Читать книгу Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941 - Гельмут Гюнтер - Страница 2

Порывистый ветер продувал платформу. Подняв воротник шинели, я поежился и принялся тереть руки в попытке согреть их. Ганс, бросив взгляд на вокзальные часы, жалобно пропищал:

– Уже на двадцать минут опаздывает! Сколько же еще нам здесь околевать?

Нас было много на платформе, и все с нетерпением дожидались поезда в Германию. В Арнеме (Нидерланды) вместе мерзли 11-й пехотный полк СС и подразделения полка СС «Германия»[1]. Казалось, вся солдатня ринулась на вокзал, стремясь сесть в поезд и поскорее оказаться на родине. Нам не терпелось оказаться в тепле вагона. Пусть даже нам придется простоять в коридоре… Какая к черту разница! Сутки, и мы дома. А там. Там я смогу спать, сколько захочу, там не придется вскакивать с соломенного тюфяка по свистку унтер-офицера, будто чертик из коробочки. До этого момента я уже сделал одно важное дело – завершил начальную боевую подготовку. И был всем удовлетворен. Вот только если бы не этот надоедливый свисток, так бесивший меня по утрам. Приходилось слышать, а? Значит, вы поймете меня!

– Черт бы подрал это торчание на холоде!

Едва Ганс договорил эту фразу, как вокзальный громкоговоритель ожил, и над платформой прозвучал голос: я тут же понял, что голос принадлежал военному коменданту станции Арнем. Ничего хорошего он нам не сообщил.

«Внимание! Внимание! Всем служащим 11-го полка немедленно собраться на площади у вокзала! Внимание! Внимание! Все служащим…»

И громкоговоритель, щелкнув на прощание, умолк.

– Это еще что за дела? Дьявол! Только этого недоставало, – возмутился Ганс. – Ты хоть что-нибудь понял?

Что значит «понял»? У меня было такое чувство, что поездочка наша накрывается и поезд отправится без нас. Пока мы мчались вниз по ступенькам станционной лестницы, навьюченные как мулы, поезд уже подходил к платформе. Заскрипели тормоза, распахнулись дверцы вагонов, проводники стали объявлять о прибытии в Арнем. А для нас – для 11-го полка – все чудеса на этом закончились.

– Быстро строиться в колонну по два, – командовал обершарфюрер. – Быстро по машинам!

И не успел я опомниться, как мы уже оказались в кузове грузовика. Взревел мотор, и нас повезли знакомым маршрутом мимо кафе «Рондель» к казарме. Я не без злорадства выкрикнул:

– Запе-вай!

Меня чуть было не разорвали на части. Хорошо хоть, что рядом сидел капеллан. А что еще лучше – наш обершарфюрер занял место в кабине рядом с водителем. Капеллан в ужасе заткнул уши, а будь в кузове обершарфюрер, тот бы весь свой карандашик исписал, регистрируя нарушителей дисциплины.

Изящно вписавшись в поворот, грузовик въехал в ворота казармы, и вместо того, чтобы направиться через германскую границу в отпуск, два с лишним десятка (двадцать два человека, если уж быть точным) промерзших до костей, злых солдат вместе со своими тщательно уложенными пожитками стали спрыгивать с грузовика. Мы с Гансом доложили нашему шпису (der Spiess – нем. фельдфебель, должность, аналогичная старшине роты в советской и российской армии. – Пер.). Мы его втихомолку прозвали Юппом.

– Сочувствую, ребята, но тут уж ничего не попишешь. Все отпуска отменены вплоть до особого распоряжения. Полк переведен в состояние боевой готовности.

Расстроенные донельзя и с бурчавшими от голода животами, мы поплелись через длиннющий казарменный коридор, в отведенные для нас помещения.

Казарма походила на растревоженный муравейник – все вокруг что-то развязывали, отстегивали, одним словом, распаковывались. Оберштурмфюрер (воинское звание в СС, соответствующее обер-лейтенанту вермахта и старшему лейтенанту в армиях других государств) Дрекслер выстроил роту и предупредил личный состав не покидать казарму. Мы в любую минуту могли выступить. Было приказано отправить домой все личное имущество. Больше всего повезло тем, кто уже успел отбыть в отпуск. А вот мы не успели. Со всеми вытекающими.

Бесконечная колонна транспортных средств и техники полка пересекла границу Германии. Нас жутко трясло в открытых грузовиках. Зуб на зуб не попадал – и от тряски, и от снега с дождем. Мы добрались до Везеля, проехали через весь район Рура. В Дюссельдорфе наш малыш Франкенбуш совсем одурел:

– Во! Глядите! Я здесь живу!

