Читать книгу Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Юлий Орловский - Страница 4

Дверь скрипнула, в проеме появилась лохматая голова. Из-под грязных нечесаных волос на меня уставились круглые испуганные глаза.

– Уже ушел?

– Нет, – ответил я раздраженно. – Вот он сидит!

Слуга взглянул в страхе на пустой стул. Волосы начали подниматься на его дурной голове с оттопыренными ушами. Я подосадовал на свою дурацкую шуточку, уже сегодня вечером все во дворе будут знать, что у меня сидел призрачный монах, что ко мне летают голые бабы с крыльями, а из-под пола вылезает… ну, что-то вылазит.

– Изыди, – велел я. – Если опять пережаришь мясо, я тебя самого на сковородку!

Он исчез, только за дверью послышался быстро удаляющийся топот башмаков на деревянной подошве. Я вперил взор в стену, там то, за что мужчины готовы отдать полжизни, а то и жизнь: дивный меч в ножнах старинной работы, его отточенное, как острейшая бритва, лезвие рубит любые доспехи, а на нем ни единой щербинки, дальше – треугольный, с выемками вверху по краям рыцарский щит, дивная чеканка… на простом крюке мой чудесный молот, бьет подобно гранатомету, возвращается в ладонь вернее бумеранга…

А если учесть, что вон в углу на отдельной лавке доспехи Арианта, древнего героя, их не пробить никаким оружием, то я защищен едва ли не лучше всех в Зорре. Но счастливее ли я… если она приехала к какому-то сраному мужу, а я томлюсь здесь, как менджнун долбаный, изнываю, мне хреново, но что я могу сделать?

За спиной послышался легкий понимающий смешок. Рука моя метнулась к поясу, где пальцы обычно натыкаются на рукоять кинжала. Это получилось бездумно, сзади прозвучал мягкий интеллигентный смех.

Он стоял посреди комнаты, одетый просто, но, как говорят, со вкусом. Обычный такой зажиточный горожанин. Средний, самый средний из них. Живые черные, как спелые сливы, глаза наблюдали за мной с интересом.

– Раньше у вас этого жеста не было, – заметил он. – Позвольте присесть?

– Да, конечно, – сказал я. – Располагайтесь… Как говорят: будьте, как дома, но в холодильник – ни-ни. Удивлен, что вы так спокойно появляетесь в таком месте, как Зорр.

Он уже сидел в свободной непринужденной позе, забросив ногу на ногу, причем самым элегантнейшим образом, когда лодыжка одной ноги покоится на колене другой. Я вынужденно сел напротив, чтобы не давать преимущества дьяволу даже в такой мелочи.

– Да, – признался он, – Зорр – довольно неприятное место. Одни святоши, полно попов, черных ряс… Мракобесие какое-то!..

– А их аура святости не мешает?

Он покачал головой.

– Нисколько.

– Ничуточки? – спросил я, не поверив. – А я слышал, что стоит только показать крест, как исчезаете с жутким воем и… простите, неприятным запахом.

– Бред, – ответил он, – преувеличение своих сил, преуменьшение сил противника – все привычно, все всегда одинаково… Правда, я не могу оставаться, если меня не желают видеть или слышать, это закреплено в Правилах… ну а так я вообще-то вхож, как вы знаете, даже к Богу. В любое время. А там, как догадываетесь, аура помощнее, чем среди этих вонючих попов, что всю жизнь не моются.

– То аскеты не моются, – возразил я. – Да некоторые из монахов, давшие такой обет. Ладно, дело не в этом. Чем я обязан вниманием человека, который вхож в покои… даже не решаюсь назвать имя Верховного Сюзерена?

Он сдержанно улыбнулся, обронил:

– А его имя никто не знает. Но это так, к слову. Вы, помнится, высказывали мысль… желание посетить южные страны?

– Да, – согласился я и подумал, что дьявол явно слышал мой разговор с Дитрихом, ибо мгновенно перешел с фамильярного «ты» на более вежливое «вы». – Высказывал.

– И как сейчас?

– Не передумал, – ответил я твердо.

Он щелкнул пальцами, на столе появился золотой кувшин такой дивной чеканки, что у меня остановилось дыхание. Второй щелчок – возникли два старинных кубка, тоже золотые, мелкие рубины идут по ободку, зеленые камешки всажены в основание.

– Хотите вина?

Я подумал, отрицательно покачал головой.

– Нет.

– Почему? – спросил он хитро.

