Читать книгу Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло - Гастон Леру - Страница 10

Вид у харчевни «Донжон» был далеко не шикарный, но мне нравятся такие старые дома с почерневшими от времени и копоти балками, эти постоялые дворы эпохи дилижансов, шаткие строения, от которых вскоре останутся одни лишь воспоминания. Они та самая частица истории, которая связывает нас с прошлым и продолжает его, они вызывают в памяти старинные дорожные сказки тех времен, когда на дорогах вас еще подстерегали опасности и приключения.

Я сразу же понял, что харчевне «Донжон» по меньшей мере два века от роду, а то и больше. Щебень с известкой кое-где уже отвалились, обнажив мощную деревянную основу, все еще отважно поддерживавшую обветшалую крышу. Сама она слегка покосилась, нахлобучившись на свои подпорки, и стала похожа на картуз пьянчужки, съехавший ему на лоб. Железная вывеска над входной дверью постанывала под порывами осеннего ветра. Местный художник изобразил на ней нечто вроде башни с островерхой крышей и фонарем, напоминавшими донжон замка Гландье. Под этой вывеской на пороге стоял мужчина весьма неприветливого вида; судя по складкам, прорезавшим его лоб, и сердито сдвинутым густым бровям, его одолевали довольно мрачные мысли.

Мы подошли к нему вплотную, и только тогда он соизволил заметить нас, осведомившись малообещающим тоном, не надо ли нам чего. То был, несомненно, не слишком любезный хозяин этого заведения. И так как мы выразили надежду пообедать у него, он признался, что не располагает припасами и что ему будет затруднительно исполнить наше желание. При этом в глазах его сквозило явное недоверие, причину которого я не мог разгадать.

– Вам не нужно опасаться нас, – сказал ему Рультабий, – мы не из полиции.

– А я не боюсь полиции, – ответил мужчина. – Я вообще никого не боюсь.

Знаками я попытался дать понять моему другу, что мы хорошо сделаем, если не будем настаивать дальше, однако мой друг, которому, очевидно, во что бы то ни стало хотелось проникнуть в эту харчевню, проскользнул чуть ли не под мышкой у стоявшего в дверях мужчины и очутился в зале.

– Входите, – пригласил он меня, – здесь очень даже симпатично.

И в самом деле, в камине пылал жаркий огонь. Мы подошли поближе и протянули к живительному теплу руки, ибо в то утро уже ощущалось дыхание зимы. Комната была довольно большой, там стояли два внушительных деревянных стола и несколько скамеек; стойку украшали, выстроившись в ряд, бутылки с сиропом и алкоголем. Все три окна выходили на дорогу. Яркий рекламный плакат на стене, на котором красовалась юная парижанка, с дерзким видом поднимавшая свой стакан, прославлял достоинства нового вермута, будто бы вызывающего аппетит. На каминной доске хозяин харчевни расставил множество горшков и кувшинов из керамики и фаянса.

– Какой прекрасный камин! Вот где хорошо поджарить курицу! – заметил Рультабий.

– У нас нет курицы, – заявил хозяин, – даже несчастного кролика – и того нет.

– Я знаю, – промолвил мой друг с явной насмешкой, и это, признаться, удивило меня. – Я знаю, что теперь самое время отведать свежатинки.

Признаюсь, я совсем не понял смысла фразы, произнесенной Рультабием. Почему он сказал этому человеку – «Теперь самое время отведать свежатинки»? И почему хозяин харчевни, стоило ему услышать эту фразу, тихонько выругался, но тут же взял себя в руки и неожиданно покорился необходимости выполнять нашу волю, точно так же, как господин Робер Дарзак, который на все был согласен, после того как услыхал роковые слова: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает»? В самом деле, мой друг обладал, видно, особым даром заставлять людей понимать себя при помощи совершенно непонятных фраз. Я сказал ему об этом, но он лишь улыбнулся в ответ. Мне, разумеется, хотелось бы, чтобы он снизошел до объяснения, в чем тут подвох, но он приложил палец к губам, а это со всей определенностью означало, что он не только сам не желает ничего говорить, но и мне советует помалкивать. Тем временем хозяин, толкнув маленькую дверцу, крикнул, чтобы ему принесли полдюжины яиц и кусок вырезки. Поручение это тотчас было выполнено молодой и весьма привлекательной женщиной с восхитительными белокурыми волосами и огромными, прекрасными и нежными глазами, глядевшими на нас с нескрываемым любопытством.

