Читать книгу Босхианские мотивы. Романы и повести - Геннадий Логинов - Страница 4

Холодный вечер принял пост у тёплого дня, в то время как запал оппонентов ещё не начинал угасать. И коль скоро Фабрис разбирался во многих вопросах не более чем перевозивший его Доминик, а некоторые из особо заумных терминов не повторил бы и под угрозой страшных пыток, он предпочитал не вмешиваться в полемику понапрасну.

Вместе с тем, не прекращая держать ухо востро и мотать на ус, он изредка вставлял свои скромные замечания, если обсуждаемая тема казалась очевидной даже ему, а иногда мог испросить уточнений, открывая для себя что-нибудь особенно важное.

В тот миг, когда до привала оставалось проехать ещё немало, а пара неутомимых спорщиков решила сделать небольшой перерыв, Зубник принялся прокручивать в памяти один запоминающийся мотивчик, уже не раз помогавший ему скоротать время.

«Киприанова Вечеря» (а именно так называлась приставучая песня) повествовала «ad jocunditatem», «для увеселения», и «ad docendum», «для поучения», о том, как некий восточный царь Иоиль однажды устроил брачный пир в Кане Галилейской, созвав на этот великий пир великое множество личностей Священного Писания, от Адама до Христа.

Окунувшись в Иордан, гости поспешили на праздник, где Давид играл на арфе, Пилат омывал руки, Иродиада танцевала, Соломон накрывал стол, Марфа прислуживала за столом, Ной был пьян, а Иуда лез целоваться; Закхей занял место на дереве, Авессалом повис в ветвях, Авраам лёг под деревом, Каин сидел на сохе, Авель уселся на подойник, Самсон – у колонны, а Иаков – на невод; Моисей вручил в дар хозяину две скрижали, а Христос – агнца.

Надо было сказать, что подобного рода песня не виделась предосудительной и тем более кощунственной ни такому ревностному поборнику строгости и благопристойности, каким, без сомнения, являлся Рабан Мавр, архиепископ Майнцский, некогда составивший сокращённую версию этой древней побасенки для короля Лотарингии Лотаря II, ни Папе Римскому Иоанну VIII, по распоряжению которого, собственно, и был создан знаменитый стихотворный вариант, прославившийся в веках.

Обретшая огромную популярность среди самых различных сословий, начиная от неграмотных крестьян и завершая августейшими особами, песня не только исполнялась на праздниках, но и использовалась в образовательных целях. Ставя своей задачей отнюдь не глумление над святынями, но помощь в запоминании многочисленных имён и сюжетов из Ветхого и Нового Заветов, апокрифов и Святоотеческих трудов, она представляла особую ценность для начинающих школяров и простых людей, не обученных грамоте, а вместе с тем – по-доброму приободряла. Хотя, несомненно, встречались и радикально настроенные церковники, осуждавшие столь несерьёзный, на их взгляд, подход к столь серьёзной теме, пусть бы даже и продиктованный благими побуждениями.

В частности, Венсан, отнюдь не являвшийся занудой и букой, вместе с тем считал не лишним напомнить, что смех, пусть даже иногда казавшийся уместным, был способен, в соответствии с учением Святых Отцов, изгнать из человека праведность, нарушив в нём внутреннее таинство духа, лишив благоговейного трепета и чувства глубокого почтения к святыням.

– А всё-таки знаете, чему я больше всего поражаюсь? – словно бы пробудив Фабриса ото сна, хрипло пробасил Гауденций, вновь обращаясь к Венсану Мавру. Мерцали светляки. Трещали сверчки. Отходили от дневной дрёмы поздние птицы. Понуро опустив головы, тяжело ступали ослы. Пронизывающий ветер заставлял опустить капюшоны ряс пониже. Вдали раздавался вой лесного зверья. Проходившая меж высоких древ тропа уводила всё дальше в непроглядную темень.

– Не смею предположить, – неторопливо перебирая чётки, отозвался Венсан.

