Читать книгу Ургаш. Три касания - Геннадий Дмитриевич Сердитов - Страница 3

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Здравствуй, Алёша, прости, Альфред Борисович! Итак, спустя двадцать семь лет я снова в Ургаше, в командировке, в городе нашей студенческой юности. С той поры изменились мы оба – и город, и я. В Ургаше появились новые улицы с многоэтажными домами, заметно больше стало машин, на перекрёстках перемигиваются десятки светофоров. Но всё так же впечатляет излучина Туроми, всё так же грандиозны Ястребиные скалы на другом её берегу, прекрасна заречная тайга. Всё так же бродит паром в заречное село Рогожино. Интересно, как сложилась судьба рогожинского хулигана Аркаши и зоотехника красавицы Маши? А я? Разумеется, изменился и я. Нет уже того студента-практиканта, подававшего гаечные ключи Пете Бжицкому на сверлильно-горизонтально-фрезерном станке. Мне почти пятьдесят лет. И, думаю, я давно состоялся как инженер. За плечами десятки воплощённых в металл проектов, два с лишним десятка изобретений, долгие месяцы, проведённые на заводах, полигонах, на монтаже и испытании наших изделий. Ты знаешь, подрос я и как личность – в моей

«Книжке альпиниста» значатся десятки горных вершин, в моём активе также десятки юмористических рассказов, напечатанных во многих тонких и толстых журналах Союза. В одном я отстал от вас, моих однокашников, – я так и хожу в холостяках.

Любой город оживает, когда в нём появляются знакомые, приятели и друзья. И наоборот, отторгает, смотрит в твою душу безразличными глазницами окон, когда тебя не связывают с ним никакие человеческие отношения.

Мне повезло, хотя и нет уже в Ургаше Пети Бжицкого, нет нашей дружной студенческой группы, мне некому писать письма в Боровичи – ушли из жизни мои тётушка с дядюшкой. Зато здесь живёт и работает наш с тобой товарищ Пашка. Главный технолог Ургашского машза-вода Павел Николаевич Зрелов не смог встретить меня на автобусной станции, прислал водителя, и тот отвёз меня в гостиницу.

Наскоро распаковав чемодан, я поспешил на завод. Павел нашёл меня в отделе главного конструктора, где я сидел по уши в чертежах в окружении местных специалистов. Он здорово сдал за эти годы – обзавёлся брюшком, лысиной и одышкой. Больше всего мне не понравилось отсутствие чёртиков в его глазах. Нет уже того нашего Пашки – рыжего гитариста, анекдотиста, хохмача… Хотя из нашей студенческой братии кое-кто уже успел уйти за радугу, остальные, поседев и посолиднев, ещё держатся в хорошей форме.

Он мне искренне обрадовался, мы обнялись и договорились встретиться вечером.

Дома у Павла нас ждала Анна, бывшая первая красавица Ургашской танцплощадки. Я слегка оторопел: что делает с нами время! Только глядя на своих ровесников, понимаешь, как ты сам выглядишь в глазах окружающих, как безжалостно время. Куда подевались русая толщиной с руку коса, огромные голубые глаза, осиная талия первой красавицы? Меня встретила дородная матрона, на оплывшем лице которой обширные щёки подпирали узкие смотровые щёлочки на месте когда-то огромных голубых глаз. Коротко стриженные волосы покрашены в иссиня-чёрный цвет, что ещё больше выдавало несметные потери в их рядах. Белые пухлые пальцы унизаны массой золотых колец с камнями.

Что ещё бросилось в глаза – невероятный порядок и стерильная чистота в квартире, дом жил по жёстким законам, установленным ещё Пашиной тёщей, этнической немкой.

Это обстоятельство при наших порядках вполне могло помешать его карьере, но ситуацию спас тесть – коренной сибиряк, ветеран войны, полный кавалер орденов Славы. К сожалению, и тесть, и тёща уже покинули этот мир. Дети Зреловых, Коля и Аня, уже успели обзавестись своими семьями и живут отдельно. Там подрастают внуки, и Аня, по словам родителей, ждёт второго ребёнка.

