Читать книгу Жизнью смерть поправ (сборник) - Геннадий Ананьев - Страница 4

И вот начался последний и самый крутой спуск. У Марии снова, как и при подъеме, сжималось сердце и холодело в груди, когда она смотрела вниз, на тонкую змейку реки, на остов грузовой машине, похожий отсюда на спичечный коробок, но чем меньше оставалось до моста, тем неудержимей радовалась она.

«Все! Позади Памир! Позади!»

Примерно через час они сделают небольшую остановку в комендатуре, а потом – железная дорога по Ферганской долине, Ташкент, Москва, Рига, Прибалтика. С волнением произносила она эти названия.

– Мама, у меня уши чет-то заткнулись, – захныкал Женя.

– А ты рот раскрой. И воздух жуй. Вот так, – показал сыну Андрей, а Мария, глядя на них, улыбалась, тоже время от времени пережевывая воздух, чтобы избавиться от неприятного давления в ушах, сама же не переставала думать о том, что скоро-скоро все это останется только в воспоминаниях.

– Ух ты!.. – зажмурился Виктор. А Женя прижался к матери. Но уже через пару минут они оба увидели настоящее деревце на берегу речки и в один голос закричали:

– Папа! Мама! Смотрите, как на картинке! – И тут же Женя своим грудным, как у матери, голосом, спросил:

– Почему листочки спокойно не висят на веточках?

Этот вопрос рассмешил Марию с Андреем, и они так долго не могли успокоиться, что Женя даже обиделся. Тогда они начали объяснять детям, что картинки в книжках не живые, а в природе все живое, все движется, все меняется ежечасно.

– Вы смотрите и запоминайте названия, какие мы вам будем говорить. А спрашивать не стесняйтесь. Мы больше смеяться не станем.

Вопросы посыпались как из рога изобилия, успевай только отвечать. Вот в таких разговорах они и доехали до комендатуры. Мария ушла в себя, все пояснения давал Андрей. Ее же захватили воспоминания. Именно здесь она нашла свою судьбу. Она приехала сюда добровольно для работы, как говорили тогда, с трудовой молодежью. Квартиру получила в глинобитном домике – ее специально для нее пристроили к дюжине таких же глинобитных одноэтажек, объединенных единой открытой террасой, а вскоре к ее домику пристроили еще один, еще и еще, и местные остряки из комсостава называли тот строительный шедевр лежачим небоскребом.

Сразу за лежачим небоскребом начинались манежи, стрельбище и спортивный городок, где не только рядовые пограничники и их командиры отрабатывали тактические и боевые приемы, но и жены комсостава. Привлекли к тренировкам и Марию. И если у Марии в ее работе все шло ладом, кишлачная молодежь потянулась к ней, а затем, по ее настоятельной просьбе, парней начали допускать на тренировки в военный городок, то у нее самой не все получалось на стрельбе – и тут Андрей Барканов приходил ей на помощь.

И вдруг совсем неожиданное – Андрей предлагает:

– Мария, будь моей женой. Сегодня. Сейчас!

– Вы с ума сошли… Мы совсем не знаем друг друга.

– И можем не узнать. Потом будем жалеть всю жизнь. Через три дня я уезжаю на заставу. Решай.

И она решила…

Сейчас, когда они высадились у того самого лежачего небоскреба (за многие годы здесь почти ничего не изменилось), она вспомнила тот давний разговор, словно он проходил не много лет назад, а совсем недавно. Ей казалось, что она слышит его голос, необычно тонкий, видит его спокойные добрые глаза, чувствует его руки, крепко стиснувшие ее – Мария даже сейчас затаила дыхание, застеснялась чего-то и уткнула лицо в плечо мужа.

– Не жалеешь? – спросил, улыбаясь, Андрей. – А? Может, все же о другой жизни мечтала?

