Читать книгу Молодым не ходи в Гуандун. Записки о бедствиях Опиумной войны, составленные Ли Вэньхуа, конфуцианцем - Геннадий Литвинцев - Страница 2

1

Как отдаленное, во времени ли, в пространстве, часто кажется нам прекрасным, даже не будучи таковым, так и юность моя представляется мне замечательной и полной большого смысла, несмотря на лишения и многие опасные события, о которых надлежит рассказать.

Отец мой, господин Ли, служил в округе Фэнхуа провинции Чжэцзян, невдалеке от приморского города Нинбо, в звании чиновника седьмого класса. С детства помню его наряд с изображением утки-мандаринки, шапку с бронзовым шариком. Ребенком звали меня Мацзы (Жеребенок), но с пятнадцати лет я получил настоящее имя и с тех пор зовусь Вэньхуа, что значит Грамотей или Начитанный.

Такое имя надо еще заслужить. Я, действительно, рано освоил письменность. Получилось так, что начальник уезда пригласил из Ханчжоу в наставники своему сыну достойного и весьма ученого конфуцианца, звали его Ши Синьюэ. «Лучше обучить наследника, чем оставить ему короб золота», – говорит известное присловье. Отец приказал мне пойти к господину Ши и тоже попроситься в ученики. Так я и сделал. Шэнли, сын начальника уезда, стал моим однокашником, и мы быстро с ним подружились. Сблизили нас не забавы и детские шалости, а прежде всего искреннее и глубокое почитание нашего наставника и желание побольше напитаться всей премудростью, что нам он внушал.

Оттого и грамотой мы оба овладели довольно быстро и в достаточном совершенстве. О платье и еде для нас заботились родители, а сами мы днем и ночью читали и перечитывали творения старых мудрецов. Как говорится, бумага стала нашей пашней, а кисть плугом. Или еще из подобных изречений: летом книги нам озаряло мерцание светляков, зимой – блистание белого снега. Вчера мы читали писания Канона, сегодня Книгу истории «Шуцзин». Примером нам служил Сым Гуан (посмертное имя его Вэньчжен) со своим изголовьем. Знаменитый историк был столь усерден в ученых занятиях, что ложился спать, кладя голову на круглый отполированный чурбачок. На таком изголовье голова долго не задерживалась, соскальзывала – Сым Гуан просыпался и снова садился за книги.

Так и мы, не зная отдыха, пробирались в чаще познания и плыли в море премудрости, разбирая письмена, все больше проникаясь мыслью и духом Чжу Си. Путь нам освещали негасимые светильники Лао-цзы и Конфуция. Причмокивая от усердия, твердили мы изречения полководца Сунь У, поднимая глаза к потолку, пересказывали содержание стародавних трактатов по воинскому искусству «Шесть стратегий» и «Три расположения». И все для чего? Чтобы когда-нибудь, преступив красный порог государевых чертогов в «шапочке беззаботного странника», преуспеть в словесных и воинских состязаниях, заслужить признание и милость и вернуться домой, блистая пожалованным парчовым платьем, шелковыми цветами на шапочке, красной перевязью через плечо и с цаплей, а то и с серебряным фазаном на груди и спине. О таком мечтает каждый юноша, посвятивший себя учености и ведению законов. Вода течет туда, где ниже, а человек стремится забраться куда повыше.

Отец не желал мне другой судьбы, как только стать чиновником, а затем продвигаться все дальше и дальше по службе.

– Достойный муж является в этот мир, чтобы прославить свое имя и запомниться людям замечательными делами, – внушал мне старик. – Он покидает пост полководца лишь для того, чтобы стать главным министром. Он ест и пьет из священных треножных сосудов, услаждает слух изысканной музыкой. Жизнь удалась, если род процветает, а семейство многочисленно и богато. Дабы призвание состоялось, молодые годы проводи в ученье, а затем углубляй свои познания в странствиях. Наступит время, выдержишь экзамен и облачишься в парчовые одежды.

Впрочем, в другой раз, в ином настроении, отец мог внушать мне и нечто противоположное.

– Не беспокойся о том, что не занимаешь высокий пост, – говорил он, – беспокойся, хорошо ли служишь на том месте, где находишься.

Или:

– Не горюй о том, что тебя мало кто знает; постарайся быть достойным того, чтобы тебя знали.

