Читать книгу Гена-модифициованная литература. Избранное - Геннадий Логинов - Страница 21

Холодный вечер принял пост у тёплого дня, в то время как запал оппонентов ещё не начинал угасать. И коль скоро Фабрис разбирался во многих вопросах не более чем перевозивший его Доминик, а некоторые из особо заумных терминов не повторил бы и под угрозой страшных пыток, он предпочитал не вмешиваться в полемику понапрасну.

Вместе с тем, не прекращая держать ухо востро и мотать на ус, он изредка вставлял свои скромные замечания, если обсуждаемая тема казалась очевидной даже ему, а иногда мог испросить уточнений, открывая для себя что-нибудь особенно важное.

В тот миг, когда до привала оставалось проехать ещё немало, а пара неутомимых спорщиков решила сделать небольшой перерыв, Зубник принялся прокручивать в памяти один запоминающийся мотивчик, уже не раз помогавший ему скоротать время.

«Киприанова Вечеря» (а именно так называлась приставучая песня) повествовала «ad jocunditatem», «для увеселения», и «ad docendum», «для поучения», о том, как некий восточный царь Иоиль однажды устроил брачный пир в Кане Галилейской, созвав на этот великий пир великое множество личностей Священного Писания, от Адама до Христа.

Окунувшись в Иордан, гости поспешили на праздник, где Давид играл на арфе, Пилат омывал руки, Иродиада танцевала, Соломон накрывал стол, Марфа прислуживала за столом, Ной был пьян, а Иуда лез целоваться; Закхей занял место на дереве, Авессалом повис в ветвях, Авраам лёг под деревом, Каин сидел на сохе, Авель уселся на подойник, Самсон – у колонны, а Иаков – на невод; Моисей вручил в дар хозяину две скрижали, а Христос – агнца.

Надо было сказать, что подобного рода песня не виделась предосудительной и тем более кощунственной ни такому ревностному поборнику строгости и благопристойности, каким, без сомнения, являлся Рабан Мавр, архиепископ Майнцский, некогда составивший сокращённую версию этой древней побасенки для короля Лотарингии Лотаря II, ни Папе Римскому Иоанну VIII, по распоряжению которого, собственно, и был создан знаменитый стихотворный вариант, прославившийся в веках.

Обретшая огромную популярность среди самых различных сословий, начиная от неграмотных крестьян и завершая августейшими особами, песня не только исполнялась на праздниках, но и использовалась в образовательных целях. Ставя своей задачей отнюдь не глумление над святынями, но помощь в запоминании многочисленных имён и сюжетов из Ветхого и Нового Заветов, апокрифов и Святоотеческих трудов, она представляла особую ценность для начинающих школяров и простых людей, не обученных грамоте, а вместе с тем – по-доброму приободряла. Хотя, несомненно, встречались и радикально настроенные церковники, осуждавшие столь несерьёзный, на их взгляд, подход к столь серьёзной теме, пусть бы даже и продиктованный благими побуждениями.

В частности, Венсан, отнюдь не являвшийся занудой и букой, вместе с тем считал не лишним напомнить, что смех, пусть даже иногда казавшийся уместным, был способен, в соответствии с учением Святых Отцов, изгнать из человека праведность, нарушив в нём внутреннее таинство духа, лишив благоговейного трепета и чувства глубокого почтения к святыням.

– А всё-таки знаете, чему я больше всего поражаюсь? – словно бы пробудив Фабриса ото сна, хрипло пробасил Гауденций, вновь обращаясь к Венсану Мавру. Мерцали светляки. Трещали сверчки. Отходили от дневной дрёмы поздние птицы. Понуро опустив головы, тяжело ступали ослы. Пронизывающий ветер заставлял опустить капюшоны ряс пониже. Вдали раздавался вой лесного зверья. Проходившая меж высоких древ тропа уводила всё дальше в непроглядную темень.

– Не смею предположить, – неторопливо перебирая чётки, отозвался Венсан.

– Больше всего я поражаюсь тому, с каким упорством такой человек как вы, создающий впечатление если не умного, то, во всяком случае, в достаточной мере осведомлённого, чтобы наблюдать многочисленные противоречия и откровенные несуразицы, всё равно продолжает настаивать на своём… – прервавшись прочистить горло, Скиталец вскоре пояснил. – Безусловно, вы – человек весьма оригинальный. Как и другие, кто выбивается из вашей духовенствующей братии. Такие люди мне всегда были по-своему интересны. Иногда – вызывали некоторое уважение. Но мне просто хотелось бы понять вашу логику, и логику вам подобных. Давайте смотреть на вещи разумно: по-вашему, существует некий благородный Старец, парящий в облаках и управляющий судьбами мира; и даже более того, Ему, будучи, казалось бы, Самодостаточным и ни в чём не испытывающим нужды, зачем-то вдруг понадобилось создавать мир, населённый различными тварями; наделять некоторых из них душой и разумом; тратить время на то, чтобы следить за поведением каждого из них в отдельности; при этом, без каких-либо видимых причин, награждая всякими удовольствиями тех, кто вёл себя хорошо, и наказывая страшными муками тех, кто вёл себя плохо; как будто Ему больше нечем заняться. Его никто не видел, но в Него непременно нужно верить. А созданный Им мир полон ужасов и страданий, которым Он либо не может противостоять и, стало быть, Он не обладает достаточным могуществом, вопреки тому, чему учат попы; либо может, но просто не желает, и, в таком случае, Он вовсе не благ, но зол и жесток. Но, несмотря на такие элементарные вещи, очевидные, казалось бы, даже для малого ребёнка, – многие, и вы в том числе, продолжаете упорно веровать в Его доброту, справедливость, любовь, да и просто существование, заверяя всех в том, что ждать от Него милостей на этой грешной земле нам не стоит, но – и это требуется просто принять на веру – те, кто уверуют в Него, спасены будут, и уже в другом, новом мире, будет им хорошо, а остальным – плохо. Что, на взгляд любого разумного человека, и нелогично, и несправедливо.

Выждав некоторую паузу, Гауденций продолжил:

– Вы только послушайте и вдумайтесь, насколько абсурдно всё это звучит.

– Звучит абсурдно, – несколько неожиданно для него согласился Венсан, не поведя даже бровью. – Особенно с учётом того, что аргументы, выдвигаемые вами за последнее время, противоречат не религии как таковой, а исключительно её упрощённо-детскому видению, вульгарным представлениям невежественных масс и убеждениям отдельных мракобесов. Во избежание подобной путаницы в дальнейшем, нам следует впредь давать определение обсуждаемых терминов ещё в начале беседы. Иначе мы с вами так и будем разговаривать на разных языках, подразумевая под теми же словами каждый своё, и, разумеется, так и не сумеем найти согласия.

Уже и забыв про песню, Фабрис прислушался, ожидая, что, несмотря на царившую кругом прохладу, скоро станет жарко.

– И для начала мне хочется отметить, что вера моя отнюдь не предполагает Бога в виде доброго дедушки, восседающего на облачке, но предполагает Его Высшим Разумом и Первопричиной всего сущего. А что касательно вашего тучеводителя – в него я не верую, как бы вы, и люди вам подобные, ни пытались убедить меня в обратном, – не распаляясь, но отвечая неторопливо и вкрадчиво, продолжил Мавр. – Но, в то же самое время, я ни в коей мере не ограничиваю Его личностные качества только лишь вышеназванными…

– Да-да, Всемогущий, Всеведущий, Всеблагой, Вездесущий, – коротко отсмеявшись после упоминания «тучеводителя», Скиталец сразу же несколько посерьёзнел. – Помимо этого иногда ещё выделяют такие качества как вечность, неуязвимость, постоянство и прочие частные уточнения, в сумме делающие Его Всесовершеннейшим. Знаем, слышали. Но и в этом абсурдности ничуть не меньше. Хотя бы и потому, что подобные свойства противоречат не только друг другу, но и сами себе. Ну, например, вы можете объяснить, каким образом существование Божьего Промысла способно не противоречить наличию свободы воли у людей? Во-первых, ответственность подразумевает свободу выбора, и коль скоро человек несвободен в выборе того, как ему надлежит поступить, – он лишён свободы и, следовательно, не может быть ответственен за свои прегрешения. Во-вторых, коль скоро не только действия человека, но и действия Самого Бога подчинены знанию того, что Ему надлежит сделать в будущем, – Он либо несвободен и Сам и, следовательно, не может быть Всемогущим, либо, если Он волен передумать и поступить иначе, чем Сам же и предопределил, – не может быть Всеведущим. Ну, что вы на это скажете?

– Я скажу вам, любезный Гауденций, что ваши вопросы и многие, подобные им, такие, как: «может ли Всемогущий Бог создать настолько тяжёлый камень, что не сможет его поднять?»; «может ли Всемогущий и Всеблагой Бог совершить грех?»; «может ли Всемогущий и Всеведущий Бог не знать или забыть что-нибудь?»; «может ли Всемогущий Бог сделать так, чтобы вчерашний день никогда не наступил?»; «может ли Всемогущий и Всесовершеннейший Бог лишиться Своего Всемогущества и Всесовершенства?»; «может ли Всемогущий Бог совершить самоубийство?»; «может ли Всемогущий Бог создать другого Всемогущего Бога?» – вызваны обыкновенной подменой понятий, – всё так же миролюбиво и доброжелательно ответил Венсан. – И эта подмена, в свою очередь, проистекает из разночтений в определении значений терминов. Дело в том, что человек, как и окружающий его мир, в настоящее время – несовершенен. И это несовершенство является следствием испорченности мира и, в первую очередь, испорченности человеческой природы в результате грехопадения человека – нарушения его связи с Богом, отпадения от Него. Текущее несовершенство человеческой природы, нашедшее отражение как в самом человеке, так, в той или иной мере, и во всём том, что он делает, и в том, что его окружает, помимо прочего отразилось и на языках, которыми он вынужден изъясняться.

– Несовершенство всех человеческих языков, – вознося указующий перст, пояснял Мавр, – будучи одним из следствий несовершенства человеческого сознания в целом, не позволяет нам подобрать в некоторых случаях слова, способные в полной мере отобразить некоторые понятия, категории и явления. Эта принципиальная недостаточность языковых средств, к примеру, проявляется во многих парадоксах, таких, как, скажем, «парадокс лжеца», пытаясь разрешить который несчастный Филит Косский умер от измождения и бессонницы. То есть, когда критянин говорит, что все критяне лжецы, то, формально, можно рассуждать так, что если он сказал правду, то солгал, но, в таком случае, если он солгал, – то сказал правду. Но на самом же деле, как уже было сказано, корень проблемы лежит в вопросе трактовки: «парадокс» оказывается апофегмой – утверждение выглядит содержащим противоречие, которое на самом деле является мнимым.

Пока Гауденций переваривал сказанное, а Бенедикт неторопливо кивал, монах стал развивать мысль:

– С возникновением учения о суппозициях мы начали различать трактовку термина в зависимости от контекста высказывания и положения термина в тексте. Поскольку одни и те же термины могут иметь различное значение в разговорной речи, научном, религиозно-философском трактате, а также иметь различное значение даже в пределах отдельно взятой категории изъяснения, один и тот же термин может иметь множество суппозиций. Скажем, говоря слово «человек», мы можем подразумевать как отдельно взятого человека, абстрактного или конкретного, так и человечество в целом, как категорию объектов, и даже само слово «человек». Например, говоря: «по дороге идёт человек», мы, несомненно, говорим о «персональной суппозиции». Говоря: «человеку свойственно ошибаться», мы можем подразумевать, что ошибаться свойственно каждому человеку в отдельности, что есть уже «формальная суппозиция». Если же мы скажем: «„человек“ – это подлежащее», говоря не о людях из плоти и крови, а о роли слова «человек» в предложении, – речь идёт о «материальной суппозиции». Если же мы говорим: «человек есть один из видов Божьих творений», – мы уже говорим о «человеке» как о некой категории, классе объектов в целом, то есть – «простой суппозиции». Крайне важно разделять подобные вещи во избежание логических ошибок. К примеру, мы берём первое допущение: «Сократ – человек»; берём второе допущение: «люди – смертны»; и делаем отсюда логичный вывод: «Сократ – смертен». Но если мы скажем: «Человек есть один из видов Божьих творений, Сократ – человек, Сократ есть один из видов Божьих творений», – выводимый нами силлогизм будет в корне неверен, поскольку мы путаем персональную и простую суппозицию слова «человек». Или, например, если я скажу вам, что буду говорить по-гречески, то в случае формальной суппозиции – я начну говорить на греческом языке, а в случае материальной – стану монотонно бормотать: «По-гречески, по-гречески…».

Удручённо разведя руками, Мавр вздохнул:

– Но это всё – отвлечённые примеры и частные случаи. Я плавно подвожу вас к тому, что все ваши мнимые противоречия и устойчивые заблуждения имеют в своей основе простое непонимание сути вещей, которые кажутся абсурдными, нелогичными, противоречивыми и прочая по причине изначально некорректных определений ряда понятий, ошибочно положенных вами за основу при построении силлогизмов. Иными словами, неправильный вывод есть результат ошибочных предпосылок, на которых он был основан. Когда мы с вами произносим такие слова как «Бог», «справедливость», «добро», «зло», «святость», «греховность», «праведность», «религия», «Церковь», «Всемогущество», «Всеблагость», «душа», «дух», «мистика» и остальные понятия религиозной сферы, мы облекаем в них существенно разнящийся смысл.

– Что ж, я примерно так и ожидал, что вы будете юлить и увиливать за многословными софизмами и уходить от ответов на прямо поставленные вопросы. Но торопиться нам, в самом деле, некуда, – снисходительно отметил Скиталец, потрепав по загривку осла. – Что ж, ладно, допустим, это я, как вы утверждаете, что-то неправильно понимаю. Втолкуйте ж тогда, наконец, старому дураку.

– Краткий ответ неизбежно потребовал бы от собеседника понимания тех вещей, которые привели меня к определённому умозаключению. Если же он их не понимает, или, что ещё хуже, полагает, что понял, когда на самом деле это не так, – мой ответ просто не будет им понят и принят, – терпеливо разъяснил монах. – Ладно, давайте начнём основательно и с самых азов, и если у вас ещё остались припасены невысказанные вопросы, то, я надеюсь, к концу нашего странствия они разрешатся. Прежде всего, что есть «богословие»? Если подходить к вопросу формально, можно сказать, что это – систематическое изложение основ веры, представленное в виде набора тематически разделённых дисциплин. И это, отчасти, будет верно. Но если говорить по сути, то богословие – это и Слово Бога, и Бог-Слово, и слово о Боге, и прославление Бога. «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Бог есть Слово. И раз существует Слово – существует и Бог. Слово есть Высшая Сила. Слово есть закон всемирного развития, ибо всё, что было создано, было создано Словом. И, наконец, Слово есть Спаситель, ибо Словом Господь спасал грешный мир. И, вместе с тем, Бог есть Любовь, и, следовательно, Слово – тоже есть Любовь. Бог, Любовь и Слово – не три разных сущности, но три разных наименования, обозначающие по-разному Одну Сущность в Её различных, но нераздельных проявлениях. Естественно, слова составляют основу нашей речи, общения, мышления, любых категорий и понятий и, в конечном итоге, нашего спасения или погибели, в силу чего мы должны подходить к некоторым словам с особым трепетом и осмотрительностью.