– Глупый ты, глупый…

Они так и не вошли в отведенный им домик. Постояли, прильнув друг к другу, не думая вовсе, что кто-то может их увидеть и осудить. Поцеловались и направились к центру кишлака, где рядом с райкомами партии и комсомола, в сквере, в кольце пирамидальных тополей стоял памятник пограничникам: боец в кавалерийской бекеше и буденовке. В одной руке он держал бинокль, в другой – поводок напружинившейся, готовой к броску собаки. Памятник этот построили комсомольцы района. Они собрали деньги, нашли и привезли скульптора, разбили сквер. Делали все под пристальными, осуждающими взглядами стариков в большущих белых чалмах, с утра до вечера сидевших рядком под тенью такого же ветхого, как и они сами, карагача.

Старики эти как будто отсюда не уходили. Когда Мария спешила на работу рано утром или поздно вечером возвращалась домой, они смотрели на нее ненавистно и похотливо, словно ощупывали высокую грудь, стройные ноги и от удовольствия поцокивали языками. Ее пугали те взгляды, она боялась этих никогда не разговаривавших стариков, ей всегда хотелось съежиться или убежать, но она одаривала их гордым взглядом, не обходила старцев другой улочкой, хотя могла это делать. А когда комсомольцы хоронили в сквере молодую женщину, которую зарезал муж за то, что она захотела вступить в комсомол и, сняв паранджу, пошла на собрание, Мария с болью и гневом спросила:

– До каких пор мы будем подчиняться диким предрассудкам прошлого? До каких пор они, – Мария показала на стариков, все так же молчаливо сидевших под карагачем, – будут навязывать нам законы вчерашнего дня?! Именно они есть вдохновители этого жестокого убийства!

Эти слова, впервые, быть может, здесь высказанные так смело и так громко, будто подхлестнули дехкан. Они развели костер, и многие женщины подходили и бросали в огонь свои паранджи, потом, пугливо озираясь, ежились, но в конце концов побеждали страх, и только одна молодая женщина, с которой ее муж сам сорвал паранджу и бросил в костер, закрыла лицо подолом и с визгом, словно ее резали, убежала домой.

Многим женщинам было трудно перешагнуть через вековые обычаи. И все же первый шаг был сделан наперекор угрозам и жестокостям сторонников прежнего уклада жизни.

В тот же вечер она увидела под дверью сразу две записки с угрозами. А дня через два в нее стреляли.

Старики и сейчас сидели под карагачем. Их, как показалось Марии, стало даже больше. Она внутренне напряглась и невольно сжала руку Андрея. Он удивленно посмотрел на нее и спросил:

– Что с тобой?

– Я их всегда боялась.

Это признание для Андрея оказалось абсолютно неожиданным. Он никогда не думал, что жена его – трусиха. Услышав ее смелую, даже дерзкую для того времени речь у памятника, он подумал: «Боец. Настоящий боец!» – а когда узнал, что приехала она в этот кишлак добровольно по путевке комсомола, решил для себя: «Отличной смелости девушка».

– А я и гор, Андрюша, боялась. Очень.

– Полно на себя напраслину…

– Правда. Дело ведь прошлое.

– Какое счастье, что я встретил тебя…

Они постояли молча, каждый вспоминая то ставшее их судьбой время. Первой вернулась в реальность Мария.

– Пойдем. Дети заждались. Вдруг беспокоятся.

– Пошли.

На следующее утро полуторка снова юрко побежала по ущелью под уклон. До города, от которого начинается железная дорога, всего пятьдесят километров и один перевал, через который, судя по названию (Чигирчик), может свободно перелететь даже скворец. Легко поднялась на него и машина, затем, тарахтя корпусом, покатила вниз.

Дорога здесь была ухожена лучше, чем в горах. По обочинам стояли, словно нескончаемые шеренги солдат, тутовые деревья, а чистенькие кишлаки, часто сменявшие друг друга, бугрились желтыми, зелеными, полосатыми холмиками дынь и арбузов, хозяева которых дремали в ожидании покупателя под тенью распряженных арб. Каждый раз, когда дети видели дынные и арбузные холмики, они восторженно кричали одно и то же:

– Ой-ой-ой, сколько! На всю жизнь хватит!

Мария и Андрей не отзывались на их крики, вроде бы вовсе не слыша их. Он думал свою грустную прощальную думу, она – радовалась, стараясь скрыть свою радость. Лишь время от времени одергивала детей:

– Да тише вы! Угомонитесь.

