Читать книгу Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века - Геннадий Седов - Страница 7

Синеглазый парень не идет из головы. Жив ли, не угодил ли в беду? Страх как хочется поделиться с кем-нибудь ночным приключением, узнать, что за люди эти анархисты, почему занимаются грабежом?

Спросила у Меланьи Тихоновны.

– А бог их знает, – зевнула та в кулак. – Бают, против царя идут, за народ. А по мне – бандиты и бандиты. Адисману из ломбарда башку проломили. Кровосос он, положим, каких поискать. А душегубствовать все одно – грех. Что мое, то мое… Война, девка, чего-то затянулась. Сахар, глянь, как подорожал. Семь копеек за фунт. Когда такое было, скажи?

В середине мая балагула Нехамья, перевозивший чей-то товар на житомирский базар, завез ей письмо. Она прочла его, стоя у калитки, пока Нехамья разворачивал назад бричку.

«У нас все по-прежнему, – писала мать. – Скучаем по тебе, считаем дни, когда вернешься. Отец перенес инфлюэнцу, сейчас на ногах, поправляется. Аленка благополучно окотилась, принесла козочку. Продадим, должно быть, к началу зимы. Приезжала на несколько дней Нава с малышами. У зятя – долги, лавку продали, живут впроголодь. Как быть дальше, не знают. Заходили в гости мясник Эльяким с женой. У них в отношении тебя серьезные намерения. Шмуэль, говорят, ни о какой другой невесте, кроме Фейги, не желает слушать. Мы с отцом ответили, что не возражаем, слово за тобой. Вернешься, все подробно обсудим. Шмуэль для тебя, девочка, подарок судьбы, с ним под хупу любая девушка в штетле с закрытыми глазами пойдет. Эльяким за приданым не гонится, сказал, что обеспечит молодых всем необходимым. Шмуэль у него старшенький, уже сейчас в мясной лавке первый помощник, унаследует со временем дело. Заживешь по-людски, не будешь дрожать над каждой копейкой, как старшие сестры…»

Господи, одно и то же! – прячет она письмо в карман. – Коза окотилась, Шмуэль этот очумелый, долги зятя. Как не надоест! В воскресенье в Житомире уездная ярмарка, они договорились с горничной Людмилой пойти вдвоем. Меланья Тихоновна, добрая душа, подарила ей перешитое шелковое платье беременной снохи. Широкие рукава колоколом, рюши на груди, сзади шлейф. Мурашки по коже, когда представишь себя в таком наряде на людях!

Поросший кустарником пустырь за городской скотобойней, куда они добрались в восьмом часу утра, кишел народом. Свои, приезжие: молдоване, поляки, литовцы, цыгане – не протолкнешься. Вокруг палатки, лавки, лари, свежесколоченные торговые ряды. Шум, гам, крики продавцов. Торгуют оптом, вразнос, с распряженных в ряд телег, с кошм, расстеленных по земле, с рук. Глаза разбегаются, чего только нет! Штабеля строительного леса, кровельное железо, мешки с зерном и солью, плуги, бороны, сеялки. Отдельно – мануфактура, изделия из кожи, валенки, шубы, отдельно – посуда, галантерея, игрушки, особняком – скотский базар: ревут быки, водят по кругу лошадей, несется вскачь вдоль ограды вырвавшийся из рук хозяина красавец-баран с завитыми рогами.

– Слышишь?

Сквозь ярмарочный шум доносятся звуки музыки.

– Идем, послушаем! – тянет она за руку Людмилу.

Они минуют торговые ряды, выбираются на небольшую поляну, огороженную возами. Увеселительный городок! Качели, горки, карусель, в центре – расписной теремок под полотняным навесом с вывеской золотыми буквами: «ПЕТРУШКА». Шныряют в толпе зрителей нарумяненные скоморохи-зазывалы, один с медведем на цепи. Шутки, прибаутки, смех…

Они покатались на качелях, посмотрели представление бродячего вертепа с кукольным Петрушкой. Нахохотались всласть над его приключениями, поднялись по окончании на зеленый взгорок за телегами, где играли клейзмеры-музыканты. Старик-скрипач с лохматой бородой и двое молодых парней в потертых шляпах – один с дудочкой, другой со свистулькой. Все трое приплясывали в такт, подмигивали столпившимся бабам и мужикам. Она какое-то время прислушивалась – что-то знакомое: бешеный ритм, мелодия то взмывает вверх, то рассыпается трелью, застывает на мгновенье, чтобы тут же взорваться бесшабашным азартом, веселой яростью…

«Фрейлехс»! – вспоминает. – Играли прошлым летом приглашенные музыканты на свадьбе сестры».