Гауденций по-прежнему выглядел настроенным вполне скептически и откровенно скучал, но, тем не менее, слушал не перебивая. Фабрис же, в отличие от чужестранца, уже давно привык к своеобразной манере Венсана основательно изъясняться.

– В тех случаях, когда обсуждение затрагивает богословские темы, крайне важны не только непосредственно сказанные слова, но и духовное состояние говорящего. В противном случае, когда слова звучат без должного трепета, основанного на покаянии и смирении, происходит десакрализация, которой так часто грешили, грешат и, к моему глубокому сожалению, ещё будут грешить в своих трудах многочисленные схоласты и мнимые святые, – с печалью поделился Мавр. – Без сомнения, труды Фомы Аквинского, Петра Ломбардского, Фомы Кемпийского и им подобных несут в себе известную ценность и важность, даже несмотря на то, что с рядом их положений я никак не могу согласиться. Но, вместе с тем, доктор Аквинский сводит всё богопознание к сугубо интеллектуальному процессу, в то время как некоторые вещи принципиально нельзя постичь исключительно in ratio. Подменяя свой духовный опыт созданием досужих умозрительных построений и различного рода философствований, он, как и ему подобные, фактически низводит Бога до уровня переменной в математическом уравнении. Иоанн Дунс Скотт признаёт следом за Вильгельмом Оккамским и Роджером Бэконом наличие вещей, которые не могут быть обоснованы исключительно рациональными способами, но должны приниматься на веру, и наличие наравне с умозрительными построениями и эмпирическим опытом особого мистического опыта-откровения. И, вместе с тем, полагает, что Бог постигается не через интеллект, но через любовь. И я мог бы сказать, что полностью с ним солидарен, если бы только не одно, но принципиальное «но»: под «любовью» мы с ним, да и не только с ним, подразумеваем принципиально различные вещи, о чём я детально поведаю дальше.

Подняв взгляд к небу, монах продолжил перебирать чётки:

– Итак, поскольку люди несовершенны и, в частности, несовершенен их разум, – это приводит к тому, что написанные людьми книги, в том числе и словари, – тоже несут на себе этот отпечаток. Приходящее в мир совершенным от Бога – портится в руках у людей. В итоге, необходимо уточнить, что есть правда человеческая и есть – Правда Божья; есть любовь человеческая, и есть – Любовь Божья, которая суть Бог, как и Слово; есть справедливость человеческая, и есть – Справедливость Божья; есть – гнев человеческий, неправедный, и есть – Гнев Божий, праведный; есть воля человеческая и есть Воля Божья; есть совершенство человеческое – и Совершенство Божье. Всё это – вещи различного порядка, не просто несоизмеримо отличающиеся в пределах градаций одной категории, но вообще относящиеся к принципиально различным категориям. И, например, если гнев человеческий, как известно, есть грех, не творящий Правды Божьей, то когда мы говорим о Гневе Божьем или Любви Божьей, мы говорим не о привычных нам человеческих чувствах, являющихся следствием свойственной нам природы, – поскольку Бог Бесстрастен и Его действия не продиктованы влиянием сиюминутных порывов, эмоций и настроения, – а о вещах принципиально иного характера. Но поскольку в силу наших ограниченных возможностей мы, даже и понимая разницу, пока ещё не сумели придумать других, более корректных терминов, которые сумели бы в полной мере указать человеку несведущему на всю глубину различий, мы вынуждены использовать эти, как наиболее близкие к ним по смыслу, пусть и не тождественные.

– С этого момента, пожалуйста, подробнее, – тотчас оживившись, с интересом попросил собеседник. Навострив уши, ослы, казалось, тоже были не прочь приобщиться к давно уже ставшей притчей во языцех мудрости Мавра. Не говоря уже о Фабрисе.

– Строго говоря, богословие, вопреки заявлениям некоторых лиц, по сути, не развивается, да и в принципе не должно. Просто мы каждый раз ищем и находим новые способы более доступно разъяснять людям то, что давно нам уже известно и понятно, но, в силу тех или иных обстоятельств, не вполне очевидно для всякого. Человек, глаза которого зашторены различными категориями мирского мышления, постоянно рискует неверно истолковать то или иное название, применяя к нему привычные определения. В лучшем случае он просто не поймёт, что подразумевается, и сможет честно в этом признаться, а в худшем – станет распространять новую ересь, сея вокруг себя зёрна заблуждения и сомнения. Возьмём, к примеру, такое Божье качество, как Всеблагость. Подавляющее большинство гуманистов, вольнодумцев и безбожников, с которыми мне приходилось общаться, практически в один голос трактовали его превратно – как морально-этическую категорию. На самом же деле, речь, в данном случае, идёт не о нравственных нормах, но об онтологической категории. Святость, или, по-другому, Благодать Божья – есть особая субстанция, единственным Источником и Средоточием которой является Бог, именуемый из-за этого Всеблагим. По Воле Своей Он может сделать сопричастными к этой Благодати те или иные вещи, такие, как, например, вода, ладан или церковная утварь, определённые места и Своих созданий – различных растений, животных, ангелов и людей. Иными словами, Свят только лишь Бог, а сопричастное Ему в большей или меньшей степени освящается, подобно тому, как что-то, находящееся ближе или дальше от источника тепла и света, в большей или меньшей степени согревается и освещается, а то и вовсе остаётся в холоде и во мраке, в силу своей отдалённости. Благодать есть Любовь – метафизическая связь человеческой души и Бога, требующая для своего поддержания постоянных усилий с обеих сторон, и если Божьи объятья открыты всегда и для всех, то всякое свободное существо вольно пренебречь этой Любовью. И Бог, от Которого в конечном итоге зависит всё, Сам пожелал того, чтобы те или иные вещи зависели не только от Него, выведя свободную волю человека в качестве одной из необходимых составляющих при осуществлении Промысла Божьего. Он уважает чужой выбор, даже если тот идёт наперекор Его Правде, поскольку иначе не предоставлял бы и самой возможности выбора и мы сейчас были бы не людьми и не личностями, а всего лишь безликими безвольными куклами. И не было бы ни грешных, ни праведных, ни горя, ни радости, ни счастья, ни скорби. Но всякий выбор влечёт за собой и определённые последствия, являющиеся неизбежной платой за самостоятельность, и если кто предпочёл чистоте – грязь, жизни – смерть, а правде – ложь, то это – его право и выбор как личности.

Конечной целью праведной жизни во Христе является обожение, которое отнюдь не означает, что праведный человек станет Самим Богом, ибо подобные мысли были бы кощунственной ересью, но лишь то, что обретший Бога будет наделяться неиссякающей Божьей Благодатью в вечности, уподобляясь Ему в той мере, в какой это вместит праведность его души, – выждав короткую паузу, чтобы все смогли поразмыслить над услышанным, Венсан предостерегающе продолжил. – Но следует иметь в виду особый нюанс. Бог щедро посылает Свою Благодать всем и каждому без исключения, поскольку Он Всемилостив, тем самым предоставляя даже и распоследнему из негодяев шанс на искупление, исцеление от заразы греха, исправление испорченной человеческой природы, восстановление нарушенной связи с Создателем и обретение Спасения.

Заявлять, что Божья Благодать не снисходит даже и на недостойных, – то же самое, что заявлять, будто бы солнце не светит на слепых, которые, на самом деле, просто его не видят. Природа каждого из нас испорчена в результате греха и, стало быть, требует исправления. Вместе с тем – поскольку Благодать есть Дар Божий – ни один из нас не становится праведником или святым по делам и заслугам, но только лишь по Милости Божьей. И спасение точно так же обретается не за дела и заслуги, которые, по факту, ничтожны, и не по причине отсутствия грехов, которых больше, чем песчинок на побережье, но исключительно по Милости Божьей.

Однако же, из этого вовсе не следует, что любой человек неизбежно будет спасён в любом случае, независимо от того, сколь гадкой и мерзкой натурой он обладает. Принятие Божьей Благодати, а затем её удержание, приумножение и стяжание требуют не только лишь Дара от Бога, но также и особых усилий со стороны человека, поскольку все наши неправедные поступки, помышления и слова изгоняют её из нас, отдаляя нас от Бога и приближая к погибели.

– То есть, выходит, что Бог является Всеблагим отнюдь не потому, что Он что-то делает, или чего-то не делает, но просто в силу того, что Он является единственным Источником и Средоточием Благодати? И оставался бы Всеблагим даже и в том случае, если бы ничего не создавал и ни с кем не контактировал? – подытоживая, уточнил Гауденций. При этом его тон звучал так, словно бы ему не приходилось выслушивать в своей жизни что-либо более нелепое.

– И в общем, и в целом – именно так, – подтвердил Мавр. – Вот только ваше слово «просто» звучит здесь совершенно неуместно. На примере Всеблагости можно сказать, что свойства Бога зачастую понимаются превратно, притом, что мы, говоря об этих качествах, прежде всего, подразумеваем их исключительность и отсутствие у кого-либо, кроме Бога.

Вместе с тем любые попытки исчерпывающе описать Сущность Творца, Тайну Тайн, Загадку Загадок, пред значимостью и величием Которой меркнут все прочие, пользуясь доступной нам, несовершенным людям, терминологией, изначально обречены на провал, поскольку Его Сущность несоизмеримо сложнее всех категорий и понятий, которыми мы оперируем.

В связи с этим, любой верующий или неверующий в Бога человек, в первую очередь, должен понимать, что он верует или не верует именно в своё неполное, а то и вовсе искажённое представление о Боге, а недопонимания и противоречия способны возникать исключительно из-за различия в восприятии этих представлений.

К примеру, при наличии исключительных свойств, у Создателя, тем не менее, отсутствуют некоторые простые свойства, присущие для всякой тварной материи и, в частности, привычные для человека; и это вовсе не говорит нам о несовершенстве Бога, но, напротив, лишь только подчёркивает несовершенство человека и тварного мира в сравнении с Богом.

Иными словами, для того, чтобы быть Всесовершенным, – Ему совершенно не требуется обладать какими-либо качествами, свидетельствующими о несовершенстве.

Кашлянув и прочистив горло, монах поспешил дополнить:

– Так, например, пресловутый вопрос о том, может ли Бог создать настолько тяжёлый камень, что Сам не сможет его поднять, – просто некорректно сформулирован изначально, поскольку, как было сказано, у Всесовершеннейшего Бога отсутствуют характеристики, присущие тварной материи. Соответственно, для Него не существует такого понятия как «легко» или «тяжело», вес не играет роли, скорее уж можно было бы спросить, способен ли Он создать камень, который не сможет оторвать от Земли. Что, впрочем, тоже будет не вполне верно.

Дело в том, что, прежде чем разбираться в этом вопросе, следует, прежде всего, уточнить определение термина «Всемогущество».

В частности – включает ли в себя определение Всемогущества невозможность совершения какого-либо действия для Всемогущего Существа.

Бог способен не только поднять какой-либо камень, но и, как известно, даже сделать из камней детей Аврааму, что, без сомнения, не под силу больше никому, и какие-либо физические характеристики камня тут совершенно несущественны. Бог является Творцом и Законодателем, сотворившим законы природы, в то же самое время не будучи Сам как-либо ограничен ими. И в этом нет какого-либо оскорбления Божьего Промысла, либо «передумывания» в силу, как это может показаться на первый взгляд, поступления Им же установленными законами, как и прочего тому подобного, поскольку Божьи чудеса противоречат не законам природы как таковым, а всего лишь неполным представлениям отдельных людей о законах природы. В Его нежелании сделать заурядную для Него задачу невыполнимой на самом деле нет никакого противоречия Его Всемогуществу. И вместе с тем вполне можно допустить, что Он также просто мог бы и ограничить Себя в каких-то возможностях, если бы это потребовалось Ему для каких-либо целей и задач.

Фактически Он свободно может совершить всё, что не противоречит Его намерениям и Сущности, и, потенциально, мог бы, но не станет совершать то, что претит Ему. Он способен совершить всё, что угодно, при условии, что это действие внутренне непротиворечиво и соответствует Его Замыслу, сколь бы масштабной и невозможной для кого-либо, кроме Него, ни казалась та или иная задача: создать мир, вдохнуть в творения дух, и так далее, и тому подобное. То есть, Его Всемогущество заключается в возможности совершить всё, что только в принципе возможно для Него, и уж точно принципиально невозможно для кого-либо ещё.

Вместе с тем даже Он не может сделать каких-то абсурдных вещей, нарушающих внутреннюю логику самих себя: например, одновременно быть и не быть Богом; быть Творцом и Создателем, при этом не создавая и не творя; одновременно существовать и не существовать; одновременно создавать и не создавать мир; одновременно наделить и не наделять Адама духом и волей; одновременно совершить и не совершать какой-либо поступок; сделать так, чтобы, например, Он – был неправ, а нечестивцы, поклонявшиеся золотому тельцу и прочим идолам, правы.

И в этом нет противоречия Всемогуществу как возможности совершить всё возможное, но только лишь противоречие представлению о Всемогуществе как возможности совершить всё невозможное.

Доводя умозаключения до абсурда, можно, например, заявлять, что Он – ограничен самим фактом существования Своей свободной воли и свобода не является свободой, если не включает в себя ещё и свободу быть несвободным.

Но, на самом деле, мы опять возвращаемся к тезису о несовершенстве наших человеческих терминов, которые оставляют возможность ложного толкования по причине неоднозначности определения. И, тем не менее, мы продолжаем употреблять эти термины, поскольку они в большей или меньшей степени близки к тому, что мы пытаемся донести до паствы, и, вместе с тем, в известной степени уважительны, чтобы выразить почтение Богу, пытаясь, насколько это возможно для нас, не умалять Его несравненных достоинств.

Позволив слушателям немного передохнуть, Венсан заметил:

– Вместе с тем, как уже отмечалось ранее, вещи, стоящие над несовершенной логикой человека, могут наблюдаться и в вопросах, которые касаются не только непосредственно Самого Создателя. К примеру, распространённый вопрос о том, сколько ангелов способно уместиться на конце иглы, изначально некорректно сформулирован уже и потому, что ангелы, как, впрочем, и бесы, не наделены такими свойствами тварной материи, как, например, вес, масса или размер, но лишь способны являть определённые знамения и образы для пущей наглядности и, при известных обстоятельствах, взаимодействовать с тварной материей. То есть, назови мы хоть кончик иглы, хоть страну, хоть всю тварную Вселенную – смысла в этом вопросе стало бы ничуть не больше.