Отец говорил мне это, а я вспоминал полюбившуюся мне старинную повесть «Записки о случившемся в изголовье». Некий юноша, говорится в ней, мечтал о карьере чиновника. Всю жизнь он посвятил продвижению по службе, достиг в конце концов должности начальника главного секретариата империи. Император пожаловал ему высочайший титул яньского князя, осыпал почестями и наградами. Но потом, при наследнике, он попал в немилость, его обвинили в преступлениях и приговорили к казни. В слезах и отчаянии царедворец взошёл на помост, положил голову под топор и… Юноша проснулся в хижине старца-отшельника, к которому сам пришел просить совета, как добиться в жизни чинов и богатства. Голова его лежала на чурбачке, том самом волшебном изголовье, а весь путь к успеху и дурное окончание этого пути были лишь сновидением. Таким-то образом, наведя провидческий сон, мудрец показал юноше тщетность и неразумность подобных стремлений.

2

Втайне от родителей я мечтал совсем о другом – о бесконечных странствиях по всей нашей благословенной Срединной Империи, а потом и за ее пределами, по примеру великого флотоводца и открывателя дальних морских путей Чжэн Хэ. Больше всего стремился я сердцем в Обитель закатного солнца, то есть в Индию, страну неземной красоты и неземной мудрости, откуда явился к нам когда-то Просветленный и столь многих увлек таинственной своей улыбкой, куда неслышными шагами навсегда ушел Лао-цзы. Из всего множества книг чаще других оказывались у меня в изголовье Шань хай цзин, «Книга гор и морей», полная невероятных приключений в запредельных странах, а также «История Чжоу-вана» – о путешествии чжоуского государя к Си-ванму, царице Преисподней.

«Мир так велик, что нет ничего такого, чего бы в нем не было», – говорится в книгах. «Огородные черви в огороде и умирают», – гласит народная пословица. Мне червем быть не хотелось.

Первые мои собственные отлучки из дома были связаны с нашим наставником. По старости лет господин Ши не мог передвигаться на большие расстояния самостоятельно и однажды попросил меня и Шэнли сопровождать его в поездке в Ханчжоу. Не зря путешественники называют этот город самым прекрасным местом на земле. Тогда я впервые увидел озеро Сиху, ни с чем не сравнимое, еще тысячу лет назад воспетое поэтом Оуян Сю в благозвучных стихах. В восхищении любовались мы совершенным зодчеством Драконова колодца и Небесного сада. Камни и плиты для них, как нам рассказали, привезены частью из Древней пещеры в Сучжоу, а частью даже из Индии. Пруд, что в Небесном саду, питается водой из Нефритового источника, отчего она всегда светла и прозрачна, а обитающие здесь разноцветные рыбки резвы и беспечны. Невозможно забыть Малую обитель спокойствия, с изяществом которой могут сравниться разве что самые изысканные цветы. А вот Агатовый храм на Лиановой горе показался мне довольно грубым и простоватым.

Вблизи моста Силинцяо увидели мы восьмигранный купол могилы Су Cяо-cяо, знаменитой ханчжоуской певицы древности. Голос «малютки Су», как ее здесь называют, смолк за много веков до нас, при династии Южная Ци, но слава звучит до сих пор, и нет человека, который бы не знал ее имени. Сколько смелых героев и прекрасных женщин сошли с лица земли за это время! Почему, хотел бы я знать, одних боги наделяют бессмертием, а к другим, вполне заслуженным и достойным, они остаются равнодушны? Как выплыть из волн времени, смывающих все живое, и остаться в вечности? Ответ нам подсказывают мудрецы прошлого, да только трудно бывает во всем следовать их наставлениям.

Школа почитания словесности в нескольких шагах от моста Силинцяо, в ней мы с Шэнли на другой день сдавали экзамен. Наши экзаменационные сочинения были названы образцовыми. Отметить это радостное событие мы пошли в Пещеру розовых облаков, превращенную кем-то в питейное заведение. Там впервые попробовали вина, заедая его сушеной олениной, водяными орехами и белыми, совсем как снег, корешками лотоса.

Домой я вернулся с прекрасными впечатлениями, полный сил и желания и дальше преуспевать на поприще учености, а затем и государственной службы. Увы, моим надеждам не было суждено сбыться. На исходе осени отец подхватил малярию. Он лежал на раскаленном кане и то просил протопить его еще посильнее, то требовал льда и холодной воды. Болезнь осложнилась тифом, отец слабел и таял на глазах. Я не смыкал глаз ни днем, ни ночью, менял компрессы, подносил целебные отвары – и так весь месяц. Однажды отец позвал меня, чтобы сказать свою последнюю волю:

– Я болен, опасаюсь, что уже не встану. Ты же только читаешь книги и не знаешь, как прокормить себя, мать и сестру. Потому препоручаю тебя моему побратиму Жэнь Илану в надежде, что он поможет тебе найти место и продолжить мое дело.

