Читать книгу Гобелены Фьонавара (сборник) - Гай Гэвриел Кей - Страница 12

А в другом лесу, к востоку от Парас Дервала, все еще пели альвы, и под их пение Дженнифер начала засыпать. Под звездным небом голоса альвов и лунные лучи сплетались в дивную печальную мелодию, но печаль, звучавшая в ней, была столь древней и глубокой, что казалась почти наслаждением.

Она приподнялась и села на приготовленном для нее ложе.

– Брендель?

Он подошел и преклонил перед ней колено. Теперь его глаза были совершенно синими. А в последний раз, когда она заглядывала ему в лицо, они были зелеными, как и у нее самой. А днем, там, на холме, они были золотистыми…

– Скажи: вы бессмертны? – сонно спросила она.

Он улыбнулся.

– Нет, госпожа моя. Бессмертны только Боги, но некоторые полагают, что даже и Боги со временем умрут. Мы, альвы, действительно живем очень долго, и убивает нас не старость, госпожа моя; мы умираем от меча, от огня, а то и от сердечной тоски. И еще порой, когда кто-то из нас устанет от жизни, усталость эта заставляет его плыть вслед за своей песней. Хотя это совсем другое…

– Плыть?

– Да, на запад. Там есть одно место – его не найдешь на картах, – созданное Ткачом для светлых альвов… Туда мы и отправляемся, когда покидаем Фьонавар. Если только Фьонавар не убьет нас прежде.

– А сколько тебе лет, Брендель?

– Я родился через четыре века после битвы у подножия горы Рангат. Так что теперь мне чуть более шестисот лет.

Дженнифер потрясенно молчала. Да и действительно, что тут можно было сказать. Рядом с ней мирно спали Лаиша и Дранс. Чистыми голосами пели альвы, и она поплыла куда-то в светлые дали на волнах этой прекрасной музыки, а потом незаметно уснула.

Брендель долго смотрел на спящую Дженнифер, и глаза его были по-прежнему синими и очень спокойными; в них читалось глубокое восхищение красотой в любом ее воплощении. Впрочем, в этой девушке он видел и нечто большее. Она кого-то ему напоминала, он это знал, точнее, чувствовал, и все же хоть и не сомневался в своей правоте, никак не мог вспомнить, на кого же она так похожа, а потому и предупредить никого не сумел.

Наконец он встал и присоединился к своим сородичам, чтобы спеть последнюю песню. Как всегда, это был «Плач Ра-Термейна», посвященный всем погибшим альвам. Они пели о тех, кто погиб недавно в Пендаранском лесу, и о тех, кто умер давным-давно и кому теперь уж не суждено услышать ни их сегодняшнего пения, ни своей собственной песни. И так пели альвы, что даже звезды над деревьями, казалось, стали светить ярче, хотя, возможно, это было лишь потому, что перед рассветом небо всегда кажется более темным. И, допев эту последнюю песню до конца, альвы притушили костер и улеглись спать.

Светлые альвы – народ древний и прекрасный, и глаза их, меняющие свой цвет и похожие на вспышки разноцветного пламени, отражают великую душу этого народа; все их искусство проникнуто духом глубочайшего почитания Великого Ткача, ибо светлые альвы – самые мудрые и блестящие из его детей. И вечный праздник жизни вплетен в самую суть их существования, и на древнейшем языке названы они именем Света, противостоящего Тьме.

Но альвы, увы, не бессмертны.

Двое альвов, стоявших в ту ночь на страже, погибли от отравленных стрел; еще четверым перерезали горло волки. Нападение было таким предательски внезапным, что эти четверо не успели даже как следует проснуться. Один, правда, все-таки громко закричал, предупреждая остальных, и даже сумел, будучи смертельно раненным, заколоть напавшего на него волка своим кинжалом.

Отважно сражался маленький отряд альвов, разя врага светлыми мечами и острыми стрелами, ибо природное изящество и ловкость представителей этого народа в случае необходимости становятся смертельно опасными.

Дранс, Брендель и еще двое альвов окружили женщин, не подпуская к ним наседавших со всех сторон огромных волков; защитники стояли насмерть, и мечи их без устали вздымались и опускались в молчании, сотканном из отчаяния и отваги. Но было еще слишком темно, а невидимые в темноте черные волки и цверги, похожие на уродливые темные тени, наступали со всех сторон.

Но даже и теперь мужественные светлые альвы, вместе с которыми сражался могучий Дранс из Бреннина, также одержимый ненавистью к подло напавшему врагу, могли бы одержать верх, если бы не одно обстоятельство: атакой руководил некто невидимый, но обладавший такой чудовищной ледяной волей, что над поляной в ту ночь словно повисло гнетущее облако немыслимого всевластия. И смертный приговор альвам был начертан, казалось, на крыльях того зловещего ветра, что поднялся перед рассветом.

Дженнифер сперва решила, что все это ей просто кажется в кромешной тьме, хотя она слышала, конечно, звериное рычание и крики и видела порой неясные темные силуэты, почерневшие от крови мечи, какие-то тени, очень похожие на волчьи, стрелы, пролетавшие мимо. Насилие так и кипело вокруг, а ведь она всю жизнь избегала всяческого насилия…

Но то было прежде. А этой ночью слишком перепуганная, чтобы хоть закричать, поняв, что это не галлюцинация, Дженнифер увидела, как в конце концов рухнул на землю Дранс – прямо на тушу убитого им волка – и как другой волк с окровавленной пастью бросился мимо нее к Лаише. И она не успела ничем помочь подруге, хотя слышала ее крики, ибо и ее тоже грубо схватили, смяли – это коварные цверги прорвались наконец сквозь линию обороны – и поволокли прямо по телу распростертого на земле Дранса.

В отчаянии оглянувшись, Дженнифер при свете тонкого месяца успела еще увидеть, как Брендель сражается с тремя нападающими одновременно и лицо его черно от крови, а потом ее со всех сторон обступили деревья, и в кромешной темноте цверги и волки поволокли ее туда, где не было ни лучика света, ни проблеска надежды.

Казалось, их путь через лес никогда не кончится; они тащили ее на северо-восток, прочь от Парас Дервала и ото всех, кого она знала в этом мире. Дважды она спотыкалась в темноте и падала, и каждый раз ее, рыдающую, рывком ставили на ноги и гнали, гнали вперед.

Они не успели еще выйти из леса, когда небо на востоке начало сереть, и по мере того как становилось светлее, она сумела наконец разглядеть того, чей темный силуэт все время видела рядом с собою; и это оказалось самым страшным изо всего, что она успела повидать за последние несколько часов.

Это был огромный волк – чудовищно огромный! – угольно-черный, с одним лишь небольшим серебристо-серым пятном на лбу. Но даже не его величина и не окровавленная пасть внушали Дженнифер такой ужас; это исчадие ада буквально источало Зло и казалось ей окруженным неким мощным, отрицательно заряженным полем. Черный волк не сводил с нее глаз, горевших красным огнем, и в глазах этих – она лишь несколько мгновений могла выдержать его взгляд – светился такой глубокий и острый ум, которого просто не могло и не должно было быть у волка и который показался ей куда более чуждым, чем что бы то ни было иное в этой чужой стране. Впрочем, во взгляде волка не было ненависти – только холодная, безжалостная воля. Ненависть она могла бы понять, но то, что она увидела, было гораздо хуже.

Давно уже наступило утро, когда они наконец добрались до цели. На полянке у опушки леса Дженнифер увидела маленькую хижину дровосека. А еще через несколько минут увидела и то, что осталось от самого дровосека.

Ее швырнули внутрь. Она упала, отползла на коленях в угол, и ее вырвало, буквально вывернуло наизнанку. С огромным трудом, не в силах унять бившую ее дрожь, она добралась до лежанки у дальней стены хижины и рухнула на нее.

Даже на самом краю той пропасти, в которую повергает нас отчаяние, мы стараемся спасти то, что можем, то, что действительно важно для нас. Вот и Дженнифер Лоуэлл, которую отец с раннего детства учил гордо смотреть в лицо любым невзгодам, вскоре поднялась и, как могла, привела себя в порядок: вымылась, почистила платье и, собрав остатки сил, принялась ждать. В хижине понемногу светлело. Нет, солнце, разумеется, уже взошло и свет его проникал в это убогое жилище через окно, но ведь и у мужества есть свой свет.

Солнце в безразличных ко всему небесах было почти в зените, когда она наконец услышала за дверью чьи-то голоса. Первый человек говорил густым басом, и в голосе его явственно чувствовалось удовлетворение. Но услышав его собеседника, Дженнифер так и застыла, не веря собственным ушам, ибо этот голос она узнала!

– Да нет, это оказалось совсем нетрудно, – говорил первый. – Ими вообще легко управлять, когда их на светлых альвов натравишь! – Он засмеялся.

– Надеюсь, за вами не было погони? – озабоченно заметил его собеседник. – Меня никто и ни в коем случае не должен был видеть, Галадан!

– Да тебя и так никто не видел и не увидит. Почти все они были уже мертвы, когда я уходил, и там было по десять волков на каждого из тех, кто еще продолжал сопротивляться. И даже если бы кто-то из них случайно остался в живых, нас бы он преследовать не стал – их потери и так уж слишком велики. К чему альвам губить своих ради какой-то женщины? Да нет, теперь она у нас в руках и досталась нам достаточно легко, куда легче, чем можно было надеяться. Это действительно тот самый редкий случай, когда нам помогли жители Данилота!