– Больше всего я поражаюсь тому, с каким упорством такой человек как вы, создающий впечатление если не умного, то, во всяком случае, в достаточной мере осведомлённого, чтобы наблюдать многочисленные противоречия и откровенные несуразицы, всё равно продолжает настаивать на своём… – прервавшись прочистить горло, Скиталец вскоре пояснил. – Безусловно, вы – человек весьма оригинальный. Как и другие, кто выбивается из вашей духовенствующей братии. Такие люди мне всегда были по-своему интересны. Иногда – вызывали некоторое уважение. Но мне просто хотелось бы понять вашу логику, и логику вам подобных. Давайте смотреть на вещи разумно: по-вашему, существует некий благородный Старец, парящий в облаках и управляющий судьбами мира; и даже более того, Ему, будучи, казалось бы, Самодостаточным и ни в чём не испытывающим нужды, зачем-то вдруг понадобилось создавать мир, населённый различными тварями; наделять некоторых из них душой и разумом; тратить время на то, чтобы следить за поведением каждого из них в отдельности; при этом, без каких-либо видимых причин, награждая всякими удовольствиями тех, кто вёл себя хорошо, и наказывая страшными муками тех, кто вёл себя плохо; как будто Ему больше нечем заняться. Его никто не видел, но в Него непременно нужно верить. А созданный Им мир полон ужасов и страданий, которым Он либо не может противостоять и, стало быть, Он не обладает достаточным могуществом, вопреки тому, чему учат попы; либо может, но просто не желает, и, в таком случае, Он вовсе не благ, но зол и жесток. Но, несмотря на такие элементарные вещи, очевидные, казалось бы, даже для малого ребёнка, – многие, и вы в том числе, продолжаете упорно веровать в Его доброту, справедливость, любовь, да и просто существование, заверяя всех в том, что ждать от Него милостей на этой грешной земле нам не стоит, но – и это требуется просто принять на веру – те, кто уверуют в Него, спасены будут, и уже в другом, новом мире, будет им хорошо, а остальным – плохо. Что, на взгляд любого разумного человека, и нелогично, и несправедливо.

Выждав некоторую паузу, Гауденций продолжил:

– Вы только послушайте и вдумайтесь, насколько абсурдно всё это звучит.

– Звучит абсурдно, – несколько неожиданно для него согласился Венсан, не поведя даже бровью. – Особенно с учётом того, что аргументы, выдвигаемые вами за последнее время, противоречат не религии как таковой, а исключительно её упрощённо-детскому видению, вульгарным представлениям невежественных масс и убеждениям отдельных мракобесов. Во избежание подобной путаницы в дальнейшем, нам следует впредь давать определение обсуждаемых терминов ещё в начале беседы. Иначе мы с вами так и будем разговаривать на разных языках, подразумевая под теми же словами каждый своё, и, разумеется, так и не сумеем найти согласия.

Уже и забыв про песню, Фабрис прислушался, ожидая, что, несмотря на царившую кругом прохладу, скоро станет жарко.

– И для начала мне хочется отметить, что вера моя отнюдь не предполагает Бога в виде доброго дедушки, восседающего на облачке, но предполагает Его Высшим Разумом и Первопричиной всего сущего. А что касательно вашего тучеводителя – в него я не верую, как бы вы, и люди вам подобные, ни пытались убедить меня в обратном, – не распаляясь, но отвечая неторопливо и вкрадчиво, продолжил Мавр. – Но, в то же самое время, я ни в коей мере не ограничиваю Его личностные качества только лишь вышеназванными…