Казалось бы, жизнь нашего товарища удалась, но что-то витало в воздухе такое, что мне стало не по себе. Я поставил в центр стола бутылку армянского коньяка «КВ-ВК», только вчера купленную в Елисеевском магазине на Невском. Выпили за встречу, помянули ушедших друзей. Я огляделся: а где же Пашкина гитара?

– Мы давно уже дома не поём, – сухо буркнула Анна, как-то недобро взглянув на мужа. Тот опустил глаза.

– Вот что, ребята, – сказал я. – Мне совсем не удалось поспать ни в самолёте, ни в автобусе, сейчас засыпаю на ходу. Пойду-ка я в гостиницу, давайте перенесём наши посиделки на другой раз.

– Я тебя провожу, – вскочил Павел.

– И коньяк возьмите. Я не пью, а Павлу одному пить негоже, – Анна в прихожей сунула мне в руки початую бутылку. И я понял, что никаких посиделок у нас больше не предвидится.

На улице я предложил Павлу:

– Идём ко мне в номер, как бывало, по-студенчески нарежем на газете колбаски…

– Нет, – возразил Павел. – Идём со мной! Мы тут собираемся отделом на одной квартире, отмечаем новогодние и прочие праздники.

Дверь открыла вылитая Мальвина из сказки – эфемерное создание в голубом халатике с кукольным личиком, роскошными локонами и точёной фигуркой. В комнате почти никакой мебели: стол, простенький диван-кровать и грубо сколоченная большая лавка вдоль стены, на которой стопками сложено бельё. Несколько платьев на плечиках повешено на обратной стороне комнатной двери. Гвоздь программы – Пашкина гитара на стене. Я её сразу узнал. Помнишь, Алёша, мы подарили её Павлу, когда ездили на целину? Тогда ещё наш староста, Игорь Матвеев, выжег на её деке: «Сурова жизнь, коль молодость в шинели и юность перетянута ремнём». Для выпускника Казанского военно-политического училища очень даже неплохо. Как мы его ни ругали, исправить ничего было нельзя. Звук у гитары оказался отменным, а жизнь, как оказалось, долгой.

– Галина, – представилась хозяйка.

– Галя у нас специалист по термообработке металлов. Приехала из Красноярска, – добавил Павел.

В тот вечер я увидел прежнего Пашку. Он балагурил, играл на гитаре. Мы спели с ним наши старые «Ленточки матросские», «Черноморскую чайку», «Четыре зуба»… Галина подпевала нам тонким приятным голосочком. На удивление она знала все слова наших песен.

Так началось моё возвращение в Ургаш.

Ургаш, Сергееву Д. Г.

Спасибо, Митя, за обстоятельное письмо. Второй день живу приятными воспоминаниями о нашей практике в Ургаше летом далёкого 1959-го. Перебираю фотографии. Какие мы там юные и красивые, все в ожидании будущей интересной и счастливой жизни! Не понимали дурачки, что тогда-то и была у нас жизнь интересной и счастливой. Без кризов и радикулитов. А мы с тобой переживали по поводу танцев и девчонок. Несмышлёныши. Теперь у меня четверо детей от двух жён, кафедра в альма-матер, «Волга» в гараже, дача на Карельском перешейке… А я завидую нам, тогдашним пацанам, что играли в шахматы на подоконнике…

Передавай привет Пашке, пусть держит хвост пистолетом. И пиши мне побольше про Ургаш, где-то по его улочкам до сих пор бродит наша юность.

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Дела на заводе по моей теме ещё только разворачиваются, поэтому вечера и выходные у меня пока остаются свободными. Я отнёс в местную газету пару своих рассказов. С единственной целью – выйти на местную пишущую братию. Мой ход сработал, в редакции меня вывели на «собратьев по перу», а затем и на Веронику Бревдо, единственного в Ургаше члена Союза писателей.