Похлопав дружно в ладоши, они бросают по медной полушке в мисочку у ног музыкантов.

– Веселые хлопцы… – Людмила утирает платочком пот со лба. – Идем, пожуем чего-нибудь. У меня уже в животе музыка поет.

Протиснувшись с толпой в ряды обжорного ряда, они берут за денежку у толстой тетки в переднике по пирожку с капустой и по кружке ржаного сбитня со льдом. Шагают, дожевывая на ходу, к выходу, проходят мимо прилавка с книгами.

– На какой предмет желают почитать барышни? – крутился рядом продавец в люстриновом пиджаке. – Есть чувствительные истории, есть с колдунами, с привидениями. Сонник новый получили, гляньте…

Они перебирают разложенные на полках книги. «Сказка о Еруслане Лазаревиче»… «Заднепровские ведьмы»… «Басни Крылова»… «Страшный мавр, или Заколдованный замок»… «Как львица воспитала царского сына».

– Вот эта лучше всего! – слышится за спиной.

Она оборачивается.

Ночной парень! Тот самый! Протягивает тоненькую книжку.

– Здравствуйте! Не узнали?

Господи! Не может быть! Он, он! Малиновая рубаха навыпуск, чуб из-под картуза, смеющиеся глаза.

Она в оцепенении, не знает, что сказать. Вертит взятую у него из рук книжку, смотрит на обложку. «Дубровский. Соч. А. Пушкина».

– Читали?

Она мотает отрицательно головой.

– Советую. Не пожалеете.

– Фейга, пойдем, – тянет ее за руку Людмила. – Домой пора.

– Прошу прощения, не представился… – Парень стаскивает с головы картуз, кланяется Людмиле: – Гарский. Виктор.

У Людмилы решительный вид.

– Мы на улице с мужчинами не знакомимся!

– Так ярмарка же, не улица, – широко улыбается парень… – Сколько с меня? – оборачивается к продавцу. – За «Дубровского»?

– Пять копеек извольте.

– Возьми. Без сдачи.

Парень выуживает из кошелька гривенник, сует продавцу.

– Премного благодарен.

Он от них не отстает, идет следом.

– Пирожные не желаете? – Кивает в сторону кондитерской. – Посидим чуток?

– Уже откушали, благодарствуем, – не сдается Людмила.

– А я бы посидела, – произносит она неожиданно. – Ноги затекли.

Прикусила губу: «Господи, чего я горожу?»

– Как знаешь. – Людмила бросает на нее недовольный взгляд. Шагает к выходу, оборачивается: – Дорогу к дому найдешь? Адрес не запамятовала? Ну, покудова. Не заблудись, смотри!

Что происходило потом, она помнила смутно. Все смешалось, было в тумане: кондитерская под полосатой маркизой, сновавший между столиками половой с напомаженными усиками, пирожное эклер на блюдечке, Виктор о чем-то ее спрашивал, шутил. Повторил несколько раз: «Не робей, я не страшный». Она поправляла плечики, отвечала невпопад. Уронила с ложечки комочек эклера на подол. Сидела в напряжении, соображала, как быть: ухватить пальцами? стряхнуть незаметно на пол?

На выходе он крикнул лихача, подсадил в пролетку. Коляска неслась по булыжнику, их подбрасывало на сиденьи, кидало друг к дружке. Он обхватил ее за плечи, стал жадно целовать – в губы, глаза, в вырез платья. Она вырывалась, говорила: «Что вы, Витя! Не надо!» Он не слушался, прижимал все сильнее. Было трудно дышать, коляску заваливало, в какой-то миг она почувствовала, что лежит у него на груди – он притих, гладил осторожно ее волосы, целовал в пробор…

– Я уезжаю, – шепнул перед домом. – На два дня. Приходи вечером в ореховую рощу. В среду, в восьмом часу… Фейгеле! – окликнул, когда она спускалась по ступеньке. – Книжка! Забыла?