И он снова засмеялся с каким-то злобным удовлетворением.

– Где она?

– В хижине.

В распахнувшуюся дверь ворвался такой яркий солнечный свет, что Дженнифер на мгновение ослепла. Затем ее выволокли на поляну, и тот, кого звали Галадан, спросил:

– Ну, что скажешь? Хорош трофей?

– Неплох, – откликнулся его собеседник. – Но все зависит от того, скажет ли она нам, зачем они здесь.

Дженнифер повернулась к сказавшему это, щурясь от солнца, и обнаружила, что перед ней Метран, Первый маг королевства.

Только он уже не казался ветхим старцем, каким предстал перед ними в первый их вечер во Фьонаваре или на следующий день, когда трусливо пятился от Джаэлль в Большом зале дворца. Теперь Метран стоял перед ней, гордо выпрямившись, и в глазах его явственно светилась угроза.

– Ах ты, предатель! – вырвалось у Дженнифер.

Он лишь слегка шевельнул рукой, и она пронзительно вскрикнула: ее груди пронзила такая боль, точно кто-то решил напрочь открутить ей соски, хотя на самом деле никто к ней даже не притронулся.

– Осторожнее, моя дорогая, – участливым тоном промолвил Метран, глядя, как она извивается от боли. – Тебе следует выбирать слова в разговоре со мной, ибо в моей власти сделать с тобой все, что мне заблагорассудится. – Он кивнул в сторону своего Источника, Денбарры, который стоял с ним рядом.

– Ну, не то чтобы все, – раздался голос его давешнего собеседника. – Отпусти-ка ее. – Сказано это было очень спокойно, но боль тут же исчезла. Дженнифер обернулась, вытирая слезы со щек.

Галадан не был особенно высок, но в нем чувствовались недюжинная сила и адское могущество – так выглядит спрятанный в ножны невероятно острый и прочный клинок. Холодные глаза его глядели на нее изучающе; аристократически тонкое лицо было покрыто шрамами; на лоб свешивалась прядь серебристых волос – как у Бренделя, подумала она, снова чувствуя боль в груди, мучительную душевную боль.

Он галантно поклонился ей, изящный и насмешливый, рассматривая ее с явным удовлетворением, однако выражение его лица совершенно переменилось, когда он повернулся к Метрану.

– Итак, она отправляется на север, – сказал он сухо. – И там ей будут заданы все необходимые вопросы. А до тех пор никто ее и пальцем не тронет.

– Ты что, указываешь мне, что я должен делать? – взвизгнул Метран, и Дженнифер заметила, как напрягся Денбарра.

– Если угодно – да. – В голосе Галадана звучала насмешка. – А что, ты против? Или, может, хочешь со мной из-за этого подраться, волшебничек?

– Я мог бы уничтожить тебя! – прошипел Метран.

Галадан снова насмешливо улыбнулся – одними губами.

– Ну что ж, попробуй. Только предупреждаю: ничего у тебя не получится! Я не подчиняюсь законам вашей «школьной» магии. Я знаю, кое-какая сила в тебе действительно была, кое-что к ней добавилось впоследствии, а возможно, добавится и еще, но в любом случае тебе со мной тягаться нечего, Метран. Даже и не вздумай! Ну а если все же решишься, то учти: если проиграешь, я скормлю твое сердце моим друзьям.

В тишине, которая за этим последовала, Дженнифер заметила, что вокруг них плотным кольцом стоят волки. Были там и цверги, но тот волк-великан с красными глазами куда-то исчез.

– Ты мне не хозяин, Галадан, и не смеешь мною командовать! – воскликнул Метран, задыхаясь от гнева. – Это мне было обещано!

Но Галадан лишь оглушительно расхохотался в ответ, запрокинув свое покрытое шрамами лицо.

– Ах, тебе было обещано? – сказал он с издевкой, перестав наконец смеяться. – Ну что ж, прекрасно! Раз так, приношу свои извинения. И все-таки она немедленно отправится на север! В ином случае я бы просто взял ее себе. Но подними-ка лучше глаза!

Дженнифер тоже посмотрела вверх, куда указывал Галадан, и увидела существо столь прекрасное, что в сердце у нее невольно пробудилась надежда на спасение.

С небес, громко хлопая огромными крыльями, к ним спускался прекрасный лебедь, сияя в солнечном свете великолепным черным оперением и вытянув изящно изогнутую длинную шею.

Но когда птица оказалась на земле, Дженнифер с ужасом поняла, что самое страшное для нее еще впереди: у лебедя обнаружились кошмарные, острые как бритва зубы и когтистые лапы! Мало того, от него еще и исходил чудовищный смрад разлагающейся плоти!

А потом это исчадие ада заговорило, и голос его точно доносился из глубокого колодца с осклизлыми стенами:

– Меня прислали за ней. Давайте ее сюда.

Ах как далеко, как страшно далеко отсюда был сейчас Лорен Серебряный Плащ, как нахлестывал он коня, гоня его к югу и проклиная собственное легкомыслие на всех известных ему языках и наречиях!

– Она твоя, Авайя, – без улыбки сказал Галадан. – Или, может, ты, Метран, со мной не согласен?

– Конечно, твоя, – поспешно подтвердил тот, вставая так, чтобы не слишком чувствовался исходивший от лебедя смрад. – Но мне, естественно, хотелось бы потом узнать, что она вам расскажет. На моем посту подобные сведения жизненно необходимы, и…

– Больше уже нет, – сказала Авайя, оправляя черные перья. – У меня для вас новости. Волшебный Котел в наших руках. Теперь ступайте в горы, ибо время не терпит.

При этих словах лицо Метрана осветила такая жестокая торжествующая улыбка, что Дженнифер поспешила отвернуться.

– Так, значит, час пробил! – воскликнул он. – И близок миг моей страшной мести! О, Гармиш, мой мертвый король, я разорву Айлиля, этого узурпатора, на куски прямо на троне! А из черепов его сыновей велю сделать кубки!

«Лебедь» обнажил в чудовищной улыбке свои немыслимые клыки и прошипел:

– А мы с удовольствием этим полюбуемся!

– Да, без сомнения, – сухо подтвердил Галадан. – А для меня никаких вестей нет?

– Поспеши на север, – ответил «лебедь», – вместе со своими друзьями. Меня просили передать тебе только эту просьбу. Но торопись. Времени у нас мало.

– Ну что ж, хорошо, – сказал Галадан. – Закончу тут одно дело и сразу же отправлюсь за тобой следом.

– Поспеши! – еще раз повторила чудовищная птица. – А мне пора в обратный путь.

– Нет! – пронзительно закричала Дженнифер, когда холодные руки цвергов вновь схватили ее и потащили куда-то. Но ее крики остались без ответа. Привязанная к спине Авайи, она чуть не лишилась чувств от омерзительной вони. Стараясь не дышать носом, она открыла было рот, но мгновенно набившиеся туда густые черные перья чуть не удушили ее. И когда Авайя, описав удивительно красивую дугу, взмыл в ослепительно сиявшие небеса, унося свою добычу на север, Дженнифер впервые в жизни потеряла сознание.

Оставшиеся на поляне смотрели им вслед, пока Авайя не скрылась в бледно-голубом просторе выгоревших небес.

Метран тут же обернулся к остальным; глаза его сияли от возбуждения.

– Слышали? Котел теперь мой!

– Да, похоже на то, – кивнул Галадан. – Значит, вскоре ты тоже отбываешь?

– Не медля ни минуты! И уже в самом ближайшем будущем вы увидите, чего я добьюсь с его помощью.

Галадан снова кивнул, потом, будто что-то вспомнив, спросил:

– А интересно, Денбарра хоть понимает, что все это значит? – Он повернулся к Источнику мага. – Скажи мне, друг мой, что, по-твоему, означают бесконечные разговоры о Котле?

Денбарра поежился под тяжелым взглядом Галадана, но отвечал уверенно:

– Я знаю все, что мне знать необходимо. И я прекрасно знаю, что Неистощимый Котел поможет восстановить на троне Бреннина правителей из рода Гармиша.

Галадан еще несколько мгновений смотрел на него, потом отвел глаза и молвил, обращаясь к Метрану:

– Что ж, он достоин своей судьбы. Тупоголовый Источник – это, по-моему, как раз для тебя. Хотя мне бы, например, было ужасно скучно.

Денбарра вспыхнул, но Метран на сей раз и не подумал обращать внимание на колкости Галадана.

– Денбарра – мой племянник, сын моей сестры, и его главная добродетель в том, что он мне верен. А что собираешься делать ты, Галадан? Ты упомянул о каком-то деле, которое необходимо закончить. Может быть, мне стоило бы знать, о чем шла речь?

– Может быть. Но ты этого не узнаешь. И скажи спасибо, что я не так беспечен и не болтаю об этом направо и налево. Ибо быть в это посвященным равносильно смерти.

Это было настоящее оскорбление, и губы Метрана дрогнули, но отвечать он не стал.

– Что ж, ступай, куда тебе надо, – сказал он. – Мы теперь, возможно, встретимся не скоро.

– Увы! – воскликнул Галадан насмешливо. Маг гневно воздел руку и грозно спросил:

– Опять надо мной смеешься? Ты над всеми смеешься, андейн. Но я вот что тебе скажу: заполучив Котел Кат Мейгола, я обрету такое могущество, над которым даже ты подшучивать уже не посмеешь. И с его помощью я осуществлю наконец свою месть, и она будет так страшна, что память о ней никогда не умрет в Бреннине!