Хозяин гостиницы довольно грубо прикрикнул на нее:

– Ступай! И если сюда явится «зеленый человек», чтоб я не видел тебя!

Она тут же исчезла. Рультабий взял яйца, которые ему принесли в миске, и мясо, лежавшее на блюде, осторожно поставил все это рядом с собой у камина, снял висевшие у очага сковороду и решето и начал сбивать омлет. Еще он заказал две бутылки хорошего сидра и после этого вовсе перестал обращать внимание на хозяина, точно так же, как тот, казалось, нарочито игнорировал его. На самом же деле хозяин исподтишка то впивался глазами в Рультабия, то с плохо скрываемой тревогой глядел на меня. Мы занялись приготовлением собственного обеда, а хозяин харчевни накрыл для нас стол возле одного из окон.

– Ага, вот и он! – вдруг донесся до меня его шепот.

С перекошенным лицом, не выражавшим ничего, кроме дикой злобы и ненависти, он словно приклеился к окну, устремив взгляд на дорогу. Я и слова не успел вымолвить, как Рультабий, бросив свой омлет, уже присоединился к хозяину, стоявшему у окна. Я последовал примеру друга.

Мужчина в зеленом вельветовом костюме и в круглой фуражке того же цвета преспокойно шагал по дороге, раскуривая трубку. На плече у него висело ружье, и в каждом его движении сквозили едва ли не аристократическая свобода и непринужденность. Незнакомцу было лет сорок пять. В усах и волосах проглядывала седина. Он был отменно красив. И носил пенсне. Поравнявшись с харчевней, он, казалось, засомневался, раздумывая, войти ему или нет, затем, бросив взгляд в нашу сторону и сделав несколько затяжек, тем же беспечным шагом двинулся дальше.

Мы с Рультабием взглянули на хозяина. Его сверкающие глаза, сжатые кулаки, дрожащие губы яснее ясного свидетельствовали о бушевавших в его душе страстях.

– Хорошо сделал, что не вошел сегодня, – просвистел он.

– Кто это? – спросил Рультабий, взбивая омлет.

– «Зеленый человек»! – проворчал владелец харчевни. – Вы его не знаете? Тем лучше для вас. Знакомство незавидное… Ну а вообще-то это лесник господина Станжерсона.

– Похоже, вы его не слишком-то жалуете? – осведомился Рультабий, выливая омлет на сковородку.

– Да его здесь, сударь, никто не любит. Заносчив больно. Похоже, раньше у него было состояние, вот он и злится на всех, кто видит, что теперь ему приходится быть в услужении, чтобы заработать себе на жизнь. Ведь что такое, в конце концов, лесник? Обыкновенный слуга, и только – разве не так? Но честное слово, глядя на него, можно подумать, будто это он хозяин Гландье, будто все эти земли и леса принадлежат ему. Он ни за что не позволит какому-нибудь бедняге позавтракать куском хлеба на траве – как же, трава-то ведь его!

– Он заходит к вам иногда?

– Слишком часто. Но я заставлю его понять, что его личность мне не по душе. Какой-нибудь месяц назад он и знать меня не желал. Харчевня «Донжон» для него как бы не существовала! Времени у него, видите ли, не было! А все дело в том, что он ухаживал тогда за хозяйкой «Трех лилий» в Сен-Мишель. Теперь же, когда милые, видно, поссорились, он ищет, где бы ему досуг скоротать. Волокита, распутник – словом, прескверный тип… Не найдется ни одного порядочного человека, который привечал бы его, этого юбочника! Да взять хотя бы сторожа и его жену из замка – они терпеть не могли этого «зеленого человека»!