На другой день прибыл господин Жэнь. Перед ложем отца я поклонился ему, признав своим наставником и руководителем. А спустя еще несколько дней в нашей хижине пели слезную Песнь о белом коне, раздавались причитания о росе на стеблях дикого лука. Мимолетность человеческая сравнивается в них с тенью неудержимо бегущего коня, уподобляется высыхающей на солнце утренней росе. Рядом со свежей могилой отца я соорудил хижинку из бамбука и веток, вроде шалаша, и, как почтительный сын, жил в ней почти неотлучно три месяца, сжигая каждое утро по горсти погребальных денег. Все это время я предавался размышлениям. Если души не умирают, думал я, а только перемещаются из одного мира в другой, уместны ли при прощании громкие стенания и мучительные обряды? Зачем мы делаем вид, что расстаемся надолго, если знаем, что увидимся завтра? Уверенные в бессмертии, для чего жалуемся, что случайны и мимолетны?

3

Отец познал волю Неба, а мне пришла пора надеть шапку совершеннолетия. По окончании траура я получил от начальника уезда приглашение на службу в управу. Наверное, постарался мой благодетель Илан, ведь я не сдавал ещё положенных государственных экзаменов. Служба, заключавшаяся в переписыванье и сверке дворов уезда, не была особенно хлопотной, но и жалованье было таким, что больше походило на милостыню. Потому нам с матушкой и сестрой приходилось довольствоваться тем, что называют «пищей святых отшельников».

Но это не огорчало нас. Как-то за ужином я рассказал домашним притчу из жизни Конфуция. Некто спросил Учителя, может ли человек совершенный оказаться в унизительной бедности, и как ему быть в таком случае. Конфуций разъяснил, что оказаться, конечно, может всякий, жизнь не всегда воздает по заслугам, но человек совершенный тем отличается от несовершенного, что не унывает в бедности и не теряет достоинства.

Так-то оно так, но подходила пора возжигать собственный семейный очаг, позаботиться, чтобы не прервались жертвоприношения нашим предкам. Надо сказать, я давно уже переглядывался через улицу с соседской девушкой по имени Сюли. Все мне в ней нравилось – милое личико со смущенной улыбкой, маленький рост, делающий ее похожей на птичку, мелкий, торопливый шаг. Как-то я встретил ее по дороге и успел сказать ей несколько вежливых слов. Конечно, видом я не Пань Ань, да и с девушками у меня не было опыта. Сюли опустила вниз свои длинные ресницы и молвила в ответ обычные приветствия. Слова-то обычные, но голос ее, я это почувствовал, дрогнул от радости. Вернувшись домой, я сказал матушке, что пора начинать откармливать гуся для подношения родителям невесты. Узнав, что невестой моей предполагается стать Сюли, матушка просияла и тут же поручила сестре кормить выбранную гусыню отборным рисом и земляными орехами.

Но, как говорится, Небо лучше нас знает про наш завтрашний день. Тут-то и заявился к нам мой двоюродный брат Дэмин. Он как раз вернулся из провинции Гуандун, угощал привезенными с юга сладкими ягодами личжи и хвастался, какой успешной была поездка. Узнав о моих делах, Дэмин стал смеяться:

– Ты нетерпеливо считаешь дни до жалованья, чтоб было чем растопить очаг и хоть что-нибудь положить в миску. В общем, как курица, не видишь дальше своего двора. Почему бы тебе не поехать со мной в Гуандун? Как говорится, быстрая слава при дворце, быстрая нажива в торговле. Не известно, удастся ли тебе дойти до дворца, а в Гуанчжоу сам увидишь, как легко и просто делают состояния на том, что перевозят товары с юга на север. Лучше сейчас, молодым, потрудиться, чтобы потом не ведать забот. А с женитьбой год-другой можно и подождать. Богатых женихов охотнее привечают.

Со свойственной ему склонностью к цветистой болтовне Дэмин рассказал, какой товар привез он из Гуандуна. Походило на нелепую басню:

– Тот, кто попробует это чудесное зелье, способен летать и уходить под землю. Старый становится молодым, нищий богатым, урод красавцем, бездомный бродяга ощущает себя сыном Неба. За такой товар не жалко никаких денег. Изготовлен не где-нибудь, а в самой Индии, его привозят нам рыжие морские разбойники. Поначалу они и в самом деле кажутся страшными, но с ними легко подружиться. Если придешь к ним с серебром – они с тобой весело и честно торгуют. Здесь-то, в нашей глуши, снадобье еще как следует не распробовали, а вот в Гуанчжоу и Шанхае немало любителей. Кое-кто пользуется им, говорят, и при дворе императора. Но я нашел и у нас деловых людей, способных наладить сбыт. А наше дело – поставлять товар и считать серебро.

Своим напором и говорливостью Дэмин смог уговорить матушку отпустить меня с ним. На другой же день я пошел в управу и попросил позволения оставить должность. Для начала торговли требовались средства, и я убедил нескольких своих богатых друзей сложиться, обещая им хороший доход. Дополнительно я взял несколько больших сосудов с шаосинским вином, которое, как сказал Дэмин, высоко ценится на юге. Матушка обеспечила меня рубашками и провизией, и через пару дней мы вышли на лодке из Дунба и поплыли в Уху. Было это в восемнадцатом году правления Даогуан.