– Но каким же образом они, в таком случае, не обладая свойствами тварной материи, при этом могут быть творениями? И если они нетварны, то каким образом осуществляется их взаимодействие с тварной материей? – придерживаясь скептического настроя, как и ранее, осведомился Гауденций.

– Слова «творение» и «создание» зачастую употребляют в качестве взаимозаменяемых. И обычно это вполне допустимо. Но если подходить к определению более узко, то можно отметить и некоторое различие. Прежде всего, следует отделить оба этих понятия ещё и от понятия «эманации».

Эманация – может проистекать из некоего источника, имея некие последствия, независимо от наличия или отсутствия какого-либо плана или замысла, как некий специально не запланированный побочный эффект.

Создание и творение, так или иначе, уже подразумевают не случайное стечение обстоятельств, но некую осознанную деятельность, изначально ориентированную на запланированный результат. При этом прообразы можно создать ещё до того, как они будут воплощены в творении, в качестве некоторой потенции.

Таким образом, какие-то вещи были созданы, оставаясь нетварными, а какие-то были сотворены, став сопричастными тварной материи. Один лишь только Бог не был ни создан, ни сотворён, но являет собой Творца и Создателя, Источник всякого нетварного создания, которое было создано, но не сотворено, и всякого творения, которое сначала было создано как прообраз, а затем – и сотворено.

Тварное и нетварное бытие, представленные в сколь угодно великом множестве категорий и объектов, не есть суть два разных мира или, тем более, неограниченное множество подобных миров, но образуют единый общий мир, сосуществуя, в соответствии с халкидонским принципом, постоянно, неслитно, неразлучно и неделимо. При этом одно, известным образом и при известных условиях, способно влиять на другое подобно тому, как, например, листва и корнеплод моркови, находясь по разные стороны от почвы, представляют собой единое целое. Когда мы говорим «небесная твердь», то, в первую очередь, понимаем тварный космос с предустановленными ему Богом законами и явлениями, когда же мы говорим «небеса» – речь идёт не о воздухе, облаках и звёздах, но уже о метафизической категории.

К примеру, душа не является органом тела. И не сводится лишь к роли его двигателя, как некогда утверждали те или иные перипатетики. Не следует также отождествлять её с внутренним миром человека, если под ним подразумевается наличие уже сформировавшейся личности со свойственным ей ходом мышления и суммой накопленных знаний, поскольку душой наделены даже неразумные звери и растения. В первую очередь, она представляет собой нетварный субстрат, сообщающий субстанцию тварной оболочке. При этом в то время, как бренная тварная оболочка находится в прямой зависимости от бессмертной нетварной души, с которой у неё изначально установлена метафизическая связь, душа, в свою очередь, способна к независимому нетварному существованию уже и без неё. Наподобие того, как Бог, сообщивший субстанцию мирозданию, способен существовать и независимо от мира, в то время как сам мир – принципиально не способен существовать независимо от Бога.

И, таким образом, определённые нетварные сущности способны оказывать воздействие на тварную составляющую мира путём манипуляций с его нетварной составляющей, – всё так же, без лишнего пафоса или напускной горделивости, развёрнуто поделился Мавр.

– Но в чём, в таком случае, заключается принципиальное различие души человека и души животного? – скорее из праздного любопытства, чем с целью очередной нападки, поинтересовался Скиталец.

– Условно говоря, можно было бы сказать, что растение, животное и человек наделены теми душами, которые мы могли бы назвать вегетативной, чувственнопостигающей и умопостигающей. При этом каждая следующая градация является более совершенной, в сравнении с предыдущей, обладая, помимо собственных, ещё и её качествами.

Из этого не следует, что, например, Сократ представляет собой отчасти растение, отчасти животное и отчасти человека. Просто более совершенная структура уже изначально включает в себя предыдущую. Подобно тому, как, скажем, треугольник входит в состав квадрата, а сам квадрат может быть выведен в составе круга, – выводя фигуры указательным пальцем в воздухе, продолжал Венсан. – Поскольку остальные Божьи творения, будь то животные или растения, не были сотворены по Образу и Подобию Божию, они не обладают теми качествами, которые позволили бы им сохраниться в вечности, в отличие от человека.

Поэтому, хотя, в известном смысле, и они обладают душой, они не наделены бессмертной душой, которая суть есть крупица Бога в человеке, дающая ему шанс на вечную жизнь в Боге. Как правило, именно об этой душе идёт речь, когда кто-нибудь употребляет этот термин; поэтому, в зависимости от того, что говорящий подразумевает под душой, мы можем либо подтвердить, что у животных есть душа, если речь идёт о душе в широком смысле, либо отвергнуть это предположение, если речь идёт сугубо о человеческой душе.

Вместе с тем человек, стяжая в себе Благодать Божью верой, делами и помышлениями, которые угодны Богу, способен, в отличие от прочих творений и созданий, совершенствовать свою душу, сначала переведя её из разряда умопостигающей в духопостигающую, категорию, составляющую основу ангельской сущности, и совершенствоваться дальше, бесконечно приближаясь к Всесовершенству Божьему. И в этом нет гордыни, ибо Всесовершенство Бога – заведомо недостижимый идеал, к которому, тем не менее, необходимо стремиться. Поэтому Спаситель, говоря, что Благ только лишь Сам Господь, вместе с тем завещает нам быть совершенными, как Отец Небесный.

Сделав очередную паузу, подчёркивающую значимость сказанного, монах добавил:

– Вместе с тем, между перечисленными категориями могут существовать и различные промежуточные. Так, например, существовали некоторые животные, являвшие, в какие-то моменты или постоянно, признаки разумности, будь то валаамова ослица, лев Иеронима Стридонского или даже искушающий змей в Эдемском Саду.

Эта особенность может быть как изначально данной, так и приобретённой посредством ниспосланной для особых нужд Благодати, которая, в силу отличия животной души от человеческой, принимается ею иначе. Обычное современное животное не обладает свободной волей, которая означала бы для неё ответственность, подобную той, что понёс змей. Не обладает оно самосознанием и иными подобными качествами, но, само по себе, это не означает, что так было всегда и везде. Возможно, до того, как вся природа мироздания была, в той или иной степени, повреждена до самих основ в результате Первородного Греха, если не все, то, во всяком случае, некоторые животные проявляли разумность, и в этом не было чего-то особенного.

Сейчас же, например, отдельные животные могут, в лучшем случае, в какой-то мере запоминать человеческую речь и выполнять команды. И, хотя лично мне не доводилось этого видеть, я слышал, что некоторые птицы, например вороны, иногда способны и повторять нашу речь. Если это и так, то вряд ли они всё равно понимают её смысл: большинство, если не все, утратили это качество при порче. Тот же змей осуждён, как и его потомство, ползать на брюхе. Вследствие чего мы теперь наблюдаем всевозможных безлапых гадов. Либо гадов хоть наделённых лапами, но, тем не менее, вынужденных передвигаться определённым образом. Вероятнее всего, змей, до момента его наказания, мог иметь некие конечности, позволяющие ему передвигаться иначе. Будь то ноги, а быть может, и крылья…

– Прямо как у дракона, – не сдержавшись, представил вслух Фабрис. Гауденций тотчас же смерил его несколько пренебрежительным взглядом с оттенком лёгкого удивления: как если бы, например, заговорила доселе безмолвная мошкара.

– Можно сказать и так, – согласился Венсан. – А переходя к ангелам, можно отметить, что, если говорить не общо, а более узко, непосредственно «ангелами» можно назвать только младший чин, в то время как иерархия этих созданий подразумевает целый ряд градаций по мере их приближённости к Создателю и различий в возложенных на них целях и задачах. Соответственно, какие-то отличия способны существовать в промежутках между теми или иными категориями, и даже в пределах самих категорий – к примеру, в силу индивидуальной испорченности отдельного индивида или даже целого рода, но, в общем и целом, для общей классификации достаточно и представленного ранее.

– Но, по-вашему, выходит, что человек был изначально сотворён уже с душой, раз уж она присутствует в каком-то смысле даже и у неразумных тварей. Но в Священном Писании сказано, что Создатель вдохнул Дух Свой уже в человека, созданного Им по Образу и Подобию Своему. Как же так? – с сильным сомнением поинтересовался Гауденций.

– Дело в том, что понятия «душа» и «дух» необходимо разделять. В своё время, когда я только начинал свой путь в вере, я не вполне понимал эту разницу, и мне потребовалось некоторое время, чтобы её осознать.

Выражаясь доступным языком, можно сказать, что душа – это сосуд, который должен стать вместилищем для Святого Духа. Человек состоит из трёх составляющих: плоти, души и духа. Даже ставя душу на более почётное место, нежели плоть, нуждами плоти не следует пренебрегать совершенно, подобно тому, как это делали гностики, вообще отвергавшие всё телесное, ведь наша плоть являет собой храм нашего духа. И, соответственно, требует к себе определённого уважения. Это не есть ещё что-то законченное и завершённое само по себе, но, скажем так, кокон гусеницы, от которого не в последней степени зависит рождение бабочки духа. Но какого рода дух заполнит тело и душу, Святой Дух либо нечистый дух разложения, что однажды произродится из этого вместилища, – во многом зависит от самого человека.

Когда Всевышний сотворил человека по Образу Своему и Подобию, речь шла вовсе не о физических составляющих, внешних качествах, таких как руки, ноги, голова, сердце и прочее, а о личностных, глубинных качествах, в целокупности которых и отобразилась уникальность человеческой души в сравнении с душами прочими. Это, например, единовременное наличие у человека свободы воли, разумности, самосознания, воображения, чувства прекрасного, способности к сотворению, памяти, сопереживания, любви, доброты, и прочего тому подобного, но, в первую и главную очередь – особой метафизической связи с Творцом, которой не обладают другие создания, даже и ангелы, пребывающие с Ним. У ангелов, конечно, как и у всего мира со всем его содержимым, будь то камни, животные, растения и что бы то ни было вообще, тоже присутствует своя связь с Создателем, ибо созданный мир несёт на себе отпечаток Создателя, но эти связи носят принципиально иной характер. И хотя, скажем, у душевнобольного человека может внешне не наблюдаться тех или иных качеств, – они присутствуют в его душе как некая неотъемлемая потенция, которая просто не может быть наглядно реализована вследствие имеющего места повреждения.

Некоторые иные качества, которые могут показаться нам удивительными, но на самом деле являются естественно присущими человеку, изначально были в него заложены при создании, но в дальнейшем утратились после грехопадения, либо, скажем так, впали в спячку, подобно медведю, и проявляются у немногих людей в исключительных случаях. Это, скажем, и совершенство телесной оболочки, и определённая власть над животными и стихиями, неподверженность болезням и старению, и многое другое.

В наши дни бледная тень этих свойств, пусть и очень редко, но иногда проявляется в некоторых людях, что таит в себе известную опасность: во-первых, наличие определённых способностей само по себе ещё не свидетельствует о высокой праведности их владельца, но, вместе с тем, способствует развитию у него самообольщения, ведущего его душу и души тех, кого он беспечно обольстил, к погибели; во-вторых, для некоторых людей восстановление связи с Богом подменяется желанием овладеть теми или иными «сверхъестественными дарами» для собственных целей. На этом я ещё хотел бы остановиться потом подробнее, а пока что замечу, что даже и говорить тут о чём-либо «сверхъестественном» не вполне корректно. Естественными для человека и мира были лишь состояние Адама и мира на момент полного завершения их сотворения. В то время как нынешние состояния человека и мира уже носят неестественный характер, являющийся следствием Первородного Греха.

Вместе с тем, будучи частицей Бога, душа человека содержит в себе незыблемую крупицу Божьей Благодати, делающей человеческую душу бессмертной, в отличие от всех прочих. Именно из-за этой особенности связь с Богом, насколько бы она ни была нарушена или испорчена, в большей или меньшей степени, после Первородного Греха у Адама и Евы, и каждого последующего человека, ни при каких обстоятельствах не может отсутствовать совсем. Поэтому даже и в самых «освобождённых» и «прогрессивных» кругах у людей иногда просыпаются такие качества как совесть, доброта и вера. А душа человеческая, так или иначе, продолжает своё существование, несмотря на всю ту неправду и беззаконие, что были сотворёны человеком за время его земной жизни.

Святой Дух, или Благодать Божья, стяжается, изгоняется или вообще отвергается человеком на протяжении всей его жизни, в зависимости от того, находится ли его человеческая воля в согласии с Божьей Волей, образуя гармоничную и прекрасную симфонию, либо противится Ей, образуя ужасную какофонию и изгоняя из души праведность. И если душа человеческая стяжает Духа Святого, – она начинает преображаться и обновляться. Если же изгоняет – её порча и ветхость лишь усиливаются. Об этом повествует Спаситель, говоря о том, что новое вино не вливают в мехи ветхие, ибо последнее погубит и вино, и мехи, но – наливают в мехи новые, – постарался разъяснить Мавр. – Вообще некоторые из Святых Отцов, к примеру, Блаженный Аурелий Августин, полагали, что в промежутке между происхождением Адама из праха земного и становлением его человеком в полном смысле этого слова – он был обычным животным, но стал человеком лишь после того, как Всевышний вдохнул в него Святой Дух. При этом он мог, в известном смысле, внешне выглядеть как человек в нашем с вами понимании; или как-нибудь отличаться от привычного для нас представления; обладать теми или иными качествами, которые также являются присущими людям, – например, думать, ходить разговаривать; быть как единственным, непосредственно созданным из глины, так и одним из многих внешне подобных ему животных, ведущих своё происхождение от Земли; но человеком он стал не от своих физиологических черт или наличия сознания как такового, но приняв Святой Дух от Бога, став подобным Ему по Образу и Подобию не физическому, но метафизическому.

Возможно, это происхождение от земли и прохождение животной стадии могли потребоваться с целью того, чтобы Адам, «красная глина», смог обоснованно возглавить природу, став не просто её частью, но главой, поставленным, с одной стороны, быть помощником в делах Бога, повелевать животными и раздать им имена, и, с другой, неким связующим звеном между тварным миром и Богом; подобно тому, как Сын Человеческий должен был не создаваться на пустом месте, но быть рождённым изнутри человечества, чтобы стать его частью и, тем самым, иметь возможность совершить свой Искупительный Подвиг во имя Господа и всех нас.