Живя в Ленинграде и изредка печатаясь, я имел возможность общаться с некоторыми писателями и редакторами, т. е. какие-то азы литературного творчества к своим пятидесяти годам я всё-таки постиг. И вполне могу поделиться ими с местной пишущей молодёжью, не претендуя на роль литературного мэтра.

Мне нравятся эти молодые и горячие ребята и девчонки, начитанные и талантливые. Одни фамилии чего стоят: супруги Винокуровы, Лёня Гладков, Тамара Рубцова… Мы слушаем их стихи и рассказы, критикуем, спорим, рассказываем анекдоты, смеёмся и снова спорим.

Они же познакомили меня с Вероникой Бревдо. Общение с членом Союза писателей, автором нескольких книг в корне отличается от общения с начинающей литературной братией, молодой и неугомонной. Вероника прикована к постели какой-то редкой болезнью. Паралич сковывает её тело, постепенно поднимаясь от нижних конечностей к голове. Я нашёл в энциклопедии нечто похожее, называется «синдром Лу Герига» – постепенная атрофия всех мышц. Кроме того, там есть ещё болезнь Шарко – Мари – Тута – медленно прогрессирующая мышечная атрофия, но не уверен в своём диагнозе, извини, не специалист. А спросить Нику не решился. Сейчас можно видеть только её красивое лицо в обрамлении чёрных волос да огромные выразительные глаза – всё, что не скрыто одеялом. К ней я захожу по предварительной договорённости.

Ургаш, Сергееву Д. Г.

Митя, я не узнаю тебя. Ты закоренелый холостяк, и вдруг «красивое лицо в обрамлении чёрных волос да огромные выразительные глаза». Чует моё сердце, созреваешь и ты для воздействия дамских чар, вот-вот рухнешь. Кем бы ни оказалась будущая твоя дама, в любом случае держи хвост пистолетом!

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Когда по пути в гостиницу я захожу к Нике, она угощает меня особенным чаем, настоянным в термосе на каких-то корнях с добавкой нескольких капель коньяка, и я оживаю, усаживаюсь в глубокое кресло у окна, её рыжий кот прыгает мне на колени, и мы часами говорим с Никой о чём угодно. Учитывая её практически тюремный образ жизни, я предлагаю ей разнообразные путешествия, приглашаю мысленно побродить по улочкам Вильнюса или Таллина, половить рыбу в Дону под Азовом или вскарабкаться на вершину Большого Нахара по северо-восточной стене.

Ника – уникальный человечек, интересный собеседник, но писатель слабенький, на среднем уровне наших питерских дам, заполнивших все литературные объединения и мастерские, её бы там в один присест раздраконили и съели. Недаром Кедрин писал: «У поэтов есть такой обычай, в круг сойдясь, оплёвывать друг друга». Однажды она дала мне с собой рукопись рассказа, уже отправленного в журнал. Я целую неделю добросовестно делал пометки в местах, где у меня возникли вопросы. Возвращая рукопись, спросил: «У тебя корабли стоят в бухте, с моря наползает туман, звенят склянки. Как ты себе это представляешь?» – «Очень просто, – ответила она. – Туман, ничего не видно. И только слышно, как звенят склянки». – «Ника, склянки – это песочные часы, которые в былые времена вахтенный должен был переворачивать каждые полчаса. И при этом дважды ударить в рынду – судовой колокол. Так что в тумане звенит бронзовая рында, а не склянки. Это идиома. Давно нет на кораблях песочных часов, но выражение «бить склянки» оказалось живучим и до сих пор в ходу на флоте». Ника заметно расстроилась, сказала, что всегда проверяет себя по справочникам и энциклопедиям, но тут поддалась обаянию морской романтики и «пропустила удар». И добавила: «Вообще-то, мои творения никто никогда не разбирал и не критиковал». Я понял, что она разнервничалась, и заткнулся.