Когда же они подъехали к железнодорожному вокзалу, длинному двухэтажному зданию, и Витя закричал: «Смотри, Женька, вот это дом!» – а Женя, с любопытством рассматривавший притиснутые друг к другу привокзальные ларьки, пробасил: «Ого, сельпов сколько!» – Мария не сдержалась:

– Ну что горланите? Люди скажут: откуда такие дикари?

– Не обижай детей, Маня, – попрекнул жену Андрей. – Чего тут стыдиться? Что на витрину с удивлением смотрят? Разве это беда? – Помолчал немного и добавил решительно: – Вот что… На базар свожу я вас. Такого базара как здесь, в Средней Азии, вы нигде не увидите, – улыбнулся Марии и спросил: – Ты тоже, наверное, не была?

– Нет.

Еще тогда, когда она добралась до города со странным названием Ош (в русском переводе равнозначно нашему «тпру», который произносит возница, чтобы остановить лошадь), ей предлагали погостить в нем несколько дней, но она отказалась. Спешила, памятуя наказ: молодежь советского Востока ждет вашей помощи. Ждет незамедлительно! Дорог каждый день в борьбе с предрассудками прошлого, которые продолжают культивировать враги трудового народа. Тогда она считала, что тратить время попусту – большой грех. Теперь же предложение Андрея приняла охотно, только предупредила детей:

– Если будете шуметь, вернемся сразу. Смотрите и запоминайте. Что станет непонятным, потом на досуге разберемся.

– Хорошо, мамочка. Не будем, – заверил Витя.

Дети и в самом деле изо всех сил старались выполнять обещание, но чем ближе подходили они к базару, тем больше и больше интересного попадалось на глаза. Удивленно и восторженно смотрели они на неторопливо шагавших мужчин, похожих в полосатых халатах на зебр, на головах которых чудом держатся огромные плетеные тарелки с виноградом, лепешками, грушами, урюком. Ребята жалели маленьких осликов, торопливо семенивших ножками под тяжестью большущих тюков и мешков. С интересом разглядывали арбы с огромными скрипучими колесами и возниц, которые сидели не на арбах, а на лошадях и беспрерывно помахивали короткими плетками. Удары плеток чаще всего приходились не по лошади, а по оглобле, и это смешило ребят, но они сдерживались, лишь восторженно перешептываясь. А вот когда встретилось им какое-то непонятное существо, покрытое такой же, как у отца, плащ-палаткой, только шелковой и цветастой, а вместо лица была волосатая сетка, Витя не выдержал и спросил громко:

– Пап, вот это самая паранджа? Да?

– Витя, мы же договорились… Можно потише или оставить на потом? – недовольно сказала Мария.

Андрей же ответил:

– Да, Витек. Под ней женщина прячет лицо. Но мама права. Если что непонятно, тихонько спрашивайте. Ладно?

Дети согласно закивали, но тут же Женя, увидевший висевших на оглоблях одной из арб кур и петухов вниз головами, ткнул брата в бок и, показав пальцем в сторону арбы, воскликнул:

– Витя, вон куры как вверх головы тянут!

– Нет, просто невозможно с вами, дети! – возмутилась Мария, но Андрей вновь успокоил ее:

– Ну что, Маня, поделаешь? Дети же. То ли еще будет на самом базаре.

Вопреки ожиданиям, ни Виктор, ни Женя не закричали, когда, пройдя по узенькому мостику через мутный широкий арык, они вошли вместе с толпой в ворота – дети растерялись, опешили от этого многоголосого многоцветья, стиснутого со всех сторон глинобитным дувалом. Детям, да и Марии тоже, казалось, что сейчас эта говорливая толпа затянет и сомнет их, и если бы не Андрей, они прижались бы к дувалу сразу же у ворот, не осмеливаясь сделать и шага. Андрей, однако, спросил:

– Начнем с инжира? – И, не ожидая ответа, продолжил: – Давай руку, Женек. А ты, Виктор, за маму держись.