И, вскочив, начал, как дурачок, размахивать руками.

– Смотри не вывались из кузова! Местный житель!

Унтершарфюрер (унтер-офицер войск СС) Гайер, ухватив Франкенбуша за ремень, оттащил от борта и усадил на место.

Во второй половине дня сквозь облака пробилось солнце. Нашим взорам во всем величии предстали очертания Кёльнского собора. Наш батальон направлялся в Кёнигсвинтер. Вскоре раздалась команда:

– Вылезай!

На рыночной площади мгновенно собралась толпа зевак – местных жителей. Ничего удивительного, Кёниг-свинтер – городишко совсем небольшой. Оберштурм-фюрер Дрекслер сообщил, что рота будет размещена на частных квартирах. Услышав это, Ганс ткнул меня в бок, да так, что я едва не выронил винтовку. Дубина! Но я тоже обрадовался. «Частные квартиры»! Это звучало почти что как музыка. Снова прозвучала команда:

– Разойдись!

Кованые сапоги тяжело забухали по камням мостовой. Вскоре какой-то дедок повел меня к себе на квартиру.

Вспоминаю какое-то питейное заведение, вроде как гаштет. Мы пели, орали во всю глотку, раскачивались в такт пению, так что тряслись даже прокопченные потолочные балки. Потом Тони взялся за аккордеон – невзирая на предписание отправить все предметы личного обихода домой, он умудрился его сохранить в огромном чехле, запрятав между снарядными ящиками. Тони растянул меха – и веселье достигло кульминации. Мы перепели все народные песни, альпийские, немецкие. Наши рулады привлекали народ с улицы, и вскоре в гаштете было не протолкнуться. Мой хозяин – он, кстати, и приволок меня сюда – хлопал меня по плечу и все повторял: «Ну, с вами не соскучишься!»

Где-то без нескольких минут десять вечера дверь вдруг распахнулась, и ввалился наш Старик. Остановившись почти у порога, он суровым взглядом обвел присутствующих в зале и поморщился от табачного дыма. Но тут же сменил гнев на милость:

– Продолжайте, чего уж там!

Пальцы Тони плясали по клавишам аккордеона. Играл он виртуозно, и мы снова распевали песенку об Eissack. Мы знали, что нашему командиру песня эта – бальзам на душу. Тони пропел последний куплет, и мы как по команде поднялись. Мы были на седьмом небе от счастья – наш Старик улыбнулся! Мы понимали, отчего его занесло в этот гаштет без двух минут десять. Он пожелал нас испытать. Не дай бог, если бы мы не поднялись для приветствия. Он бы этого нам не простил – пришлось бы пахать так, что штаны с задницы свалились бы. Разумеется, он не уловил, что мы, пока пели, успели передать остальным – «Встать!». Старик был явно растроган, а когда мы стали хватать пилотки и ремни, смилостивился:

– К 24:00 – всем разойтись!

Стрелки часов приближались к полуночи. Тони заставил свой инструмент испустить тяжкий вздох, и мы все действительно стали расходиться. Вечер вышел на славу – развеселый и хмельной. Командир остался, пил и пел вместе с нами. Мы впервые лицезрели свое непосредственное начальство в столь непринужденном виде! Несколько лет спустя я узнал, что наш Старик погиб уже в должности командира батальона и кавалером Рыцарского креста.

Когда на следующее утро мы рассаживались по грузовикам, лишь с большой натяжкой можно было заявить, что, дескать, наша рота – «в полной боевой». Недосып и похмелье свое дело сделали – физиономии отекшие, настроение вялое, двигались мы словно сонные мухи. Взревели двигатели, и мы из кузовов принялись махать на прощание жителям этого гостеприимного городка, собравшимся на рыночной площади проводить нас.

В отличие от минувшего дня сейчас мы мчались по автобану навстречу яркому солнцу. Интересно, куда нас все-таки везут? Тони рассуждал:

– Что-то случилось… Мы направляемся в Австрию. А оттуда и до дома рукой подать.