– Да-да, Всемогущий, Всеведущий, Всеблагой, Вездесущий, – коротко отсмеявшись после упоминания «тучеводителя», Скиталец сразу же несколько посерьёзнел. – Помимо этого иногда ещё выделяют такие качества как вечность, неуязвимость, постоянство и прочие частные уточнения, в сумме делающие Его Всесовершеннейшим. Знаем, слышали. Но и в этом абсурдности ничуть не меньше. Хотя бы и потому, что подобные свойства противоречат не только друг другу, но и сами себе. Ну, например, вы можете объяснить, каким образом существование Божьего Промысла способно не противоречить наличию свободы воли у людей? Во-первых, ответственность подразумевает свободу выбора, и коль скоро человек несвободен в выборе того, как ему надлежит поступить, – он лишён свободы и, следовательно, не может быть ответственен за свои прегрешения. Во-вторых, коль скоро не только действия человека, но и действия Самого Бога подчинены знанию того, что Ему надлежит сделать в будущем, – Он либо несвободен и Сам и, следовательно, не может быть Всемогущим, либо, если Он волен передумать и поступить иначе, чем Сам же и предопределил, – не может быть Всеведущим. Ну, что вы на это скажете?

– Я скажу вам, любезный Гауденций, что ваши вопросы и многие, подобные им, такие, как: «может ли Всемогущий Бог создать настолько тяжёлый камень, что не сможет его поднять?»; «может ли Всемогущий и Всеблагой Бог совершить грех?»; «может ли Всемогущий и Всеведущий Бог не знать или забыть что-нибудь?»; «может ли Всемогущий Бог сделать так, чтобы вчерашний день никогда не наступил?»; «может ли Всемогущий и Всесовершеннейший Бог лишиться Своего Всемогущества и Всесовершенства?»; «может ли Всемогущий Бог совершить самоубийство?»; «может ли Всемогущий Бог создать другого Всемогущего Бога?» – вызваны обыкновенной подменой понятий, – всё так же миролюбиво и доброжелательно ответил Венсан. – И эта подмена, в свою очередь, проистекает из разночтений в определении значений терминов. Дело в том, что человек, как и окружающий его мир, в настоящее время – несовершенен. И это несовершенство является следствием испорченности мира и, в первую очередь, испорченности человеческой природы в результате грехопадения человека – нарушения его связи с Богом, отпадения от Него. Текущее несовершенство человеческой природы, нашедшее отражение как в самом человеке, так, в той или иной мере, и во всём том, что он делает, и в том, что его окружает, помимо прочего отразилось и на языках, которыми он вынужден изъясняться.

– Несовершенство всех человеческих языков, – вознося указующий перст, пояснял Мавр, – будучи одним из следствий несовершенства человеческого сознания в целом, не позволяет нам подобрать в некоторых случаях слова, способные в полной мере отобразить некоторые понятия, категории и явления. Эта принципиальная недостаточность языковых средств, к примеру, проявляется во многих парадоксах, таких, как, скажем, «парадокс лжеца», пытаясь разрешить который несчастный Филит Косский умер от измождения и бессонницы. То есть, когда критянин говорит, что все критяне лжецы, то, формально, можно рассуждать так, что если он сказал правду, то солгал, но, в таком случае, если он солгал, – то сказал правду. Но на самом же деле, как уже было сказано, корень проблемы лежит в вопросе трактовки: «парадокс» оказывается апофегмой – утверждение выглядит содержащим противоречие, которое на самом деле является мнимым.

Пока Гауденций переваривал сказанное, а Бенедикт неторопливо кивал, монах стал развивать мысль:

