Читать книгу Ричард Длинные Руки – воин Господа - Гай Юлий Орловский - Страница 8

Стены покачивались, а ноги мои подгибались, становясь ватными или, напротив, превращаясь в негнущиеся колоды. Сердце сжималось, а страх уже заранее растолок в пыль все доводы и оправдания.

Молчаливый слуга распахнул перед нами двери. Стражник остался, священник повел через анфиладу залов, строгих, с неимоверно высокими стрельчатыми сводами. Если там, в своем мире, я видел церкви – уютные и вкусные даже с виду разукрашенные домики, куда старушки носят «освятить» сдобные куличики да пасочки, чтобы потом вернуться домой и лопать их, лопать, лопать от пуза, где сами священники больше обеспокоены задержкой месячных у жены и яловостью коровы, то здесь сама мысль о том, что человек способен есть, показалась бы кощунственной, дикой. Здесь живет дух, здесь знают твердо, что все тленно, кроме чести, доблести, служения Богу и того высокого, что есть в человеке, но о чем в мирской суете забываем и… затаптываем.

Перед дверью высился огромный монах, голову потупил, руки сложил, но не по-наполеоновски на груди, а совсем смиренно в позе футболиста в стенке перед штрафным ударом. Священник сказал ему кротко:

– Вопрошающий доставлен, брат мой.

Монах наклонил голову и, не поднимая головы, толкнул дверь. Вообще-то вопрошающий здесь больше я, успел подумать я и даже жалко порадоваться, что остатки трусливого самообладания сохранил, но дверь распахнулась, и остатки моей трусливой души ушли в пятки, а там забились под стоптанные стельки.

Небольшой темный зал, куда меня доставили, как нельзя больше подходит для судилища. Единственное освещенное место – у каменной стены, и когда я туда встал, сразу вспомнил все и всех, кого и зачем ставили к стенке. Светильник над моей головой растягивает круг света еще на три шага вперед и в стороны, а дальше полумрак, темные фигуры в креслах, но даже сейчас, как схватывают мои быстро приспосабливающиеся глаза, все они в бесформенных плащах и капюшонах, закрывающих лица.

Страшное одиночество сковало душу. Семеро фигур в плащах, строгий и бесчеловечный собор, каменные стены из массивных глыб, снизу тянет холодом подземелья, ноги дрожат, а эти фигуры рассматривают меня молча, словно умеют смотреть сквозь человека, как сквозь туман.

– Мы слушаем тебя, Дик, – донесся бесплотный голос.

Я сразу увидел за этим голосом старца, уже утратившего все человеческое, не способного вкушать жареное мясо с острыми специями, забывшего, как выглядит женщина, вообще забывшего, как выглядит мир за стенами.

– Спрашивайте, – ответил я нервно. – Я не знаю, что вы хотите услышать.

– Когда ты в последний раз был в церкви?

– Очень давно, – ответил я. И добавил заискивающе: – В моих краях считают, что Бог живет в самом человеке. А церковь должна быть из ребер, а не из бревен или камня.

Я видел, как они покачивают головами, сдвигают их, совещаясь, голоса шелестят сухие, старческие, бесплотные, растерявшие все человеческие чувства.

– Мы знаем, – прошелестел другой голос, но такой же обесцвеченный, – что в трудном походе со святыми мощами ты заходил в церковь. И что деревенский священник дал тебе крест.

– Да, – ответил я.

– Где этот крест?

Я распахнул рубашку.

– Да вот он.

Я чувствовал на своей коже их холодные взоры, наконец раздался бесплотный голос:

– Почему ты не упомянул? Ведь это говорит в твою пользу.

– Но я в самом деле давно не бывал в церкви, – возразил я. – Вообще был в ней два или три раза. За всю жизнь.

Снова я слышал их приглушенные голоса. Снизу от пола тянуло могильным холодом. От толстых стен тоже несло вечностью, незыблемостью, я против воли начал съеживаться, чувствуя себя маленьким и несчастным.

– Говорят, что ты общался с гномами и эльфами?

Я возразил осторожно:

– Не только я. С ними общаются Беольдр… и другие, как я слышал.