– Мне нужна чистая голова, – ответил я, – и ясный, по возможности, мозг.

Он сказал восхищенно:

– Прекрасный ответ!.. А я уж подумал, что сошлетесь на запрет пить с дьяволом. Ладно, тогда скажу сразу, что я кое-что придумал… Сложная такая комбинация, с вовлечением очень многих переменных… Но я единственный в этом мире гроссмейстер, которого… В детали вас посвящать не буду, скажу только, что у вас появится возможность посетить те самые южные края.

Я кивнул, мол, спасибо, но вслух поинтересовался:

– А какая вам от этого выгода?

Он улыбнулся.

– Вы правы, выгода должна быть во всем. Странно, что вы все еще не с нами. Собственно, вы уже с нами, только не признаетесь в этом… даже себе. Но по завершении этой комбинации вы это признаете. Да-да, вы скажете это вслух. Ибо сказать будет из-за чего… Кстати, вино очень легкое. От него голова никогда не болит.

Я потряс головой.

– Ни фига не понял. Что я признаю?

– Что вы с нами, – ответил он. – Это будет… заметно. Вообще я люблю, чтобы это было заметно всем. Скажем, в этом городе однажды вместо голубей взовьются прелестные такие летучие мыши!.. Почему мыши? Да просто потому, что я их люблю. А голубей не люблю. Вопреки распространенному мнению, голуби – довольно грязные животные.

– Летающие крысы, – сказал я невольно. – Да, у нас их называют именно так. За одинаковый набор болезней, что разносят с крысами вместе. Значит, когда здесь вместо голубей взовьются летучие мыши… я пойму, что в чем-то проиграл?

– Поймете раньше, – сообщил он. – Это другие поймут с появлением над Зорром летучих мышей. Я сейчас вообще предложил одно интересное пари… Нет, не с вами, намного выше, мой дорогой рыцарь, намного выше!.. На карту будет поставлена судьба самого Зорра… под каким знаменем ему быть. Естественно, я тоже кое-что поставлю на карту, но я-то знаю, что в расчетах и стратегии мне нет равных!.. Кстати, насчет летающих крыс – спасибо. Прекрасное сравнение. У вас их так зовут?.. Все больше убеждаюсь, что в вашем мире я победил давно и прочно.

Предостерегающий холодок прокатывался по моей спине, проникал во внутренности. Я чувствовал, как шевелятся волосы, руки уже покрылись гусиной кожей.

– Гроссмейстер? – переспросил я как можно более ровно. – В моем мире гроссмейстером рыцарского ордена становился обычно самый сильный рыцарь… В нашем понимании – черный рыцарь Зла. Псы-рыцари и все такое. Как у вас с этим?

Он хитро прищурился.

– Вас интересует, принимаю ли я участие лично?.. Принимаю, как видите.

– Я имею в виду…

– Понятно, на коне и с копьем наперевес?.. Вынужден разочаровать, нет. Я питаю глубочайшее отвращение к подобным… подобному. Мой статус непревзойденного стратега заставляет меня пользоваться только…

Он остановился, подыскивая слова. Я подсказал:

– Идеологией. Пропагандой. Пиаром… Здесь это называется искушением, соблазнением, совращением.

Он просиял:

– Как вы хорошо и точно подбираете слова! Пожалуй, я добавлю к своему арсеналу эти термины, суть которых смутно понимаю… Они, как я чувствую, ориентированы на умы чуть выше рангом среднего. Совращения – для черни, идеология – для рыцарского сословия. Верно? Вот видите, я готов учиться всему, у всех, что и делаю. А эти ваши рыцари свысока смотрят на все, даже читать и писать не желают учиться… Говорю вам абсолютно честно, да вы и сами это видите: я никогда ни при каких обстоятельствах не вмешиваюсь в жизнь людей, зверей и всего сущего своей силой или магией. Ах, сэр Ричард! Если бы вы знали, какое это наслаждение – заставить пусть самого мелкого и ничтожного человечка поступать по своей воле… а я двигаю народами!.. то вы бы никогда не предположили такую глупость, что я способен кого-то стукнуть палкой по голове! Нет, нет и еще раз нет. Это против моих принципов. Или нет, ведь принципов у меня нет, но это против моей натуры. Это… это…

– Микроскопом забивать гвозди, – сказал я. – Э-э… королевской короной забивать железный крюк в стену. Да, теперь понимаю.