Ургаш, Сергееву Д. Г.

Митя, литератор хренов, ты там техникой-то занимаешься? Зачем тебя фирма послала в Ургаш? И пересекаешься ли ты по работе с Павлом Зреловым?

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Алёша, не сыпь мне соль на раны. Внедрение моей установки в производство наталкивается здесь на такие проблемы, что иногда сдают нервы. Спасибо Павлу, он очень помогает мне разрулить многие ситуации.

Судьбу большей части заводского брака решают местные конструкторы, грамотные и работящие специалисты. На мою долю приходятся наиболее ответственные случаи. Сажусь и скрупулёзно проверяю дефектные детали на прочность и функциональную пригодность. Гораздо серьёзнее последствия от организационных ошибок. Несколько примеров. В нашей установке много марок стали, включающих в себя чуть ли не половину таблицы Менделеева и очень капризных в обработке. Включая их в свой проект, мы исходили из возможностей назначенного нам завода-изготовителя. Проходит пара лет, и вдруг министерство принимает решение сменить завод. Они там в Москве привыкли мыслить большими масштабами. Наполеоны. И плевать им, что на другом заводе нет соответствующего оборудования.

Иду к термистам. Встречает меня Галина Тревогина, та самая Мальвина, хранительница Пашкиной гитары. Спрашиваю: «Почему в печи футеровка из шамота, когда должен быть динас?» Она улыбается: «Сменить одни кирпичи на другие не фокус, управимся за неделю. Сорвём другие заказы – это наши проблемы. А вот что делать с крышей печи? Она потяжелеет сразу на несколько тонн, и противовесы не справятся. Печь-то у нас старая, ещё довоенная, там крыша поворотная, на такой вес не рассчитана.

Вот директор завода Гребешков и принял решение обкладку в печи не менять. А что касается температуры нагрева, то наши термопары имеют поле допуска шире указанного вами допустимого интервала». Значит, понял я, разглядывая в электронный микроскоп микрошлифы, среди аустенитов, цементитов и прочих перлитов можно будет разглядеть и вторичные карбиды по границам зёрен, т. е. с учётом воздействия злой морской воды можно предугадать неминуемое появление со временем межкристаллитной коррозии, охрупчивание и потерю прочности.

Другой пример. Самая крупная и ответственная конструкционная часть нашей установки имеет многометровые размеры. Станок для её обработки занят выполнением другого заказа. Директор завода Гребешков принимает волевое решение обрабатывать её на подобном же станке, но изрядно изношенном и давно списанном. Принял решение и спустился в цех проверить. Увидел, как медленно вращается обрабатываемая конструкция, даёт команду ускорить резание. Ему Пашка… прости!., главный технолог Зрелов возражает, мол, работают по технологии, директор взрывается, кричит, что он сам бывший токарь, из-за таких вот «технологов» у него государственный план горит! Он не позволит! Он покажет кузькину мать! Вылитый Никита Сергеевич Хрущёв на трибуне ООН. Прав был Стивен Хокинг, сказав, что главным врагом знания является не невежество, а иллюзия знания. Короче, резание ускорили, поверхность запороли, бегут ко мне: «Подпишите отступление!» Чудаки на букву «м»„. Разумеется, опытный Павел Зрелов придумал, как сделать наплавку и спасти конструкцию стоимостью в миллионы.

В другой раз вижу, как в четыре часа ночи грузят на железнодорожную платформу мои сборки. Поднимаюсь на галёрку, бужу представителя заказчика, мол, у тебя сборки из изолятора брака уезжают на монтаж. У меня нет власти их остановить, а заказчик может. В шесть утра директор завода Гребешков проводит оперативку. «Я вчера доложил в ЦК КПСС, что отправил на монтаж готовые сборки. Кто отменил мои указания?» Тишина в кабинете по своей напряжённости тянет на несколько инфарктов. Наконец начальник сборочного цеха, умный и неожиданно интеллигентный человек, понимая, что в этой ситуации он становится крайним, выдавливает из себя: «Проектант», то бишь я. Директор визжит: «Какой такой проектант?! У меня на заводе нет начальника с такой фамилией! Завтра прикажу на этих стенках прибить крючья, буду на них вешать всех, кто не выполняет мои приказы!» Теперь уже не Хрущёв, а Гитлер какой-то. Вешать на крючья… Видимо, шутил.