– Им так велено, – ответил священник сухо. – Всякий раз они проходят строжайшее очищение, держат посты, епитимию… Но ты? Ты ведь по своей воле, без принуждения…

– Я общался, – подтвердил я, понимая, что такое отрицать нелепо. – Но оружие, скованное гномами, вполне служит и нашему делу. Если бы не меч, скованный гномами, кто знает, довезли бы мы мощи святого Тертуллиана…

– Слепец, – сказал инквизитор с горечью. – Ты все еще думаешь, что дело в самих гномах или эльфах?.. Или даже проще – в Морданте?.. Глупец… Настоящую войну ты даже не зришь, хотя силы бьются неизмеримые с теми, что копошатся внизу. На земле. Война идет по всем землям и королевствам, но только здесь ее можно увидеть… зримо. Только здесь, на Краю, подземные силы Тьмы выходят на поверхность, чтобы подмять человека, а небесные силы Света опускаются от высшего престола, чтобы помочь человеку в его борьбе… И гномы с эльфами лишь первая приманка, первая ступенька на пути падения в ад.

Мне стало страшно, я постарался стряхнуть с себя наваждение, рассердился на себя, что струсил, и на полубезумного священника, который сумел нагнать такой страх.

Второй инквизитор сказал строго:

– Не так уж много надо, чтобы человек потерял такие истинно человеческие ценности, как честь, достоинство, верность…

– Верность Богу? – спросил я.

К моему удивлению, инквизитор отмахнулся.

– Богу, королю, женщине, другу или врагу, своим идеалам – какая разница? Это все верность Богу.

Я насторожился.

– Разве Господь не ревнив? Не говорит, что надо быть верным только Ему?

– Быть верным Ему, – сказал инквизитор резко, – это не поклоняться другим богам. А быть верным женщине… Разве не женщина дала миру Иисуса Христа? Разве не женщины… Эх, ладно, ты еще слишком юн. Но помни, что быть верным женщине – быть верным Богу. Только благородный человек способен проявлять верность кому-то или чему-то. А мерзавец верен только себе…

Третий прислушался, хмыкнул:

– Верен? Мерзавец и себе изменит, если это выгодно. Или чтоб шкуру спасти. Ладно, брат мой, мы уже оценили… в целом эту юную заблудившуюся душу. Кстати, насчет заблудившейся. Наш епископ сказал, что ты заблудился не только душой, что объясняет некоторые твои странности. Повтори нам, сын мой, что ты рассказывал святому человеку.

Я развел руками.

– Ваш епископ оказался очень умным и понимающим человеком. Я рискнул… он поверил. Но вы потащите меня на костер, даже не дослушав. Дело в том, что я силой неведомой мне магии был перенесен из дальних… очень дальних земель. Настолько дальних, что даже в Срединных Землях ничего не слышали о моих краях, как в моих не слышали об этих королевствах. И вот я оказался в поле среди неведомых мне людей в тот момент, когда через это поле гнались за принцессой… Остальное вы наверняка знаете.

Инквизитор кивнул.

– Да, – ответил он блеклым голосом, в котором было больше от механического разума, чем от живого человека, – да, мы знаем все, что делается здесь… Мы стараемся не вмешиваться в мирскую жизнь, но мы ее знаем. Ты, еще не поняв, где ты и что с тобой стряслось, бросился на помощь женщине. Ты не упомянул, что за нею гнались пятеро мужчин!.. То есть ты действовал не по уму, а по велению души…

Он взглянул в упор. Для этого даже сдвинул капюшон на затылок. Глаза мои почти привыкли к полутьме, я различил удлиненное очень худое лицо, явно умерщвляемое постами, запавшие глаза, высоко вздернутые совершенно белые брови, словно вылепленные из снега, да еще усыпанного инеем.

Я проблеял жалко:

– Ну… ме-е… это ж я… ну, так получилось…

В моем мире сказать, что действовал не по уму, – это оскорбить, но здесь, похоже, это почти заслуга. Ну да, ведь дураки да юродивые угодны Богу. А я действовал как дурак, когда с оглоблей на пятерых здоровенных лбов, хорошо вооруженных, а перед этим еще и вилами гарпию…

Заговорил самый дальний инквизитор, седьмой, он показался мне настолько старым, что уже и здесь дремал в кресле, забывая, где он и что с ним. Сейчас он смотрел внимательно, запавшие глаза странно мерцали. Я видел, как там, в глубине зрачков, то разгорается огонек, то гаснет, а взамен разрастается жуткая тьма.

– Мы уже знаем, – проговорил он дребезжаще, – что на тебя не действует ни магия колдунов, ни святая вода праведников… Ты не кланяешься Сатане, но ты не ходишь и в церковь. Ты возник неожиданно, когда доблестные слуги церкви везли мощи святого подвижника… Ты мог встать на любую сторону, но ты помог, сам того не зная, силам церкви… Но это не значит, что и в следующий раз поможешь церкви, а не капищу Сатаны… Верно?