От кубка с вином шел пряный аромат. Я машинально взял, глаза моего собеседника сперва расширились в изумлении, тут же сощурились. Он взял второй кубок, но чокаться не стали, я отпил чуть, вино приятно обожгло горло. Вкус был слегка терпкий, какой я люблю.

– В самом деле легкое, – сказал я. – Прекрасное вино.

– Вот видите, – сказал он весело, – и я что-то делаю людям приятное!

Мы улыбались друг другу, но если он держался как с потенциальным сообщником, то мне такая вежливость больше напоминала изысканную вежливость дуэлянтов.

Настал вечер, затем поздний вечер, пришла ночь, я метался по дому, как загнанный зверь. Слуги слышали мои тяжелые шаги, забились в норы, как пугливые мыши. Наконец свежий воздух охладил мое раскаленное лицо, я сообразил, что иду по улице, а эти серые громады, что мелькают по обе стороны, – это дома.

Крупная луна поднялась над крышами. Черные зловещие тучи заглатывали ее часто, тогда я шел почти наугад, но потом мне стало хватать даже редкого рассеянного света от слабой свечи, что пробивается в щель между плотно закрытыми ставнями.

Затаившись, я долго наблюдал за высоким мрачным домом, а когда уверился, что никого поблизости нет, быстро перелез высокий забор. На самом верху меня пронзил тысячами ядовитых стрел немыслимо яркий лунный свет. Я ощутил себя вытолкнутым на сцену перед тысячей ждущих глаз, поспешно свалился на ту сторону. Затрещали кусты, что-то колючее впилось в мою руку, царапнуло шею. Я затаился, как мышь в углу комнаты, по которой ходит огромный свирепый кот.

В саду затихло, мертвая тишина. Запел робко кузнечик, а другие, выждав и видя, что смельчака никто не съел, поддержали тонкими прозрачными трелями. Я прислушался, какой там хор, это говорят тупые неучи, каждый орет свое, охраняет личный участок и зазывает самку. Все стараются перекричать друг друга. В этом мире, как у людей, кто кричит о себе громче, того и считают лучше, сильнее, красивее…

Глаза уже привыкли к темноте, а когда я поднялся над кустами, рассеянный свет, что проникал сквозь кроны, уже высвечивал весь сад в черно-белом цвете. Громада дома угадывалась в десятке шагов. Пригибаясь, я добежал до стены, там глубокая тень, затаился на долгих пару минут, потом начал тихонько красться вдоль стены.

Она стояла в каменной нише, то ли чтобы прятаться от дождя, то ли от падающих сверху камней, никогда не пойму тонкости жизни в замках. Ее взор был устремлен в глубину сада. Я выпрямился, в груди больно от толчков изнутри, я жадно вбирал ее всеми чувствами, фибрами, нервами, душой и сердцем.

Она обернулась, ощутив мой взгляд. Я вышел из тени. Она стояла молча, ее глаза обшаривали мое лицо.

– Леди Лавиния, – начал я и запнулся.

Она сказала тихо:

– Не надо. Я нарочно вышла в этот сад… ночью. Почему-то мне показалось…

– Мне тоже почудилось, – сказал я тоже совсем тихо, – что смогу увидеть вас здесь. Это было дико, неразумно… это был зов сердца, а не ума, но я пошел за своим сердцем…

Она покачала головой, ее глаза все еще не отрывались от моего лица.

– Сэр Ричард, – прошептала она, – тот самый… то-то я сразу ощутила, что под маской простолюдина скрывается то ли сам сатана, то ли дьявол…

– Но никак не ангел, – закончил я.

– Не ангел, – согласилась она грустно. – Иначе моя душа не горела бы, как в огне.

Я протянул к ней руки. Она только что была там, на ступеньках, и в следующее мгновение оказалась у меня на груди, тесно прижавшись, обхватив меня обеими руками.

– Леди Лавиния, – прошептал я. Мои губы бережно касались ее волос. – Ох, леди Лавиния…

Ее тело вздрагивало, она сказала быстрым сбивчивым шепотом:

– Мы оба обезумели. Это наваждение!.. Это искушение… против которого мы не устояли. Это сумасшествие, что мы делаем, что мы делаем…

В лунном свете на ее щеках заблестели мокрые дорожки. Я с невыразимой нежностью и бережностью осушал их своими твердыми, как дерево, негнущимися губами.

– Леди Лавиния… Мы оба понимали, что начинается… и сопротивлялись как могли…

Она слабо улыбнулась.

– Да уж…

– Было заметно?