Так я впервые увидел воды Янцзы. Ее простор и быстрое течение изумили и воодушевили меня. Увы, я не мог и вообразить, в каких невероятных обстоятельствах мне придется возвращаться великой рекой назад, видя бедствия и разрушения на ее берегах. И все это сотворили те самые морские разбойники, в чьих руках мне было суждено оказаться.

4

Как раз к полнолунию, сменив лодку сначала на самсан, а потом и на старую морскую ладью, прибыли мы в Гуанчжоу (его еще называют Уянчэн или Хуачэн, а европейцы Кантоном). Жилье сняли у Цзинхайских ворот, большую комнату на втором этаже, окнами на улицу. Свои товары поручили сбывать местным торговцам. Близился Новый год, покупатели слетались как мухи на съестное, так что за пять дней иссякли все наши припасы. Зато прибавилось серебра.

В незнакомом месте хорошо зарабатывать деньги, а праздники встречать лучше дома. В новогоднюю ночь меня удивило назойливое гудение комаров, у нас их не увидишь в такое время. В здешних местах не только погода иная, но и сами люди. Гуандунцы – народ легкомысленный и веселый. Того же обличья, с теми же пятью органами тела, а по духу и нравам сильно отличаются от наших. На праздник молодежь нарядилась, поверх подбитых ватой халатов надела яркие платья из разноцветного шелка. А уж фонарей, драконов, летучих змей – весь город заблистал разноцветными огнями!

В полнолуние Дэмин потащил меня на реку поглазеть на певичек, «выйти на лов», как здесь говорят. Вообще-то я по своему характеру предпочел бы, подобно поэту Ли Бо, пить вино наедине с луной, предаваясь созерцанию и молчаливой радости. Но недаром по всей Поднебесной поется «Молодым не ходи в Гуандун!» – очень уж здесь много соблазнов, из-за которых можно душу потерять и забыть родной дом.

Мы вышли из Цзинхайских ворот, на реке (называемой Чжуцзян, на ней и стоит Гуанчжоу) наняли лодку с навесом и вскоре приплыли к Шамянь – Песчаному острову. Удивительная картина представилась мне: в два ряда стояли «цветочные ладьи» с певичками, в каждом ряду до двадцати лодок, а в проходе между ними взад-вперед сновали челны с «ловцами».

К одной ладье мы и причалили. Хозяйка заведения, прозываемая Шутоу-по (Матушка, расчесывающая волосы) одета в темную короткую куртку и такие же темные шаровары до пят, с красным полотенцем по поясу. На голове пышный высокий убор с живыми цветами. Ходит она на манер актерок – босые ножки на ходу будто танцуют. Только мы поднялись на лодку, Шутоу-по с улыбкой выплыла к нам навстречу, подняла занавеску и в глубоком поклоне пропустила внутрь. В каюте стояли в ряд табуреты и стулья, посредине широкий кан. «Гости пришли!» – возгласила хозяйка, тут же послышался топот многих ног и показались девицы. Все напудрены, словно выбеленные стены, нарумянены, как гранатовый плод, наряжены в красные куртки и зеленые шаровары или, наоборот, в зеленые куртки и красные шаровары, на ногах у одних короткие носки и туфли с бабочкой, другие босы, зато с серебряными браслетами на щиколотках.

Поклонившись, девицы уселись на кан, не говоря ни слова, только крутили глазами.

– Что теперь делать? – спросил я Дэмина.

– Нравится тебе какая-нибудь? – шепнул он. – Подмигни, позови – и проведешь с ней вечер. Только не набрасывайся на всех, на первый раз хватит одной.

Я еще раз осмотрел девушек – ни одна не понравилась.

– Экий ты! – вздохнул братец. – А вот в Чаочжоу, на другом берегу, красотки разряжены, как настоящие дамы, а то и богини. Едем к ним!

Поплыли в Чаочжоу. Там заведение на десяти лодках, а девушки наряжены в широкие рукава и длинные юбки, белила и румяна у них наложены тонко, прически напоминают воздушные облака. Главное, мне понравились их изящество и скромная манера изъясняться (у южан ведь не всегда и поймешь, что они говорят).

Управительница вдова Шао встретила нас с той же любезностью. Дэмин подозвал лодку, с которой торговали вином, а мне велел выбирать девушку. Приглянулась молоденькая, хрупкая, как журавленок, с крошечными лотосовыми ножками, приглянулась, думаю, тем, что лицом напомнила мне Сюли. Она назвалась Ксиаоли (Утренний Жасмин). Себе Дэмин подозвал девушку с именем Аи (Любовь). Вместе с ними мы уселись на кан, принялись пить вино и шутить.