Вообще-то, подавляющая масса специалистов завода не только профессионалы, но и патриоты своего завода. И бескорыстно помогают мне разгребать всяческий хлам, мешающий нормальной работе. Чего не могу сказать о многих руководителях, которых больше волнуют честь мундира и занимаемое кресло. На той же оперативке можно было определить причины брака, выработать меры по их устранению, назначить исполнителей – так, как это принято везде. И я готов был выступить со своими мыслями на этот счёт. Но обсуждать, кого и как вешать на крюк, я не был готов. И не выступил. Да меня никто и не просил.

Днём меня вызвала на связь Москва. Министерство. На проводе был наш однокашник Валера Филимонов, куратор тематики: «На тебя пришла очередная «телега» с завода, расскажи, что там у вас?» Рассказываю. Представляю, как с моих слов пишется докладная записка начальнику отдела. Потом с его подписью ложится на стол начальника главка. Затем спускается на второй этаж, где в огромном кабинете сидит заместитель министра. На большее моей фантазии не хватает, так как я дальше кабинета заместителя министра не бывал, и я не вижу, доходит ли бумага до министра.

Да и не очень-то меня волновало, что там, «в столицах», происходит. Моё дело было идти на стенд и доводить до ума злополучные сборки. По принципу: «Если не я, то кто?»

И было так. Все наши механизмы имеют два крайних положения, и оба должны высвечиваться на пульте оператора, для чего мы предусмотрели соответствующие датчики. Датчики эти с учётом защиты от морской воды имеют внушительные размеры, и мы при проектировании смогли выкроить место в каждом механизме только для одного из них. А чтобы он «работал за двоих», нам пришлось придумывать хитрое устройство, которое при сборке требовало непростой настройки. Это и стало камнем преткновения. Слесари-сборщики никак не могли поймать положение этого устройства, дающее надёжный сигнал в обоих крайних положениях. Сидевший в сторонке технолог, который, по моему разумению, должен был бы расписать порядок настройки, грыз кедровые орешки и с интересом поглядывал в нашу сторону. По его румяным щекам можно было понять, что никакой помощи от него ждать не следует. Я решил это сделать за него. Дело было глубокой ночью, все кабинеты в цехе были закрыты. Но ушлые работяги где-то раздобыли для меня кривой ржавый циркуль и огрызок карандаша, и я к утру расчертил и расписал на обратной стороне чертежей технологию настройки всех «хитрых» устройств.

В ту ночь я упал на стенде в голодный обморок. Получилось так, что я за хлопотами на стенде регулярно пропускал часы работы заводской столовой. В результате почти сутки без сна и пищи не выдержал даже мой неприхотливый организм старого альпиниста. Очнулся я оттого, что слесари подкладывали мне под голову ватник.

– Месье, – попытался пошутить я, – же не манж па сис жур.

Вряд ли добрые сибирские мужики оценили мою шутку со словами Кисы Воробьянинова, который у Провала по-французски жаловался, что не ел шесть дней. Но действовали они весьма грамотно: тут же заварили кружку крепкого чая, всыпали туда пригоршню сахара и заставили меня этот горячий сироп выпить. И затем съесть краюху чёрного хлеба с салом. К утру все сборки были сданы. На «оперативке» директору доложили об их отправке. Никто никого не хвалил, но и на крюки, помнится, никого не вешали.

Извини, Алёша, за подробности, но ты сам спросил про заводские дела.

