Читать книгу Записки брадобрея царя Мидаса. Оглядываясь на детство - Гавриил Яковлевич Кротов - Страница 4

Меня просят рассказать о проклятом прошлом, а оно для меня – счастливое детство, время открытия мира красок и цветов в огромном наборе черепков фарфоровой посуды, собранных на свалке. Время, когда я вытаращенными от удивления и восторга глазами наблюдал синие огоньки снега при луне и их же на инее, накрывавшем угол квартиры. Видел величие гор и тайги, полные воды Иртыша и Ульбы; икру лягушек, наблюдая её метаморфозу.

Жизнь пахла для меня запахом черёмухи и багульника, я пробовал её на вкус, поедая сардина колечки (Malva pusilla With – просвирник приземистый), кислицу, слизун, ревень, бузину (Solanum dilcamara – паслен). Любовался красками лилий, кувшинок, ириса… В этом окружении вшивость и цыпки не были объектом пристального внимания: в жизни столько необычно-прекрасного, а это – обыденно.

Говорить о детстве – значит, говорить о детском счастье.

Меня просят рассказать о гражданской войне. Какой тут простор для повествования о героизме и подвигах!.. А я начну рассказывать о красоте мундира у соседа, жандарма Плажунова, о благородной выправке офицеров, о прекрасных казачьих конях, о стройности парадов, о неотразимом впечатлении от аристократически благородной фигуры Колчака, о блеске молебна, об «однообразной красивости» войск. Ведь о красивых партизанах из отряда Горных орлов и о красноармейцах и рассказать-то нечего – просто крестьянство в обычной для сибиряков лапоти на лохмато-брюхатых лошадях (их и конями не назовёшь).

Меня просят рассказать о басмачах, и вообще о Средней Азии (в ту пору она называлась Туркестанским краем). А я начну с восторгом рассказывать о чиновнике особых поручений при генерал-губернаторе Куропаткине, о Файзулле Ходжаеве, о конях ахалтекинской и карабаирской пород, об обычаях и правах основанных на адате, и о том, как наплыв великороссицы внёс особые поправки в вековой уклад, да так, что самым презрительным и оскорбительным стало выражение: «У самар-р-рский!».

Просят рассказать о НЭПе и о реконструктивном периоде. А я начну вспоминать эшелоны с детьми и женщинами где попадался и сам кулак, не всегда схожий с рисунками Черемных; начну вспоминать развёрстку и восстания от Тамбова и по всем местам, замену её продналогом, выращивание культурных хозяев которых ободрил всесоюзный староста М. И. Калинин, ратовавший за многополье. Может, вспомню и ободряющие голоса Бухарина и Рыкова: «Обогащайтесь, обогащая землю», – и их намерения «накормить Россию пирогами». На фоне этого раскулачивание и раскоммунивание будет звучать диссонансом.

Меня просят рассказать о Великой Отечественной войне. Кажись, уж тут-то можно говорить и говорить о МАССОВОМ героизме, а мне хочется рассказать о жертвах, о генералах, бросавших людей (если солдат считать людьми, а не «карандашами» и численным составом). Рассказать о политотделах, об ОО2 (так же отмечается уборная) – и рассказать не вообще, а как о персонажах имеющих звание, имя и фамилию. Беседы, статьи и призывы, утверждённые, а потому негибкие, расходились с окружающим бытом и поступками этих проводников идей, которые обильно забрызгивались грязью своих неисчислимых действий.

Трудно будет разглядеть воспалёнными от едкого тумана лжи глазами благородный образ генерала Вольского, Обухова, Спирина, а пуще того благородный образ Тимошенко, руководившего самой непопулярной (чтобы не сказать большего) войной с Финляндией, население которой в то время равнялось населению Ленинграда. Войной, унесшей пять миллионов человеческих (солдатских) жизней.

Как предостережение на будущее хочется рассказать о том, как эта высокопоставленная глупость, скатываясь вниз, обрастала ещё большей глупостью, пропитанной людской (солдат и населения) кровью. Невыполнение угрожало штрафняком или просто вышаком, выполнять приходилось «рассудку вопреки, наперекор стихиям» (они во внимание не принимались), а руководящее выполнение (требовавшее пополнения) отмечалось повышением в звании и наградами пропорционально званиям.