– С возникновением учения о суппозициях мы начали различать трактовку термина в зависимости от контекста высказывания и положения термина в тексте. Поскольку одни и те же термины могут иметь различное значение в разговорной речи, научном, религиозно-философском трактате, а также иметь различное значение даже в пределах отдельно взятой категории изъяснения, один и тот же термин может иметь множество суппозиций. Скажем, говоря слово «человек», мы можем подразумевать как отдельно взятого человека, абстрактного или конкретного, так и человечество в целом, как категорию объектов, и даже само слово «человек». Например, говоря: «по дороге идёт человек», мы, несомненно, говорим о «персональной суппозиции». Говоря: «человеку свойственно ошибаться», мы можем подразумевать, что ошибаться свойственно каждому человеку в отдельности, что есть уже «формальная суппозиция». Если же мы скажем: «„человек“ – это подлежащее», говоря не о людях из плоти и крови, а о роли слова «человек» в предложении, – речь идёт о «материальной суппозиции». Если же мы говорим: «человек есть один из видов Божьих творений», – мы уже говорим о «человеке» как о некой категории, классе объектов в целом, то есть – «простой суппозиции». Крайне важно разделять подобные вещи во избежание логических ошибок. К примеру, мы берём первое допущение: «Сократ – человек»; берём второе допущение: «люди – смертны»; и делаем отсюда логичный вывод: «Сократ – смертен». Но если мы скажем: «Человек есть один из видов Божьих творений, Сократ – человек, Сократ есть один из видов Божьих творений», – выводимый нами силлогизм будет в корне неверен, поскольку мы путаем персональную и простую суппозицию слова «человек». Или, например, если я скажу вам, что буду говорить по-гречески, то в случае формальной суппозиции – я начну говорить на греческом языке, а в случае материальной – стану монотонно бормотать: «По-гречески, по-гречески…».

Удручённо разведя руками, Мавр вздохнул:

– Но это всё – отвлечённые примеры и частные случаи. Я плавно подвожу вас к тому, что все ваши мнимые противоречия и устойчивые заблуждения имеют в своей основе простое непонимание сути вещей, которые кажутся абсурдными, нелогичными, противоречивыми и прочая по причине изначально некорректных определений ряда понятий, ошибочно положенных вами за основу при построении силлогизмов. Иными словами, неправильный вывод есть результат ошибочных предпосылок, на которых он был основан. Когда мы с вами произносим такие слова как «Бог», «справедливость», «добро», «зло», «святость», «греховность», «праведность», «религия», «Церковь», «Всемогущество», «Всеблагость», «душа», «дух», «мистика» и остальные понятия религиозной сферы, мы облекаем в них существенно разнящийся смысл.

– Что ж, я примерно так и ожидал, что вы будете юлить и увиливать за многословными софизмами и уходить от ответов на прямо поставленные вопросы. Но торопиться нам, в самом деле, некуда, – снисходительно отметил Скиталец, потрепав по загривку осла. – Что ж, ладно, допустим, это я, как вы утверждаете, что-то неправильно понимаю. Втолкуйте ж тогда, наконец, старому дураку.

– Краткий ответ неизбежно потребовал бы от собеседника понимания тех вещей, которые привели меня к определённому умозаключению. Если же он их не понимает, или, что ещё хуже, полагает, что понял, когда на самом деле это не так, – мой ответ просто не будет им понят и принят, – терпеливо разъяснил монах. – Ладно, давайте начнём основательно и с самых азов, и если у вас ещё остались припасены невысказанные вопросы, то, я надеюсь, к концу нашего странствия они разрешатся. Прежде всего, что есть «богословие»? Если подходить к вопросу формально, можно сказать, что это – систематическое изложение основ веры, представленное в виде набора тематически разделённых дисциплин. И это, отчасти, будет верно. Но если говорить по сути, то богословие – это и Слово Бога, и Бог-Слово, и слово о Боге, и прославление Бога. «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Бог есть Слово. И раз существует Слово – существует и Бог. Слово есть Высшая Сила. Слово есть закон всемирного развития, ибо всё, что было создано, было создано Словом. И, наконец, Слово есть Спаситель, ибо Словом Господь спасал грешный мир. И, вместе с тем, Бог есть Любовь, и, следовательно, Слово – тоже есть Любовь. Бог, Любовь и Слово – не три разных сущности, но три разных наименования, обозначающие по-разному Одну Сущность в Её различных, но нераздельных проявлениях. Естественно, слова составляют основу нашей речи, общения, мышления, любых категорий и понятий и, в конечном итоге, нашего спасения или погибели, в силу чего мы должны подходить к некоторым словам с особым трепетом и осмотрительностью.

