Читать книгу Тайна желтой комнаты - Гастон Леру - Страница 3

Я до сих пор помню, словно это было вчера, как ко мне в комнату вошел в то утро юный Жозеф Рультабий. Было около восьми часов, я еще лежал в постели и читал статью в «Матен» о преступлении в замке Гландье.

Но прежде всего позвольте представить вам моего друга.

С Жозефом Рультабием я познакомился, когда он был безвестным репортером. В ту пору я только поступил в адвокатуру, и мне частенько случалось встречаться с ним в судейских кулуарах, когда я приходил просить разрешения связаться с Мазасом или Сен-Лазаром. Рожица у него была славная, а голова – круглая, как шар, и сам он был очень подвижный; думается, из-за этого-то его приятели газетчики и дали ему прозвище Рультабий, что означает: «кати свой шарик». «Ты не видел Рультабия?.. Да вот он, чертенок Рультабий!..» Он часто краснел, как помидор, и бывал то чересчур веселым, то чересчур серьезным. Как в таком юном возрасте – когда я увидел его впервые, ему минуло шестнадцать с половиной лет – ухитрялся он зарабатывать себе на жизнь газетным ремеслом? Таким вопросом могли задаваться только те, кто, познакомившись с ним, не знал о том, как он начинал. Во время следствия по делу о женщине с улицы Оберкампф, разрезанной на куски, – еще одна начисто забытая история, – он принес главному редактору «Эпок», газеты, соперничавшей по части информации с «Матен», левую ногу несчастной жертвы, которой недоставало в корзинке, где обнаружены были мрачные останки. Эту левую ногу полиция безуспешно разыскивала целую неделю, а юный Рультабий нашел ее в сточной канаве, куда никому не пришло в голову заглянуть. Ради этого ему понадобилось наняться чистильщиком канализации в наскоро сформированную бригаду, которую городские власти Парижа направили на ликвидацию последствий небывалого подъема уровня воды в Сене.

Став обладателем столь ценной находки и поняв к тому же, с помощью каких сложных дедуктивных умозаключений этот мальчик нашел путь к ней, главный редактор испытывал непередаваемое восхищение, которое вызвала у него проницательность шестнадцатилетнего юнца – ей мог бы позавидовать любой изощренный в своем деле полицейский, – и радость от того, что мог выставить на всеобщее обозрение в «морг-витрине» газеты «левую ногу с улицы Оберкампф».

– С этой ногой, – воскликнул он, – я сделаю вот такой заголовок для статьи!

Затем, вручив жуткий сверток судебно-медицинскому эксперту, сотрудничавшему с газетой, он спросил юного незнакомца, на какое жалованье тот рассчитывает, если согласится стать репортером отдела судебной хроники.

– Двести франков в месяц, – скромно сказал молодой человек, чуть не задохнувшись от распиравшего его восторга: еще бы, такое неожиданное предложение!

– Вы получите двести пятьдесят, – ответил главный редактор, – но при одном условии: вы всем скажете, что работаете в редакции уже месяц. И давайте сразу договоримся: не вы обнаружили «левую ногу с улицы Оберкампф», а газета «Эпок». Запомните, мой дорогой: отдельная личность здесь – ничто, а газета – все!

Высказавшись таким образом, он не стал более задерживать нового сотрудника, лишь пожелал узнать на прощание его имя.

– Жозеф Жозефен.

– Какое же это имя? – изумился главный редактор. – Это не имя. Впрочем, раз вы все равно не подписываетесь, это не имеет значения…

Новичок сразу же обзавелся множеством друзей, так как был услужлив и отличался веселым нравом. Это приводило в восторг самых брюзгливых и обезоруживало самых завистливых. В кафе адвокатуры, где обычно собирались репортеры, прежде чем отправиться в прокуратуру или префектуру на поиски своей ежедневной порции преступлений, он снискал себе репутацию смышленого малого, который в недалеком будущем (вот увидите!) наверняка доберется до кабинета самого начальника полиции. Когда подвертывалось стоящее дело и по приказу своего главного редактора Рультабий – к тому времени это прозвище уже прочно закрепилось за ним – вступал на военную тропу, ему нередко случалось утереть нос самым знаменитым инспекторам.

Там-то, в кафе адвокатуры, мы с ним и познакомились. Адвокаты уголовной полиции и журналисты в общем-то никогда не враждуют, так как одни нуждаются в рекламе, а другие в сведениях. Мы разговорились, и я сразу же проникся огромной симпатией к этому славному человечку по прозвищу Рультабий. Он отличался таким живым и оригинальным складом ума, такой совершенно особой манерой мыслить, каких я не встречал ни у кого.