Долго они пробирались сквозь снующую взад и вперед толпу. На каждом шагу им попадались торговцы водой с огромными глиняными кувшинам и старенькими, во многих местах склепанными медными скобками пиалами, в которые они, вовсе не ополаскивая, наливали воду до краев все равно, что за пятак, что за гривенник. Но вот толпа сразу поредела, и Андрей с Марией и детьми оказался будто в другом царстве: разговоры неторопливые, движения полные достоинства. Во всем спокойствие и учтивость. Мария остановилась в нерешительности. Ей вдруг показалось, что тот рядок стариков аксакалов, молчаливо сидевших под карагачем, оказался здесь и умостился на цветных ковриках у высоких узких корзин и эмалированных ведер с аккуратно уложенным в них инжиром, очень похожим на пухленькие румяные беляшики. Только один из продавцов был чернобород, но он-то особенно и поразил Марию сходством с главарем банды, которого однажды Андрей приконвоировал на заставу: такая же цветная шелковая чалма, такие же тщательно выбритые усы и половина подбородка, отчего борода походила на черный кокошник, надетый на лицо снизу, такой же орлиный нос и презрительный взгляд – все было так похоже, что она основательно испугалась и попросила мужа:

– Уйдем, Андрюша, отсюда.

Он, посмотрев на нее удивленно, спросил:

– Что с тобой? – Осмотрел продавцов инжира и, поняв ее, ответил на свой вопрос: – Нельзя, Мария, путать добро и зло. Ты посмотри только, как они торгуют. Священнодействуют!

И в самом деле, те, к кому подходили покупатели, бережно брали виноградные листья, простеленные между слоями инжира, и так же бережно и аккуратно укладывали на них сочные плоды, потом, приложив правую руку к сердцу, левой подавали покупку. А покупатель принимал инжир двумя руками, как хрупкую драгоценность, благодарил хозяина и, отойдя чуть-чуть в сторонку, присаживался на корточки и неторопливо, с благоговением, отправлял в рот одну инжирину за другой с приличными паузами. Окончив трапезу, сначала старательно вытирал руки виноградным листом, затем ладонью обтирал губы, затем молитвенно проводил ладонями по щекам и бороде, восхваляя Аллаха, и только после этого поднимался и смешивался с бурливой толпой.

Появление пограничника с семьей в инжирном ряду на какое-то время внесло замешательство в привычный ритм торговли, она приостановилась. Аксакалы приветливо закивали, а чернобородый показал рукой на старика с окладистой белой бородой и, коверкая русские слова, сообщил, что у того аксакала самый лучший инжир. Андрей, прекрасно знавший и узбекский и киргизский языки, поблагодарил чернобородого, а аксакалы, услышав, что русский говорит на их родном языке, еще приветливей закивали и наперебой принялись хвалить красоту его жены и пригожесть сыновей. Мария, тоже немного понимавшая узбекский, покраснела от смущения и удовольствия.

– Вот видишь, я же говорил: нельзя путать, – негромко сказал Андрей и, подойдя к аксакалу с лучшим инжиром, попросил четыре десятка.

Детям инжир очень понравился. Они жевали старательно и долго, улыбаясь от удовольствия, а когда у Жени виноградный лист опустел, он попросил:

– Пап, мне еще.

– И мне, – поддержал брата Виктор.

– Нет, дети. Мне не жалко, но другого тогда не попробуем. Давайте всего понемногу. А еще купим целую корзину на дорогу. Договорились?

Такой расклад Вите с Женей не очень понравился. Они думали, что ничего вкуснее этих небольших сладких ягод нет, но что поделаешь, когда просит отец? Дети нестройно ответили согласием, сами же не отрывали глаз от корзин и ведер с инжиром.

– Ну, мальцы, не вешать носа! То ли еще попробуете, – весело сказал Андрей и, взяв обеих сыновей за руки, повел через толпу в дальний угол базара, где продавали кувшины, плетеные корзины, самодельные бумажные мешочки для фруктов и ремонтировали битую фарфоровую и фаянсовую посуду.