Гауденций по-прежнему выглядел настроенным вполне скептически и откровенно скучал, но, тем не менее, слушал не перебивая. Фабрис же, в отличие от чужестранца, уже давно привык к своеобразной манере Венсана основательно изъясняться.

– В тех случаях, когда обсуждение затрагивает богословские темы, крайне важны не только непосредственно сказанные слова, но и духовное состояние говорящего. В противном случае, когда слова звучат без должного трепета, основанного на покаянии и смирении, происходит десакрализация, которой так часто грешили, грешат и, к моему глубокому сожалению, ещё будут грешить в своих трудах многочисленные схоласты и мнимые святые, – с печалью поделился Мавр. – Без сомнения, труды Фомы Аквинского, Петра Ломбардского, Фомы Кемпийского и им подобных несут в себе известную ценность и важность, даже несмотря на то, что с рядом их положений я никак не могу согласиться. Но, вместе с тем, доктор Аквинский сводит всё богопознание к сугубо интеллектуальному процессу, в то время как некоторые вещи принципиально нельзя постичь исключительно in ratio. Подменяя свой духовный опыт созданием досужих умозрительных построений и различного рода философствований, он, как и ему подобные, фактически низводит Бога до уровня переменной в математическом уравнении. Иоанн Дунс Скотт признаёт следом за Вильгельмом Оккамским и Роджером Бэконом наличие вещей, которые не могут быть обоснованы исключительно рациональными способами, но должны приниматься на веру, и наличие наравне с умозрительными построениями и эмпирическим опытом особого мистического опыта-откровения. И, вместе с тем, полагает, что Бог постигается не через интеллект, но через любовь. И я мог бы сказать, что полностью с ним солидарен, если бы только не одно, но принципиальное «но»: под «любовью» мы с ним, да и не только с ним, подразумеваем принципиально различные вещи, о чём я детально поведаю дальше.

Подняв взгляд к небу, монах продолжил перебирать чётки:

– Итак, поскольку люди несовершенны и, в частности, несовершенен их разум, – это приводит к тому, что написанные людьми книги, в том числе и словари, – тоже несут на себе этот отпечаток. Приходящее в мир совершенным от Бога – портится в руках у людей. В итоге, необходимо уточнить, что есть правда человеческая и есть – Правда Божья; есть любовь человеческая, и есть – Любовь Божья, которая суть Бог, как и Слово; есть справедливость человеческая, и есть – Справедливость Божья; есть – гнев человеческий, неправедный, и есть – Гнев Божий, праведный; есть воля человеческая и есть Воля Божья; есть совершенство человеческое – и Совершенство Божье. Всё это – вещи различного порядка, не просто несоизмеримо отличающиеся в пределах градаций одной категории, но вообще относящиеся к принципиально различным категориям. И, например, если гнев человеческий, как известно, есть грех, не творящий Правды Божьей, то когда мы говорим о Гневе Божьем или Любви Божьей, мы говорим не о привычных нам человеческих чувствах, являющихся следствием свойственной нам природы, – поскольку Бог Бесстрастен и Его действия не продиктованы влиянием сиюминутных порывов, эмоций и настроения, – а о вещах принципиально иного характера. Но поскольку в силу наших ограниченных возможностей мы, даже и понимая разницу, пока ещё не сумели придумать других, более корректных терминов, которые сумели бы в полной мере указать человеку несведущему на всю глубину различий, мы вынуждены использовать эти, как наиболее близкие к ним по смыслу, пусть и не тождественные.

– С этого момента, пожалуйста, подробнее, – тотчас оживившись, с интересом попросил собеседник. Навострив уши, ослы, казалось, тоже были не прочь приобщиться к давно уже ставшей притчей во языцех мудрости Мавра. Не говоря уже о Фабрисе.