Галадан, вскинув свою покрытую шрамами голову, посмотрел Первому магу королевства прямо в глаза.

– Возможно, – молвил он очень тихо и очень спокойно. – Но ты ошибаешься: память о твоей мести все же умрет – вместе со всем живым в этом мире. А, как тебе известно, погубить этот мир – мое самое заветное желание!

И, сказав это, Галадан едва заметным жестом начертал у себя на груди какой-то магический знак, и мгновение спустя угольно-черный волк с серебристым пятном на лбу уже мчался куда-то на запад, покинув поляну в лесу.

Но если бы этот волк случайно забежал в лес, черневший чуть южнее того места, где они расстались с Метраном, река событий повернула бы в другое русло.

А там, недалеко от поляны, некогда вырубленной дровосеком вокруг своей хижины, лежал альв, скрытый травой и ветками деревьев; он истекал кровью, сочившейся из десятка глубоких ран. На некотором расстоянии от него, чуть глубже в лес, лежали два мертвых альва. И десять мертвых волков.

И при виде мертвых братьев своих сердце На-Бренделя с Кестрельской марки сжималось от горя и гнева, и лишь эти чувства еще поддерживали в нем едва теплившуюся жизнь. И глаза его в солнечном свете были черны как ночь.

Он видел, как Метран и его Источник вскочили на коней и помчались на северо-запад; видел, как цверги и волки единой стаей ринулись на север. И лишь когда на поляне стало совсем тихо, Брендель с огромным трудом встал на ноги и тоже двинулся в путь – он направлялся в Парас Дервал. Он ужасно страдал от боли из-за раны в бедре, слишком много потерял крови, и теперь его одолевала смертельная слабость; но он бы ни за что не позволил себе упасть и не дойти – ведь он был из светлых альвов, и он один из всех своих друзей остался в живых после сражения на лесной поляне и собственными глазами видел только что, как собирает свои силы Тьма.

И все-таки путь был чересчур долог, и Брендель, истерзанный и обессилевший, все еще находился примерно в лиге пути от Парас Дервала, когда спустились сумерки.

Весь день на западе слышались далекие раскаты грома, и в столице многие купцы, бросив дела, то и дело подходили к дверям, чтобы взглянуть на небеса – хотя скорее по привычке, чем на что-то надеясь, ибо мертвящее раскаленное солнце по-прежнему сияло в безоблачном небе.

На зеленом пустыре, что в конце Анвил-лейн, Лейла опять собрала детей играть в та'киену. Один или двое, правда, отказались, заявив, что им это надоело, но она проявила настойчивость, и остальные все же ей подчинились, зная, что с Лейлой лучше не связываться.

Ей снова завязали глаза. Мало того, она велела наложить двойную повязку, чтобы уж совсем ничего не видеть. И первые три раза выкликала свои жертвы почти равнодушным тоном: первые трое вообще не имели особого значения, это действительно можно было считать всего лишь игрой. Но в последний раз, перед тем как спросить о Самом Долгом Пути, Лейла опять почувствовала знакомые ей уже ледяное спокойствие и каменную неподвижность; она даже глаза закрыла под двумя своими повязками. Во рту у нее вдруг пересохло, а внутри точно скручивалась и раскручивалась какая-то пружина. И только когда в ушах у нее зашумело – так шумят набегающие на берег волны, – она пропела последние слова та'киены, и когда отзвучало последнее слово, все вокруг нее как бы остановилось.

Она сдвинула повязки и, жмурясь от яркого света, безо всякого удивления увидела, что это снова Финн. И снова она будто издалека слышала удивленные голоса взрослых, наблюдавших за игрой, и где-то совсем вдали – глухие раскаты грома; но смотрела она только на Финна. С каждым разом он казался ей все более одиноким. Она бы, пожалуй, даже пожалела его, но ведь все это было предначертано судьбой, так что жалость казалась ей совершенно неуместной, как неуместным было бы даже малейшее удивление с ее стороны. Сама Лейла понятия не имела, что такое Самый Долгий Путь и куда он ведет, но знала твердо: идти по нему должен Финн, а она здесь для того, чтобы Финна по этому пути направить.

И все-таки удивиться ей пришлось, хотя и чуть позже, примерно в полдень. Ведь обычные люди никогда не посещают святилище Богини-матери! И уж тем более – по приглашению самой Верховной жрицы!

Лейла по этому случаю даже причесалась, и мать заставила ее надеть единственное имевшееся у нее «приличное» платье.

Теперь, думая о том соколе над Ларэй Ригал, Шарра всегда представляла, что он летает там не один. Воспоминания горели в ней, точно жаркий костер под ночным звездным небом.

И все-таки она была дочерью своего отца и наследницей Трона Из Слоновой Кости! Так что многое нужно было обдумать и взвесить, не считаясь с мечтами о соколе в небесах и костром, пылающим в сердце.

Так что Деворш, капитан стражи, явился к ней по ее приказу. Немые впустили Деворша в покои принцессы, и фрейлины тут же, разумеется, принялись шептаться, прикрывая лица шелестящими веерами и поглядывая на высокого капитана, который почтительно раскланивался и хорошо знакомым Шарре голосом произносил слова приветствия. Затем она велела дамам удалиться, с удовольствием отметив, что они были страшно разочарованы, и усадила Деворша в низкое кресло у окна.

– Капитан, – начала она без всяких преамбул, – ко мне попали некие документы, с которыми связана весьма важная проблема.

– Вот как, ваше высочество? – А ведь он хорош собой, думала Шарра, хотя до Диармайда ему далеко. Ох, далеко! И он никогда не поймет, почему она улыбается! Впрочем, это неважно.

– По-моему, в старинных летописях сохранилось упоминание о некой лестнице, вырубленной много лет назад в отвесной скале над Сэрен, хотя теперь ступени этой лестницы почти незаметны, но все же…

– В скале над рекой, ваше высочество? Но там же совершенно отвесная стена! – В суровом голосе Деворша отчетливо слышалось недоверие.

– Я ведь достаточно ясно сказала. Или нет? – Капитан покраснел, а Шарра нарочно помолчала, чтобы дать ему возможность осознать собственную оплошность. – Если эта лестница в скале действительно существует, то она представляет собой значительную угрозу нашей безопасности, и нам, безусловно, следует знать о ее существовании. Я хочу, чтобы ты взял двух человек, которым полностью доверяешь, и собственноручно проверил, правда ли это. По вполне понятным причинам, – хотя ни одной из причин сама Шарра указать была бы не в состоянии, – об этом более никто знать не должен.

– Разумеется, ваше высочество. Когда мне от…

– Немедленно! – Она встала, пришлось встать и Деворшу.

– Желание моей госпожи для меня закон. – Он низко поклонился и повернулся, чтобы уйти.

Но она – из-за тех соколов в поднебесье, из-за тех просвеченных лунным светом воспоминаний – снова окликнула его:

– Деворш, еще одно. Я слышала шаги в саду позапрошлой ночью. Ты у стены ничего не заметил?

На лице капитана отразилась искренняя озабоченность.

– Ваше высочество, я сдал дежурство на закате своему сменщику, Башраю. Я немедленно с ним переговорю.

– Сдал дежурство?

– Да, ваше высочество. В ночной дозор мы с Башраем выходим по очереди. По-моему, он человек очень опытный, знающий, однако…

– А сколько человек у вас в дозоре? – Она откинулась на спинку кресла, чтобы стало легче дышать; где-то подо лбом, за глазными яблоками, точно молоточки стучали от напряжения.

– Двенадцать, ваше высочество. В мирное время.

– А собаки у вас есть?

Он смущенно прокашлялся.

– Нет, госпожа моя. В последнее время мы собак не берем… Нам было сказано, что в этом нет никакой необходимости. Весной и летом собак использовали исключительно для охоты. Разумеется, с ведома вашего отца. – Он с нескрываемым любопытством глянул на нее. – Но если моя госпожа чувствует, что следовало бы…

– Нет! – Его присутствие становилось совершенно невыносимым! И, кроме того, она никак не могла позволить этому капитану так смотреть на нее – оценивающе, восхищенно… – Я сама поговорю с Башраем. А ты ступай и сделай, как я тебе велела. Да поторопись!

– Спешу, госпожа моя! – воскликнул он своим звучным мужским голосом и вышел. А Шарре пришлось до крови закусить губу, чтобы не закричать.

Шалхассан, властелин Катала, возлежал на диване, наблюдая за борьбой двух рабов и ожидая тайных вестей. Его придворные, жизнерадостные и сытые, даже, пожалуй, перекормленные, от всей души наслаждались видом лоснящихся тел борцов, извивавшихся на ковре, однако лицо самого Шалхассана сохраняло непроницаемое выражение.

Наконец за троном открылась небольшая дверца и появился Разиэль с неизменным кубком в руках. Была середина дня, и Шалхассан, принимая изукрашенный самоцветами кубок с питьем, увидел, что кубок голубой. Это означало, что сделанный тем северянином Сторожевой Камень сияет прежним, синим светом. Он благодарно кивнул Разиэлю, и тот вышел, завершив тем самым их маленький ежедневный обмен новостями. Никто из придворных ни в коем случае не должен был догадаться, что Шалхассана тревожат дурные сны. А снились ему Сторожевые Камни, которые горели красным светом!