Купили, выбирая сообща, одну большую корзину и три поменьше. Каждому по силе, и – к противоположной стороне от входных ворот. Там, почти вплотную к дувалу, рядок мангалов источал аромат жареного мяса, маринованного в сухом вине. Шашлычники самозабвенно гоняли воздух над тлеющим саксаулом фанерными флажками и призывали покупателей к трапезе. Увидев пограничника с семьей, некоторые из них заговорили на русском:

– Подходи, пальчики проглотишь! Так вкусно…

И в самом деле, вкусно, только шашлык не вызвал у детей особых эмоций: он мало чем отличался от жареного мяса яков, только обжигал перцем. От вторых шампурин Виктор и Женя отказались, и Андрей повел их к «самой-самой вкуснотище». Она была в десятке шагов от шашлычного ряда. Пара тандыров, между которыми на небольшой сколоченной из толстых досок возвышенности стоял огромный чугунный казан. Они подошли к казану в тот момент, когда его владелец начал колдовать над новой порцией нишаллы.

– Вам повезло, сынки. Узнаете, как вкуснотища готовится. Русские называют ее мешалдой.

– Мешает она кому-то, да?

– Нет, ее мешают.

Продавец нишаллы, польщенный вниманием (Андрей рассказал ему по-узбекски, что детям интересно посмотреть на приготовления нишаллы), пояснял на довольно сносном русском каждое свое действие: ловко расколол яйца в отвар солодового корня и вылил только белок, затем бухнул в казан несколько килограммов сахара и принялся сбивать туго связанным пучком урюковых палочек, выполнявших роль венчика. Не вдруг, но смесь в котле начала пениться и становиться белее снега. И лишь когда огромный казан до отказа наполнился белой пеной, пригласил детей, у которых уже потекли слюнки:

– Подставляй давай, пожалуйста, лепешки!

Без скаредности он шлепал специальной дощечкой нишаллу на горячую еще лепешку, сладкая белая пена растекалась и начинала сползать через округлые бока, успевай только подхватывать ее языком, но сделать это своевременно не всегда удавалась, и вскоре дети, да и Мария с Андреем тоже, испачкали руки и даже лица. Они смеялись над своей неловкостью, а еще над шутками продавцов лепешек и нишаллы.

Весело закончились те угощения, и можно было с легкой душой трогаться во фруктовые ряды. Отец предупредил детей:

– Там ничего пробовать не будем. Все, что захочется, купим. В дороге поедим.

Фруктовые ряды располагались под длинным, почти через весь базар навесом. Здесь воздух, казалось, был пропитан ароматом самых тонких духов, наполнен же негромким протяжным гулом от множества желтопузых ос и толстенных шмелей, которые летали между людьми, ползали по янтарным с белой пыльцой гроздьям винограда, по налитым соком земли гранатным зернам, по желтым пушистым персикам, похожим на уложенные в горки только что вылупившихся цыплят, но никто не обращал внимания ни на ос, ни на шмелей, продавцы настойчиво, иногда даже хватая за рукава покупателей, предлагали попробовать росный, в пыльце, виноград или кроваво-красную дольку граната. И только Вите с Жеником, когда они вошли под навес, показалось, что эти страшные летучие существа специально слетелись сюда, чтобы укусить их – мальчуганы начали отмахиваться, отчего осы и шмели действительно стали кружиться перед их лицами.

– Не машите руками, а то покусают, – разъяснил отец. – Их не тревожь, они тоже не тронут.

Дети перестали отмахиваться, но подозрительно следить за полетом ос и шмелей все же продолжали, прижимаясь на всякий случай к отцу. Продавцы, видя пустые корзины в руках взрослых и детей, наперебой начали кричать. Требовательно:

– Попробуди!

– Попробуди!

У одного из подносов с самым лучшим, как показалось Андрею, виноградом, он остановился. Не рядясь, вынул и отдал рубль за четыре килограмма, тогда соседи справа и слева, видя такую щедрость, еще громче стали просить, чтобы попробовали ягоды и у них.

Андрей, вопреки предупреждению, что «пробовать ничего не будем», выбрал две большие кисти и подал детям.

– Ну, зачем же ты им немытый дал? – выговорила мужу Мария, но Андрей уже выбирал кисть и для нее. Подавая, успокоил:

– С ветки же. Смотри, еще с пыльцой.