– Это когда в носу ковырялись?

Она даже хихикнула, сейчас можно, мы в объятиях друг друга, мы на небесах, время для нас остановилось, вечность замкнулась, мы наконец-то в том, к чему наши души все время стремились, а мы не понимали, двое прекраснодушных идиотов…

Я возвращался поздно, ноги мои заплетались, но я чувствовал, что иду, как эльф, едва касаясь ногами земли, а то и плыву над нею в стиле «а мне летать, а мне летать, а мне летать охота!» Уже возле дома из тени выпрыгнула человеческая фигура. За молот хвататься поздно, я выдернул из ножен кинжал.

Человек торопливо вскрикнул:

– Ваша милость, это я, Зардан!.. Король послал за вами. Срочно.

Я сунул кинжал в ножны, не попал, снова потыкал, пока узкое лезвие отыскало щель. Королевский посланец переступал с ноги на ногу.

– Давно ждешь?

– Да, – ответил он торопливо. – Ваш слуга сказал, что вы на прогулке. Я уж хотел было искать, но не знал ваши любимые места…

«Теперь у меня такое место есть», – подумал я, но вслух сказал:

– Тогда, наверное, уже поздно? Все-таки ночь.

– Король велел, – сказал он непреклонно. – Что будет, если я вернусь и скажу, что вы отказались подчиниться?

– Лучше даже не представляй, – посоветовал я. – Пойдем!

Королевский дворец выглядел темной громадой на темно-синем небе. Луна серебрит крыши и верх башен, все остальное выглядит чернее дегтя. Но ворота открыли сразу, стража бдит, а наши лица в свете факелов увидели издали. В залах половина светильников погашена, суровый Зорр не тратит зря масло.

Стражи молча указали на двери в малый зал. Один оставил копье у стены и распахнул передо мной створки. В хорошо освещенном помещении за узким столом сидят двое. Шарлегайл ко мне лицом и спиной – плотного сложения мужчина в очень пышной одежде. Между ними серебряный кувшин и два золотых кубка.

Я поклонился от двери, сделал несколько шагов, положил руку на сердце и поклонился снова. Шарлегайл вялым жестом велел мне без всяких церемоний садиться за стол третьим. Я послушно сел, неофициально – так неофициально, я ж понимаю разницу, посмотрел на собеседника короля.

Крупный мужчина с надменным лицом и манерами государственного деятеля. Щеки на плечах, напомаженные волосы блестят, а холеная борода заплетена в мелкие косички. Стол закрывает брюхо, да еще масса пышных одежд, но я ощутил, что его брюхо лежит на коленях. Одежды на нем как на капусте, только капуста скромнее, а на этом все цвета радуги…

Шарлегайл сказал скупо:

– Ричард, это лорд Нильс из рода дель Гендагарров. Мы уже все обговорили, так что тебе только… выводы. Как ты уже знаешь, сэр Ланселот сегодня ночью был ранен…

Я ахнул:

– Как?.. Ведь мы отбросили Карла…

– Не Карл, – ответил Шарлегайл. – Враг заслал к нам под покровом ночи подлых убийц…

Вельможа, который Нильс из рода дель Гендагарров, сказал льстиво:

– Это они пытались покуситься на вашу драгоценную жизнь!

– …но Ланселот спит чутко, – проговорил Шерлегайл, не поведя и бровью. – Он не успел схватиться на меч, но, даже раненый, отнял у них мечи и поразил их всех троих. Сейчас лекари…

Вельможа прервал:

– Ваше Величество, вы зря тратите время на этого простолюдина… Ах да, простите, он уже рыцарь!.. Я сказал, что мой брат вызвался отвезти святыню! Не знаю, что на него нашло, но он просто умолял меня прийти к вам и уговорить поручить это славное дело ему.

Я молчал, еще не понимая, Шарлегайл сказал слабым, надтреснутым голосом:

– Дик, это Ланселот с Бернардом должны были… Но Бернард хоть и не ранен, но… понимаешь, он хорош только в паре с Ланселотом. Они дополняют друг друга. Вместе они уже не двое, а дюжина… Словом, так уж получилось, что брат вот этого лорда отправится в Кернель.

Я ощутил озноб по всему телу.

– Ваше Величество… Разве Кернель – это не та крохотная крепость где-то далеко на юге, что единственная уцелела… не сдалась войскам Тьмы?..

– Верно, Дик.