Пробило третью стражу. Веселье иссякло, гости принялись обнимать певичек, другие задремали, склонившись на кан. Служка принес подушки, стеганые одеяла и принялся стелить постели. Хотя мне тоже захотелось спать, я не мог укладываться вместе с другими. И спросил Ксиаоли, нельзя ли найти место, где мы могли бы остаться вдвоем.

– У хозяйки есть отдельные каюты, но не знаю, не заняты ли, – ответила девушка.

Я кликнул лодочника и велел переправить нас на джонку вдовы Шао. Хозяйка встретила так, как будто только нас и ждала:

– Знала, знала, что придет дорогой гость, потому и оставила для него лучшую каюту.

Тотчас явился слуга со свечой и повел нас на корму. Каморка оказалась крошечной, но вполне уютной, с кроватью и широким застекленным окном. Одеяло, полог, туалетный столик и зеркало выказывали чистоту и изящество. Ложе было осыпано ароматными лепестками, к стойкам кровати привязаны колокольчики. Против изголовья картина с резвящимися Зеленым Драконом и Белым Тигром.

Ксиаоли предложила вернуться на корму и полюбоваться луной. Мне тоже того хотелось. Чарующий лик луны, бездонные небеса, безбрежные воды… По реке мириады огней, множество лодок. Поодаль играли свирели и струны, слышалась разудалая песня «Молодым не ходи в Гуандун!» Я оглянулся на Ксиаоли – лунный свет преобразил девушку в прекрасное привидение. Я обнял ее за плечи и увел с палубы.

Хозяйка прислала нам подкрепиться – чайник и миску горячих мантоу. Мы сели есть, потом стали пить чай – и разговорились. Оказалось, что Ксиаоли – это имя для гостей, а по-настоящему ее зовут Минчжу, Чистая Жемчужина – не местная, родом из Цзянсу. Отец ее умер, мать снова вышла замуж, а жестокий дядя, брат отца, продал Минчжу в Кантон. Из-за молодости и некрепкого здоровья матушка-хозяйка жалеет ее и отпускает не со всяким гостем. Но с другими девушками, хотя бы с той же Аи, не церемонятся: одного проводишь – другого встречай; на сердце камень – все равно улыбайся; от вина тошнит, а пей; пой, даже если горло болит; тело просит отдыха – а ложись под гостя, устраивай скачки. Бывают такие кутилы, что и оскорбят, а то и ударят.

Минчжу так рассказывала, что из глаз моих потекли слезы. Хотел поцеловать ее – и наткнулся губами на мокрые щеки. Я привлек девушку к груди, стараясь приласкать и успокоить. Так, не раздеваясь, продремали с ней до утра.

5

А все-таки надо было приниматься за дело. На другой день Дэмин нанял вместительную лодку, погрузил в нее кое-какую поклажу, мне же велел взять ровно половину наличных денег. И тотчас после полудня мы оттолкнулись от речной пристани и поплыли в сторону моря. Попасть нам следовало на остров Лянсин, что у входа в город, где, по словам Дэмина, нас и ждали люди из народа ханг-мау (рыжеволосые). Я с интересом и волнением разглядывал берега и во множестве снующие по реке джонки под парусами, весельные челны, лодки и лодчонки. Нигде и никогда я не видывал такого движения. Вдруг из тумана на горизонте показались серые призраки, похожие на скалы или на слонов под парусами. Когда мы подплыли ближе, я разглядел два больших корабля. Как матки присосавшимися детенышами, они были окружены джонками и ладьями.

Мы причалили к острову и оказались среди низких, выложенных из сырого кирпича, строений, не имевших окон, а только двери. У одного из строений вокруг большого стола сидели странного вида люди, они громко переговаривались, смеялись и по очереди бросали со стуком что-то на стол. Увидев нас, они, не вставая, стали поднимать вверх руки и что-то выкрикивать. Я взглянул на Дэмина – он тоже махнул рукой и крикнул им, не знаю, что именно и на каком языке. Да, кажется, это были просто возгласы без всякого смысла – «ха!», «хо!», «хе!», лишь бы обратить на себя внимание. Так, взлаивая, приветствуют друг друга знакомые собаки. Но Дэмину, видно, такое общение было привычным. Он спокойно уселся на свободную табуретку, на другую указал мне.