Успокоившись, Шалхассан с удовольствием подумал о дочери и сделал большой глоток из принесенного Разиэлем кубка. Ему по душе было благоразумие Шарры, ее твердость духа и умение владеть собой; все эти качества он и сам всегда старался привить ей – негоже, чтобы Трон Из Слоновой Кости занял человек слабовольный. Хотя, к сожалению, девочке свойственны беспричинные вспышки гнева, а уж эта ее последняя выходка… Разгром, учиненный Шаррой в собственных покоях, выпоротые кнутом фрейлины – это еще ничего; покои можно отремонтировать, а слуги есть слуги. Но вот история с Деворшем – совсем другое дело. Деворш был действительно хорошим воином, у них в стране таких воинов можно по пальцам перечесть, и Шалхассан выказал большое недовольство, когда ему сообщили, что капитан стражи Деворш был удушен немыми, охраняющими покои принцессы Шарры. Нет, что бы там Шарра ни говорила насчет нанесенных ей Деворшем оскорблений, все равно это был совершенно необдуманный и чересчур поспешный поступок!

Осушив голубой кубок, Шалхассан пришел к окончательному решению.

Девчонка стала чересчур самовольной! Пора, пора ей замуж. Как бы ни была сильна женщина, все равно лучше, когда рядом с ней мужчина. В том числе и в постели. Королевству нужны наследники. Давно пора!

Смотреть на борьбу Шалхассану наскучило, и он махнул рукой. Распорядитель тут же прекратил поединок. Впрочем, оба борца вели себя достойно и мужественно, и Шалхассан объявил, что освобождает обоих. По толпе придворных тут же пролетел гул одобрения, все задвигались, зашелестели шелковыми одеждами.

Уже отворачиваясь, правитель заметил, что один из борцов несколько запоздал с поклоном, хотя, безусловно, был преисполнен благодарности. Возможно, этот человек просто слишком устал или был ранен, однако спустить ему подобную оплошность Шалхассан не мог: честь и могущество трона должны быть незыблемы всегда и при любых обстоятельствах. Он снова махнул рукой – немому стражу в дверях.

Нет, эти немые с их удавками, безусловно, чрезвычайно полезны… А Шарре придется просто научиться ко всему подходить с разными мерками.

О приближающейся смерти можно узнать разными способами; известие о ней может упасть с небес, точно божественное благословение, или же ворваться в твою жизнь совершенно неожиданно, с адским шумом и грохотом. Может просвистеть у тебя над ухом, точно меч врага, а может прозвучать самой нежной песнью любви.

Полу Шаферу, который выбрал себе для смерти то место, где сейчас находился, по причинам более глубоким, чем постигшая его утрата, и более невнятным, чем простое сочувствие престарелому королю, становилось ясно, что долго на Древе Жизни ему не выдержать. Эта мысль принесла ему даже некоторое облегчение: по крайней мере в его неудаче ничего постыдного не будет. Не может быть бессмысленной смерть от руки божества.

Впрочем, он был достаточно честен, чтобы прекрасно понимать, что его вполне может убить не Бог, а изнуряющая поза, страшная жара, мучительная жажда; собственно, все это он понял сразу, как только его привязали к дереву.

Но Древо Жизни само по себе оказалось куда сильнее жары, жажды, неподвижности. Обнаженный, распятый на гигантском стволе Древа под лучами палящего солнца, Пол каждой клеточкой своей плоти чувствовал немыслимое могущество, таившееся под древней корой, ту силу, сопротивляться которой было невозможно, ибо она легко подчиняла его себе, как бы поглощая его вместе со всеми теми силами и возможностями, которыми обладал он сам. Древо Мёрнира вовсе не имело намерения сломить его; нет, он чувствовал, как оно обволакивает его неведомым силовым полем, втягивает внутрь себя, отбирает у него все – силы, мысли, чувства. Предъявляет на него свои законные права. И почему-то он знал, что это еще только начало, что впереди вторая ночь, что Древо еще только начинает просыпаться.

А вот Бог был уже близко. Пол всем своим телом, всем током крови чувствовал его неторопливую поступь, а теперь еще и слышал раскаты грома, пока еще далекие и негромкие, но ведь впереди целых две ночи. А Священную рощу вокруг него сотрясала беззвучная дрожь; такого не случалось здесь уже давно, очень давно, и теперь лес ждал появления своего властелина, который всегда приходит во тьме и всегда берет то, что положено ему по закону.

Радушный хозяин «Черного кабана» пребывал в таком дурном настроении, что ему лучше было не показываться на людях, иначе он мог окончательно подорвать свою репутацию. Хотя при сложившихся обстоятельствах вряд ли можно было бы спокойно взирать на тот разгром, что царил в таверне после минувшей ночи, и на лице хозяина явственно отражалось не просто крайнее недовольство, но даже некий ужас, когда он утром подсчитывал нанесенный ему ущерб.

Во-первых, на праздники в город съехалось множество гостей, всегда готовых пропустить стаканчик, особенно когда глотка пересохла от затянувшейся жары; а во-вторых, почти у каждого в кармане бренчали монеты, специально прибереженные для такого случая. И эти денежки могли бы – нет, ДОЛЖНЫ БЫЛИ! – перекочевать в его карман, черт бы их всех побрал! А теперь ему пришлось на целый день таверну закрыть, чтобы хоть как-то привести ее в порядок после того побоища, которое там учинили прошлой ночью.

Впрочем, уж он заставил виноватых потрудиться! Они у него как миленькие работали с самого утра; он не проявил сочувствия даже к тем, у кого были сломаны кости, не говоря уж о прочих ноющих и стонущих, которые без конца жаловались – кто на всякие беды, а кто просто на то, что не выспался. Ведь каждую минуту – да-да, буквально каждую минуту! – он терял деньги, денежки, чистую прибыль, ибо его «Кабан» оставался закрытым! И к его раздражению по этому поводу прибавлялись упорные злые слухи о том, что проклятый Горлис, королевский канцлер, намерен ввести закон, ограничивающий торговлю спиртным, как только в столице закончится двухнедельный фестиваль. Проклятая засуха! Хозяин «Черного кабана» с такой яростью набросился на кучу мусора в углу, словно это был ненавистный Горлис собственной персоной. Ограничит он их, как же! Интересно было бы посмотреть, например, как канцлер сумеет ограничить в потреблении вина и пива Тигида! Ведь этот толстяк за один только вчерашний день влил в свою утробу не менее недельной нормы!

Вспомнив Тигида, хозяин «Черного кабана» впервые за весь день не сумел подавить улыбку. Улыбнулся он почти с облегчением. Вообще-то злиться – тоже работа тяжелая! Подбоченившись, он оглядел помещение и решил, что открыть можно будет примерно через час, то есть день все-таки пропадет не полностью.

Вот почему, когда сумерки укрыли своим плащом извилистые улочки старого города, а в домах за занавесками затеплились огоньки свечей, гигантская черная тень одного из завсегдатаев «Черного кабана» уже ползла по мостовой к любимой таверне, двери которой вновь гостеприимно распахнулись для посетителей.

Тигид еще не совсем очухался после вчерашних «подвигов», а в переулке было темновато, и он чуть не упал, налетев на какого-то жалкого пьянчужку, еле переставлявшего ноги.

– Клянусь рогами Кернана! – вознегодовал великан. – Смотри, куда прешь, скотина! Мало кто осмелится встать поперек дороги самому Тигиду!

– Прошу прощения, – почти неслышно прошептал «пьянчужка». – Видишь ли, я оказался в затруднительном положении, и мне…

Он пошатнулся, и Тигид машинально подхватил его. К этому времени он уже успел немного освоиться в темноте, и в его налитых кровью глазах отразился священный ужас: он понял, кто его собеседник.

– Клянусь Мёрниром! – прошептал он, потрясенный до глубины души, и более не проронил ни слова.

Хрупкий и маленький собеседник его кивнул, как бы подтверждая, что все это Тигиду не привиделось, и с трудом промолвил:

– Да, я действительно один из светлых альвов. И мне… – От боли у него перехватило дыхание, но он все же продолжил: – …мне необходимо… поскорее передать королю Айлилю весьма важные сведения. Ты видишь, я тяжело ранен и вряд ли сумею…

Только тут Тигид заметил, что рука его, которой он поддерживал альва за плечи, мокра от крови.

– Об этом не беспокойся, – сказал он с неуклюжей нежностью. – Ты идти-то можешь?

– Я же как-то шел… весь день шел… Но… – Брендель все-таки не устоял на ногах и опустился на одно колено. – Но теперь, как видишь, я…

У Тигида даже слезы на глазах выступили от жалости.

– Ну тогда иди сюда, – шепнул он израненному альву, без малейшего усилия подхватил его на руки и, баюкая, как ребенка, понес ко дворцу, сиявшему вдали праздничными огнями. Ибо Тигид из Родена, прозванный Ветроломом, а также Хвастуном, на самом деле обладал душой чувствительной и нежной.

– Мне снова снился сон, – сказала Ким. – Я видела лебедя. – За окнами домика было темно. Ким весь тот день промолчала, гуляя в одиночестве по берегу озера и бросая в воду камешки.

– Какого он был цвета? – спросила Исанна, сидевшая в кресле-качалке у очага.

– Черный.

– Я тоже его видела. Это дурной знак.

– А что это за птица? ЭйлАвен мне ее не показывал.