– Значит, сторож и его жена, по-вашему, честные люди, сударь?

– Называйте меня «папаша Матье»… Так вот, сударь, они люди честные, это так же верно, как то, что я зовусь Матье.

– Да, но их ведь арестовали.

– Ну и что из этого следует? Впрочем, не хочу вмешиваться в чужие дела…

– А что вы думаете о покушении?

– О покушении на бедную мадемуазель? Хорошая у нас хозяйка, ничего не скажешь, здесь ее все любили. Что я об этом думаю?

– Да, что вы об этом думаете?

– Ничего… и много всего… Но это никого не касается.

– Даже меня? – настаивал Рультабий.

Хозяин харчевни глянул на него искоса, буркнул что-то, потом все-таки промямлил:

– Даже вас…

Омлет был готов, мы сели за стол и молча принялись за еду, но тут входная дверь отворилась, и на пороге показалась опиравшаяся на палку старая женщина, в лохмотьях, с трясущейся головой и седыми волосами, растрепанными космами падавшими на ее перепачканный сажей лоб.

– Ну наконец-то, матушка Молитва! Долгонько же мы вас не видели, – сказал хозяин.

– Я очень хворала, чуть было не померла, – ответила старуха. – Нет ли у вас, случаем, каких-нибудь объедков для Божьей твари?

И она переступила порог харчевни, а следом за ней вошел огромный кот – я даже не подозревал, что существуют такие большие коты. Тварь глянула на нас и испустила такое отчаянное мяуканье, что у меня мурашки побежали по спине. Никогда в жизни не слыхивал я столь отвратительного, мрачного крика.

Словно привлеченный им, за старухой вошел «зеленый человек». Он поздоровался с нами, приложив руку к своей фуражке, и уселся за соседний стол.

– Дайте мне стакан сидра, папаша Матье.

Едва «зеленый человек» переступил порог, папаша Матье так и вскинулся навстречу вновь прибывшему, однако, сдержав себя, ответил:

– Сидра больше нет, последние бутылки я отдал этим господам.

– Тогда дайте мне стакан белого вина, – не выразив ни малейшего удивления, попросил «зеленый человек».

– Белого вина тоже нет, вообще ничего больше нет! – И папаша Матье глухо повторил: – Ничего больше нет!

– Как поживает госпожа Матье?

Услышав эти слова, произнесенные «зеленым человеком», хозяин харчевни сжал кулаки и повернулся к нему с таким свирепым выражением лица, что я подумал: сейчас он его ударит, но папаша Матье просто сказал:

– Спасибо, хорошо.

Итак, молодая женщина с большими нежными глазами, которую мы только что видели, была супругой этого отвратительного, неотесанного грубияна, чьи физические недостатки перекрывались изъяном морального порядка: дикой ревностью.

Хлопнув дверью, хозяин харчевни вышел из комнаты. Матушка Молитва по-прежнему стояла, опершись на свою палку, а кот сидел у ее ног.

– Вы, верно, болели, матушка Молитва, вас не было видно около недели, – сказал «зеленый человек».

– Да, господин лесник. Я поднималась всего раза три, чтобы помолиться святой Женевьеве, нашей милостивой заступнице, а в остатнее время лежала на постели. И никто не ухаживал за мной, кроме Божьей твари!

– А кот не отходил от вас?

– Ни днем ни ночью.

– Вы в этом уверены?

– Как в райской жизни.

– В таком случае как же так получилось, матушка Молитва, что в ночь преступления все слышали крик вашей Божьей твари?

Матушка Молитва подошла к леснику вплотную и ударила о пол палкой:

– Знать ничего не знаю. Только вот что запомни: нет в мире другой такой твари, чтобы так вопить… А представь себе: в ночь преступления я тоже слышала с улицы крик Божьей твари, но ведь кот-то сидел у меня на коленях, господин лесник, и он ни разу не мяукнул, клянусь тебе. И веришь ли, когда я это услышала, я даже перекрестилась, словно учуяла самого дьявола!