Незадолго до этого мне было поручено вести судебную хронику в «Кри дю Бульвар». Моя причастность к журналистике не могла не укрепить и без того установившихся между Рультабием и мной дружеских отношений. К тому же моему новому другу пришла мысль ввести небольшую рубрику в газете «Эпок», которая стала именоваться «Судебное дело», так что я часто давал ему всевозможные юридические справки, в которых он нуждался.

Прошло около двух лет, и чем ближе я узнавал его, тем больше любил, ибо понял: за внешней видимостью веселого чудачества скрывался необычайно серьезный для своего возраста человек. Более того, иной раз мне, привыкшему видеть его очень оживленным, а то и слишком веселым, доводилось наблюдать, как его вдруг охватывала глубокая печаль. Я пытался разузнать о причине столь внезапной перемены в его настроении, но он всякий раз снова начинал смеяться и ничего не объяснял. Однажды, когда я спросил его о родителях, о которых Рультабий никогда не говорил, он вдруг внезапно ушел, сделав вид, будто не слышал моих слов.

Тем временем началось знаменитое дело Желтой комнаты, которое должно было выдвинуть его в ряды лучших репортеров и сделать его лучшим полицейским всего мира, – впрочем, теперь это двойное качество не должно никого удивлять, если принять во внимание, что уже тогда ежедневная пресса начала претерпевать изменения, превращаясь в то, чем стала ныне, – в хронику преступности. Люди мрачного склада ума могут сетовать по этому поводу сколько угодно, я же полагаю, что это отрадный факт. Ибо никакое оружие, будь то общественное мнение или что другое, никогда не будет лишним в борьбе с преступностью. И на это мрачные умы не преминут возразить, что, мол, рассказывая о преступлениях, пресса тем самым как бы поощряет их. Что поделаешь? Есть люди – не правда ли? – которых никогда не переспоришь…

Итак, стало быть, Рультабий явился ко мне в то утро, а именно 26 октября 1892 года. Он раскраснелся еще больше обычного, глаза у него горели, и весь он был охвачен необычайным волнением. Руки у него дрожали, когда, размахивая свежим номером «Матен», он крикнул мне:

– Ну как, мой дорогой Сенклер?.. Вы прочли?

– О преступлении в Гландье?

– Да! «Желтая комната»… Что вы об этом думаете?

– Гм, я полагаю, что это проделки дьявола или Божьей твари. Во всяком случае, преступление совершил кто-нибудь из них.

– Будьте серьезны, прошу вас.

– Так вот, признаюсь вам, что я не очень-то верю в преступников, которые проходят сквозь стены. На мой взгляд, папаша Жак напрасно оставил после себя преступное оружие, а так как он обитает над комнатой мадемуазель Станжерсон, архитектурная операция, которую предполагает начать сегодня судебный следователь, даст нам ключ к загадке, и мы в скором времени узнаем, при помощи какого естественного трапа или потайной двери этот «славный» человек смог ускользнуть, чтобы затем сразу же вернуться в лабораторию к господину Станжерсону, который так ничего и не заметил. Ну что вам еще сказать? Это одна из гипотез!..

Рультабий сел в кресло, закурил трубку, с которой никогда не расставался, и несколько минут безмолвствовал, пытаясь, вероятно, обуздать снедавшее его лихорадочное возбуждение, и только потом решил заклеймить меня презрением.

– Молодой человек! – произнес он тоном, исполненным такой прискорбной иронии, что я даже не стану пытаться передать ее вам. – Молодой человек… вы адвокат, и я нисколько не сомневаюсь в вашем таланте, который позволяет вам оправдывать виновных. Но представим себе, что в один прекрасный день вы вдруг станете судьей. С какой же легкостью вы будете осуждать безвинных людей!.. У вас воистину талант на это, молодой человек. – Он опять затянулся трубкой, потом продолжал: – Никакого трапа не найдут, и тайна Желтой комнаты день ото дня будет казаться все более непроницаемой. Вот почему она так заинтересовала меня. Судебный следователь прав: такого странного преступления никто и никогда еще не видывал…

– У вас есть какая-нибудь идея относительно того, каким способом убийце удалось скрыться? – спросил я.