Я впервые видел ханг-мау – до этого считал, что все жители Поднебесной и сопредельных стран не очень-то отличаются от нас. Эти же имели невероятные лица – белые, розовые, рыжие, конопатые, с большими носами и круглыми бесцветными, как у рыб, глазами. «Случись матушке увидеть таких, вот бы она напугалась!» – подумал я. Еще больше меня удивило, что странные люди не ведали Общего языка. Конечно, я знал, что мань на южных границах империи, как и племена и на северных, говорят на своих варварских наречиях и зачастую не понимают ханьцев. Зато все достойные люди обучены письменности. Эти же тупо смотрели, когда я кистью и тушью, предусмотрительно захваченными с собой, пытался передать им хотя бы простейшие понятия. «Нет, видать, они совсем из другой породы, возможно и не люди вовсе, а принявшие человекоподобный вид демоны», – подумал я, стараясь припомнить на всякий случай заклинания против демонов. В этой мысли я совсем утвердился, когда услышал от Дэмина, что оборотни приплыли к нам с обратной стороны земли.

Один из них, бородатый, с большой дымящейся трубкой в зубах, подсел к нам и стал короткими клекочущими звуками, а больше на пальцах, что-то объяснять брату. Дэмин, мне показалось, понимал его и отвечал то жестами, то такими же непонятными звуками. Потом они встали и пошли в помещение. Вскоре Дэмин вынес оттуда аккуратный ящик, за ним еще два. Мы унесли их в лодку и, помахав на прощание демонам, поплыли обратно.

– Неужели эти ящики стоят так дорого? Ведь мы отвезли им немало серебра, – спросил я братца.

– Не беспокойся, больше половины денег остались при мне, – пояснил он. – У англичан, к сожалению, кончился товар, кончился здесь, в фактории. Там, на кораблях, его сколько хочешь, но на берег доставки нет.

– Почему? Ведь море спокойное, волн нет.

– Э, да тут разыгралась целая буря! – засмеялся Дэмин. – И море взбаламутил государь, дорогой наш Даогуан. Не по душе, видишь ли, ему вся эта торговля опиумом, и прислал он сюда мандарина, уполномоченного навести порядок, а если не получится, вообще выдворить чужеземцев куда подальше. Уполномоченный начал с того, что приказал запереть факторию иностранных купцов и сдать ему весь опиум. Какую-то часть чужеземцы сдали, а какую-то припрятали. Но теперь все кончилось. Корабли же, видишь, стоят на рейде и не смеют приближаться к Кантону.

– Так, значит, в этих ящиках опий?! А мы с тобой нарушаем указ императора! – вскричал я.

– Не шуми! – невозмутимо отвечал Дэмин. – Не первый это указ и не последний. Сколько раз власти начинали бороться с контрабандой – и все безуспешно. Ни одному чужеземцу, как ты знаешь, под страхом смерти не позволено ступать на землю священной нашей империи. И что же? Десятилетие за десятилетием белые почти в открытую поставляют и продают в Кантоне опий. Их корабли становятся на якорь в устье реки, потом лодками перевозят товар на остров, где у них, ты видел, склады и жилье. И все это покрывают наши чиновники, в том числе здешний губернатор. А чтобы не прикрыли эту лавочку, он постоянно отправляет богатые дары в Пекин. Говорят, у предыдущего губернатора наркотики погубили одного из сыновей, а его жена настолько пристрастилась к ним, что однажды продала себя торговцу хлопком, чтобы только получить ежедневную трубку с опием. Так можно ли с этим справиться? В целое яйцо муха не залетит.

6

На другой день Дэмин предложил мне «открыть дверь сновидений», то есть попробовать самим то волшебное зелье, которым мы собирались осчастливить своих земляков. Искали недолго – в центре Кантона на каждом углу вывески, приглашавшие зайти покурить. Братец толкнул одну из дверей – и мы оказались в помещении, тускло освещенном стоявшей посередине жаровней. На тесно составленных деревянных кроватях виднелись люди, кто-то сидел с трубкой, кто-то, лежа, уставился в потолок. В воздухе стоял сладковатый душистый дым. Мы тоже уселись на свободные лежаки – тут же хозяин принёс нам циновки, ватные подушки, сплошь изрисованные черными и красными драконами, и две длинные бамбуковые трубки. Одну из них я взял себе и стал разглядывать. Инкрустированный медью почернелый чубук шелковый на ощупь, мундштук выточен из рога. Посередине трубки углубление, а в нем – фарфоровая чашечка в форме луковицы. Дно чашечки испещрено крохотными отверстиями.