Естественно, если первый – подвёл нас к Погибели, то Второй – вернул нам надежду на Спасение. И если первый, своим грехопадением, испортил не только себя, но и саму суть мироздания, тварный и нетварный мир, лишив животных разумности и дара речи, почву – былой плодовитости и, что важнее, обрекая на страдания не только себя, но и всё остальное человечество, то Второй – создал для всех нас своей Жертвой возможность для нашего искупления, восстановления нарушенного единства с Богом.

– Допустим, – подняв ладонь, условно согласился Скиталец. – Но что из этого следует? Таким образом, скажем, если Спаситель ходил по воде, а Дух Божий летал над водой, – то вся вода теперь, по-вашему, получается, святая?

– Ничуть нет, – покачал головой Венсан. – Как уже было сказано, для освящения требуется особое Божье Волеизъявление. Один лишь факт контакта со святыней сам по себе ещё не наделяет святостью всё то, что соприкасается с нею физически. Куда существеннее здесь вопрос соприкосновения духовного. Так, например, люди недоумевали, когда Спаситель, находясь в толпе, стал вопрошать о том, кто к Нему прикоснулся: вокруг было немало тех, кто просто соприкасался с Ним руками или плечами, но речь шла о женщине, которая, завидев Его, уверовала и прикоснулась к Нему осознанно.

Можно также отметить, что освящение совсем не обязательно должно изменять какие-либо из материальных свойств объекта, но наделяет его особым нетварным наполнением. И, вместе с тем, святость куда проще утратить, нежели стяжать: будучи единожды данной – она не остаётся после этого неотъемлемой и незыблемой, но может удалиться из человека по причине его греховных поступков, речей и помышлений, как и из некогда благодатного места – по причине его осквернения.

Былые грехи не ставятся в вину праведнику, как и былая, но уже утраченная праведность не ставится в заслугу грешнику и не спасает его душу от гибели, поскольку и столетие праведной жизни можно перечеркнуть даже одним неправедным помышлением, словом или поступком. И чем выше была праведность человека – тем тяжелее оказывается его грехопадение, ведь кому больше дано – с того больше и спросится.

– А что всё-таки в плане нравственности? Выходит, что для святых она не обязательна, раз уж они были наделены Благодатью не за дела и заслуги, а исключительно по Милости? – едко съязвил попутчик.

– Повторюсь – для того чтобы принять, а приняв – удержать и преумножить в себе Божью Благодать, человеку требуется пребывать в особом расположении духа, что подразумевает не просто некий контроль над чувствами и эмоциями, но жизнь в соответствии с Божьей Волей. Из этого вовсе не следует, что нравственность для святых излишня, речь просто идёт о том, что под святостью как таковой подразумевается совсем иное. А именно – неотмирность, определённую чуждость тварному и созданному Бытию и сопричастность Бытию нетварному и несозданному.

Некоторые люди очень горько ошибаются, полагая, что всё, находящееся за пределами физического и чувственного, относится к области духовного и ведёт к Богу, поскольку пытаясь вместо следования Божьей Воле вызывать у себя пьяный экстаз, чтоб соприкоснуться с чем-то неведомым, – они, «выходя за рамки себя», вступают в контакт не с Духом Святым, но с бесами, которые хоть и являются нетварными, как и праведные ангелы, но не являются, в отличие от Него, при этом ещё и несозданными. И если у святых людей и ангелов имеется эта наделённость неотмирной Благодатью, которая не была ни сотворена, ни создана, то нечестивые люди и падшие ангелы отторгают её своим беззаконием.

Благодать, исходящая от Бога, Дух Божий, это тоже Он. Не какой-то другой Бог, а Он же в Своём определённом проявлении. И невозможно стяжать Бога, не принимая Бога. Принять Бога невозможно без веры и любви к Нему. А вера и любовь к Нему, в свою очередь, недостижимы без сознательного исполнения Его Воли. Он держит Свои объятия открытыми для всех, но просто не все стремятся их принять, и Он уважает само право на выбор, не ограничивая в возможности отвергнуть Его Любовь и, стало быть, Спасение, ибо Он – это Жизнь. Те, кто отверг Его, – ещё мыслят и существуют, но уже не живут.

Во избежание путаницы следует уточнить принципиальный момент: дело в том, что подавляющее большинство людей, будь то невежды или просвещённые, не вполне различают такие вещи, как праведность и порядочность, праведность и святость, совесть и мораль, мораль и религия, религия и вера.

Самым некорректным образом, они, обычно, отождествляют мораль и религию, наивно полагая, что «главное» – «просто быть хорошим человеком», «иметь Бога в душе», ставя на первое место жизнь по собственной совести и отводя для духовной жизни второстепенное значение. Либо, что хуже, полагают религию неким и вовсе излишним придатком к морали, бесполезной шелухой, видя в ней преимущественно внешнюю, обрядовую составляющую, традиции и обычаи, оттеняющие «суть» и выступающие в роли кнута и пряника, в которых «просвещённый человек» и без того не нуждается. Первая точка зрения чаще встречается в широких массах, вторая – в среде гуманистов, но, в общем и в целом, обе сводятся к тому, что религия либо полезна, как некое подспорье для морали, но – вторична, а в чём-то и вредна, расходясь с нею, и потому – порядочный человек может быть порядочным и безо всякой религии, без страха Ада и без обещания Рая, не утруждая себя изучением догматов и духовной жизнью, – неторопливо поведал Венсан.

– И в чём же тут ошибка? – не забывая и о ранее заданных вопросах, уточнил Гауденций.

– Прежде всего, в том, что мораль и религия, даже будучи в известной степени связанными одна с другой, ставят перед собой принципиально различные цели и задачи. В следовании моральным принципам – заключается исполнение обязанностей человека по отношению к другим людям. В следовании религиозным заветам – исполнение обязанностей человека перед Богом. Задача морали – согласовать действия людей в соответствии с нравственным законом для лучшего сосуществования здесь, в нашей земной жизни. Задача религии – обновление испорченной природы человека, исцеление от греха – болезни, обрекающей изначально бессмертную душу на погибель, восстановление нарушенной связи с Богом.

Жизнь, идущая вразрез с нормами морали, портит отношения человека с людьми, которые придерживаются этих норм. Жизнь, идущая в разрез с нормами религии, отдаляет душу от Создателя. В морали – содержится правда человеческая. В религии – Правда Божья. И это – две разные вещи, – терпеливо пояснил монах. – Общественная мораль формируется под влиянием массы факторов и, как следствие, содержит в себе набор взглядов тех, кто это самое общество составляет. В известной степени на мораль может оказывать влияние и религия. Но помимо влияния религии на ней неизбежно сказываются и многочисленные сторонние убеждения людей, далеко не всегда и не во всём совпадающие с принципами их веры.

Из-за этого смешения понятий мы часто можем наблюдать несоответствие между теми идеями, которые, по мнению человека, он исповедует, и теми принципами, которых он по факту придерживается. В то же самое время внешние, обрядовые стороны религии, могут испытывать влияние тех или иных общественных идей и традиций. Это, с одной стороны, может приводить к различного рода искажениям и ересям и, с другой стороны, порождает путаницу, когда люди утрачивают нить понимания – что здесь, собственно, от людей, а что – от Бога. Человек, имеющий определённое представление об обрядовой стороне либо об истории религии, – начинает полагать, что он имеет представление о самой сути религии.

В итоге – сущность религии начинает видеться многим в вещах настолько несущественных, незначительных, непринципиальных, а то и в откровенных искажениях. В то время как одни люди полностью утрачивают веру в Бога, другие – поступают чуть иначе по форме, но ничуть не лучше по сути, становясь настоящими фанатиками, которые придерживаются лишь мнимой аскезы и строго ратуют за мнимую праведность, ставя почитание заповедей превыше их исполнения, подменяя духовную жизнь, о которой они не имеют и малейшего представления, соблюдением только лишь внешней, обрядовой оболочки, при этом свирепо ненавидя всех и каждого, кто расходится с ними во взглядах и убеждениях.

Вздохнув и покачав головой, Венсан пояснил:

– У каждого человека есть определённые личные убеждения о том, что есть хорошо и что плохо, верно и неверно, правильно и дурно, справедливо и несправедливо. Это составляет правду человеческую. Но человек – существо греховных страстей, которые ему ещё надлежит побороть, и правда сердца человеческого далеко не всегда соответствует Правде Божьей.

Для начала разберём такие понятия как мораль и совесть: если мораль, как и законы человеческие, является неким гласным или негласным соглашением в отношениях между людьми, то совесть есть установка личности следовать тем или иным принципам.

Теперь же давайте рассмотрим отличия порядочности и праведности. Человек, живущий в соответствии с нравственным законом, называется «порядочным человеком». Он – живёт по правде человеческой. Это – единственный вид добродетели, который доступен язычникам. Человек, живущий в соответствии с Законом Божьим, называется «праведным человеком». Он – живёт по Правде Божьей. Порядочный человек, конечно же, может быть и праведным, но – всё-таки эти вещи далеко не тождественные.

– Во-первых, – продолжил монах после некоторой паузы, – далеко не всё то, что является допустимым с точки зрения светской морали, допустимо и с религиозной точки зрения. В то же самое время не всё то, что осуждается светской моралью, обязательно должно быть грехом в религиозном представлении.

Справедливо и обратное: те или иные поступки, не являющиеся чем-то предосудительным в рамках светского мышления, зачастую могут нести в себе тягчайший грех, а некоторые действия, в которых, по духовным меркам, есть благое зерно, вызвать общественное порицание. Вспомним ситуацию, когда Спаситель объяснил людям, что не входящее в уста, а исходящее из уст оскверняет человека, потому есть немытыми руками хоть и вредно для здоровья, но это не оскверняет душу человека, в отличие от лжесвидетельства или клятвопреступления. Весьма наглядный пример того, как людям свойственно путать не только этическое, но даже и духовное – с эстетическим.

Или вспомним, как Спаситель не позволил апостолу Петру задержаться, когда тот желал похоронить по всем обрядам своего отца, но велел оставить мёртвым хоронить своих мертвецов. Если исходить из позиции общественного мнения, то подобный поступок однозначно должен был встретить, как минимум, непонимание, осуждение и порицание, в то время как с религиозной точки зрения он был вполне обоснован контекстом ситуации.

Проблема усугубляется ещё и тем, что когда один и тот же человек сразу почитается за одни качества – Церковью, и за другие качества – в миру, то простой народ перестаёт различать, что здесь относится к праведности, а что – к вещам посторонним, которые, в лучшем случае, если не отдаляют человека от Бога, то и не приближают его к Нему, а в худшем – могли стать причиной духовной погибели человека, прежде чем он спохватился.

Разберём, что представляет собой грех. Прежде всего, понятие греха относится не к морально-этической, но к богословской области. И этот термин употребляется нами сразу в двойственном значении. Во-первых, «грехом» часто именуют даже не сам грех, в узком смысле слова, а тот или иной поступок, влекущий за собой грех, что хоть и делается для простоты в общении, но, к сожалению, порождает непонимание и мнимые противоречия, когда слово начинают воспринимать исключительно в данном ключе.

Например, многим становится непонятно, какой же грех, в таком случае, может лежать на новорожденном младенце, который ещё не успел даже сделать свои первые шаги. В этом же контексте выражения «грешный мир» или «грешная земля» кажутся аллегорией обобщённых грехов человеческих, что, опять же, справедливо лишь отчасти, в переносном значении, но уж никак не в прямом. Во-вторых, под грехом понимается определённая порча, искажение, разлад, какофония, болезнь, трещина, которая, начавшись с Первородного Греха, оставила и преумножила след на всём мироздании.

Грех умножает грех – подобно тому, как малая трещина разрастается в большую, множа всё новые и постепенно приводя к крушению целого дома. Многочисленные трещины греха сливаются в одну огромную бездну, представляющую собой разрыв между миром и Богом, и если сравнить праведность с иглой, то Божья Благодать – это нить, без которой невозможно зашить эту рану. Когда мы подразумеваем грех в этом смысле, то, говоря о Первородном Грехе, печать которого лежит на мире и современных людях, мы, прежде всего, имеем в виду те последствия для мира в целом, а также человеческих душ и тел в частности, которые повлекли за собой необдуманные действия первых людей.

Старение, смерть, болезни, голод и прочие напасти, которые затронули и природу людей, и природу зверей, а также, в той или иной степени, тварный и нетварный мир в целом. Гуманисты и многие видные деятели Реформации активно отвергали концепцию Первородного Греха именно из-за этого непонимания.

Сочтя индивидуализм трактовок за единственную и безусловную норму и зашагав, будто опьяневшие канатоходцы над бездной, балансируя без опоры Святых Отцов, они перестали осознавать, что человек – это не просто индивид всегда и во всём, но и часть единого целого, несущая на себе отпечаток не только собственных, но и чужих прегрешений, передающая это бремя и потомкам.

Иными словами, понятие греха относится не к области морально-этических норм, но к области метафизики. Люди грешны не только лишь потому, что творят беззаконие, но, напротив, они творят беззаконие ещё и потому, что после Первородного Греха уже изначально рождаются грешными. Потому что грех – это отторжение Благодати, болезнь души, нарушенная связь с Богом, последствия которой несут в себе и потомки больного, а Бог – есть Врач человеческих душ, и только Он способен исцелить их от этого недуга. Но, не навязывая лечение насильно, Он может исцелить от греха лишь тех больных, что сами действительно этого желают и прилагают усилия к своему исцелению.

Преумножающие порчу – тем самым преумножают предрасположенность к греху у последующих поколений. Естественно, и предрасположенность, и окружающие условия в значительной степени склоняют чашу весов в сторону преумножения беззакония, но, тем не менее, не снимают с человека и личной ответственности, поскольку даже и тот, кто был рождён в окружении мытарей, имеет возможность совершить подвиг и стать праведником, как и тот, кто рождён в окружении праведников, волен впасть во грех.

Конечно, сын за отца не в ответе, как и отец за сына – в том лишь узком смысле, что один человек не несёт личную ответственность за поступки, непосредственно совершённые другим человеком: они, в первую очередь, особенно преумножает «трещины» на его собственной душе. Но, вместе с тем, на них, и на отца, и на сына, и на внука, и на правнука, в той или иной мере распространяется коллективная ответственность.

Вспомните, до какого колена должен был оказаться проклят тот, кто убьёт Каина. Вспомните, как греховный поступок Хама отразился на его сыне Ханаане и его потомках. Вспомните праведного левита, того, что поплатился за последствия грехов, содеянных не лично им. Вспомните, как дорого действия египетского фараона или козни Амана обошлись их родным и соплеменникам.

И, вместе с тем, это работает и в обратную сторону: если бы в Содоме и Гоморре нашлись хотя бы пять праведников, – это, как известно, смогло бы спасти сии грешные города. Таким же самым образом – наш мир ещё продолжает влачить своё существование лишь постольку, поскольку в нём ещё остались те, кто противится распространению эпидемии греха и, в меру своих скромных возможностей, пытается не только от неё исцелиться, но и поспособствовать исцелению других. Тем самым эти люди оказывают метафизическое воздействие ещё и на весь грешный мир.

