотались.

– Шутка продолжается, – заметил господин Ришар, – но это уже не смешно!

– Что это означает? – спросил господин Моншармен. – Неужели они думают, что раз они были директорами Оперы, то мы навсегда бесплатно предоставим им ложу?

Ибо как у первого, так и у второго ни на секунду не возникало сомнения, что двойное послание было плодом шутливого сотрудничества их предшественников.

– Я не намерен позволять долго дурачить меня! – заявил Фирмен Ришар.

– Но это безобидно! – возразил Арман Моншармен.

– Чего же они все-таки хотят? Ложу на сегодняшний вечер?

Господин Фирмен Ришар отдал распоряжение своему секретарю отправить господину Дебьенну и господину Полиньи билеты в ложу номер пять первого яруса, если она еще не занята.

Она оказалась свободной.

Билеты тут же отправили господину Дебьенну и господину Полиньи: первый жил на углу улицы Скриба и бульвара Капуцинок; второй – на улице Обера. Оба письма Призрака Оперы были сданы на почту бульвара Капуцинок. Это обнаружил Моншармен, изучая конверты.

– Ты же видишь! – воскликнул Ришар.

Они пожали плечами, сожалея, что люди столь почтенного возраста все еще развлекаются, забавляясь невинными играми.

– Однако можно быть и повежливее! – не удержался Моншармен. – Видел, как они третируют нас в связи с Карлоттой, Сорелли и крошкой Жамм?

– Что ж, дорогой, эти люди заболели от зависти!.. Как подумаешь, до чего они дошли: поместить сообщение в «Ревю театраль»!.. Неужели им нечего больше делать?

– Кстати! – заметил Моншармен. – Они, похоже, очень интересуются малюткой Кристиной Дое…

– Ты знаешь не хуже меня, что у нее безупречная репутация! – ответил Ришар.

– Репутация часто бывает обманчивой, – возразил Моншармен. – Разве за мной не закрепилась репутация ценителя музыки, хотя я не знаю разницы между ключом соль и ключом фа?

– Никогда у тебя не было такой репутации, – заявил Ришар, – успокойся.

Затем Фирмен Ришар отдал распоряжение привратнику впустить артистов; те уже два часа расхаживали по длинному коридору, дожидаясь, пока откроется директорская дверь, та самая дверь, за которой их ждут слава и деньги или увольнение.

Весь день прошел в спорах, переговорах, подписывании и разрывании контрактов; так что поверьте: в тот вечер – вечер двадцать пятого января – наши два директора, измучившись за этот жестокий день, исполненный гнева, интриг, угроз, советов, заверений в любви или ненависти, легли рано, даже не заглянув в ложу номер пять, чтобы узнать, понравился ли спектакль господину Дебьенну и господину Полиньи.

После ухода прежних директоров Опера отнюдь не простаивала, и господин Ришар распорядился осуществить некоторые необходимые работы, не нарушая порядка спектаклей.

На следующее утро господин Ришар и господин Моншармен обнаружили в своей почте благодарственную открытку от Призрака, составленную таким образом:

«Дорогой директор!

Спасибо. Прелестный вечер. Дое восхитительна. Последите за хором. Карлотта – великолепный, но банальный инструмент.

Вскоре напишу вам по поводу 240 000 фр., точнее – 233 424 фр. 70 сант., так как господин Дебьенн и господин Полиньи передали мне 6575 фр. 30 сант., составляющих плату за первые десять дней этого года, – их права кончились вечером десятого числа.

Ваш покорный слуга

П. О.».

И письмо от господина Дебьенна и господина Полиньи:

«Господа!

Мы благодарим вас за ваше любезное внимание, но вы наверняка поймете, что возможность еще раз услышать «Фауста», сколь сладостна ни была бы она для бывших директоров Оперы, не заставит забыть нас, что мы не имеем ни малейшего права занимать ложу номер пять первого яруса; такое исключительное право принадлежит тому, о ком мы имели случай сообщить вам, перечитывая в последний раз вместе с вами договорные условия, – последний абзац статьи 63.

Примите, господа, наши уверения и пр.».

– Эти люди начинают действовать мне на нервы! – гневно заявил Фирмен Ришар, хватая письмо господина Дебьенна и господина Полиньи.

В тот вечер билеты в ложу номер пять были проданы.

На другой день, придя в свои кабинеты, господин Ришар и господин Моншармен нашли донесение инспектора относительно событий, имевших место накануне вечером в ложе номер пять.