– Но это же… пройти через занятые врагом земли! Ни одно войско не сможет…

У меня перехватило дыхание. Где войско не пройдет, там могут пройти двое. Особенно если оставят доспехи и пойдут как бродяги или погорельцы.

Шарлегайл словно прочел мои мысли, покачал головой:

– Нет, Дик, пробираться не придется. Святая церковь, конечно, осудит нас, но королям приходится принимать решения, которые вызывают чье-то негодование… Словом, оборотники передали через Беольдра, что завтра наступает благоприятный момент, который бывает только раз в тысячу лет. Звезды как-то выстраиваются так, что… словом, в Кернель можно перенестись будет за сутки и тут же вернуться обратно!

Вельможа хмурился и всеми гримасами мясистого лица выражал неудовольствие при упоминании оборотников, а при последних словах кивнул и сказал жирным голосом:

– С церковью можно поладить. По возвращении герои покаются, примут положенную епитимию. Ну, можно попоститься пару дней… Я пожертвую на святую церковь двадцать кругов воска, десять кусков парчи. Словом, договоримся.

– Надеюсь, – проронил Шарлегайл сухо. Он обратился ко мне: – Дик, ты будешь сопровождать сэра Гендельсона. Сэр Гендельсон – это тот рыцарь, что отправится в Кернель.

Вельможа морщился.

– Ваше Величество… Что там делать… этому человеку? Мой брат справится один.

– Знаю, – ответил Шарлегайл. – Но я король вот уже сорок лет. У правителей вырабатывается чутье. Я просто чую этот мир, иногда даже вижу те незримые нити, что приводят в движение народы, двигают тучами, посылают гадов бросаться с обрыва в море… Я чую, что будет лучше, если благородный Гендельсон будет не один…

Вельможа развел руками, но всем видом показывал, что людям из его рода любые моря по колено, а этот выскочка Ричард лишь примазывается к славе его благородного кузена.

Я спросил тихо:

– Ваше Величество… когда отправляться?

– Завтра, – ответил король. Печать старости, что сквозила в каждом движении, сейчас прозвучала в словах. – Завтра с утра… То есть сегодня. Сейчас.

Я с ужасом посмотрел в окно на восток. Там у самого горизонта начала светлеть полоска.

Обратно я не шел, а бежал, летел. Город спал, не проснулись даже булочники, я несся вдоль темных стен, только однажды впереди блеснул слабый огонек, осветилось окно. В щель между ставнями мелькнула тень, донесся тонкий плач младенца.

Дом под черепицей тоже спит, все окна черные. Даже на втором этаже ставни закрыли окна наглухо, как и на третьем, последнем, где уже обходятся без ставней… Я перебрался через забор, высокий, толстый, на цыпочках побежал по саду, обогнул дом с тыла.

Кусты и деревья закрывают обзор, наконец я рискнул выбраться из зарослей роз. Сердце застучало чаще. Из открытого окна на третьем этаже льется приглушенный медовый свет, словно там догорает толстая свеча с красящими добавками. Мелькнул силуэт, я задержал дыхание, во мне все молится, трепещет – и Господь услышал мой безмолвный воплик, мимо окна прошла она, уже в ночной сорочке, все еще никак не может заснуть… тоже строит планы, помнит, волнуется…

Пальцы мои безуспешно шарили по земле. Песок, белый холодный песок, а если и попадаются под кустами сучки и веточки, то чересчур легкие. Мелькнула мысль бросить молот, но как приспособить так, чтобы не испугал ее… так и не пришло в голову, даже не приползло.

Наконец выковырял втоптанный в землю камешек. Очистил от грязи, долго прицеливался, а когда замахнулся и швырнул, сразу понял, что надо брать ниже, в потемках глазомер не тот. Камешек ушел на крышу, и хотя там черепица, он исчез, будто в вязком болоте.

После долгих поисков в темноте нащупал еще один, великоват, разломил, постарался успокоиться. Камень ударился к стену рядом с окном. Другой, сердце затрепыхалось, как курица в ладони мясника, влетел в комнату.

И снова ничего не происходило. Я ощутил отчаяние. Какого черта, там же наверняка ковры в ладонь толщиной, там масса подушечек на полу, маленьких таких, их носят даже с собой, чтобы не садиться на холодные каменные скамьи…

Я снова шарил, сцепил зубы, измазался, исколол ладони, сам искололся о колючие ветви, набрал камней уже две пригоршни, приподнялся… Между деревьями в мою сторону неслышно скользила женская фигура. Узкий луч прорвался сквозь тучи и кроны, она вспыхнула в этом луче и дальше бежала, налитая светом, светящаяся изнутри чистым неземным огнем.