И когда я рассказываю в своих проповедях о том, как прекрасен стал бы мир, если бы все начали жить по Заповедям Христовым, – я подразумеваю под этим не только и не столько морально-этическое преобразование, но и преобразование мира в целом. Но, к сожалению, этому не суждено будет сбыться…

Во всяком случае – не суждено сбыться в том виде, в каком о «мире во всём мире» и «правде на земле» разглагольствуют всевозможные еретики и лжепророки, поскольку их «мир» и «правда» в основе своей лживы, а истинные – не осуществимы в рамках нашей текущей истории, но – лишь в рамках метаистории, когда преобразившееся мироздание будет включать в себя новое небо и новую землю. Преобразившиеся души воссоединятся с новой плотью, подобно тому, как это было в видении Иезекииля, и больше не станет ни мужчин, ни женщин, ни молодых, ни старых, но всё будет иначе, чем сейчас. Искупительная Жертва Христова, особенно важная в данном контексте толкования понятия греха как духовной эпидемии, последствия которой, так или иначе, в большей или меньшей степени, охватили всех и вся, позволила приблизить отдалившееся за долгие века беззакония Царство Божье и дать поражённым заразой греха душам шанс на исцеление.

Однако – предоставленным шансом на спасение желают воспользоваться далеко не все, а среди тех, кто даже и желает, – немало таких, кто при этом не предпринимает каких-либо фактических действий к своему исцелению, либо – занят лишь поддержанием некой видимости лечения, которая, будучи в сути своей лишь имитацией, не может принести никаких фактических результатов.

Те же, кто действительно прилагает усилия в борьбе с заразой, – не останавливают, а лишь в некоторой мере сдерживают гибель грешного мира. Их скромных сил явно мало, а на смену каждой заделанной трещине приходит уже множество новых, поскольку борьба с грехом требует от человека подвига, а беззаконие творится и днём, и ночью, не требуя для этого никаких особых усилий. И дальше будет только хуже, вплоть до момента неминуемой гибели мира ветхого.

Но какие бы болезни, горести и беды нас всех не преследовали, какие бы войны не велись, сколько бы крови и слёз не проливалось – не нужно поддаваться унынию, ощущению упадка и безысходности, поскольку торжество Правды является неизбежным, сколь бы страшными нам ни казались вонь, разложение и конвульсии агонизирующего мира.

– Звучит, может быть, и красиво, но – недостаточно убедительно. Во всяком случае – для меня, – пожал плечами Гауденций. – И всё-таки я пока не вполне понял эту вашу разницу между религией и моралью, праведностью и святостью, религией и верой. Вы постоянно начинаете рассказывать мне сначала про одно, потом – сразу же перескакиваете на второе, а завершаете вообще третьим.

– Что ж, если с первого раза не доходит – можно и повторить для закрепления, – терпеливо кивнул Венсан, пока ещё даже не казавшийся утомлённым. – Итак, общественная мораль, в известной степени, восходит к представлениям о вреде и пользе. Конечно, речь совсем не обязательно идёт именно о чьей-то личной выгоде, которая может идти вразрез с общественной, но, так или иначе, затрагивает вред и пользу.

Реальные или мнимые – вопрос уже другой, поскольку те или иные традиции могут быть пережитком вещей, которые были актуальны в определённых обстоятельствах, пока они не изменились, а про источник забыли, а какие-то традиции вообще были основаны на изначально ложных представлениях о вреде или пользе чего-либо. И вместе с тем, как следует из названия, общественная мораль, так или иначе, неизменно подразумевает наличие и взаимодействие общества, придерживающегося или, как минимум, формально признающего эту мораль как норму.

И то и другое, как правило, всегда наглядно: во-первых, для того чтобы человек, к примеру, мог грабить, убивать, обманывать и насиловать, – необходимы те, с кем он мог бы всё это проделать; и, во-вторых, для общества, осуждающего его действия как аморальные, очевидно, что этот человек приносит всем тем, кого он убил, ограбил, обманул или изнасиловал, тот или иной видимый вред: телесный, материальный или моральный.

Аналогичным образом это применимо и к пользе: скажем, для того чтобы кого-нибудь обуть, одеть, накормить, – необходимо наличие тех, кто в этом нуждается, и, вместе с тем, для общества, которое оценивает эти действия похвальными, очевидно, что эти действия приносят видимую пользу для тех, кого одели, обули и накормили.

Грех и благо, в отличие от описанного, далеко не всегда столь наглядны и очевидны, поскольку, как уже было сказано, относятся к области метафизики. Человек, оказавшийся один посредине безжизненной пустыни, где нет ни другого человека, ни зверя, ни мест, подходящих для рытья колодца на пользу для других, ни даже колодца или оазиса, в которые можно плюнуть назло другим, казалось бы, просто не может, находясь там, совершить поступок, характеризующий его высокоморальным или аморальным человеком. Просто потому, что поблизости нет никого из тех, кому он мог бы принести очевидные вред или пользу.

Но если он вдруг начинает искренне и правильно молиться за другого человека или, по крайней мере, в мыслях желать ему всего доброго и хорошего, – казалось бы, в этом нет никакой видимой пользы здесь, сейчас и сразу – ни для него самого, ни для того, за кого он молится. А если этого человека нет в живых, то, с расхожей у многих еретиков точки зрения, в этом нет даже и смысла, поскольку душа такого человека, в соответствии с их убеждениями, либо уже пребывает в Раю и, стало быть, ей это излишне, либо пребывает в Аду и, стало быть, это ей уже не поможет.

Или, если человек начинает из последних сил надрывать глотку, проклиная кого-нибудь на все лады, гневаться, или, тем паче, просто думать о ком-нибудь гадости, – казалось бы, в этом нет никакого видимого вреда здесь, сейчас и сразу, как для него самого, так и для тех, кому он желает что-то дурное. На самом же деле, вред и польза имеют место и здесь, хотя во главу угла ставится вовсе не это. В подобных случаях вред и польза не являются самоочевидными для большинства людей и не обязательно оказывают заметные для нас последствия в пределах наблюдаемого нами тварного бытия.

Казалось бы, кому будет вред от того, что какой-нибудь человек станет вдруг сквернословить или богохульничать вслух или, тем более, в помышлениях, когда он, как ему это кажется, находится наедине с собой? Кому будет вред от того, что какой-нибудь человек тихо и незаметно предастся рукоблудию или чревоугодию? Кому будет вред, если пара взрослых мужчин, без насилия и принуждения, предастся мужеложству? Кому будет вред, если матери станут делить ложе с сыновьями, отцы – с дочерьми, не рожая, при этом, на свет больного и безобразного потомства? Кому будет вред, если пастухи начнут спать с овцами? Гордецы – задирать нос и считать людей грязью, хотя бы и про себя? Сквалыжники и тщеславные – мечтать о несметных богатствах и мирской славе? Лицемеры – строить из себя святош? Гадалки – гадать для себя? Гневающиеся – гневаться, а завистливые – завидовать, если эти их действия, казалось бы, проходят без свидетелей и не затрагивают кого-то постороннего? На самом же деле, как было сказано ранее, на метафизическом уровне вред будет обязательно и сразу, другое дело, что это будет неочевидно для большинства людей. Во всяком случае – до поры до времени.

И, более того, если, к примеру, поджигатель, от зависти подпаливший соседский дом, нанесёт своим поступком очевидный вред своему соседу и его дому, то в это же самое время – он причинит куда более серьёзный вред собственной душе. Но, мало того, подобно тому, как пламя способно перекинуться на иные дома, оказавшиеся вблизи пожара, – вред будет нанесён не только душе грешника, но и всему мирозданию. В первую очередь это коснётся бытия нетварного, через которое уже, так или иначе, отразится и на тварном бытии.

Это вовсе не означает, что грешника всенепременно ожидает какой-либо явный вред в тварном бытии, который однозначно увяжут с совершённым им грехом, нет, но, в конечном счёте, всё это преумножит общую дисгармонию и оторванность тварного мира от Бога в целом и, соответственно, создаст неприятные последствия как для всех, так и для грешника в частности. Если, к примеру, старушка проведёт языческий обряд для исцеления своего больного внука, или, допустим, мужчина и женщина решат предаться блуду, – многие не увидят в этом какого-либо явного вреда как для самих людей, так и, тем более, для окружающих, и уж тем более не увидят подобного вреда в одних лишь словах и намерениях, не воплощённых в действии.

На самом же деле, колдовство, богохульство и идолопоклонство, порой не имея очевидного для всех вреда, приносят не меньший, а то и больший вред для всех, чем более наглядные убийства, воровство и грабёж. И то и другое вредит человеческим душам и вносит свою лепту в отдаление грешного мира от Творца, и разница заключается исключительно в очевидности наносимого ими вреда. В результате тот вред, который является наиболее наглядным, кажется людям и более серьёзным, а к остальному может проявляться снисхождение, ведь от него «никому хуже не становится».

Хотя порой менее наглядные вещи оказываются более опасными именно по причине своей неочевидности. На самом же деле, когда тайное станет явным, корень опасной ошибки станет для всех очевиден, но – будет уже поздно что-либо исправлять.

Похожим образом можно говорить и о пользе: люди могут не наблюдать какой-либо очевидной пользы в церковных таинствах, молитве, посте и жизни по духовным законам, при этом не испытывая желания себя ими утруждать, но наблюдать очевидную пользу от некоторых мирских дел, ошибочно принимая её за безусловное благо и в плане духовном.

Так порождаются адогматические представления о том, что «главное» – «просто верить в Бога» и быть «хорошим человеком», а всё прочее, если и полезно, то – вторично и вообще необязательно. А то и вера в Бога – тоже «не обязательна», если безбожник – «хороший человек». Отсюда люди порой приходят к заключению о единстве если не по форме, то по сути всех существующих религий, которые, по их представлению, одинаково приводят всех к одной общей цели разными путями, либо – о существовании некоего особого, индивидуального пути спасения, доступного наравне с исполнением Божьей Воли.

Дескать, если человек всего лишь никого не убил, не ограбил и не изнасиловал, то, соответственно, на его совести нет и, главное, в принципе не может быть никаких тяжких грехов. Если вообще есть. И если он, несмотря на прохладность в религиозных вопросах, вёл себя с людьми честно и порядочно, был верным другом и хорошим человеком, – то за его душу незачем беспокоиться, и Рай ему уже гарантированно обеспечен.

Стоит ли говорить, какую опасность таят в себе столь беспечные, но, к сожалению, довольно распространённые и наивные представления? Оказывается – стоит.

Если бы для спасения души достаточно было бы придерживаться так называемой «жизни по совести», – человечеству не потребовалось бы и прихода Мессии, поскольку такая идея была близка по духу большинству людей во все времена и в любых концах света. Но, как мы уже это обсудили, к греху может вести и то, что не претит человеческой совести, равно как и к спасению может вести то, что вызовет у неочищенного от страстей человека негодование и неприятие.

Совесть несовершенного человека, испорченная природа которого повреждена болезнью под названием грех, несовершенна так же, как и человек в целом. Из-за этого горький бражник, опьянённый страстями мира, перестаёт различать правду человеческую и Правду Божью, почитая первую за вторую.

Не имея видимой вины перед людьми, мы, при этом, можем иметь вину перед Богом. Имея заслуги перед людьми, мы, при этом, можем иметь вину и совершенно не иметь никаких заслуг перед Богом. И понимание этого факта – принципиально важно для ведения духовной жизни.

Духовность, или духовное развитие, есть стяжание Духа Святого, которое, в свою очередь, подразумевает сознательный отказ от греха, борьбу с ним и жизнь по Правде Божьей. Всё остальное «духовное развитие», которым те, кто не стремится исполнять Волю Божью, ошибочно называют различные вещи, от созерцания шедевров искусства до языческих плясок, экстаза и оргий, является по сути своей лжедуховным. Нельзя прийти к Богу окольными путями, без покаяния и смирения, магическим обрядом или подменой Его Воли собственными желаниями. Нельзя спастись без Него или жить по Его Правде не осознавая этого. Любовь к Богу – не есть любовь чувственная, эмоциональная, но есть подвиг, который выражен в вполне конкретных вещах, ибо сказано, что почитающий Заповеди Его и исполняющий их любит Его. А следование неким моральным принципам, даже при некой абстрактной симпатии человека к Богу, само по себе не приближает его к Нему.

Когда человек болен, – болезнь, до поры до времени, может протекать не очевидно как для самого человека, так и для окружающих, что, впрочем, не помешает ей сгубить заболевшего. Если осматривающий его лекарь сумел своевременно выявить заболевание, то скажет, что человека необходимо срочно лечить. И если больной начнёт отрицать свою болезнь, прогонит прочь лекаря, пришедшего ему помочь, не пожелает лечиться вообще либо станет лечиться неправильно, не тем и не так, как велел ему лекарь, а так, как того желает сам, и тем, чем хочется ему, или же обратится за помощью к шарлатану – его болезнь лишь усугубится, а сам он погибнет. И это не зависит от того, считает ли он или окружающие подобное самолечение правильным.

Не всё то, что приносит людям видимую пользу, является безусловным добром, как и не всё то, что несёт видимый вред, является безусловным злом.

Из наиболее наглядных примеров можно отметить, что ни улучшение условий быта, ни улучшение здоровья, ни обретение каких-либо богатств, талантов, способностей или должностей, душевное спокойствие, радость и прочие очевидные признаки внешнего благополучия – не являются, сами по себе, неким безусловным добром, как не являются они и непременной наградой за праведность или показателем того, что душа человека уже спасена или, во всяком случае, находится на правильном пути к спасению. И в то же самое время всевозможные беды и мучения, болезни и увечья, телесные и душевные страдания, одержимость бесами или даже смерть телесная – также не являются неким безусловным злом, непременным наказанием за порочность или показателем того, что человек в шаге от духовной гибели.

То есть, говоря проще, не всё то, что считается хорошим и плохим в представлении человека обязательно является таковым и с религиозной точки зрения, равно как и не всё то, что характеризует человека с лучшей или худшей стороны в мирском представлении, должно характеризовать его дурно или высоко в отношении духовном.

Просто, когда мы говорим о том или ином человеке, что он, к примеру, «хороший» или «плохой», это – субъективно, а объективно – у него есть обязанности перед Богом, которые он исполняет или не исполняет.