Я не спускал глаз с лесника, когда он задавал свой последний вопрос, и вряд ли ошибусь, если скажу, что заметил на его лице гнусную, насмешливую улыбочку.

В этот момент до нас донеслись пронзительные крики. Нам даже показалось, что слышатся глухие удары, словно кого-то били, колотили изо всех сил. «Зеленый человек» встал и решительно шагнул к двери, находившейся рядом с камином, но дверь сама распахнулась, и появившийся на пороге хозяин харчевни заявил:

– Не бойтесь, господин лесник, это у моей жены зубы болят! – И он усмехнулся. – Держите, матушка Молитва, вот требуха для вашего кота, – протянул он старухе пакет.

Та с жадностью схватила его и поспешно удалилась со своим неразлучным животным.

– Так вы ничего не хотите мне налить? – спросил «зеленый человек».

Папаша Матье уже не в силах был сдерживать свою неприязнь:

– Нет для вас ничего! И не будет. Ничего и никогда! Ступайте прочь!

«Зеленый человек» невозмутимо набил свою трубку, раскурил ее и, отвесив нам поклон, вышел. Едва он успел ступить за порог, как Матье захлопнул за ним дверь и, повернувшись к нам, с налитыми кровью глазами, с пеной у рта просипел, угрожая кулаком этой двери, только что закрывшейся за ненавистным ему человеком:

– Уж не знаю, кто вы есть, вы, который пришли ко мне со словами: «Теперь самое время отведать свежатинки», но если вам интересно мое мнение, я скажу: вот он, убийца! – С этими словами папаша Матье тут же покинул нас.

Вернувшись к очагу, Рультабий произнес:

– Ну а теперь пора жарить наш бифштекс. Как вы находите сидр? На мой вкус, хорош, я такой люблю.

В тот день мы больше не видели папашу Матье, гробовое молчание царило в харчевне, когда мы оттуда уходили, оставив на столе пять франков в уплату за наше пиршество.

Рультабий тут же заставил меня отмахать с милю, чтобы обойти владения профессора Станжерсона. Минут десять он простоял у начала маленькой, почерневшей от угольной пыли дорожки, проходившей мимо шалашей угольщиков, расположенных в той части леса святой Женевьевы, которая прилегает к дороге, идущей из Эпине в Корбе, сообщив мне, что убийца наверняка прошел здесь – принимая во внимание состояние его грубых башмаков, – прежде чем проник на территорию поместья и спрятался в зарослях.

– Так вы не думаете, что лесник замешан в этом деле? – спросил я.

– Посмотрим, – ответил он. – То, что говорил о нем хозяин харчевни, нисколько не волнует меня. Он нес эту чушь со зла. И в «Донжон» я вас водил вовсе не из-за «зеленого человека».

Сказав это, Рультабий с большими предосторожностями проскользнул – и я вслед за ним – к строению возле самой ограды, служившему жилищем сторожу и его жене, арестованным в то утро. Через заднее слуховое окошко, оставшееся незакрытым, он с поразившей меня ловкостью пробрался в домик и через каких-нибудь десять минут уже вылез оттуда, вымолвив при этом всего два слова, которые в его устах так много означали:

– Вот черт!

Мы уже направились в замок, когда около ворот началась непонятная суета. Прибыл какой-то экипаж, и из замка вышли встречать его. Указав на человека, вылезавшего из экипажа, Рультабий сказал:

– Это начальник полиции. Сейчас мы увидим, на что способен Фредерик Ларсан и чем он лучше других…

За экипажем начальника полиции следовали еще три экипажа, битком набитые журналистами, которым не терпелось проникнуть в парк. Тогда у ворот поставили двух жандармов, чтобы те никого не пускали. Начальник полиции успокоил журналистов, пообещав в тот же вечер сообщить прессе все возможные сведения – при условии, если это не повредит ходу следствия.