Мои пальцы расцепились, камни посыпались на землю. Лавиния в ночной сорочке, золотые волосы свободно падают на плечи. Я увидел золотой обруч, что прижимает ее волосы ко лбу. Сорочка на груди распахнута, а ступни ее, маленькие и нежные, ступают по этой грубой колючей земле.

Она увидела наконец меня, бросилась навстречу. Я ухватил в объятия дорогое нежное тело, прижал к груди. Ее ноги оторвались от земли. Глаза ее были широко распахнуты, карие и по-детски чистые. В них блестели слезы. Пунцовые губы вздулись.

– О, сэр Ричард, – выдохнула она. Страх и надежда боролись на ее детском лице, в широко распахнутых глазах вспыхивали и быстро гасли золотые искры. – Сэр Ричард… У меня было такое счастье… а потом нахлынуло тяжелое предчувствие. Неужели… что-то стряслось?

– Король посылает меня в Кернель, – сказал я тяжело.

Она испуганно вскрикнула:

– Кернель?

– Да…

– Но это же… Это же где-то в южных землях!

Чистые глаза сразу наполнились слезами. Я привлек ее к себе, поднял голову за подбородок, нежно поцеловал в глаза, выпив слезы.

– Это недолго… Король сказал, что обернемся за сутки.

Она прошептала сразу распухшими от горя и слез губами:

– Но как это можно?

– Можно, – ответил я тихо.

Она сказала еще тише:

– Но почему ты?

– Не знаю, – ответил я честно. – Похоже, что только я что-то могу сделать лучше других. Лавиния, я вернусь быстро!.. И сразу же пойду к королю. И к королеве. Я им расскажу все…

Она ахнула, прижала ладонь к губам. Глаза ее со страхом и надеждой смотрели в мое грозное лицо. У королевы передо мной должок, мелькнуло в моем черепе. Да и король на меня рассчитывает, он не должен сопротивляться. Правда, церковь будет категорически против, церковный брак свят, нерушим…

– Я боюсь, – прошептала она. – Не делаем ли мы дурно?

– Нет, – ответил я.

В ее чистых глазах блестели слезы.

– Но я клялась перед алтарем быть мужу верной… Не оставлять его ни в богатстве, ни в бедности, ни в здравии, ни в болезни…

Я нежно поцеловал ее щеки, глаза.

– Я люблю тебя, Лавиния. И Бог тебя любит, он тобой любуется, он никогда не захочет тебя огорчить или сделать тебе больно. Все, что мы делаем, – угодно Богу. Бог на нашей стороне! Вот увидишь.

– Я так боюсь… за нас, Ричард!

– Все будет правильно, – сказал я горячо. – Бог с нами. Вот увидишь – он с нами. А люди… люди могут ошибаться. Как и законы, что придумали люди, они – временные. Сегодня одни, завтра другие. А те законы, что установил Бог, – вечные. Мы с тобой живем по Божьим законам.

Мелькнула мысль, что отец Дитрих, великий инквизитор, тоже будет на моей стороне. На нашей. Хотя я формально нарушаю законы церкви, даже Церкви, но всегда есть исключения… И хотя это звучит подленько, вроде бы ищу лазейку, мол, для всех низя, а мне, замечательному, по блату можно, но ведь действительно существует мораль для простолюдинов… назовем ее моралью простого человека, электората, и моралью господ, как их называл Ницше. Как всем нельзя уйти в рыцари, кто же тогда будет пахать и сеять, как всем нельзя в монахи – род людской пресечется, так для всех нельзя распустить строгие вожжи нравственности – рухнет общество…

– Я тебя люблю, – сказал я твердо.

Она крепко-крепко прижалась к моей груди.

– Это я тебя люблю, Ричард. Я умру без тебя. Мне уже плохо и страшно только при мысли, что ты покинешь Зорр хоть на день!

– Я вернусь, – ответил я, почудилось, что уже когда-то говорил. – Я вернусь, Лавиния!

Она слегка отстранилась, чтобы мои руки приподняли ее ночную рубашку. Ее чистое нежное тело было целомудренным и трепетным. Я обнял ее, как изгнанный Тристан обнимал Изольду, жену короля Марка, как обнимал ее человек, обреченный тайком урывать любовь, которая на самом деле принадлежала ему по праву.