Я опустил голову. Все заготовленные слова и увертки показались жалкими и ненужными. Эти инквизиторы, эти опытные следователи видят меня насквозь, как лист промасленной бумаги перед факелом. Что бы я ни сказал, все равно видят, что я на самом деле есть. Они вслушиваются не только в слова, но и в интонации, замечают заминки, падения темпа, отмечают хриплый голос, видят мой покрытый испариной лоб и прекрасно понимают, что значит та или другая капля пота. Они прожили долгую жизнь, они видели всяких людей, научились видеть за увертками и клятвами саму суть…

В тишине заговорил шестой инквизитор, его голос я тоже услышал первый раз:

– А в чем была цель… что этот человек оказался здесь?

Первый инквизитор пробормотал:

– Неисповедимы пути Господни…

Я хмуро подумал, что наконец-то слышу эту обычную отговорку невежд, которые не только не знают, но и не хотят знать. Седьмой подтвердил:

– Все верно, брат. Мы только предполагаем, а располагает Господь… Однако понятно, что этот человек не мог попасть в наш мир без Божьего промысла… или, если хочешь, Божьего согласия…

– Скорее, без промысла Врага рода человеческого, – возразил Первый резко.

– Почему?

– Этот человек не принимает Господа Бога!

– Но не принимает и Сатану, – напомнил Седьмой.

Третий развел в стороны руки, и все умолкли. Он пристально всматривался в мое лицо. Я не видел его глаз, но чувствовал его интенсивный, как от масляного нагревателя, проникающий сухой жар.

– Что скажешь в свою защиту, сын мой?

– Что я могу сказать? – ответил я. – Вы все понимаете лучше меня. Но что-то уже слышал по этому поводу… Чтобы запустить ракету, надо два ключа, а они у разных людей…

Инквизитор пропустил мимо ушей непонятные слова – качество, присущее христианам, – и продолжил:

– Но ты здесь. Значит, Господь Бог не препятствовал Дьяволу ввести тебя в этот мир. И хотя понятно, что ты – человек Дьявола, на которого тот возлагает надежды, однако же Господь в своем бесконечном милосердии…

Я начал вздрагивать, холод от плит все сильнее, а я не йог и не аскет, не умею концентрациями гонять кровь в разные участки тела, а только в один могу, но сейчас это не согреет, а инквизиторы узрят доказательство моей греховности.

Третий все еще смотрел пронизывающим взором, остальные беседовали между собой. Иногда я видел, как в полумраке поблескивают их глаза.

– Ничто не делается без промысла Божьего, – сказал Третий торжественно. – Возможно, на примере этого человека Господь в своем милосердии хочет других отвратить от зла.

Седьмой спросил заинтересованно:

– Что вы рекомендуете, брат?.. Без пролития крови?

Третий ответил бесстрастно:

– Если это отвратит других от зла, почему не принести такую жертву?.. Но я не уверен, что эта жертва необходима.

Холод сотряс меня всего, я изо всех сил стискивал челюсти, чтобы не лязгать зубами, что наверняка сочтут доказательством моей виновности. Как-то не хочется услышать запах своей горящей кожи. Уже слышал велеречивое, что плоть смертна, сгорит, и хрен с нею, нашел, о каких пустяках жалеть, зато выпорхнет и освобожденно запоет бессмертная душа…

Они снова собрались в кучку и оживленно беседовали, цитировали Библию, святых отцов церкви, откровения и поучения, а я сам старался осмыслить свое странное положение. Возможно, в самом деле Та Сторона дала молчаливое согласие на мой перенос, чтобы нарушить некое равновесие между Добром и Злом. Получить, так сказать, право озвереть и одним махом все человечество… ну, как с Содомом и Гоморрой, Геркуланумом и Помпеей, Атлантидой, Лемурией, Гипербореей… а еще раньше – потопом, метеоритом с половинку Луны, поворотом планеты другим боком к Солнцу…

Правда, я хоть и считаю себя самым замечательным и потенциально великим, но уже знаю, что все уверены в своей необыкновенности, так что в реальности я не такая уж и большая шишка, чтобы из-за меня… Впрочем, возможно, здесь недостает только крупинки, чтобы началась реакция, одной песчинки хватит, чтобы сдвинуть чаши весов… Мир Тьмы богаче, разнообразнее, ярче. Он просто намного старше, ведь, по их же басням, Бог прислал в мир своего Сына и принес Его в жертву совсем недавно! И по-настоящему борьба Добра и Зла началась только с Его приходом, а до этого все века и тысячелетия торжествовала Тьма, развивалась, крепла, расширялась, а человеческие королевства под ее черными крыльями грызлись и дрались друг с другом, всячески наращивая мощь, усиливая магию, создавая новых чудовищ.