Пламя двух свечей, горевших в комнате, все время колебалось и вздрагивало, пока Исанна рассказывала Ким об Авайе и Лориэль Белоснежной. Временами она умолкала, и женщины слушали далекие раскаты грома.

Праздник все еще продолжался, хотя король, сидевший за столом на своем обычном месте, выглядел особенно иссохшим и каким-то растерянным. Большой зал был ярко освещен факелами и украшен пестрыми гирляндами из красного и золотистого шелка. Словно не замечая ни мрачного настроения короля, ни странного смущения Горлиса, придворные решили веселиться вовсю. Музыканты на галерее тоже были настроены весело, и хотя обед еще не начался, пажи то и дело подавали вино, бегая туда-сюда с подносами и кувшинами.

Кевину Лэйну пришлось выбирать между официально отведенным ему почетным местом за королевским столом и весьма недвусмысленным приглашением леди Ривы сесть с нею рядом. Однако он решил проигнорировать и протокол, и леди Риву и предпочел чисто мужскую компанию своих новых друзей, которые устроились за одним из двух дополнительных столов, поставленных вдоль стен. Усевшись между Мэттом Сореном и великаном Коллом, физиономию которого украшал сломанный во время вчерашней попойки нос, Кевин очень старался поддерживать общее веселье, однако на душе у него скребли кошки: со вчерашнего вечера никто так и не видел Пола Шафера, и мысли об этом не давали ему покоя. Не было и Дженнифер. Черт побери, думал Кевин, а она-то куда запропастилась?

С другой стороны, опоздавших было немало, они поодиночке и стайками продолжали стекаться в пиршественный зал, а Джен, уж он-то знал это отлично, редко куда-либо приходила вовремя, а прийти заблаговременно и вовсе была неспособна. Кевин в третий раз осушил свой кубок и упрекнул себя за то, что в последнее время что-то чересчур обо всех беспокоится. Вот тут-то Мэтт Сорен и спросил его:

– Ты Дженнифер не видел?

Настроение у Кевина тут же переменилось.

– Нет, – ответил он. – Я вчера весь вечер был в «Кабане», а сегодня Карде и Эррон показывали мне казармы и вооружение. А что? Может быть, ты…

– Дело в том, что вчера она поехала кататься верхом… С ней была одна из фрейлин и Дранс.

– Дранс – парень что надо, – попытался успокоить гнома Колл, сидевший по другую руку от Кевина.

– А разве они не вернулись? – заволновался Кевин. – Джен вообще-то у себя ночевала?

Колл усмехнулся:

– Ну, во-первых, даже если и нет, то это еще ничего не доказывает, верно? Многие из нас вчера не в своей постели ночевали! – Он засмеялся и хлопнул Кевина по плечу. – Веселей, парень!

Кевин только головой покачал. Дэйв. Пол. Теперь еще Джен.

– Поехала кататься верхом, говоришь? – Он опять повернулся к Мэтту. – А в конюшне смотрели? Лошади-то на месте?

Глаза гнома блеснули.

– Нет, – тихо сказал он. – В конюшне мы не смотрели… И я, пожалуй, прямо сейчас схожу и посмотрю. Пойдем-ка вместе! – И он резко отодвинул свой стул.

Собственно, из-за стола оба вскочили одновременно, да так и застыли, ибо в эту минуту у восточных дверей зала раздался какой-то странный шум, собравшиеся там придворные расступились и пропустили вперед какого-то немыслимых габаритов воина, настоящего великана, который нес на руках маленького окровавленного альва.

Наступила мертвая тишина. Тигид с Бренделем на руках медленно подошел к Айлилю и остановился перед ним.

– Посмотри, господин мой! – воскликнул он с болью и печалью. – Посмотри, о мой король, что они сделали с этим светлым альвом!

Бледное лицо Айлиля стало пепельным. Весь дрожа, он поднялся и хрипло спросил:

– На-Брендель? О Мёрнир!.. Но неужели?..

– Нет, – еле слышно прозвенел чистый голос альва. – Я не умер, хотя, пожалуй, лучше мне было бы умереть. Помоги мне встать на ноги, друг мой. У меня есть для вас важные вести.

Тигид бережно опустил Бренделя на мозаичный пол, а сам, встав на колени, предложил ему свое плечо в качестве опоры.

Брендель закрыл глаза, перевел дыхание и невероятным усилием воли заставил свой голос звучать достаточно громко и ясно.

– Предательство, Верховный король Бреннина. Предательство и смерть – вот какие вести принес я тебе! Силы Тьмы вновь перешли в наступление. Мы говорили с тобой – всего четыре ночи назад – о цвергах на опушке Пендаранского леса. А сегодня, король, цверги уже под стенами твоего дворца! И с ними пришли волки. Нападение на нас они совершили темной ночью, перед рассветом. И все мои люди погибли в том бою!

Он умолк. Стон, похожий на стон ветра перед бурей, пролетел по залу.

Айлиль так и осел, буквально утонул в своем кресле; глубоко запавшие глаза его были пусты. Брендель поднял голову и пристально посмотрел на него.

– У тебя за столом кое-кого не хватает, Верховный король Бреннина. Вынужден сказать тебе, что рядом с тобой должен был сидеть гнусный предатель. Метран, Первый маг королевства, вступил в сговор с силами Тьмы! Он обманывал тебя, Айлиль! Он обманывал всех вас! – Ответом альву были крики гнева и отчаяния.

– Тихо! – крикнул, вскакивая со своего места, Диармайд и повернулся к Бренделю. Глаза принца сверкали, но голосом своим он владел отлично. – Ты сказал, что в атаку пошли силы Тьмы? Но кто именно?

Снова повисла напряженная тишина. Потом Брендель заговорил:

– Мне очень жаль, что пришлось принести вам эту черную весть. Я уже сказал, что на нас напали цверги и волки. Но если бы там были только они! Им мои товарищи оказали бы достойное сопротивление и скорее всего остались бы живы. Но там был и еще кое-кто. Огромный черный волк с яркой серебряной отметиной на лбу. А позже я снова видел его – уже в компании Метрана – и узнал, ибо тогда он был в своем настоящем обличье. Должен сообщить: Повелитель волков снова среди нас. Галадан вернулся!

– Будь проклято его имя! – выкрикнул кто-то, и Кевин увидел, что это Мэтт. – Но разве это возможно? Ведь Галадан погиб в сражении на равнине Андариен тысячу лет назад!

– Так думали мы все, – молвил Брендель, поворачиваясь к гному. – Но я собственными глазами видел его сегодня. И эту рану нанес мне именно он. – Альв коснулся своего искалеченного плеча. – Мало того. – Он снова немного помолчал. – Сегодня я видел и еще одно порождение Тьмы. Эта тварь в сговоре с ними обоими, с Галаданом и Метраном. – Брендель опять умолк, точно не решаясь продолжать. На этот раз его потемневшие от горя глаза были устремлены на Кевина. – То был черный лебедь, проклятая Авайя, – сказал он, и в зале воцарилась мертвая тишина. – И Авайя унесла твою подругу, золотую Дженнифер. Не знаю, почему, но все они явились именно за ней. А нас было слишком мало, чтобы противостоять Повелителю волков! И теперь все мои братья пали в неравном бою, а ее нет… И силы Тьмы снова на свободе, снова совсем рядом с нами.

Кевин, побелев от ужаса, смотрел на израненного альва.

– Где же она теперь? – выдохнул он, и сам испугался собственного голоса.

Брендель устало покачал головой.

– Я не сумел расслышать, о чем они говорили. Авайя унесла Дженнифер куда-то на север. Ах, если б только я мог помешать ей! Я бы с радостью отдал жизнь, но не позволил бы ей улететь! Поверь, – голос альва дрогнул, – твое горе – это и мое горе, и горе это разрывает мне душу. Двадцать моих братьев погибли, и я сердцем чую, что это не последняя жертва. Мы Дети Света, но теперь поднимает голову великая Тьма. Я должен поскорее вернуться в Данилот. Но я, – и тут голос Бренделя зазвучал с прежней силой, – клянусь тебе всем, что для меня свято: я найду ее, ибо она доверилась моим заботам! Найду ее или страшно отомщу, если она погибла; я готов умереть ради этого. – И Брендель воскликнул так звонко, что по всему притихшему залу разнеслось эхо: – Мы выйдем на бой с ними, как то бывало и прежде! Как выходили на бой с ними всегда!

Его слова были подобны тревожному звону колокола, это был отважный вызов, и в сердце Кевина Лэйна слова эти зажгли такое пламя, какого он в себе и не подозревал.

– Вы будете не одни! – крикнул он, и голос его сорвался от волнения. – Как вы готовы разделить со мной мое горе, так и я готов разделить с вами вашу беду. И остальные, мне кажется, поступят так же.

– О да! – прогудел рядом с ним Мэтт Сорен.

– Все мы готовы к войне с ними! – крикнул Диармайд, принц Бреннина. – Когда в Бреннине убивают светлых альвов, все великое королевство поднимается на борьбу с силами Зла.

Оглушительный рев разнесся по залу после этих слов. Он все нарастал, вздымаясь яростной волной к витражам Делевана и разносясь по залу гулким эхом.

И в этом реве совершенно потонул слабый голос короля Айлиля:

– О Мёрнир, – почти прошептал он, в отчаянии стискивая руки на коленях. – Что же я наделал? Где мой Лорен? Боги, что я наделал?