– Строго говоря, богословие, вопреки заявлениям некоторых лиц, по сути, не развивается, да и в принципе не должно. Просто мы каждый раз ищем и находим новые способы более доступно разъяснять людям то, что давно нам уже известно и понятно, но, в силу тех или иных обстоятельств, не вполне очевидно для всякого. Человек, глаза которого зашторены различными категориями мирского мышления, постоянно рискует неверно истолковать то или иное название, применяя к нему привычные определения. В лучшем случае он просто не поймёт, что подразумевается, и сможет честно в этом признаться, а в худшем – станет распространять новую ересь, сея вокруг себя зёрна заблуждения и сомнения. Возьмём, к примеру, такое Божье качество, как Всеблагость. Подавляющее большинство гуманистов, вольнодумцев и безбожников, с которыми мне приходилось общаться, практически в один голос трактовали его превратно – как морально-этическую категорию. На самом же деле, речь, в данном случае, идёт не о нравственных нормах, но об онтологической категории. Святость, или, по-другому, Благодать Божья – есть особая субстанция, единственным Источником и Средоточием которой является Бог, именуемый из-за этого Всеблагим. По Воле Своей Он может сделать сопричастными к этой Благодати те или иные вещи, такие, как, например, вода, ладан или церковная утварь, определённые места и Своих созданий – различных растений, животных, ангелов и людей. Иными словами, Свят только лишь Бог, а сопричастное Ему в большей или меньшей степени освящается, подобно тому, как что-то, находящееся ближе или дальше от источника тепла и света, в большей или меньшей степени согревается и освещается, а то и вовсе остаётся в холоде и во мраке, в силу своей отдалённости. Благодать есть Любовь – метафизическая связь человеческой души и Бога, требующая для своего поддержания постоянных усилий с обеих сторон, и если Божьи объятья открыты всегда и для всех, то всякое свободное существо вольно пренебречь этой Любовью. И Бог, от Которого в конечном итоге зависит всё, Сам пожелал того, чтобы те или иные вещи зависели не только от Него, выведя свободную волю человека в качестве одной из необходимых составляющих при осуществлении Промысла Божьего. Он уважает чужой выбор, даже если тот идёт наперекор Его Правде, поскольку иначе не предоставлял бы и самой возможности выбора и мы сейчас были бы не людьми и не личностями, а всего лишь безликими безвольными куклами. И не было бы ни грешных, ни праведных, ни горя, ни радости, ни счастья, ни скорби. Но всякий выбор влечёт за собой и определённые последствия, являющиеся неизбежной платой за самостоятельность, и если кто предпочёл чистоте – грязь, жизни – смерть, а правде – ложь, то это – его право и выбор как личности.

Конечной целью праведной жизни во Христе является обожение, которое отнюдь не означает, что праведный человек станет Самим Богом, ибо подобные мысли были бы кощунственной ересью, но лишь то, что обретший Бога будет наделяться неиссякающей Божьей Благодатью в вечности, уподобляясь Ему в той мере, в какой это вместит праведность его души, – выждав короткую паузу, чтобы все смогли поразмыслить над услышанным, Венсан предостерегающе продолжил. – Но следует иметь в виду особый нюанс. Бог щедро посылает Свою Благодать всем и каждому без исключения, поскольку Он Всемилостив, тем самым предоставляя даже и распоследнему из негодяев шанс на искупление, исцеление от заразы греха, исправление испорченной человеческой природы, восстановление нарушенной связи с Создателем и обретение Спасения.

Заявлять, что Божья Благодать не снисходит даже и на недостойных, – то же самое, что заявлять, будто бы солнце не светит на слепых, которые, на самом деле, просто его не видят. Природа каждого из нас испорчена в результате греха и, стало быть, требует исправления. Вместе с тем – поскольку Благодать есть Дар Божий – ни один из нас не становится праведником или святым по делам и заслугам, но только лишь по Милости Божьей. И спасение точно так же обретается не за дела и заслуги, которые, по факту, ничтожны, и не по причине отсутствия грехов, которых больше, чем песчинок на побережье, но исключительно по Милости Божьей.