– Никакой, – ответил Рультабий. – Пока – никакой… Но вот что касается револьвера, например… Револьвером убийца не пользовался…

– А кто же им пользовался, бог ты мой?..

– Как кто?.. Конечно, мадемуазель Станжерсон…

– Я больше ничего не понимаю, – растерялся я. – Вернее, никогда не мог понять…

Рультабий пожал плечами:

– Вы ничему особо не удивились, прочитав статью в «Матен»?

– Да нет… Мне все показалось одинаково странным…

– Ну как же… А дверь, запертая на ключ?

– Это единственное правдоподобное место во всем рассказе…

– Да что вы!.. А задвижка?..

– Задвижка?

– Задвижка, на которую была заперта дверь изнутри?.. Представляете, какие меры предосторожности были приняты мадемуазель Станжерсон… На мой взгляд, у мадемуазель Станжерсон были все основания кого-то бояться, поэтому она и пошла на такие меры. Мало того, она даже взяла револьвер у папаши Жака, не сказав ему об этом. Наверняка она не хотела никого пугать, а главное, не хотела беспокоить своего отца… То, чего опасалась мадемуазель Станжерсон, случилось… и она стала защищаться, началась баталия, и мадемуазель Станжерсон довольно ловко воспользовалась револьвером, ранив убийцу в руку, этим-то и объясняется кровавый отпечаток мужской руки на стене и на двери, мужчина, видимо, пытался чуть ли не ощупью добраться до выхода и бежать; и все-таки стреляла она недостаточно быстро, потому что это не спасло ее от страшного удара, который пришелся ей по правому виску.

– Так, значит, мадемуазель Станжерсон ранили в висок не из револьвера?

– В газете об этом ничего не говорится, что же касается меня, то я убежден: револьвером, защищаясь от убийцы, воспользовалась мадемуазель Станжерсон. Теперь весь вопрос в том, какое оружие было у самого убийцы. Этот удар в висок свидетельствует, что убийца покушался на жизнь мадемуазель Станжерсон… попытавшись сначала задушить ее… Должно быть, убийца знал, что на чердаке живет папаша Жак, – это-то и заставило его, я думаю, прибегнуть к безмолвному оружию, к дубинке, например, или молотку…

– Все это, однако, не объясняет нам, каким образом убийца вышел из Желтой комнаты, – заметил я.

– Разумеется, – сказал, вставая, Рультабий. – И так как этому необходимо найти объяснение, я еду в замок Гландье, потому-то я и пришел за вами, хочу, чтобы вы поехали вместе со мной…

– Я?!

– Да, мой друг, мне требуется ваша помощь. «Эпок» полностью доверила мне это дело, и надо как можно скорее разобраться в нем.

– Но чем же я могу помочь вам?

– Господин Робер Дарзак находится в замке Гландье.

– Верно… его отчаяние, должно быть, не знает границ!

– Мне надо поговорить с ним…

Рультабий произнес эти слова довольно странным тоном, и это меня удивило.

– А разве… Разве вы надеетесь обнаружить что-нибудь интересное с этой стороны? – спросил я.

– Конечно.

Больше он ничего не пожелал мне сказать. Направившись в гостиную, он просил меня только поторопиться со сборами.

С господином Робером Дарзаком мне довелось познакомиться в суде, я был тогда секретарем мэтра Барбье-Делатура и сумел оказать ему как-то огромную услугу. В ту пору господину Роберу Дарзаку было лет сорок, он преподавал физику в Сорбонне и был тесно связан с семьей Станжерсонов: после семи лет настойчивых ухаживаний он, наконец, собирался вступить в брак с мадемуазель Станжерсон, к тому времени она была уже в возрасте (ей было лет тридцать пять), но все еще славилась своей красотой.

Продолжая одеваться, я кричал Рультабию, изнывавшему от нетерпения в гостиной:

– У вас есть какие-то предположения относительно личности убийцы, из какого он круга?

– Да, – отвечал Рультабий. – Мне кажется, он занимает довольно высокое положение и если не принадлежит к светскому обществу, то, во всяком случае… Правда, пока это всего лишь ощущение…

– А откуда у вас взялось такое ощущение?

– Это же ясно как божий день! – возразил молодой человек. – Грязный берет, вульгарный носовой платок и следы грубых башмаков на полу…

– Понимаю, – сказал я. – Никто не оставляет за собой столько следов, если они и в самом деле свидетельствуют об истине!

– Из вас, дорогой Сенклер, со временем выйдет толк! – заключил Рультабий.