Каждый раз, когда вдали показывался указатель съезда с автобана, мы напряженно вглядывались вперед, следя за головной машиной. Остался в стороне Франкфурт-на-Майне, теперь мы неслись мимо Мангейма. Так что прогнозы Тони по поводу Тироля явно не сбывались – нас снова встретят милый небольшой городок и его приветливые жители. Но – где-то в верховьях Рейна. Потом мы по мосту переехали реку, миновали и Эльзас. Колонна машин змеей изгибалась на узких горных шоссе – водителям приходилось глядеть в оба, чтобы грузовик не занесло на обледенелой и заснеженной дороге. Несколько раз у меня душа в пятки уходила – мы ехали по самому краю ущелья. М-да, Вогезы – настоящие горы!

Примерно к полуночи колонна остановилась – нашим пристанищем на следующие несколько недель стала деревенька под названием Уж. Лишь по прошествии времени мы узнали, почему мы так внезапно сорвались с места. Дело в том, что германские дивизии к этому времени, оккупируя Францию, оголили многие районы, а нас перебросили для заполнения пустых мест.

В канун Рождества я стоял на посту как раз неподалеку от деревенской церквушки. Для меня, родившегося и выросшего в городе, оказаться в тот зимний, холодный вечер в деревне, да еще вдобавок и на посту, было целым событием. Над заснеженной деревней висела тишина. Все мои товарищи, оставшиеся в натопленных домах, давным-давно спали. Свет горел лишь в окнах караульного помещения. Там оставалась бодрствующая смена. Наверное, уже прикончили принесенный шписом глинтвейн. По кристально-ясному, усыпанному звездами небу было видно, что завтра предстоит еще один морозный день.

Ближе к полуночи деревенские улочки оживились. Французы отовсюду спешили к церкви – мужчины, женщины, дети. Напоминавшие призраки силуэты исчезали в дверях бокового входа в церковь. Сквозь толстые каменные стены не доносилось ни звука, лишь свет свечей, преломляясь в витраже, падал на снег.

Некоторое время спустя величественно зазвучал орган, послышалось приглушенное стенами пение церковного хора. Я стоял, слушая рождественские песнопения, уносясь мыслями далеко-далеко, на родину. Вот и мои родители сейчас, наверное, собрались за столом в гостиной. Я от души надеялся, что они получили мою посылку из Голландии.

Орган умолк. Выходившие из церкви люди разбредались по домам. Вскоре улицы опустели, будто и не было рождественской службы. С неба мягко падал пушистый снег. Стояла тишина, нарушаемая лишь хрустом снега под подошвами моих сапог.

У меня за спиной скрипнула дверь – Ганс, он пришел сменить меня.

Распоряжение о временной отмене отпусков отменено! Эту новость на построении нам сообщил шпис. Я тоже был включен в список отъезжающих. Нам было приказано немедленно собираться. В 19:00 за нами должен был прибыть грузовик и отвезти нас в Везуль. Едва дождавшись команды «Разойдись!», я бросился собираться. Гансу тоже повезло – он ехал в отпуск.

– От души надеюсь, что на этот раз не сорвется! Хотя как знать…

– Да типун тебе на язык, пессимист чертов! – смеясь, воскликнул я.

Время до 19:00 пролетело, в общем, незаметно. Мы стояли у дверей канцелярии. Наш шпис Юпп вынес документы и роздал нам. Подъехал грузовик, и мы ввосьмером стали устраиваться на каких-то ящиках.

Не доезжая примерно десять километров до Везуля, машина вдруг остановилась. Мотор заглох. Шофер, бранясь, пытался завести двигатель. Но тщетно.

– Вот видишь, – ворчал Ганс. – Все-таки я был прав! А теперь мы опоздаем на десятичасовой поезд в Везуле и угробим целый день.

– Ладно, черт бы вас взял! Давайте, отпускнички, подтолкните ее вперед! – крикнул водитель.

А что оставалось? Упершись в кузов, мы изо всех сил стали толкать грузовик вперед, ноги скользили по льду, мы падали, поднимались, снова толкали. Водитель в звании роттенфюрера (обер-ефрейтор войск СС) надменно заявил:

– Не сможете завести – сами виноваты!

– А ты? Получше не мог себе достать машину? Это же рухлядь! – не выдержал я. – Хотя куда тебе доверить настоящую машину – ты вон и с этой не справляешься!

Мы были на пределе. Это ж надо – получить на руки отпускное свидетельство и заторчать из-за какой-то несчастной колымаги!

– Дерьмо собачье! Заводись сию же минуту!

И грузовик, будто поняв, что мы от него хотим, завелся. Водитель резко взял с места, а мы полетели в снег. Но нам было уже наплевать на мелочи! И за десять минут до отправления поезда мы примчались на железнодорожную станцию в городе Везуль.