Правда, глазами, воспалёнными от грязи, можно было рассмотреть генерала Пошкуса3, майора Гоциридзе4, Дорошкевича, но я не смогу ответить на вопрос: «Где они?». Как не смогу ответить на вопрос: «Где же твой прославленный 3-й гвардейский Сталинградский механизированный корпус?».

Я живу в глуши, оторванный от семьи и друзей, оторванный от возможности нарезать хлеб без особого напряжения, купить сигареты, чай и сырки – мой повседневный рацион, оторванный от ванны или чего-нибудь для чистоты тела. Исправившись5 – сохранил потребности и привык умываться желчью в крайнем случае. Смирился с грязью. О чистоте души приходится тем более беспокоиться ещё меньше. Я не краду, не пью, но для того чтобы иметь тепло и самое необходимое, я покупаю украденное и удовлетворяю потребность этих людей в пьянстве.

От грязи порой зудит тело, а более того зудит душа.

Но такова жизнь.

Конечно, берёт досада от такого образа жизни. И берёт досада, что за такой образ жизни заплачено очень, слишком, чересчур дорого.

Я не собираюсь ворошить пласты истории. От этой курвы никогда не добьёшься правды. Не буду оперировать статистикой государственного масштаба, она врёт не хуже истории. Буду писать только о том, что заплатила за этот образ жизни моя семья, а главным образом я сам.

Меня просят рассказать об условиях мест, в которых я провел третью часть своей продолжительной жизни. Кажется, здесь следовало бы

Но это значит, что я должен отразить в сферических зеркалах6 моего друга Х., человека аналитического ума и дедуктивного мышления, кандидата в президенты Литвы, а также лечившей меня Шимканис7, и многих других.

Меня могут спросить о моём исправлении под эгидой (ферулой) Александра Александровича, Владимира Георгиевича, Булата Базарбаевича по методу Юрия Владимировича от которого идут всякие Марии Алексеевны, Келгатины, Пикулины, Вельмакины до Панкина8 включительно.

Да исправился.

Я уже не грызу папки и метёлки, как Бим, а стараюсь избежать ударов, усердных не по разуму и чести дрессировщиков.

Если меня и мучают воспоминания, то не с целью охаять служителей… Нет, не закона, а инструкций, разница между которыми такая же, что между Священным Писанием и Полицейским уставом. Они побуждают меня задуматься: как всё это исправить, не прибегая к чужой, а потому враждебной нам силе, не прибегая к физическому уничтожению кого бы то ни было. Чтобы лишать не свободы, а власти, тем самым делать бессильными политических нахлебников, при этом сохраняя им жизнь.

Меня просят рассказать о педагогике, которая всю жизнь была для меня путеводной звездой и почти idea fix. Кажись, тут бы и удовлетворить свою профессиональную гордость, набрав обрывки интересных удач. А уж о родительской гордости можно бы поговорить и показать: во какие у нас ребята выросли и бах, эдак, козырями: дескать они и при Академии Наук СССР, и при НИИЭСМ и в лауреатах всесоюзного конкурса, и в театре «Огонёк» участвовали. Их и в центральных газетах, и по телевизору людям показывали. Но если, откинув хвастливость, анализировать итоги, то и профессиональная деятельность, и даже судьба своих детей подошли к зияющим вершинам и упёрлись в них.

Возьмись за рассказывание о педагогике, как раз собьёшься с пути истинного и вспомнишь эвристический метод, рассказывая об очевидности наглядной педагогики (не путай с наглядными пособиями). Начнёшь говорить о социальной педагогике в комплексе с архитектурой, экономикой, социальным устройством, а тут уж до 70-й статьи УК9 рукой подать. На этом пути может и машина сбить, можно погореть в прямом и переносном смысле.

А потому – никаких мемуаров, анализов и критики. Писать только то, что было в нашей семье, что я видел и, главное, чувствовал на собственной шкуре, но не шкурнически, а глубже.

Да поможет мне бог… (слова из присяги).