Сперва вокруг него был свет; теперь его не было совсем. Значит, миновала некая единица времени. Правда, в небесах над деревьями светили звезды, но луна еще не взошла. Он еще помнил, что в последние дни на небе появлялся лишь тоненький серпик, а завтра должно наступить новолуние.

И завтрашняя ночь будет последней – если он, конечно, переживет сегодняшнюю.

Теперь Древо стало как бы частью его самого, его вторым «я», его вторым именем – такими именами пользуются, произнося магические заклятия. Он почти понимал, ЧТО шепчет лес вокруг него, но перенапряженный мозг воспринимал происходящее плохо, и он никак не мог докопаться до тайного смысла этого разговора деревьев друг с другом; сейчас у него хватало сил только терпеть и сдерживать яростный натиск воспоминаний.

Сегодняшняя ночь и еще одна. И потом не будет больше ни музыки, которая обнажает душу, ни мокрого шоссе, которое так хочется забыть, ни сплошной пелены дождя, ни сирены «Скорой помощи» – ничего; и Рэчел тоже не будет. Итак, остается дожить до рассвета, потому что он совсем не был уверен, что сможет пережить хотя бы еще один такой день, как тот, что уже миновал.

Впрочем, если честно, он непременно попытается это сделать: ради старого короля, и того крестьянина, убитого стрелой, и тех людей с измученными лицами, которых они встречали на дорогах. Куда лучше и достойнее умереть, принеся пользу людям и к тому же сохранив хотя бы крупицу собственного достоинства. Хотя он вряд ли смог бы объяснить, чем это, собственно, так уж лучше.

«А теперь я отдаю тебя Мёрниру» – так сказал Айлиль. Значит, он, Пол, был всего лишь подарком, подношением, жертвой – напрасной жертвой, если он умрет слишком быстро. Так что нужно цепляться за жизнь, цепляться за эти воспоминания, цепляться за этого их Бога – ведь теперь он принадлежит этому Богу по праву… И это подтверждают неумолкающие раскаты грома. Порой ему казалось, что раскаты эти доносятся откуда-то ИЗНУТРИ, из самого дерева, то есть практически из его собственной души… Ах, если б только дождь пошел до того, как он умрет! Тогда он хотя бы под конец сумел обрести душевный покой. А вот когда ОНА умерла, дождь шел и шел, он шел тогда всю ночь…

Глаза у него жгло как огнем, и он закрыл их, но это не помогло, потому что там ждала она – со своей музыкой. Один раз, несколько раньше, он хотел произнести ее имя вслух, выкрикнуть его на весь лес – он ведь так и не смог сделать это у ее могилы – и снова ощутить на губах его вкус, его сладость, которой не ощущал с того страшного дня, и сжечь дотла свою пересохшую душу в его пламени. Сжечь – потому что плакать он не мог.

Ну и, конечно, хранил молчание. Ничего сделать нельзя. Ты и не делаешь, а просто открываешь глаза, по-прежнему распятый на Древе Жизни в глубине рощи Мёрнира, и видишь, как к тебе между деревьями кто-то идет…

Было очень темно, лица он разглядеть не мог, но слабый звездный свет отражался от серебряных волос, и он решил…

– Лорен? – хотел он окликнуть идущего к нему человека, но ни звука не сумели произнести его пересохшие уста. Он попытался смочить губы языком, но и язык тоже пересох, во всем его теле почти не осталось влаги. Затем человек подошел ближе и остановился в пятне звездного света прямо под ним, и Пол увидел, что ошибся. Глаза, которые смотрели прямо на него, не были глазами мага Лорена, и, заглянув в них, Пол познал истинный страх. Нет, это не должно было кончиться так! Нет! Но тот человек по-прежнему стоял у его ног, завернувшись в свое могущество, как в плащ, несокрушимый даже здесь, у священного дерева Мёрнира, и в его темных глазах Пол отчетливо видел свою смерть.

Потом человек заговорил:

– Я не могу этого позволить! – сказал он решительно. – У тебя, безусловно, есть мужество и еще кое-что, насколько я могу судить. Ты уже почти стал одним из нас, и мы с тобой, вероятно, могли бы даже сотрудничать. Но не теперь. Ибо ЭТОГО я позволить не могу. Ведь ты призываешь на помощь силу, слишком могущественную для тех, кто это понимает! Ее нельзя будить. Тем более когда я совсем рядом. Поверишь ли, – голос звучал тихо и убедительно, – мне даже жаль, что я вынужден убить тебя!

Пол шевельнул губами.

– Кто ты? – спросил он, ощущая в горле саднящую боль.

Его собеседник улыбнулся в ответ.

– Разве имена для тебя что-нибудь значат? А впрочем, должны значить. Это Галадан пришел к тебе. И с ним, боюсь, твоя смерть.

Связанный, распятый, совершенно беспомощный Пол увидел, что этот элегантный господин вытаскивает из ножен кинжал.

– Все будет чисто, обещаю тебе, – сказал Галадан. – Ты ведь, кажется, пришел сюда, чтобы обрести свободу? Я дам ее тебе. – Их взгляды снова встретились. Нет, все-таки это был какой-то сон; во всяком случае, слишком похоже на сон – мрачный, непонятный, туманный. Пол закрыл глаза; глаза ведь всегда закрыты, когда видишь сны. И сразу, разумеется, увидел ее, но только все уже кончалось, ну и ладно, и прекрасно, и пусть все так и закончится – на ней.

Прошло несколько секунд. Удара клинком не последовало, новой боли он тоже не почувствовал. Потом вдруг снова услышал голос Галадана, но теперь тот говорил не с ним, и голос его сильно изменился.

– Это ТЫ? – спросил Галадан. – Здесь? Теперь я понимаю…

В ответ послышалось глубокое раскатистое ворчание зверя. Сердце Пола бешено забилось, и он открыл глаза. На поляне лицом к Галадану стоял тот огромный серый пес, которого он видел на дворцовой стене.

Не сводя глаз с собаки, Галадан продолжал:

– Давным-давно письменами ветра и пламени записано было, что мы непременно должны встретиться. Что ж, это место подходит для нашей встречи ничуть не хуже любого другого. Так ты, значит, жертву сторожишь? И придется пролить твою кровь, чтобы исполнилось мое желание? Хорошо, иди сюда, и я напьюсь твоей крови!

Он приложил руку к левой стороне своей груди, к сердцу, и сделал такой жест, словно что-то поворачивает. На мгновение силуэт его расплылся, а потом там, где он только что стоял, возник силуэт волка, настоящего великана, и большой серый пес рядом с ним показался Полу просто карликом. Между ушами у чудовищного волка было яркое серебристое пятно.

Всего лишь несколько мгновений, показавшихся Полу вечностью, звери смотрели друг на друга, и в Священной роще воцарилась вдруг мертвая тишина. Затем Галадан взвыл – от его воя кровь стыла в жилах – и бросился на врага.

И началась битва, еще в самом начале времен предсказанная Богинями войны, близнецами Махой и Немаин, которые во всех мирах носят именно эти имена. И битва эта должна была стать предвестницей самой великой из войн. И бились в ночи волк, который одновременно был и человеком, но с душой, стремившейся лишь к разрушению, и серый пес, имевший много имен и прозвищ, но чаще всего называвшийся просто Другом.

То была битва, о которой обе Богини знали заранее – ибо их уделом была война, – не ведая, впрочем, чем эта битва закончится. А стало быть, сражение пса и волка было всего лишь прелюдией к Большой войне, самым ее началом.

И вот черный волк и серый пес встретились у подножия Древа Жизни во Фьонаваре, самом первом из миров, и они с такой силой и яростью набросились друг на друга, что вскоре земля на поляне была насквозь пропитана темной кровью, и звезды с ужасом взирали с небес на то, что творилось в Священной роще.

Снова и снова бросались они друг на друга и катились клубком по земле, оставляя на ней клоки серо-черной шерсти, и Пол, стараясь не пропустить ни единого мгновения этой схватки, всей душой своей был на стороне пса, всеми силами стремился помочь ему. Он вспомнил, как поразило его в ту их первую встречу горькое, трагическое выражение глаз серого зверя, и с ужасом видел теперь, несмотря на густую тень, царившую под деревьями на поляне, где противники продолжали с рычанием кататься по земле, терзая друг друга в слепой и какой-то отчаянной ярости, что волк слишком велик и слишком силен.

Теперь пес и волк казались одинаково черными, ибо светло-серая собачья шерсть потемнела от крови. И все же пес мужественно продолжал сражаться, уходя от атак и нападая сам с таким изяществом и таким презрением к более сильному противнику, что на это больно было смотреть – ибо то было благородство приговоренного к смерти.

Правда, и волк был страшно изранен и истекал кровью, но все же он был намного крупнее, намного сильнее пса. Мало того, Галадан обладал волшебным могуществом, которое значительно превосходило мощь любых клыков и когтей.

Пол почувствовал вдруг, что его связанные руки покрылись кровоточащими ссадинами. Видимо, он невольно пытался освободиться от пут и броситься на помощь псу, который погибал, защищая его, но веревки, до крови врезавшиеся в его плоть, оказались слишком крепки. Так что предсказание Богинь осталось неизменным: волк и пес должны были биться один на один.