Дэмин, улыбаясь, кивает на хозяина: смотри, мол! А тот длинной иглой достает из красивой бронзовой вазочки темный шарик и подносит его к жаровне. Над огнем черная смола светлеет, размягчается и начинает пузыриться. Хозяин подбегает к нам и ловко сует кипящий шарик в чашечку протянутой трубки, после чего братец берет ее двумя руками и начинает затягиваться. Я смотрю на Дэмина и удивляюсь его бессмысленной блаженной улыбке. Но смотреть некогда – подходит моя очередь. Шарик положен в чашечку, надо курить. Я сжимаю мундштук губами и начинаю тянуть. Чувствую, как сладкий запах кольцами вьется во рту, проникает в горло. Я начинаю задыхаться, в глазах темнеет. Вынимаю трубку и, как рыба без воды, дышу широко открытым ртом. Дэмин смеется и знаками показывает, что надо повторить. Делаю еще затяжку, вторую, третью… Дышать становится легче, сладкий дым проникает все глубже, голова слегка кружится. После четвертой затяжки дракон на подушке начинает шевелиться, крутить хвостом и разевать пасть. Я смотрю на братца – но вижу почему-то лицо Сюли. Мне становится весело, и я начинаю смеяться. На кольцах дыма я поднимаюсь все выше и выше, но вдруг кольца теряют упругость и силу, ломаются, и я стремительно, в полном изнеможении, свергаюсь вниз. Трубка выпадает у меня изо рта и словно куда-то улетает. Все начинает кружиться и перемещаться по сторонам. Я падаю головой на подушку…

Не знаю, сколько продолжался мой сон. Очнулся я от того, что Дэмин грубо тряс меня за плечи и громко ругался. Он силой заставил меня подняться и потащил на выход.

– Не думал я, что ты такой слабак, от одной дозы свалился, – укорял он меня по пути. – Я-то три шарика выкурил. И так славно полетал по поднебесью, даже дома был, Сюли привет тебе передавала. Что, не веришь? Нет, тебе еще надо втянуться, с первого раза всегда так, удовольствия не получишь. Но как сладко бывает, когда привыкнешь!

Я пообещал назавтра повторить посещение курильни. Но в ту же ночь, при закате луны, мне приснился отец. Он был суров и требователен, каким я никогда не видел его при жизни.

– Скажи мне, что такое сыновнее благочестие? – строго обратился он ко мне, будто на государственном экзамене.

Даже матушка возмутилась (она пребывала тут же на территории сна):

– Дожил до седой бороды, а не знаешь таких вещей.

– Я-то знаю, да вот от него хочу услышать, – отрезал отец.

– Батюшка, я, конечно, отвечу на ваш вопрос, – сказал я. – Вот обязанности сына к родителям: заботиться, чтобы они располагали всеми удобствами жизни; каждый вечер оправлять им постель; утром, при первом крике петуха, справляться почтительно о здоровье; в течение дня многократно спрашивать, не беспокоит ли их жар или холод; поддерживать при ходьбе; уважать то, что они уважают, любить то, что они любят; при жизни родителей не уходить из дома, в котором они живут. Так определяли сыновнее благочестие древние…

Суровые морщины отца стали немного разглаживаться, но он продолжил свой допрос:

– Сын мой, ты перечислил обязанности самые простейшие. На самом же деле проявления уважения и любви бесконечны. В старые времена некто Лао Лайцзы дожил до шестидесяти лет, его родителям было тогда за восемьдесят. Чтобы его возраст не напоминал отцу и матери об их глубокой старости, Лайцзы, несмотря на седину, одевался в детские платьица, играл и танцевал, веселя стариков. Или другой пример. Мальчику по имени У Мэн было всего восемь лет, а он летними ночами сторожил родительский сон, при этом раздевался совсем, чтобы комары кусали его, а не стариков. А вот еще. Вань Боу, заслышав гром, бежал на могилу матери, при жизни ужасно боявшейся грозы, и с криком «Я здесь, матушка, не бойтесь, я с вами!» – укрывал могилу собственным телом. Нынче же сыновней почтительностью нередко именуют одну лишь способность прокормить родителей. Но ведь кормят и лошадей с собаками. Если нет благоговения, то в чем же разница? Существует много степеней сыновнего благочестия, и ты не сказал мне о высших. Слушай меня! Первая степень требует почитания родителей, вторая – служения государю, третья – достижения высокого сана. Итак, начало сыновнего благочестия в том, чтобы сохранять тело, полученное от родителей, и заботливо избегать всего, что может ему повредить. Достигнуть высокого сана, действовать согласно с требованиями истинной нравственности, оставить навечно по себе добрую память во славу своих родителей – вот верх сыновнего благочестия. Тот, кто, имея родителей бедных и престарелых, не стремится к высокому сану, не проникнут глубоко сыновними чувствами. А потому говорю тебе: прекрати игру с ядовитой змеей, которую ты начал, и тогда вернешься живым в наш дом. Это не только мое повеление, но и моего отца, и отца моего отца, и всех отцов. Надеюсь, ты отнесешься к нему с почтением.

Отец повернулся и стал уходить, провожаемый частыми поклонами матери. Я проснулся в холодном поту, тут же вскочил и стал зажигать поминальные свечки. Мне все казалось, что отец только что побывал тут в моей комнате. Слова его все еще звучали и отдавались эхом от стен, а шарканье подошв удалялось по коридору.