Р. S. Тут как-то остановился я у заводской Доски почёта, думал увидеть кого-нибудь из знакомых. Представляешь, под одним из портретов читаю: «Вольтовой Ардалион Бернардович, слесарь-сборщик кранового производства». Помнится, тогда в милиции того рогожинского хулигана назвали Аркашкой Вольтовым. Редкая фамилия. Неужели он? На фотографии солидный мужчина с седыми висками и криво завязанным галстуком. Впрочем, не исключено, как это бывает в деревнях, что половина села Рогожино носит эту фамилию. И многие наверняка перебрались из Рогожино в Ургаш и работают на Машзаводе.

Ургаш, Сергееву Д. Г.

Митя, прости, поспешил я с дамским вопросом. Теперь вижу, что ты по-прежнему женат на своей работе, твои сборки для тебя как дети малые. Старик, время идёт, мой первенец Димка, твой тёзка, уже оканчивает институт, вот-вот сделает меня дедом. А мои студентки умудряются в гардеробе запихнуть мне в карманы пальто записки с интересными предложениями. Читаю и думаю, а где вы, курочки, были, когда мы с Митькой уходили нецелованные с танцев? Хотя они тогда ещё не родились. Это их мамы нас не замечали. И мы целыми вечерами с тобой разыгрывали в шахматы сицилианскую защиту.

А фамилию «Вольтовой» я тоже запомнил. Никогда больше не встречал людей с такой фамилией.

Ленинград, Матушевскому А. Б.

Алёша, я погиб. Вчера я понял, что теперь не женюсь никогда. Я наконец-то встретил женщину своей мечты, а она не поняла, что я – это «Я». И дело не в том, что она давно замужем и имеет двоих детей. Просто она холодно смотрела сквозь меня, как смотрят сквозь графин с водой на столе президиума собрания, никак не отреагировала на пересечение наших орбит.

Мои молодые литературные друзья устроили вечер в молодёжном кафе, пригласили меня. И усадили за один столик с Марией Ильиничной Вольтовой (опять эта фамилия!), секретарём горкома партии по идеологии.

Алёша, это была «Она»! Невероятный концентрат женственности. Если его разбавить в соотношении один к ста, то получим нормальную обольстительную красавицу. Говорят, что в каждой женщине есть изюминка. В этой женщине был пудовый прессованный брикет изюма.

Она не только знает о своей уникальной красоте, нои прекрасно чувствует власть этой красоты над окружающими людьми. И в унисон с этой властью работает её реальная власть от занимаемого кресла. Она надзирает над всей культурной жизнью города – над всеми его хорами, оркестрами, кружками, ансамблями, народными театрами на заводах, в техникумах и училищах – всё под её зорким оком.

Скажу честно, я растерялся. Я, Сергеев Дмитрий Георгиевич, заместитель главного конструктора, гроза заводских директоров, изобретатель, альпинист и писатель, давно не чувствовал себя таким идиотом, как в тот вечер. Не помню, что я мямлил за столиком и когда пригласил её на танец. Не помню, какой свой рассказ читал у микрофона. Она была королевой в своём королевстве, а я лишь клоуном в цирковом балагане, заезжим музыкантом, транзитным пассажиром в станционном буфете… Да что там, я был жалким кроликом в компании вальяжного удава. Судя по всему, чрево этого удава было набито такими кроликами, и удав устал отбиваться от других настырных кроликов, желающих попасть ему на обед. Этот красивый удав был сыт.

Она что-то говорила в микрофон, вручала кому-то книги и грамоты, пожимала чьи-то руки. Она отрабатывала очередное мероприятие, а во мне рушилась Вселенная. Она сидела в незримом танке, защищённая мощной бронёй от любых проявлений чувств – годами отработанная манера поведения при её неотразимых внешних данных. В разгар вечера за ней пришла машина, и она уехала. И вся молодёжная масса облегчённо вздохнула. Тут-то и начался настоящий вечер отдыха. Удав удалился, кролики ожили и начали резвиться. А я поплёлся в гостиницу, совершенно разбитый, раздавленный, размятый, раскатанный в блин…

Утром до начала работы я зашёл в кабинет Павла, чтобы узнать побольше об этой Марии Ильиничне. Павел сидел темнее тучи. Пахло лекарством.