Человек, известный в прошлом как отъявленный негодяй и вызывающий в связи с этим известную неприязнь, – при этом может начать новую жизнь по Правде Божьей; в то время как человек, имеющий репутацию героя и человека чести, может не предпринимать никаких шагов для исполнения Божьей Воли и спасения своей души. Человек, которого не простили другие люди за мнимую или настоящую вину перед ними, – может обрести прощение за вину перед Богом, если будет к этому стремиться. И, в то же самое время, человек, которого считают хорошим из-за того, что он рисковал жизнью ради товарищей на поле боя, лечил больных и подавал нищим, может проповедовать ересь, которая, в конечном итоге, погубит как его самого, так и тех, кто внял его словам. Потому что то, во что верит человек, столь же неотъемлемо определяет судьбу его души, как и то, что он делает, поскольку ни вера без действий, ни действия без веры, ни действия, за которыми стоит ложная вера, не приводят к исполнению Божьей Воли и Спасению.

Счастье – есть единство с Богом, и когда человек, не знающий этого, подменяет счастье ощущением радости, чувственных удовольствий, беспечен, безмятежен, не зная, о чём, зачем и почему он должен утруждать себя беспокойством, – он не ведает за собой грехов, даже если сугубо теоретически признаёт на словах их существование и считает своё спокойствие завершённым благом. Начинает думать, что у каждого есть своё отдельное счастье, отдельная истина, подменяет ложь и правду «мнениями», на деле оказывается несчастен, даже и не подозревая об этом. Ибо сказано, что несчастен тот, кто довольствуется своей человеческой правдой и не ищет Правды Божьей, ибо в радости своей не ведает, что несчастен, и нищ, и наг, и бос.

Человек, который не понимает, почему люди, причиняя боль и обиды друг другу, при этом просят прощения у Бога, опять же, снова не видит разницы между моралью и религией. С одной стороны – человек чем-то обидел ближнего, с другой – породил грех, ибо пошёл против Божьей Воли, нарушив одну из Заповедей. И даже если один человек вскоре простил другого – это не значит, что вместе с этим исчез и грех. Потому что это две разные вещи.

Ни сознательное следование каким-либо моральным принципам без веры в Бога, ни одно лишь обретение веры в то, что Бог или, тем более, «что-то» существует, ни участие в церковных ритуалах и обрядах – ни в отдельности, ни даже вместе не заменяют собой жизни по Правде Божьей. Рождение и воспитание детей, честность и верность с друзьями и близкими сами по себе, опять же, ещё не означают духовной жизни, ибо занимаясь всем этим – человек не делает чего-то особенного, что должно каким-либо образом помочь ему исправить его повреждённую природу: то же самое делают язычники, мытари и грешники. Ещё одной распространённой подменой «духовного развития» можно назвать увлечение искусством, при котором подлинные религиозные чувства подменяются эстетическими: можно проводить время в созерцании шедевральных картин и величественных статуй, чтении античных трагедий и услаждении слуха звуками музыки, но, само по себе, это не делает человека ближе к Богу.

Различные учения, описывающие Бога по-разному, приписывающие ему разные свойства, почитающие разные вещи за тяжкий грех и за благо, а то и вовсе отрицающие грех, признающие множество разных «богов», не обладающих Его исключительностью, а то и просто представляющие собой некую «духовную философию», в которой не нашлось места для Бога и воскресения, даже и при наличии обрядовой составляющей – наподобие того же учения саддукеев – основаны на диаметрально расходящихся положениях и никак не совместимы, даже если наивному человеку кажется иначе.

Соглашаясь с иудеями, называвшими Спасителя «сыном шлюхи» и подвергшими Его страшным пыткам и мучительной казни; с мусульманами, утверждающими, что у их Аллаха нет ни брата, ни сына, и ставящих Спасителя, в лучшем случае, на один уровень с Магометом; с язычниками, поющими омерзительную оду педерастии из-за того, что ей не брезговал тот же Юпитер; с различными сектами, отрицающими само понятие греха вследствие отрицания Бога и Его Воли, из-за чего не вполне понятно, отчего должны были возникнуть, существовать и работать на уровне мироздания их «духовные принципы», во главу которых ставится лишь избегание страданий и обретение наслаждений, при полном игнорировании ими основополагающих вопросов бытия, Божественных Откровений и доказательств Бытия Божия, но почитании культа истинно сатанинской гордыни, где над человеком нет ни Бога, ни Правды Его, но человек сам себе – мнит себя просвещённым, просветлённым, безгрешным, являющимся мерой всех вещей, преодолевшим все страсти, лучшим и первым во всём, достойным всех благ земных и небесных, пребывающим превыше всего и вся; человек, по сути, лишает смысла Искупительную Жертву Христову, отвергает стяжание Духа Святого, не желает замечать тяжкую болезнь собственной души и не делает различий между молитвой, обращённой идолу золотого тельца и Создателю, Творцу и Ваалу.

Для наглядности начнём всё с самого начала, рассмотрев основополагающие вещи. Итак, даже будучи совершенным человеком – Адам оставался всё-таки совершенным человеком. То есть, в строгом смысле, Совершенным является лишь Бог, а всё остальное – в большей или меньшей степени несоизмеримо отстоит от этого Совершенства. В связи с чем мы, для удобства в объяснении, называем Бога Всесовершенным, как недостижимый идеал Совершенства, а всё остальное – весьма условно разделяем и классифицируем по степеням совершенства и несовершенства, познаваемым нами в сравнении.

Так, например, без тех или иных уродств и недостатков сугубо внешних – не было бы и представления о красоте и достоинствах видимых форм, познающихся с ними в сравнении. Без уродств и недостатков сугубо внутренних – не было бы и представления о красотах и достоинствах духовных. Без увечных и нищих – не было бы представления о здоровье и роскоши, и так далее. Более того, совершенству и несовершенству подвержены даже и сами представления о совершенстве и несовершенстве.

И всё это я говорю совсем не с тем, чтоб утвердить, будто бы всё это было для нас, безусловно, необходимо и обязательно. Просто сейчас мы рассматриваем, как и, главное, почему мы к этому пришли.

Итак, условно совершенное во времени уступает совершенному в вечности. Время есть категория движения. Вечность есть категория пребывания. Даже если допустить, что у времени не будет конца, мы всё равно будем вынуждены признать, что у времени было начало. Вечность же – существует целокупно, не имея ни начала, ни конца.

В то время как языческие философы спорили о том, что является первичным, разум или материя, мы можем сказать, что у истоков всего был Бог, неразделимо являющий Собой Высший Разум и Материю Духовную, которая суть Нетварная и Несозданная.

Создавая мир, – Он был трансцендентен ему. То есть Сам изначально был вне его. Не являлся Сам частью создаваемого и сотворяемого Им мира. Был неотмирен ещё тогда и остался трансцендентен созданному и сотворённому Им миру и сейчас. Мы называем Его Создателем, Творцом, Источником Бытия, Началом Всех Начал, Альфой и Омегой, Началом и Концом Всего Сущего и Богом-Отцом.

Незримое присутствие Бога-Отца, Основы Основ, Первопричины в тварном мире в виде Его действий или исходящих от Него в вечности нетварных энергий, сообщивших мирозданию законы, по которым оно существует и раскрывает в себе заложенное Им в прообразах, мы именуем Божьей Благодатью или Святым Духом.

Непосредственное Боговоплощение, в котором соединилось тварное и нетварное, мы именуем Богом-Сыном, рождаемым от Бога-Отца в вечности. Он же – Слово Божье, существовавшее в начале всего сущего, являющееся Богом и пришедшее от Бога к людям, дабы, оставшись в их сердцах, даровать им Спасение.

И всё это – не три разных Бога, но один Бог в трёх неразрывных и неделимых Его проявлениях, поскольку, являясь Вездесущим, Он единовременно пребывает и в тварном мире, и вне тварного мира, и объединяет оба мира неслитно, нераздельно и неделимо.

Пребывая в вечности, – Он наблюдает всю нашу историю как бы со стороны, будто бы уже написанную книгу, вне наших времени и пространства. Одно мгновение для Него не отличается и от тысячи лет, а тысяча лет – не отличается и от одного мгновения. Вся наша история, начиная от Сотворения Мира и Первородного Греха до Страшного Суда и Торжества Правды Божьей, уже свершилась. Во всяком случае – для Него. Просто нам, существам, ограниченным в пространстве и времени, кажется, что раз лично мы ещё не дожили до какого-то уже свершившегося в веках события, – то, стало быть, его ещё и нет. Предшествующие нам поколения, мы и будущие поколения – существуем в веках сразу и единовременно. И Богу известно, какими будут завтра, или даже через сто и двести лет последствия поступков, добровольно совершённых нами сегодня.

Как известно, на свете существуют воля человеческая и Воля Божья. Воля Божья может проявляться двойственно: актом Вмешательства или Невмешательства. Вместе с тем, представленная как Вмешательство, она также может раздеться на Вмешательство Прямое и Опосредованное.

В случае Прямого Вмешательства – Создатель желает Лично совершить то или иное действие, которое, согласуясь с многочисленными факторами, тем самым незаметно запускает цепи событий, корректирующих ход истории и направляющих её в необходимое Ему русло для исполнения определённых деталей Творческого Замысла и завершения её определённым образом.

В случае Опосредованного Вмешательства – Он желает, чтобы у Его Воли имелись разумные исполнители, которыми могут быть ангелы, люди и, в некоторых случаях, даже особые животные. При этом, исполнитель, который обладает свободной волей, во-первых, свободен в выборе того, каким образом он станет воплощать Божью Волю в реальность и, во-вторых, свободен в том, станет ли воплощать Её вообще, вместо того чтобы просто Ей воспротивиться. Как, например, Адам, вкусивший запретного плода, или пророк Иона, не пожелавший, поначалу, отправляться в Ниневию. Таким образом, помимо всего прочего, здесь может присутствовать ещё и фактор испытания.

В случае же Невмешательства – Создатель не направляет Свою Волю на некое действие и не подталкивает кого-либо к тем или иным поступкам, но, напротив, Волен не вмешиваться с целью того, чтобы те, кто наделён свободной волей, могли проявить свою волю таким образом, чтобы она могла не только согласоваться с тем, что угодно Ему, но и идти наперекор Его Желаниям. Таким образом, когда кто-нибудь поступает наперекор Его Заповедям и умножает грех, – то делает это не потому, что Бог специально и намеренно желает того, чтобы этот человек творил беззаконие, и заставляет творить беззаконие, но лишь потому, что Бог позволяет ему жить в соответствии с собственными человеческими убеждениями, пусть даже и противоречащими тому, чего желает Он.

Всё дело в том, что человек, в отличие от всего остального, является уникальным творением, способным довести завершающие штрихи в картине своего создания. В этом плане даже и ангелы, изначально созданные ближе к Богу и вечно осведомлённые о Его существовании, расходятся с людьми в том, что худший из людей потенциально способен уподобиться Богу в большей степени, чем, вероятно, даже лучшие из них. Но сможет ли обычный несовершенный человек достичь подобных высот – вопрос уже другой.

Чуть ранее мы уже обсуждали вопрос совершенства. Человек, лишённый свободы воли, и превращённый вместо этого в куклу, уже не был бы совершенным. Первозданный Адам был совершенен лишь в том плане, что его природа ещё была свободна от греха, который он пока ещё не совершил, но, вместе с тем, ему было куда совершенствоваться и дальше, равняясь во всём на Бога. Для этого ему и была дана свободная воля, которую он мог использовать для большего уподобления Создателю, поступая в согласии с Его Волей не по принуждению, но по собственному желанию.

Однако наличие свободной воли подразумевает возможность поступать не только лишь так, как угодно Создателю, но – и наперекор Ему. Что, собственно, и произошло.

Прекрасные, бессмертные, не испытывающие нужды и забот, наделённые от Бога всевозможными дарами и благами, окружённые Его Заботой и Любовью, Адам и Ева не могли каким-либо образом выказывать Ему свою любовь и признательность иначе, кроме как исполнением Его Воли, не нарушая данной Им заповеди. И суть Первородного Греха заключалась именно в факте Её нарушения.

Не знавшие до этого момента Зла, они могли познать его лишь одним способом – совершив Зло самим. В результате чего, в осознании последствий содеянного, они открыли для себя и утраченное ими Добро.

Их история красноречиво свидетельствует ещё об одном принципиальном моменте, который, в наши дни, зачастую упускается из виду, способствуя умножению путаницы и заблуждений в вопросах веры, а то и порождения неверия. Вот, казалось бы, яблоко они скушали – велика беда: вон их ещё сколько осталось. Кругом столько росло, а захотелось сорвать вот именно это. Но, как это можно наблюдать на данном примере, у наших согрешивших Прародителей отсутствовала какая-либо иная логически обоснованная причина не вкушать плод, который был ими желаем, спел, красив на вид, сочен, да и вообще, по словам змея, должен был сделать их такими «как боги», за исключением одной. И этой единственной, но исчерпывающей причиной было то, что так пожелал Господь.

Захоти Он – и у Него нашлось бы бесконечное множество способов оградить Древо от людей, но, в таком случае, они просто не имели бы возможности нарушить Его запрет, и, соответственно, не было бы и действительной возможности по-настоящему исполнять Его Волю.

В то время как в понимании языческих философов, а позднее и гуманистов, мерой всех вещей был назван человек, для христианина – мерой всех вещей является Бог. И факт греха заключается не в каких-то непосредственных помышлениях, словах или действиях, как таковых, а именно в том разрыве связи и отдалении, которое возникает каждый раз, когда свободная воля человека начинает противоречить Воле Бога.

Любые попытки замерять Бога несовершенными человеческими мерами – заведомо глупы и нелепы, также как и попытка переносить логику конечных объектов на объекты бесконечные. И когда искренне верующие, но при этом совершенно не понимающие столь принципиально значимого для нас момента люди пытаются рассуждать о сути Бога, сути Его действий и намерений, опираясь в своих суждениях на категории, применимые к объектам и категориям окружающего нас тварного мира и, в частности, к нам самим, несовершенным людям, они обречены на видимые противоречия и парадоксы, которые, как уже было сказано ранее, при ближайшем рассмотрении оказываются мнимыми, если не производить всевозможных манипуляций с подменой основополагающих понятий из богословской области на мирские.

Люди часто задаются вопросами о том, каким образом при существовании Бога в мире может существовать Зло, и, являясь Первопричиной всего сущего, не является ли Он и Создателем Зла. Или о том, каким образом погибель души возможна при её бессмертии. Или о том, каким образом Добрый и Справедливый Бог мог, к примеру, лишить жизни Онана, которого Он, как и всех, любил; устроить Всемирный Потоп; позволить Мордехаю и Эстер уничтожить Амана с его сыновьями и множеством соплеменников; наслать Казни Египетские; уничтожить Содом и Гоморру; создать ангелов, которые впоследствии стали бесами; отправить Сына Своего на смерть; и многое другое. Задаются они вопросами и о том, почему бы Ему, с одной стороны, раз уж Он всех так любит, не забрать поголовно всех в Рай безо всяких испытаний, а с другой, если уж люди непонятно в чём должны покаяться и непонятно от чего спасаться, то почему тем, кто творил добро, но не признал Христа, в Спасении будет отказано, а тем, кто был негодяем, но крестился, – будет всё прощено, ведь это нелогично и несправедливо.