Однако же, из этого вовсе не следует, что любой человек неизбежно будет спасён в любом случае, независимо от того, сколь гадкой и мерзкой натурой он обладает. Принятие Божьей Благодати, а затем её удержание, приумножение и стяжание требуют не только лишь Дара от Бога, но также и особых усилий со стороны человека, поскольку все наши неправедные поступки, помышления и слова изгоняют её из нас, отдаляя нас от Бога и приближая к погибели.

– То есть, выходит, что Бог является Всеблагим отнюдь не потому, что Он что-то делает, или чего-то не делает, но просто в силу того, что Он является единственным Источником и Средоточием Благодати? И оставался бы Всеблагим даже и в том случае, если бы ничего не создавал и ни с кем не контактировал? – подытоживая, уточнил Гауденций. При этом его тон звучал так, словно бы ему не приходилось выслушивать в своей жизни что-либо более нелепое.

– И в общем, и в целом – именно так, – подтвердил Мавр. – Вот только ваше слово «просто» звучит здесь совершенно неуместно. На примере Всеблагости можно сказать, что свойства Бога зачастую понимаются превратно, притом, что мы, говоря об этих качествах, прежде всего, подразумеваем их исключительность и отсутствие у кого-либо, кроме Бога.

Вместе с тем любые попытки исчерпывающе описать Сущность Творца, Тайну Тайн, Загадку Загадок, пред значимостью и величием Которой меркнут все прочие, пользуясь доступной нам, несовершенным людям, терминологией, изначально обречены на провал, поскольку Его Сущность несоизмеримо сложнее всех категорий и понятий, которыми мы оперируем.

В связи с этим, любой верующий или неверующий в Бога человек, в первую очередь, должен понимать, что он верует или не верует именно в своё неполное, а то и вовсе искажённое представление о Боге, а недопонимания и противоречия способны возникать исключительно из-за различия в восприятии этих представлений.

К примеру, при наличии исключительных свойств, у Создателя, тем не менее, отсутствуют некоторые простые свойства, присущие для всякой тварной материи и, в частности, привычные для человека; и это вовсе не говорит нам о несовершенстве Бога, но, напротив, лишь только подчёркивает несовершенство человека и тварного мира в сравнении с Богом.

Иными словами, для того, чтобы быть Всесовершенным, – Ему совершенно не требуется обладать какими-либо качествами, свидетельствующими о несовершенстве.

Кашлянув и прочистив горло, монах поспешил дополнить:

– Так, например, пресловутый вопрос о том, может ли Бог создать настолько тяжёлый камень, что Сам не сможет его поднять, – просто некорректно сформулирован изначально, поскольку, как было сказано, у Всесовершеннейшего Бога отсутствуют характеристики, присущие тварной материи. Соответственно, для Него не существует такого понятия как «легко» или «тяжело», вес не играет роли, скорее уж можно было бы спросить, способен ли Он создать камень, который не сможет оторвать от Земли. Что, впрочем, тоже будет не вполне верно.

Дело в том, что, прежде чем разбираться в этом вопросе, следует, прежде всего, уточнить определение термина «Всемогущество».

В частности – включает ли в себя определение Всемогущества невозможность совершения какого-либо действия для Всемогущего Существа.

Бог способен не только поднять какой-либо камень, но и, как известно, даже сделать из камней детей Аврааму, что, без сомнения, не под силу больше никому, и какие-либо физические характеристики камня тут совершенно несущественны. Бог является Творцом и Законодателем, сотворившим законы природы, в то же самое время не будучи Сам как-либо ограничен ими. И в этом нет какого-либо оскорбления Божьего Промысла, либо «передумывания» в силу, как это может показаться на первый взгляд, поступления Им же установленными законами, как и прочего тому подобного, поскольку Божьи чудеса противоречат не законам природы как таковым, а всего лишь неполным представлениям отдельных людей о законах природы. В Его нежелании сделать заурядную для Него задачу невыполнимой на самом деле нет никакого противоречия Его Всемогуществу. И вместе с тем вполне можно допустить, что Он также просто мог бы и ограничить Себя в каких-то возможностях, если бы это потребовалось Ему для каких-либо целей и задач.