Надо ли говорить, что назавтра я, к удивлению и огорчению Дэмина, отказался от посещения курильни и впредь стал обходить подобные места стороной. Самого же Дэмина я не посмел призывать к благоразумию – все же он старший.

7

Меня-то тянуло в другое место – в Янчжоу, к лодкам вдовы Шао, где обитала полюбившаяся подружка. Стал я наведываться к ней, не каждый, конечно, день, а по настроению и по возможности. За каждое посещение здесь брали четыре заморские серебряные монеты. Но не жалко было их отдавать за радость видеть милую Минчжу (наедине я не называл ее иначе). Хотя легкомысленный Дэмин всякий раз выбирал новую, как в простолюдье говорится, «прыгал от лохани к лохани», а порой и сразу заказывал двух певичек, я всегда звал Минчжу. Выпивали с ней на верхней палубе чашку-другую вина, потом тихо болтали и развлекались в каюте. Мы оба были юными, притом чужими в большом шумном городе, жили вдали от родных – вино помогало нам забывать невзгоды. Вот и Ли Бо говорит:

Я не заставлял Минчжу петь, много пить или как-то иначе угождать мне, и все девушки заведения завидовали ей. Кричали: «Вон твой любезный братец явился!» Все они весело, с явным одобрением, поглядывали на меня, ласково привечали и старались сказать что-нибудь доброе. Взглянешь на одну, кивнешь другой – они и рады, да так, что хоть осыпь их с ног до головы серебряными монетами, а такого расположения не добьешься.

Я видел, как трепетала и таяла Минчжу в моих объятиях. В бумагу огонь не завернешь. Я пообещал накопить денег, выкупить ее и жениться. Конечно, для такого шага требовалось соизволение матушки, и я понимал, что мне нелегко будет ее уговорить. «Невестка из портовых певичек!» Для матушки это будет позор, такого несчастья она может не пережить.

Дня через три мы с Дэмином снова побывали на острове. На этот раз его обитатели не показались мне такими уж страшными. Они сидели и пили что-то из больших кружек. Налили и нам. Когда я поднес кружку ко рту, из нее сильно пахнуло неизвестным мне запахом. С первого же глотка у меня перехватило горло, а из глаз побежали слезы. Чужеземцы засмеялись, а один из них, самый молодой и веселый, потянулся ко мне со своей кружкой и знаками объяснял, что надо отхлебнуть еще и еще. Я отказался, а он единым глотком осушил свою посудину и зачем-то показал мне поднятый кверху большой палец. И снова засмеялся. «Чар-ли!» – тыча себя в грудь, говорил он. Я понял, что он произносит свое имя, и назвал ему свое. Между тем Дэмин, не церемонясь, выпил из своей кружки, и ему налили еще. «Это у них такое вино, ром, очень крепкое», – пояснил он мне с вдруг заблестевшими глазами.

Потом Дэмин долго, опять же с помощью пальцев, гримас и непонятных слов, изъяснялся с чужеземцами. Я ждал, что нам снова вынесут ящики, однако товара на этот раз у них вовсе не оказалось: императорская пограничная служба перерезала все поставки. Оставалось ждать, когда власти и англичане договорятся. Нам чужеземцы предложили другое занятье – снабжать их продовольствием. Оказывается, они уже несколько дней сидели почти без еды и теперь умоляли доставлять им за серебро рис, мясо, рыбу и овощи. Дэмин дал согласие, хотя понимал, что и такая торговля может быть приравнена к контрабанде, ведь власти Поднебесной хотели всеми способами принудить чужаков к покорности и заставить соблюдать наши законы.

Мы отплывали на своей лодке, а «демоны» стояли и махали руками. Я уже не боялся их – голодные, они нуждались в нас, а значит, не представляли опасности.

8

Есть дорога в рай, да редко кто по ней идет, ворота тюрьмы крепко закрыты, а люди непрерывно стучатся.

Стали мы с братцем переправлять продукты с кантонского рынка на остров, запрашивая за них с англичан двойную, а то и тройную цену. Конечно, мы рисковали, но зато и запасы серебра у нас хорошо подросли. Дэмин смог купить у местных купцов-дайбаней еще четыре или пять ящиков опия, заплатив за них теперь гораздо больше прежнего, и решил отправиться с грузом домой. Причем на этот раз сухопутным путем, так как морем провозить зелье стало опасно. Мне он велел оставаться в Кантоне, чтобы не терять налаженные связи и следить за обстановкой. Мне и самому не хотелось уезжать, оставляя в постыдной неволе Минчжу. Я отправил с Дэмином матушке и сестре денег и просил его позаботиться о них.