Конца этой ночной схватке не было видно. До предела измученный, израненный пес все же не сдавался, хотя его атаки волк теперь отбивал с куда меньшим напряжением, а попытки пса защититься от нападений волка или избежать их стали менее успешными, и порой он с трудом уворачивался от страшных клыков, готовых в последний раз сомкнуться у него на горле. Пол понимал, что исход битвы предрешен, что это всего лишь вопрос времени, и, будучи вынужденным свидетелем этой трагедии, изнывал от горя и печали. Так больно было видеть, так больно…

– НЕ СДАВАЙСЯ! БЕЙ ЕГО! – воскликнул он вдруг в полный голос, и горло обожгла резкая боль. – Я продержусь – если ты не отступишь! Я обещаю тебе, что выдержу и завтрашнюю ночь. Клянусь именем вашего Бога Мёрнира! Помоги же мне дожить до завтра, и я принесу вам дождь!

На мгновение звери застыли, потрясенные силой чувства, заключенной в этом крике, а затем Пол, совершенно обессилев, увидел в ужасе, что волк поднял голову и смотрит прямо на него, обнажив клыки в страшной улыбке. Потом Галадан снова повернулся к противнику, готовясь уничтожить его в последнем яростном броске. Да, Галадан вновь вернулся в этот мир! И сейчас он был похож на сгусток энергии, выпущенный из некой магической пращи. Полу казалось, что от такого «снаряда» невозможно увернуться, невозможно перед ним устоять…

Однако он ошибался: пес выстоял.

Пес тоже слышал крик Пола; не имея сил хотя бы поднять голову в знак того, что слышал его, он все же сумел обрести поддержку в его словах, с таким трудом произнесенных потрескавшимися устами, ибо в отчаянном этом призыве заключалась та же чистая светлая сила, что жила и в душе самого пса. И, оглянувшись назад, вспомнив свое давнее прошлое, всю историю своих бесконечных побед и поражений, серый пес в последний раз вышел навстречу волку с таким твердым намерением выстоять и победить, что земля содрогнулась, когда они с налету попытались сокрушить друг друга.

Снова и снова катился по пропитанной кровью земле клубок их тесно сплетенных тел, неразделимых и словно воплощающих бесконечное соперничество Света и Тьмы.

И вот наконец земля повернулась еще немного, и над деревьями взошла луна.

От нее остался всего лишь тоненький серпик, едва различимый на светлеющих уже предрассветных небесах. И все же она еще была в небесах, поражая своей красотой, она все еще служила источником Света. И Пол, подняв к ней глаза, понял вдруг – и понимание этого поднялось из самых потаенных глубин его души, – что как Древо Жизни принадлежит Мёрниру, так и луна – Богине-матери. И когда тонкий светлый месяц воссиял в небесах над священным могучим дубом, он словно вновь воочию увидел знамя Бреннина и понял смысл, заключенный в его символике.

Молча, испытывая священный трепет и ощущая себя жалким ничтожеством, наблюдал он, как израненные, окровавленные звери наконец ослабили хватку, расцепили свои смертельные объятия, и один из них, хромая и опустив хвост, побрел через поляну к лесу. Когда же он в последний раз обернулся, Пол заметил, что между ушами проигравшего схватку сверкнула серебристая отметина. А потом, – взвыв от бессильной ярости, Галадан скрылся в лесу.

Пес едва держался на ногах, дышал хрипло, со свистом, и было больно смотреть, как тяжело вздымаются и опадают его окровавленные бока. Жизнь едва теплилась в нем; кровь из бесчисленных ран так густо покрывала его тело, что невозможно было найти ни клочка незапятнанной серой шерсти.

И все-таки он был жив! И даже сумел подойти – правда, с огромным трудом, то и дело останавливаясь, – и посмотреть на Пола, подняв свою истерзанную морду навстречу светлой своей помощнице-луне, появления которой он так ждал. И в этот миг, глядя на серого пса, Пол Шафер почувствовал, что его собственная, растрескавшаяся от давней боли и будто высохшая душа вновь приоткрывается навстречу любви.

И во второй раз взгляды их встретились, и на этот раз Пол глаз не отвел и всей душой своей воспринял ту боль, что издавна таилась в глазах серого пса, и те страдания, которые пес вытерпел ради него, и теперь, отчасти напитанный уже могуществом Древа, чувствуя его силу, Пол принял боль серого пса как свою собственную.

– Ах ты, храбрец! – сказал он, обнаружив, что вполне может говорить. – Другого такого храбреца нет и не может быть в целом свете! Что ж, теперь ступай, отдохни. Теперь моя очередь держать данное слово, и я его сдержу. Теперь уж я непременно дотяну до завтрашней ночи – хотя бы ради тебя!

Пес все смотрел на него, и в глазах его, затуманенных пеленой страдания, по-прежнему светился ясный ум, и Пол твердо знал, что пес его понял.

– Прощай, – с нежностью прошептал он.

И в ответ серый пес закинул назад свою гордую голову и завыл: то была песнь торжества и прощания, и звучала она так громко и ясно, что ее слышала вся Роща Мёрнира, а эхо этой песни разнеслось далеко за ее пределы, за пределы даже этого мира, проникнув в извивы времени и пространства, и ее услышали и узнали Богини войны Маха и Немаин.

В тавернах Парас Дервала слух о грядущей войне распространялся со скоростью пожара, пожирающего сухую траву. Говорили о том, что видели цвергов, и гигантских волков, и светлых альвов, которые теперь запросто ходили по городу, и о том, что множество альвов было убито близ Парас Дервала в сражении с силами Тьмы. Говорили, что принц Диармайд поклялся отомстить. И повсюду в столице Бреннина люди доставали из тайников и подвалов свои мечи и копья, долгие годы ржавевшие в бездействии. И Анвил-лейн каждое утро просыпалась от стука кузнечных молотов – это жители Парас Дервала спешили подготовиться к скорой войне.

Впрочем, дубильщика Карша куда больше тревожили сейчас совсем другие новости, затмевавшие для него даже слухи о войне. Он был настолько поглощен своими переживаниями, что каждый день напивался до бесчувствия и с невероятной щедростью, совершенно для него нехарактерной, готов был угостить каждого, кто попадался ему на глаза.

И все, разумеется, соглашались с тем, что причина напиваться у него была действительно серьезная. Ведь не каждый день дочь простого дубильщика посвящают Богине-матери и приглашают в Храм! Не говоря уж о том, что дочь Карша призвала служить Богине сама Джаэлль, Верховная жрица!

Это была великая честь, и собутыльники хором поздравляли Карша, вновь и вновь, впрочем, сбиваясь на разговоры о войне. А сам Карш, отвечая на поздравления, говорил так: для человека, у которого целых четыре дочери, посвящение одной из них Богине – настоящее благо. Вот Боги и благословили его девочку. Точнее, Богиня, тут же поспешно поправлялся он. И, насупясь, как филин, он снова и снова угощал всех на те деньги, которые до сих пор бережно откладывал дочери на приданое.

А в святилище Богини-матери самая юная из послушниц буквально с ног валилась от неимоверной усталости. За все свои четырнадцать лет она ни разу не испытывала такого напряжения, как в тот день. Слезы и гордость, внезапный ужас и неожиданное веселье – все это сегодня она пережила, и не раз.

А еще она участвовала в церемонии, смысл которой едва понимала, потому что ей дали какое-то питье, и купол Храма сразу начал потихоньку вращаться у нее над головой, хотя ощущение это и оказалось довольно приятным. Она помнила также топор, пение жриц в серых одеяниях, чьи ряды она вскоре пополнит, и холодный властный голос Верховной жрицы, с головы до ног одетой в белое.

Она, правда, так и не смогла вспомнить, когда именно ей сделали надрез на запястье, но ранка, прикрытая чистой повязкой, была там и болела, и ей объяснили, что сделать это было необходимо: клятву Богине связывают собственной кровью.

Это Лейла прекрасно знала и без их объяснений, но говорить им об этом ей было лень.

Далеко за полночь Джаэлль проснулась; вокруг была застывшая тишина Храма. Будучи Верховной жрицей Бреннина, одной из морм Гвен Истрат, она, разумеется, услышала – хотя никто другой в Парас Дервале этого услышать не мог – вой пса, только что завершившего при свете ущербной луны свой сверхъестественный поединок на поляне у Древа Жизни.

Услышать его она сумела, но не сумела понять и теперь металась в постели, сердясь на себя и собственную недогадливость. Там явно происходило нечто важное! На свободе оказались самые разные силы, и Джаэлль чувствовала, что силы эти собираются вокруг ее Храма подобно грозовым тучам.

Ах, как нужна ей была сейчас Видящая! Она готова была в этом поклясться всеми славными именами великой Богини. Но в данный момент доступна была лишь проклятая старая карга, что давным-давно продала себя. И в темноте своей спальни Верховная жрица до боли стиснула свои прекрасные длинные пальцы. Горькое чувство захлестнуло ее: Видящая нужна ей была в силу высшей необходимости, но прибегнуть к помощи ЭТОЙ Видящей она никак не могла! И сейчас чувствовала себя слепой.

И смысл происходящих событий мог навсегда ускользнуть от нее! Джаэлль проклинала себя, Исанну и сложившиеся обстоятельства. Теперь она уже не могла больше спать и пролежала до рассвета без сна, всем сердцем чувствуя приближение сил Зла, а те темные грозовые тучи все собирались и собирались над ее миром.

Кимберли думала, что ей опять снится тот же сон, что и две ночи назад, когда вой пса помешал ей как следует рассмотреть и расслышать Пола и Айлиля. Однако на этот раз, услышав вой, она не проснулась. А если б проснулась, то непременно увидела бы, как грозно сияет камень Бальрат у нее на руке.