Она взяла кисть, с недоверием оглядела ее, но виноград был действительно чист, с девственной пыльцой, налитый солнечным соком. Она попробовал одну ягоду и воскликнула, как ребенок:

– Вкуснота! А ты, Андрюша?

– Буду и я, – ответил он, доставая из корзины гроздь для себя. Потом они покупали гранаты, персики, груши, урюк, и когда корзины и корзиночки у всех наполнились, а дети не с такой жадностью набрасывались на фрукты и ягоды, Андрей молвил:

– Теперь к дыням и арбузам.

Они пересекли тугой людской поток и вышли к центру базара, где под тенью поднятых вверх оглоблями арб горбились желтые и полосатые груды. Некоторые арбы не были распряжены и разгружены, и их хозяева, сидя верхом на лошадях, терпеливо ждали оптовых покупателей. Между этими арбами, между грудами дынь и арбузов неторопливо двигались люди, приглядываясь, прицениваясь, брали в руки понравившуюся дыню или арбуз, хлопали по ним ладонями, прислушиваясь к глухому звуку, спрашивали, точно ли спелый, не случится ли ошибки? Ответ всегда один и тот же:

– Зачем обижаешь? Разве я неспелое что стану продавать?

Посоветовавшись, решили купить дыню с арбузом и здесь же, на специально приспособленном для этого месте, расправиться с ними. Дыню осилили, а вот арбуз – не смогли. Первым отказался Женя. Похлопав мокрой, липкой рукой по животу, сказал:

– Барабан.

– А у меня больше барабана, – ткнув пальцем в живот, признался Виктор и икнул.

– Тогда – пошли, – распорядился Андрей, вытер платком складной нож, убрал его в карман, потом спросил: – Ну, как? Довольны походом?

– Во! – поднял большой палец Виктор.

Только они перешли мост через мутный арык и на улице стало меньше людей, Виктор спросил отца:

– Пап, когда мы пирожки ели…

– Самсу, сынок. Самсу. Пирожки в тандырах.

– Когда самсу ели, ты говорил, что в них курдючное сало добавляют. Из чего оно делается?

Андрей улыбнулся. На базаре дети почти ни о чем не спрашивали, и отец совсем забыл, что они – впервые спустившиеся на землю памирцы. Теперь он понял свою ошибку и обо всем, что они видели на базаре, стал рассказывать подробно, отвечая на все вопросы. Понимал: разговоры о базаре теперь станут возникать долго. И радовался этому.

«Правильно, что сводил. Вряд ли им придется еще побывать в Азии».

За разговорами не заметили, как подошли к вокзалу. До посадки на поезд оставалось не так уж много времени, и Андрей сразу же провел сыновей в сквер у перрона, а Марию послал в камеру хранения занять очередь. Усадив детей на скамейку под тенью акации, поспешил за вещами. Но очередь в камеру хранения оказалась длинной, и они едва успели сесть в вагон. Бежали на перрон бегом, и в купе влетели возбужденные. Дети – сразу же к окну, чтобы не пропустить что-либо интересное, когда поезд тронется, Виктор уже потянулся к занавеске, но Мария остепенила их. Сама откинув шторки, строго предупредила:

– Ничего пока не трогать. Руки у вас грязные. Как отъедем немного, проводница откроет умывальник, умоемся, сменим рубашки, тогда – без ограничений.

Пока умывались и переодевались, поезд, набрав скорость, проносился мимо хлопковых полей, зажатых со всех сторон, как частоколом, тутовыми деревьями; позади оставались небольшие кишлаки с оплетенными виноградником глинобитными домами, за которыми начинались кукурузные поля, так близко от полотна посаженные, что, казалось, можно схватить из окна вагона цветущие метелки.

Но вот поезд вырвался в бесконечную, выгоревшую на солнце до желтизны степь, а в открытое окно стал врываться сухой горячий воздух. Дышать стало трудней, но Витя и Женя не отходили от окна. За их спинами стояли Мария и Андрей. Лицо у Андрея было задумчивым и грустным, у Марии же светилось счастливой улыбкой…