Как и ранее, во-первых, некорректно заданы сами вопросы и, во-вторых, имеет место всё та же подмена понятий, при которой противоречие возникает не на самом деле, а лишь в области несовпадения представлений вопрошающего о сути обсуждаемого с сутью обсуждаемого.

Итак, что есть Рай и Ад? Это – не удовольствия и страдания, ощущаемые в земной жизни, и не места, находящиеся здесь, в пределах тварного бытия: кроты не прорывают тоннелей до Ада и соловьи не долетают до Рая. Рай – есть вечное блаженство. Всеблагой Бог – есть Высшее Благо. Следовательно, вечное блаженство есть пребывание с Богом в вечности, а не утоление плотского вожделения с гуриями в саду среди рек запрещённого при жизни вина, как утверждают мусульмане. Аналогичным образом, Ад есть отлучение от Бога – блаженства – в вечности.

Каким образом происходит то или другое? Не Бог отлучает от Себя человека – Он предоставляет Свою Любовь, которая суть Божья Благодать, связующая душу человека с Создателем, каждому – но человек волен сам отлучить себя от Бога, отвергая Его. И это отвержение происходит через неприятие Бога, отсутствие ответной любви, грех и неверие. Бог любит человека, но Его Любовь – совсем не то же самое, что любовь человеческая, и суть Божьей Любви уже была озвучена. В то же время – даже Его Любви недостаточно для спасения человека, который этого не желает. Под любовью человека к Богу, опять же, подразумевается не любовь чувственная и распалённая, при которой он грезит о Боге с утра до вечера, фантазируя об этом каждую минуту, ибо сказано, что лишь тот, кто чтит и исполняет Заповеди Божьи, – действительно любит Его.

То есть, любовь к Богу является настоящей лишь в том случае, если человек не стал срывать своего запретного плода, но исполняет всё то, что Господь заповедовал ему.

Для того чтобы найти Бога, Его, во-первых, необходимо искать. А для того, чтобы, найдя, – обрести, – необходимо жить не по своим прихотям, но по Его Воле. Многие же – просто не ищут Его и даже не собираются искать. Либо – теоретически желают искать, но фактически – не пытаются. Или – ищут Его не там, где Он есть. А то и довольствуются лишь мнимой видимостью поиска, не занимаясь им, по сути.

Что под этим, прежде всего, подразумевается?

Наиболее частым случаем искажённого представления о духовной жизни является так называемое «обрядоисполнение», при котором человек подменяет саму суть религии, заключающуюся в исполнении Божьей Воли, ревностным соблюдением сугубо обрядовых внешних сторон.

Человек может помнить наизусть имена чуть ли не всех святых, отмечая каждый их день, как и прочие церковные праздники; не пропускать ни одной службы; состоять в церковном хоре; исповедоваться; причащаться; ставить свечи и молиться перед образами; соблюдать внешнюю видимость поста, понимая под постом лишь воздержание в пище; регулярно подавать щедрую милостыню; вносить немалые пожертвования на церковные нужды; оплачивать возведение новых храмов; совершать паломничество к святым местам; принимать участие в молебенах и крёстных ходах и прочая, и прочая, и прочая; при всём при этом – оставляя за бортом корабля своей веры всё то, что должно составлять основу духовной жизни всякого христианина.

А именно: смирение, покаяние, жизнь по духу Евангелия, соблюдение Заповедей Христовых, борьбу с греховными страстями и помышлениями, любовь к Богу, любовь к ближнему, неосуждение и всепрощение. Словом, всё то, без чего любое пение псалмов и зажжение свечей утрачивает всякий смысл, ибо сказано, что не всякий орущий «Господи! Господи!» увидит Царствие Божие, но исполняющий Волю Божью.

Вместо этого человек зачастую просто упивается ощущением своей «праведности», «духовного превосходства» над окружающими, при этом испытывая жгучую, нетерпимую неприязнь ко «всем этим грешникам, нехристям и безбожникам», которые не совершают всего того же, что и он, либо, на его взгляд, не совершают всего этого столь же ревностно.

Соревнуясь с другими в «праведности», он часто может завидовать добродетелям одних людей, стараясь принизить их, обнаружив изъян, столь же радуясь порокам других, словно бы чужая неправедность должна сделать его самого выше, лучше и чище в глазах Божьих. Желая другим людям в сердце зла, боли, страданий земных и адских, наказаний за прегрешения, иноверие и неверие, – он искренне верит, что уж сам-то ведёт вполне себе богоугодную праведную жизнь, чем без сомнения заслужил себе место в Раю, а если даже и водится за ним какой грешок – ну так «не погрешив – не покаешься», и за особое рвение в исполнении обрядов – Бог непременно простит ему все грехи, потому можно подходить к ним совершенно легкомысленно: грешить сегодня, зная, что покаешься завтра, каяться завтра, зная, что согрешишь послезавтра. Отстояв службу, можно выйти на улицу, после чего – помыслить гадость, сказать грубость, совершить гнусность, а на следующий день – всё повторится снова.

Праведником же является не тот, кто часто стоит на коленях и усердно крестится, вознося молитвы Творцу, но тот, кто следует в поступках и помышлениях Правде Божьей. Кому не нужна Правда Божья, тому не нужен и Бог, потому что Бог – в Правде. Кому не нужен Бог – тому не нужно и спасение, обретаемое лишь в единстве с Ним.

Поступки, внешне кажущиеся соответствующими Божьей Правде, на деле могут и не быть таковыми, обращая праведность человека в мнимую и делая его подвиг ложным, хоть бы даже он и принёс многим людям видимую пользу и прослыл в веках героем.

Всё дело в том, что истинной целью любых обрядов и действий религиозного человека ставится, прежде всего, воспитать в человеке покаяние, без которого невозможно очищение от болезни греха, и смирение, без которого Адам и Ева не смогли избежать искушения и поступить согласно Воле Творца.

Сами же по себе дела, речи и чувства сердечные есть суета, которая не ставится ни во что, ибо способен человек продать дом свой, раздать все деньги и даже тело своё дать на растерзание, а душе – лучше не сделать.

Это, разумеется, вступает в сильное противоречие со столь распространёнными в миру убеждениями о том, что те или иные поступки или действия могут уже сами по себе являться неким безусловным добром или злом, столь же безусловно приближающим человека к Богу, либо отдаляющим от Него, безотносительно того, кто и во имя чего их совершает, какие помышления им движут, какие цели и задачи перед ним стоят, какие чувства он, при этом, испытывает, и какие обстоятельства диктуют его поведение.

Когда человек подаёт милостыню напоказ, желая обрести мирскую славу; когда он жертвует огромные суммы на возведение роскошного храма там, где в нём нет нужды, в то время как люди вокруг него – умирают от болезней и голода; когда он занимается благотворительной деятельностью, ставя её целью не помощь страждущим и исполнение Воли Божьей, но своекорыстный интерес; когда он ходит в пост с нарочито несчастным видом, желая продемонстрировать всем, какие лишения он испытывает во Имя Господа, услышав от окружающих слова похвалы; когда он замечает свои «добродетели» и любит щегольнуть ими перед «грешниками», уличая их в неправедности и полагая, что уж кто-то, а сам-то он точно плотно стоит в Раю если и не одной, то уж сразу двумя ногами – при всей внешней «праведности» человек на деле лишь отдаляет себя от Бога, ибо про таких сказано, что они уже и так получают своё.

Но, в то же самое время, если человек, живущий без веры в Бога или живущий по мнимым заповедям мнимых богов, даже и станет по велению сердца помогать ближним, лечить больных, подавать милостыню, а то и положит свою жизнь за других, – даже и эти похвальные, по человеческим меркам, поступки сами по себе ещё не приблизят его к Богу, не очистят от греха и не даруют спасения.

Очищение от греха невозможно без покаяния. Покаяние же начинается с признания факта собственной греховности, а признание, в свою очередь, начинается с осознания. И здесь проходит тонкая грань, поскольку одно дело – формально признать сам факт своей греховности, и совсем другое дело – действительно осознать этот факт в полной мере. Он видит болезнь греха, начавшегося от его прародителей, преумноженного родителями и им самим, осознаёт, что жил не по Правде Божьей и преумножал то, что уже было, в связи с чем он испытывает глубокий стыд, чувство вины, глубокие переживания.

Когда какой-нибудь трус просто желает избежать заслуженного и закономерного наказания, признавая сам факт беззакония просто из чувства страха, – это одно, и совсем другое, когда человек в полной мере осознаёт всю серьёзность и ужасность содеянного, испытывает глубокое чувство вины, гложется раскаянием, проникается самым искренним желанием исправить содеянное и начать новую праведную жизнь, будучи движим именно этим.

Человек является грешным не потому, что совершил какие-то поступки, принесшие другим людям тот или иной вред, но потому, что был рождён заражённый болезнью греха. Совершает те или иные проступки в том числе и потому, что испорченная грехом природа человека сама по себе благоприятствует умножению этого греха. То есть, совершая то или иное деяние, он усиливает болезнь, которой изначально поражён как он сам, так и всё человечество, и весь тварный мир.

Суть греха и праведности, которые, как уже было сказано, являются не морально-этическими, но богословскими категориями, заключаются не в каких-то конкретных делах и помышлениях самих по себе, а в самом факте совпадения или несовпадения каких бы то ни было желаний и действий человека с Волей Бога.

Иными словами, грех – есть дисгармония, возникающая при несоответствии воли человека с Волей Бога. Следствием этого является изгнание Божьей Благодати, которой пренебрёг человек, и отдаление от Бога как самого человека, так и, в известной степени, других людей и всего тварного мира.

Грех умножается уже от самого факта того, что человек не живёт в соответствии с Правдой Божьей. При этом человек может умножать грех, даже не осознавая этого факта, другое дело что понимание сути греха и сознательное его умножение – усугубляют дело, поскольку уже сам этот факт являет собой расхождение с желаниями Творца.

Творящим беззаконие не следует обольщаться, ибо Дух Божий не бывает попираем человеком: изгоняя Божью Благодать своим богохульством и прочими непотребствами, – человек не задевает Бога, а вредит лишь себе.

И, в то же самое время, единственным критерием праведности является исполнение Божьей Воли. То есть, человек совершает благое или греховное дело не оттого, что он думает, говорит или делает те или иные вещи как таковые, будь то раздача милостыни или наказание розгами, но исключительно оттого, согласуются ли эти слова, мысли, слова и поступки с исполнением Божьей Воли.

Из-за непонимания этого нюанса проистекает очередная подмена понятий, которая вновь приводит нас к кажущимся противоречиям.

Иными словами, что есть Добро и что есть Зло? По ошибке, которую допускают все люди, интересующиеся, каким образом Всеблагой Создатель, Который, вместе с тем, является Первопричиной всего, мог допустить существование Зла, и не является ли Он, в таком случае, ещё и его Создателем, – Зло воспринимается ими как некая самостоятельно существующая внешняя разумная сила, состоящая из сатаны и бесов его. На самом же деле, ничего подобного не могло бы существовать. Не было и нет силы, существующей вне Бога и способной идти наперекор Его Воле. По наивности своей люди часто считают дьявола чем-то пусть и злобным, но подобным Богу, что есть кощунство. Потому как существуют лишь Бог и Его создания, во всём и полностью от него зависимые. Они не могут ни мыслить, ни действовать, ни просто существовать без Него. И дьявол – не исключение. Он, как и прельщённые им падшие ангелы, – всего лишь грешник. Самый большой грешник в истории, и – ничего более. Просто он убедил многих в своей значимости. Но Зло есть не какая-то сила, а помышление против Воли Божьей, и как некая потенциальная возможность оно существовало бы даже и в том случае, если бы ангел не возгордился и не стал дьяволом, а Адам и Ева не вкусили бы запретного плода. Точно так же как, например, магия не существует как некая самостоятельная сила: колдовские обряды и ритуалы не имеют сами в себе какой-либо силы, просто бесы, в меру своих возможностей, совершают некие действия в ответ на готовность людей ввергаться во грех и прельщать других.

Не здоровые, но больные имеют нужду во враче, а если больной считает себя здоровым – то и спрашивать с него следует как со здорового. Грешный человек понимает, что его спасение принципиально недостижимо самостоятельно, совершением каких бы то ни было действий, без Бога. Самому не очиститься.

Бог не станет силой навязывать Своё общество всем тем, кто не искал Его, прожив, вместо этого свою жизнь так, как это было угодно не Ему, а им, и в этом нет ничего жестокого. Просто Он – уважает их выбор.

Невозможно искать Бога без веры в Него. Без неё невозможны ни смирение, лишь в совокупности с которым те или иные поступки могут служить исполнению Воли Божьей, ни покаяние, без которого человек не сможет очиститься от греха, но лишь продолжит его преумножать. Смирение и покаяние – фундамент, на котором строится дом добродетелей; и если человек, не обладающий ими, начнёт прежде овладевать другими добродетелями, то эти добродетели могут стать причиной его погибели, внушив ложную убеждённость в собственной непогрешимости, святости и богоугодности.

Уже сама мысль о том, что добродетели, к обладанию которыми человек не был подготовлен, могут ввести во грех и погибель, – может показаться далёкому от богословия человеку, как минимум, странной, если не кощунственной. Но это так, и нам не требуется далеко ходить за примерами: достаточно вспомнить отшельников, которые ушли в аскезу, предварительно не подготовив себя к ней очищением от греховных страстей.

В итоге – одни впали в самообольщение и гордыню, другие – посходили с ума, не выдержав тягот, лишений и всевозможных бесовских искусов, а некоторые – даже и свели счёты с жизнью.

Необходимо иметь в виду, что ложная вера таит в себе равно ту же погибель, что и неверие, ни в коем разе не компенсируясь её истовостью. И если спасение невозможно без искренней и глубокой веры в правду, то искренняя и глубокая вера в ложь – способствует погибели.

Вера играет особую роль в религии, по причине чего два этих понятия зачастую отождествляют. Но это справедливо лишь отчасти, поскольку не всякая вера является, по сути, религией, как и религия не ограничивается одной лишь только верой, ибо сказано, что вера без дел – мертва есть, и даже бесы – веруют и трепещут, но добра не делают.

Само слово «религия», согласно одной распространённой версии, происходит от латинского «связываю, соединяю», поскольку её конечная цель – не следование некоему формальному набору правил, традиций и предписаний, но – восстановление нарушенной связи человека с Богом. Согласно другой же – от «трепет, благоговение», поскольку без этого состояния восстановление связи с Богом столь же невозможно. Фактически, для нас верно и то и другое определение.