А вот Тирфа, слугу Исанны, этот вой разбудил, и он в своем сарае открыл глаза, почувствовал знакомый запах хлева и несколько минут лежал неподвижно, не веря собственным ушам, пока не смолкло в его душе внутреннее эхо великого зова серого пса. На лице Тирфа отразилась целая буря чувств, но самым ярким из них было страстное желание действовать. И он одним прыжком вскочил на ноги, быстро оделся и вышел из сарая.

Прихрамывая, он стремительно пересек двор, тихонько затворил за собой ворота, немного прошел по тропе до ближайшего поворота, где его, скрытого купой деревьев, не могло быть видно из домика, затем совершенно перестал хромать и бегом бросился в том направлении, откуда доносились глухие раскаты грома.

И лишь одна из тех, кто слышал вой пса, Исанна Видящая, проснувшаяся, как и все, среди ночи в своей постели, поняла, что на самом деле значит эта песнь боли и гордости.

Она слышала, как Тирф, прихрамывая, пересек двор и вышел за ворота, направляясь на запад, и прекрасно понимала, какова его цель. «Ах как много вокруг нежданного горя! – подумала она. – Как много того, о чем придется пожалеть!»

И не в последнюю очередь пожалеть придется о том, что ей сейчас предстояло наконец совершить. Ибо гроза была уже над ними; вой пса в лесу был ее предвестником; время настало, и эта ночь станет свидетельницей того, как она, Исанна, совершит предначертанное ей судьбой, ибо давным-давно видела это во сне.

Но не о себе горевала сейчас Исанна. Хотя когда-то действительно испытывала страх, впервые увидев тот вещий сон, и эхо этого страха отозвалось в ее душе, когда она впервые встретилась с Ким в Большом зале дворца. Но все это уже в прошлом. То, что ей предстояло, было мрачно, но ужаса уже не вызывало; она давно знала, что это должно непременно произойти.

А вот девочке пережить случившееся будет нелегко. Во всех смыслах. Хотя в сравнении с тем, что началось нынче ночью и было ознаменовано битвой пса и волка… Всем им скоро очень трудно придется. И она ничем не могла этому помочь; одно лишь только могла она сделать…

Там, на Древе Жизни, умирал чужеземец. Исанна покачала головой: вот что было самым важным, вот что лежало в основе всего происходящего! И как раз мысли этого чужеземца она и оказалась неспособна прочесть! Хотя теперь, впрочем, уже все равно. Теперь куда важнее то, что время от времени в небесах перекатывается гром – гром среди ясного неба. И Мёрнир непременно придет завтра, если чужеземец этот сумеет продержаться положенный срок, и тогда никто из Видящих не сможет предсказать, что это будет значить для Фьонавара. Ибо действия этого Бога им предугадать не дано.

Но девочка! Девочка эта была совсем иным существом, ее душу Исанна видеть могла и видела много раз. Она тихонько поднялась с постели, подошла к Ким и остановилась, глядя на нее. Она видела камень Веллин на тонком запястье, и Бальрат, сверкавший на пальце Ким, и думала о пророчестве Махи и Красной Немаин.

А еще в ту ночь она впервые за много лет думала о Раэдете. Какая старая, старая печаль! Пятьдесят лет прошло, и все же… Утраченный ею пятьдесят лет назад, оставшийся по ту сторону Ночи, а теперь она даже не сможет… Но пес уже спел свою песнь в Священной роще, и время ее настало. Пора. И она так давно знает, что это неизбежно должно произойти. Она не испытывала страха – только горечь утраты, а с этим чувством она жила всегда.

Кимберли чуть шевельнулась на подушке. Она еще так молода, думала Видящая. До чего же все это печально! Но она не знала, действительно не знала иного пути, а вчера она солгала, пообещав этой девочке, что со временем та сумеет разобраться в хитросплетении жизненных нитей Фьонавара. Дело было совсем не в этом. Разве могло это быть всего лишь вопросом времени?

Эта девочка нужна здесь. И не только потому, что она тоже Видящая. Она ведь уже сумела стать не просто участницей Перехода, но и замкнуть Круг. Она сразу почувствовала боль этой земли, она получила знания от ЭйлАвена. Да, она здесь нужна, но разве она готова взвалить на себя это бремя? Старая Исанна знала один лишь способ, только один, с помощью которого можно завершить необходимую Ким подготовку.

Кошка проснулась и, будто все понимая, наблюдала за Исанной с подоконника. Ночь была очень темная; завтра луны на небе не будет. Да, самое время. Пора, пора.

Исанна положила ладонь на лоб Кимберли, туда, где в моменты особого волнения или напряжения появлялась одна-единственная вертикальная морщинка. Рука старой Видящей ничуть не дрожала, когда тонкие и по-прежнему прекрасные пальцы ее безошибочно отыскали и легко погладили тайный знак на челе девушки. Пышные волосы Ким разметались по подушке. Кимберли крепко спала. Легкая улыбка озарила лицо старой Видящей, и она, убрав руку, с нежностью прошептала:

– Спи, детка. Тебе это нужно, ибо путь твой темен и перед концом его душа твоя будет гореть в огне и сердце твое разобьется от страшной душевной муки. Не печалься же утром, оплакивая мою душу: я уже увидела все свои сны. И пусть Великий Ткач назовет тебя своею, и пусть он защищает тебя от темных сил до конца жизни твоей!

Затем в комнате снова стало тихо. Кошка со своего подоконника продолжала наблюдать за Исанной.

– Ну вот и все, – молвила старая Видящая, прощаясь с этой комнатой, с этой ночью, с летним звездным небом, с многочисленными тенями своего прошлого и с тем единственным, дорогим и любимым, с которым теперь расставалась навсегда и которому отныне суждено было навеки затеряться в мире мертвых. Осторожно подняла она крышку потайного люка и медленно спустилась по каменным ступеням туда, где ждал ее спрятанный в ножны кинжал Колана, даже за тысячу лет ничуть не утративший блеск своего обоюдоострого клинка.

Теперь он очень страдал от боли. Луна, скатившись к горизонту, уже не освещала больше поляну. «Моя последняя луна», – подумал он вдруг, хотя мысль об этом тоже причиняла боль. Он то и дело ненадолго терял сознание, что само по себе было очень неприятно, хотя до настоящего конца было еще далеко, и он понемногу начинал галлюцинировать. Его окружали разные цвета, звуки. Из ствола дуба, на котором он висел, казалось, проросли пальцы, грубые, как кора, и пальцы эти плотно обхватили Пола, прижали к стволу, и теперь он касался его всем своим телом. Один раз, и это продолжалось довольно долго, ему даже показалось, что теперь он уже внутри Древа Жизни и может только выглядывать оттуда наружу, а вовсе не привязан к его стволу. А может, он уже и сам стал этим Древом?

Он действительно не боялся умирать – боялся лишь умереть слишком рано. Он ведь дал клятву! Но хранить верность этой клятве было тяжко. Тяжко было, до предела напрягая свою волю, заставлять себя прожить, промучиться еще одну ночь. Куда легче было бы закрыть глаза, сдаться, расслабиться и, потеряв сознание, оставить наконец эту боль позади. Уже и битва пса с волком казалась ему неким полусном, хотя он твердо знал, что битва эта закончилась всего несколько часов назад, а запястья его покрыты засохшей кровью из-за того, что он тогда все пытался освободиться от пут, желая помочь храброму псу.

Когда перед ним появился еще один человек, он был уверен, что это ему просто кажется. Слишком далеко он уже ушел с этой поляны… Однако, как оказалось, он еще не утратил самоиронии. «Я, похоже, становлюсь чем-то вроде популярного аттракциона! – мелькнула в его затуманенном мозгу насмешливая мысль. – Все спешите видеть, как жертву Богу распинают на дереве!»

Однако человек не исчезал и ни в какое животное явно превращаться не собирался. У него была густая темная борода и темные, глубоко посаженные глаза. И он просто стоял перед деревом и смотрел на него. И взгляд его был странно тревожащим. Странное какое-то видение, думал Пол, слушая, как громко шумят на ветру деревья.

Пытаясь хоть немного прочистить мозги, он с огромным трудом качнул несколько раз головой и открыл пошире глаза. Глаза почему-то страшно болели, но видеть он мог вполне сносно. И то, что он увидел в лице стоявшего внизу человека, настолько потрясло его, что на затылке зашевелились волосы. Это была всепоглощающая глухая ненависть и необузданная страсть. Пол чувствовал, что ему, конечно, следовало бы знать, кто это такой, и он сразу догадался бы, если б только голова у него не болела так сильно и была хоть чуточку пояснее. А сейчас понять что-либо оказалось выше его сил, слишком тяжело, абсолютно безнадежно…

– Ты украл мою смерть! – сказал ему этот человек.

Пол закрыл глаза. От подобных страстей он был уже слишком далек, слишком многое уже оставил позади и не в состоянии был что-либо объяснять. Он вообще не в состоянии был что-то еще делать – разве что постараться все-таки продержаться до конца.

Клятва. Он ведь дал клятву. Но что значит какая-то клятва? Еще целый день – вот что она значит. И еще целую ночь. Третью ночь.

Через какое-то время он, кажется, снова открыл глаза и с невероятным облегчением увидел, что снова остался один. Небо на востоке начинало сереть; занимался новый день. Последний.

Так закончилась вторая ночь Пуйла-чужеземца на Древе Жизни.