Вот основной, немногословный кусок этого донесения:

«Сегодня вечером, – инспектор писал свое донесение накануне вечером, – я вынужден был обращаться за помощью к муниципальному дежурному дважды – в начале и в середине второго акта, – чтобы вывести зрителей, занимавших ложу первого яруса под номером пять. Они явились к началу второго акта и создавали поистине скандальную обстановку своими смешками и нелепыми замечаниями. Вокруг них со всех сторон слышалось шиканье, зал начал возмущаться, и тогда билетерша пришла за мной; войдя в ложу, я сказал все, что следовало. Однако люди эти, казалось, были не в своем уме и вели глупые речи. Я предупредил их, что, если подобный скандал повторится, я буду вынужден освободить ложу. Как только я вышел, снова послышались смешки и возмущенные протесты в зале. Я вернулся с муниципальным дежурным, который вывел их. Они возражали, со смехом заявляя, что не уйдут, пока им не вернут деньги. Наконец они успокоились, и я позволил им войти в ложу; но тотчас же снова начались смешки, на этот раз я распорядился окончательно удалить их».

– Пусть вызовут инспектора! – крикнул Ришар своему секретарю, который первым прочитал это донесение и уже сделал пометки синим карандашом.

Секретарь господин Реми – двадцать четыре года, тонкие усики, элегантный, изысканный, при полном параде (в те времена днем редингот был обязателен), сообразительный, но робкий в присутствии директора, 2400 годового жалованья, выплачиваемого директором, просматривает газеты, отвечает на письма, распределяет ложи и контрамарки, согласовывает встречи, беседует с теми, кто долго ждет приема, бегает к заболевшим артистам, ищет дублеров, общается с руководителями различных служб, но прежде всего – это барьер перед директорским кабинетом, может в любой момент оказаться выброшенным за дверь без всякой компенсации, ибо его не признает администрация, – итак, секретарь, который уже нашел инспектора, приказал впустить его.

Инспектор вошел, несколько встревоженный.

– Расскажите нам, что произошло? – резким тоном сказал Моншармен.

Инспектор забормотал что-то и тут же сослался на донесение.

– Но почему все-таки эти люди смеялись? – спросил Моншармен.

– Господин директор, они, верно, отлично поужинали и больше расположены были шутить, нежели слушать хорошую музыку. Да вот, судите сами: едва войдя в ложу, они сразу же вышли оттуда и позвали билетершу. Та спросила, в чем дело. Они сказали ей: «Загляните в ложу, там действительно никого нет?..» – «Нет», – ответила билетерша. «Так вот, – заявили они, – когда мы пришли, то услышали чей-то голос, говоривший, что там кто-то есть».

Господин Моншармен не мог без улыбки смотреть на господина Ришара, но господин Ришар и не думал улыбаться. Раньше ему слишком часто доводилось «работать» в подобном жанре, чтобы в рассказе инспектора, излагавшего события наивнейшим образом, не распознать все признаки одной из тех злых шуток, которые поначалу забавляют людей, ставших их жертвами, но в конце концов приводят их в ярость.

Желая угодить улыбавшемуся господину Моншармену, инспектор счел своим долгом тоже изобразить улыбку. Злосчастная улыбка! Взгляд господина Ришара испепелил служащего, который тотчас поспешил придать своему лицу страшно огорченное выражение.

– И все-таки, – ворчливо спросил грозный Ришар, – когда эти люди пришли, в ложе действительно никого не было?

– Никого, господин директор! Никого! Ни в ложе справа, ни в ложе слева – никого, клянусь вам! Я готов руку дать на отсечение! Именно это и доказывает, что речь идет всего лишь о шутке.

– А билетерша, что говорит билетерша?

– О! С ней все ясно, она говорит, что это Призрак Оперы. Так что сами понимаете! – Инспектор усмехнулся. И опять сразу же понял, что напрасно усмехался, ибо едва он успел произнести слова: «она говорит, что это Призрак Оперы», как мрачная физиономия господина Ришара приобрела свирепый вид.

– Пусть найдут мне билетершу! – приказал он. – Немедленно! И пусть приведут ее сюда! И чтобы сейчас же всех выставили за дверь!

Инспектор хотел было возразить, но Ришар закрыл ему рот грозным окриком: «Молчите!» Затем, когда губы несчастного подчиненного сомкнулись, казалось, навеки, господин директор приказал, чтобы они снова раскрылись.

– Что это еще за Призрак Оперы? – решился спросить он ворчливым тоном.

Но инспектор был уже не в состоянии вымолвить ни слова. Отчаянной мимикой он дал понять, что ничего не знает, или, вернее, ничего не хочет знать.

– Вы-то сами видели этого Призрака Оперы?

Энергично замотав головой, инспектор тем самым отрицал, что когда-либо видел его.

– Тем хуже! – холодно заявил господин Ришар.

Инспектор широко раскрыл глаза, глаза его просто вылезали из орбит, вопрошая, почему господин директор произнес это зловещее: «Тем хуже!»

– Потому что я рассчитаю всех, кто его не видел! – пояснил господин директор. – Раз он всюду, совершенно недопустимо, чтобы его нигде не замечали. Я хочу, чтобы люди выполняли свою работу!