Да, были отдельные герои и раньше, что сражались против Тьмы, но только сейчас у людей есть Вера, а это, как я уже заметил, достаточно грозное оружие… вот только и сейчас очень немногие могут удержать его в руках. Слишком высокие требования к такому суперкомандос: чистые руки, благородное сердце, незапятнанные помыслы, безграничная вера в своего верховного Сюзерена…

Я напрягал все мышцы, чтобы как-то заставить себя разогреться. Ладно, уже известно, меня сюда забросил Сатана, он сам это сказал, только бы не проговориться об этом инквизиторам, пусть у них это остается только рабочей гипотезой. Но зачем Та Сторона позволила ему затащить меня сюда, явного сторонника прогресса? Либо Господь видит глубже, либо он решил показать, что даже с моей помощью Сатане не одолеть этих праведных и честных идиотов. Либо чтобы драка стала еще ожесточеннее… Гм, это гипотезы, но остается и та, пришедшая первой, что это для того, чтоб разозлиться шибче и снова мировым потопом, а то и ядерной войной всех и со всеми! Чтоб я, так сказать, переполнил чашу терпения Господнего гнева, и Он вспомнил былое…

Я услышал долгий усталый вздох. Потом прошелестел слабый голос Седьмого:

– Всякое сомнение… толкуется в пользу обвиняемого. Мы не можем с уверенностью сказать, что этот человек послан во Зло… и будет творить Зло. Даже если его призвал в наш мир Сатана!.. Ведь ничто не делается без воли Господа! Так доверимся же Его мудрости и Провидению. Помолимся, братья.

Они склонили головы, Седьмой сложил руки на груди и что-то пробормотал. Я тоже склонил голову, но бормотать не стал, сразу уличат, просто постоял торжественную минуту, словно исполняли гимн, который я не успел выучить, или отдавали почести умершему ветерану.

Первый сказал мне:

– Ты свободен, сын мой.

Третий добавил:

– Сын мой, вера – не что иное, как стремление к совершенству. Верь – и ты станешь лучше себя самого!

Седьмой сказал ровным голосом:

– Господь не уничтожает Дьявола лишь потому, что дает шанс исправиться. Иди, сын мой. Ты свободен. Мы не берем с тебя никаких клятв, никаких обязательств.

Он откинул капюшон на плечи. Голова его была совершенно седая, а худое лицо покрыто крупными и мелкими морщинами. Он показался мне очень похожим на нашего школьного учителя истории, умного и тонкого знатока Средневековья, его обычаев и тонкостей взаимоотношений в этом довольно простом обществе.

Остальные инквизиторы тоже сняли капюшоны. Таинственность исчезла, но я все равно смотрел на них ошарашенно, ибо их худые аскетичные лица совсем не вязались с моим представлением об инквизиторах. Эти выглядели как интеллигенты-шестидесятники… или передвижники, не помню, которых заставили заседать в Тайном Совете и выносить приговоры. Их одухотворенные лица выглядят суровыми, но эта суровость не воинов, а чересчур тонких и остро чувствующих людей, которым пришлось заниматься… политикой. В самом экстремальном проявлении.

Я поднялся с колен, голова идет кругом, спросил ошалело:

– Но почему?

– Чем ты обеспокоен, сын мой? – поинтересовался Седьмой.

– Не знаю, – пробормотал я. – Но я представлял все иначе…

– Как?

– Ну, обязательно пытки, потом на костер.

Глаза Седьмого посуровели, лицо отвердело, а в голосе прорезалась сталь:

– Все это будет, сын мой… если найдем доказательства твоей виновности. Мир жесток, а скверну надо выжигать каленым железом. Но в твоем деле много сомнений… а сомнения всегда толкуются в пользу обвиняемого. Ты свободен, Ричард!.. До времени.

Я уже отступал на шаг, готовясь повернуться и скорее ходу из этого страшного места, но теперь замер, спросил:

– До… какого?

– До следующего, – ответил он без улыбки. – Когда появятся ясные доказательства. Того или иного. А до этого времени ты под следствием.

Я поклонился, отступил, из горла моего выкатилось устрашенное:

– Спасибо, Ваше Преосвященство.

– Впрочем, – добавил он так же ровно, – как и все мы – под следствием.

Я вдруг вспомнил Бернарда, сказал торопливо:

– Мой господин велел, чтобы вы освятили мой молот…

Инквизитор сделал отметающий жест бледной дланью.

– Нам велел или тебе?.. Сын мой, мы еще не увидели, кто ты. На чьей стороне. Лишь потом можно сказать, что достойно носить, вкушать, говорить… христианскому воину, а что можно делать только стороннику Тьмы. Иди, сын мой.