– Что случилось?

– Жена написала в партком заявление о моём моральном разложении. А те передали моё персональное дело в комиссию горкома партии. Вчера меня вызывала третий секретарь горкома Вольтовая, она готовит материалы на меня.

Вольтовая… Мария Ильинична… Я обмяк и присел. В голове сумбур.

– Что же ты, Павел Николаевич, не разведёшься да не женишься на этой своей Галине-Мальвине? За кресло держишься?.. А некоторые из-за любимой женщины отказывались даже от королевского трона.

– Не хотел волновать дочку. Думал, родит второго внука, тогда… Теперь Галина увольняется, уезжает в свой Красноярск… А эта Вольтовая – это женщина-вамп. Мы с ней давно знакомы, а вчера она меня допрашивала, как в гестапо, ей-богу. Я чувствовал, что она получает от этого допроса дьявольское удовольствие… Садистка.

– Вот что, Павел. Я схожу к ней на приём. На правах старого друга семьи.

– Не стоит. Она закусила удила, не остановить.

Я позвонил в горком, попросил записать меня на приём к Вольтовой. Мне ответили, что Мария Ильинична уехала в Ухтомск, в обком партии на семинар, будет через неделю. «Ну и ладушки, – решил я, – у меня есть целая неделя на подготовку апологии – защитной речи. Заодно будет время подумать, как выманить её из глухого «танка» на оперативный простор».

Днём мне позвонил из Питера главный конструктор, сообщил, что тяжело заболела моя матушка и что он высылает мне замену. Так что, Алёша, я, вероятно, буду в Питере раньше этого письма. И всё-таки отсылаю его, поскольку не знаю, как теперь сложатся мои дела и когда мы сможем с тобой встретиться и поговорить.

Очень тревожит, что там случилось с моей старушкой. Обстоятельства оказались сильней меня, я вынужден срочно оставить Павла с его проблемами и свою внезапную, ошеломительную безответную любовь и лететь домой. Надеюсь, всё образуется и я через пару недель вернусь в Ургаш.

Ургаш, Зрелову П. Н.

Павел, я уже в Питере. Мне сообщили, что матушка моя в больнице. Пришлось срочно, не дожидаясь замены, лететь домой. Я забегал к тебе попрощаться, но ты был где-то в цехах. Так что, прости, вынужденно бросил тебя с твоими проблемами. Как ты там? Как пережил «судилище»?

Я думал, что покидаю Ургаш на пару недель. Оказалось – навсегда.

А произошло вот что. На объекте «посыпались» бракованные сборки, произведённые на вашем заводе. Межкристаллитная коррозия, о которой я предупреждал. Разгорелся вселенский скандал. Министерство потребовало крови. Услужливые клерки предложили для экзекуции список на пятнадцать персон. Первым туда внесли вашего самодура, директора завода Гребешкова, с приговором «снять с должности». Не знаю, с чьей подачи в список добавили шестнадцатую жертву – меня с меткой «выговор». Мои начальники, которые ни разу не удосужились полистать мои пухлые отчёты про печь с шамотом, про запоротые на станке конструкции, про сборки из изолятора брака, ничтоже сумняшеся предали меня и в одно касание кинули на съедение министерским шакалам. И напрасными оказались все мои ночные работы на стенде, голодные обмороки, стычки с директором, твоя помощь… А в ночь на мой день рождения не стало мамы. Утром я написал заявление на увольнение. Псу под хвост двадцать семь лет работы, девять неиспользованных отпусков, не защищённая диссертация… На сцене – первый акт комедии «Наказание невиновных, награждение непричастных». Прощайте, коллеги, ученики, сподвижники. Без вины виноватый, покидаю вас. Прощайте, Ургаш и ты, Паша.