Человек, который причащается Святых Таинств, не очистившись от страстей, не ощущая мистического трепета сопричастности к Тайне, – стяжает не благодать, но грех.

Священнодействие нельзя низводить до уровня обыденности, рутинных хлопот, ибо сие есть кощунство. Человеку надлежит, будучи очищенным в смирении и покаянии, чётко осознавать, что он делает, почему и зачем, а не слепо совершать некий непонятный для себя набор действий просто лишь потому, что так положено. Не просто совершать те или иные неосознанные действия, но – ясно осознавать, что в это время на него снисходит Благодать Божья и Создатель внимает помыслам его сердца.

Предупреждая об опасности подмены истинной сути веры одним лишь бездумным обрядоисполнением, я вовсе не утверждал того, что обрядовая сторона не нужна уже и вовсе. Символизм имеет огромное значение для нашего Создателя, что можно наблюдать в именах, названиях, аллегориях, притчах и знамениях, описанных в Священном Писании. Следовательно, он должен иметь огромное значение и для нас.

Почему это так? Символ – есть особый знак, передающий в себе смысл, очевидный лишь для посвящённого. Посторонний может увидеть символ, но – либо не осознать, что в нём что-то сокрыто, либо – истолковать его превратно. Вместе с тем, даже и правильное толкование может таить в себе множественный, многоуровневый смысл, доступный нам в большей или меньшей степени в зависимости от степени посвящения.

Буквы есть символы. И в то же самое время слова, из которых состоят буквы, – тоже есть символы. И образы, созданные из слов, – тоже есть символы. Одна Книга была дана нам в виде букв, слов и предложений, другой – является сам окружающий нас мир со всеми его явлениями и красками и, в частности, мы сами. И обе они повествуют нам о Боге, Который и Сам есть Слово, ибо Творец, до известной степени, познаётся в творении Его. Но люди склонны не замечать Его благ, которыми Он одаривает нас, вместо этого ставя Ему в вину неправду, содеянную нами самими, и уродства испорченного нами мира, который некогда был дарован нам совершенным, не тронутым гнилью греха. Наши войны не происходят сами по себе – за ними, как и за всякими делами человеческими, стоит воля многих и многих людей. Стихийные бедствия, опустошающие города, дети, рождающиеся мертворождёнными, двуполыми или двухголовыми, – являются последствием состояния, к которому привела свободная воля людей, умножающих грех.

С самого момента изгнания Адам и Ева, желавшие стать «как боги», должны были осознать, что они – лишь прах, и не более. Последствием нарушения ими Божьей Воли, повлекшей за собой Божий Гнев, дисгармонию, изгнание Благодати Божьей, Божьей Любви, нарушение связи с Создателем, Первородный Грех, отдаливший весь мир, частью которого они являлись, от Бога, стало то, что они, оказавшись в «кожаных одеждах», под которыми можно понимать и ту плоть, в которую отныне был облачён человеческий дух, были вынуждены добывать хлеб насущный в поте лица, стареть, умирать, в боли рожать детей своих, испытывать голод, влечения, холод, жажду и прочую нужду.

Смертью являлся сам факт отлучения от Бога, Который и есть Жизнь. Телесная же гибель является лишь избавлением от «кожаных одежд», после чего она уже становится окончательной констатацией смерти для тех, кто не пожелал воссоединения с Богом или не приложил для этого достаточных усилий, или началом возвращения к Нему. Глядя же на одно лишь несовершенное тело, вынужденное есть, пить, спать, болеть, испражняться, совокупляться, стареть, рожать и всячески страдать, – человек не может представить себе, что это не есть что-то законченное в себе, подобно тому, как, увидев впервые безобразную гусеницу, – не может представить её дивнокрылой бабочкой.

Есть простая притча о том, как Бог даровал лягушке глаза, а та начала возмущаться тем фактом, что у неё нет бровей. Дело в том, что люди, не ценя и не замечая всего того, что было дано им, воспринимают данные от Бога дары как нечто совершенно само собой разумеющееся, ожидая чего-либо сверх того и, посчитав, что кому-либо помимо них Он счёл возможным даровать что-то ещё, – видят в этом несправедливость и полагают себя обделёнными.

Создавая красоту и разбираясь в том, что красиво, а что безобразно, Он обладал эстетическими представлениями. И, само собой, символизм вполне согласуется с этими представлениями.

Обычному человеку могут быть чужды представления о самоценности творческого процесса: мысля категориями практически-прикладного характера, он в большей степени склонен воспринимать искусство в качестве инструмента для достижения какой-то иной цели, нежели видеть в нём законченную цель как таковую. Человек же творческой натуры понимает, что искусство является для него столь же неотъемлемой потребностью, как для любого другого человека – потребности во сне и пище.

Лишите любого человека воды и пищи – и он станет испытывать голод и жажду. Лишите творческого человека возможности творить – и он станет испытывать творческий голод. Подобно тому, как умирающий от голода грезит о хлебе, – он будет переполнен теми или иными творческими замыслами, идеями, мыслями, которые захватили его разум и жаждут своего воплощения. Творческий потенциал будет биться во всём его мятущемся существе пульсирующим потоком бушующей энергии, требующей выхода, который будет осуществлён лишь в том случае, если человек реализует не что-то постороннее, а то, что ему желаемо. Эта сила не отпускает его до тех пор, пока он не реализует задуманное или не подавит её в себе. Да, можно лишить человека возможности заниматься творчеством и, вполне возможно, он даже от этого не умрёт, равно как и евнух, насильственно ставший таковым, продолжает жить, не утрачивая своего влечения, но лишь испытывая страдание от невозможности его утолить.

Этого, к примеру, не понимал печально известный Ориген, выдвинувший, помимо всех прочих осуждённых идей, еретическое учение об апокатастасисе, или – тотальном и полном спасении всех и вся, включая не только грешников и безбожников, но даже бесов и дьявола, якобы тоже очищенных «за компанию» Искупительной Жертвой Христа.

Дар Спасения был дан грешникам в силу того, что несовершенство человеческой природы, хранящее на себе горькую печать Первородного Греха, помноженного на все прегрешения последующих поколений, дошло до такой степени, что слабых человеческих сил стало явно недостаточно для восстановления нарушенной связи с Богом.

Но для обретения Бога – необходимо, во-первых, вполне искренне этого желать, не подменяя это светлое желание обычным страхом за собственную шкуру или желанием испытать неземное удовольствие как таковое, а во-вторых, одного желания недостаточно, и человек должен приложить к обретению Бога ещё и определённые усилия, фактически подтверждающие это желание и приводящие человека в надлежащее состояние.

Хорошие взаимоотношения с людьми, даже и с духовенством, не заменяют собой службы Богу. Бога обретает тот, кто любит Его. Бога любит тот, кто следует Правде Его. Жизнь по Правде Его требует от человека не просто каких-то дел, совершённых по личным убеждениям, но осознанной борьбы с грехом, истовой веры, смирения, покаяния, всепрощения, неосуждения, светлой любви к ближнему, борьбы со страстями и пороками, исполнения Заповедей Христовых, жизни по духу Евангелия.

Первоначально, конечно, интерес человека к вере может быть вызван и страхом перед людьми или вечными муками, и желанием обрести вечное удовольствие или какую земную выгоду, романтическими порывами или даже эстетическими увлечениями, но, в конечном итоге, все эти недостойные чувства должны быть всенепременно преодолены, поскольку корысть по определению не может лечь в основу бескорыстной любви к Богу, искреннего желания поступать так, как угодно Ему, а не себе, принимая любую Его волю как собственную, равно как не достигаются они из-под палки.

Человек, именующий себя христианином на словах, почитающий себя таковым в мыслях и состоящий в Церкви по внешним признакам, – может не быть им, по сути, будь он хоть монах, хоть епископ, хоть кардинал, или даже сам Папа Римский.

Христианин – это не тот, кого силой заставили принять крещение, держа нож у горла. Не тот, кто просто родился в христианской семье и считает себя христианином в дань устоявшейся традиции. Не тот, кто просто уверовал в существование Бога и считает достаточным «жить по совести». Не тот, кто крестился для вида из соображений личной выгоды, в душе оставаясь иноверцем. Не тот, кто просто уверовал в то, что Спаситель пришёл, пострадал и воскрес. Не тот, кто ревностно соблюдает обрядовую сторону, при этом горько обольщаясь убеждением о собственной высокой «праведности», видя в остальных людях, не следующих его примеру, «презренных грешников» и ненавидя «всех этих нехристей, безбожников и язычников». Не тот, кто даже в сердце своём считая себя христианином и почитая Заповеди Христовы, по делам и суждениям своим остался язычником.

Христианином нужно быть не просто на словах, по названию, но также в поступках и помышлениях. Всякий неправедный поступок, всякое неправедное слово начинается с неправедного помышления, и духовная брань – это не просто совершение одних действий и несовершение других, но, в первую очередь, битва, происходящая внутри наших сердец: каждый день, каждую минуту, каждое мгновение.

Между Богом и человеком – не стоит ничего. Он не просто наблюдает за нами со стороны, но – ведает все наши помышления. Его невозможно обмануть. Человеку может лишь казаться, что он ушёл от Бога или утаил что-нибудь от Него – но это всего лишь иллюзия и самообольщение. Человеку надлежит воздерживаться от мыслей праздных, мыслей скверных, мыслей порочных, кощунственных и греховных, ибо Богу ведомы наши мысли, и мысли эти воистину способны отдалять человека от Бога.

Любое Таинство, любое великое священнодействие утрачивает всю свою святость и значимость, когда человек участвует в нём с неподобающими мыслями. Праведный или неправедный поступок может истинно отличаться один от другого уже и одним лишь только помышлением. И если человек, совершая поступок, не являющийся по сути своей греховным, терзается сомнениями о том, является ли это грехом, либо, напротив, будучи убеждённым в том, что это грех, – всё равно стремится его совершить, – грех будет даже не от самого поступка, но от подобного умысла человека, его совершившего.

Духовная брань должна начинаться с того момента, как человек просыпается утром, и длиться вплоть до того момента, как он уснёт ночью, по мере сил продолжаясь и во сне. И если дано будет человеку прожить тысячу лет – и тысячу лет надлежит ему вести брань, противостоя греху. В любой миг способен человек оступиться, лишив смысла все былые свои старания. Но, в то же самое время, никогда не следует унывать и опускать руки.

Спасение – требует подвига, который хоть и невозможен без Помощи и Милости Всевышнего, – требует максимально возможных усилий и от самого человека, который волен в любой момент опустить руки и сдаться, пренебречь Божьей Любовью и отказаться от Правды Его, зажив по правде своей.

И нет такого момента, когда праведный человек мог бы сказать: «Всё, теперь я сделал для Бога достаточно, спасение моё обеспечено, грехи отпущены, и впредь можно думать лишь так, как угодно мне, а не Богу, жить лишь так, как угодно мне, а не Богу, и поступать лишь так, как кажется верным мне, а не Ему». Если человек не противится злу просто из трусости, а не по убеждениям; если он страдает не за правду Божью, а за ложь и неправду; если он был бы и рад грабить, убивать и насиловать, но не от праведности, а лишь в силу каких-то обстоятельств не может осуществить желаемого – ничего из этого не делает его ближе к Богу, но даже и наоборот – лишь отдаляет от Него.

Как учит нас Спаситель, если человек не убивает, но прелюбодействует, – всё равно совершается беззаконие, и, если, скажем, мужчина даже просто и посмотрел на женщину с вожделением, – то уже согрешил, ибо в мыслях своих прелюбодействовал с нею.

Истинная праведность начинается с очищенных помыслов, покаяния и смирения, а не участия в Таинствах и совершения тех или иных поступков, вызывающих одобрение у общества и чувство собственной важности в сердце совершающего.

Истинный христианин не должен желать никому ни смерти, ни ада, но должен с искренней горечью и болью переживать за каждую отбившуюся от стада овцу. Он должен возлюбить всех людей, независимо от веры, народа и убеждений, будь то ортодоксальные христиане или католики, протестанты или язычники, мусульмане или иудеи, гонители правды, враги истины, еретики, богохульники, клеветники и убийцы. Не должен гневаться он даже и на падших ангелов, души человеческие терзающих, принимая то, как должное и неизбежное. Но должен прощать всё и всем, не избирательно, а вдумчиво, каждому из своих обидчиков, осознанно, искренне, в сердце своём, молясь за то, чтобы вина перед ним не зачлась тому в наказание. Не осуждать других, но – видеть грехи и несовершенства собственные, осознавая, что болен и нуждается в лечении, но множит болезнь ежедневно и не может быть исцелён сам, без Милости Божьей. Даже когда сердце его страдает от неправды, он, препятствуя её распространению, должен осуждать не самого грешника, но поразивший его грех, не самого еретика, но исповедуемую им ересь, дабы внимая словам его, – одни очнулись, а другие – вооружились.

Преимущественно для духовенства здесь сокрыта ещё одна опасность, которую я именую «богословствование». Иной человек, кто носит рясу и любит бросаться цитатами из Священного Писания и святоотеческих трудов по случаю и без, увлекаясь философией ради философии и богословием ради богословия, подменяя поиск Бога поиском славы мирской, страстями земными, первостепенно поглощён вещами сторонними и к спасению душ не причастными. Вместо того, чтоб скромно пребывать в стороне, указывая на Бога, – ставит в центр себя и привлекает внимание к себе. Мнит о себе, как он мудр, как он праведен, как хорошо умеет толковать всё и обо всём. Любит давать всем советы и наставления, сам же ими пренебрегая.

В Священном Писании люди ищут сведений о мире, не понимая, что Священное Писание дано людям не как подспорье в изучении окружающего мира, что тоже нужно и важно, а как подспорье в спасении души, что несоизмеримо важнее. У язычников человека есть мера всех вещей, у христианина – мера всех вещей есть Бог. Язычник может пытаться применять к Нему свои представления о добре и зле, но на деле Добро является таковым не потому, что нечто само в себе есть Добро, напротив, оно есть Добро потому, что так желает Бог. Сказано то, что должно быть сказано, чтобы совершилось то, что должно совершиться.

…Тем временем, ослы прошли лесные дебри и снова вышли на открытую дорогу. Разговор подошёл к завершению, оставив всех в глубоком раздумье. Близился рассвет. Нёсший Мавра Бенедикт шёл впереди всех по правой стороне пути, Доминик и Франциск брели поодаль слева. Один день незаметно прошёл, другой – незаметно начался, но за это время словно бы что-то неуловимо изменилось. Без ярких событий и происшествий, очевидных чудес и знамений, но, так или иначе, это изменение незримо затронуло души трёх человек.