Протянул купленного «Дубровского».

– Трогай! – крикнул лихачу.

Невозможно поверить: у нее взрослый кавалер! Красивый, сорит деньгами, не чета какому-то Шмуэлю. Перед глазами его лицо, выражение глаз, когда он обнимал ее в коляске.

Она только что встала, стоит у окна, вглядывается в зеркальце, проводит пальцами по припухшим губам. Господи, уродина! Нос этот невозможный, румянец на щеках – деревня и деревня. Кто с такой захочет водиться?

«Белил у Людмилы попросить, – является мысль. – Неловко зайти, дуется по-прежнему».

Горничная наговорила ей ввечеру с три короба. Что вольничает не по годам, не блюдет себя, доверяет мужикам. У тех ведь одно на уме. Оглянуться не успеешь, как надуют в подол…

Ну ни глупости! Витя разве такой? Глаза ведь не врут!

Думала и раньше о мужчинах – по-всякому. Стеснялась, гнала нехорошие мысли. Прошлой осенью, на свадьбе сестры, танцевала во дворе в паре с одним из братьев-близнецов Ханелисов – Гидоном. Он ее пригласил, когда она стояла в толпе гостей, слушала нанятых отцом клейзмеров из соседнего штетла. Заиграли «Тум-балалайку», гости стали выходить по одному на середину поляны, браться за руки – великан Гидон ухватил ее неожиданно под мышки, увлек в середину круга. Они переступали ногами в такт музыке, кружили в хороводе, он временами подбрасывал ее, ухватив за талию – легко как пушинку, выкрикивал весело: «Оп-ля!», ловил на лету. Она чувствовала сильные его руки, плечи, мускулистую грудь. Смущалась всякий раз, потом встретивши на улице, опускала глаза. Чувство со временем прошло, но посватайся он тогда, ни минуточки бы не раздумывала, пошла за него не колеблясь…

– Фейга, проснись! – покрикивает из-за строчащей машинки Меланья Тихоновна. – Что с тобой? Спишь на ходу!

Ворчит незлобно, заставила перешить именной вензель на покрывале: не те, оказывается, взяла нитки.

Ночь напролет она читала «Дубровского». Утирала слезы: до чего жалостливо, чувствительно! «Вот она, разгадка! – думала. – Недаром он выбрал именно эту книжку».

Приоткрывалась завеса над тайной его жизни. Никакой он не бандит – из благородной семьи. В грабители пошел, чтобы отомстить за что-то богатеям. Веселый нрав, бесшабашность – маска. Одинок, несчастлив, никому не нужен. Сердце разрывалось от желания ему помочь, утешить…

В ореховую рощу она пришла задолго до назначенного срока. В дареном платье, белых чулочках на подвязках, новой соломенной шляпке, купленной на ярмарке. Чувствовала себя Машей, явившейся на свидание с Дубровским к заветному дубу. Прогуливалась между деревьями, срывала тонкие веточки колокольчиков в зарослях бурьяна.

Он появился со стороны оврага. В запыленных сапогах, мокрой от пота рубахе. Озирался воровато по сторонам. Схватил за руку, потащил по тропинке в глубину рощи.

– У меня мало времени, – шепнул. – Как ты? Скучала? За тобой никто не шел?

Толкнул легонько в грудь – она не удержалась, села с размаху на травянистый пригорок, заулыбалась.

– Я, Витя, книжку вашу прочла, – сообщила. – Понравилась очень. Такая печальная…

Он не дал ей договорить. Схватил за плечи, навалился всей тяжестью, стал задирать подол платья, нижнюю юбку. Она упиралась, пробовала его оттолкнуть, удерживала панталончики – тщетно!

– Ноги раздвинь! Ну! – выдохнул он ей в лицо.

Толкнулся с силой в промежность – раз и другой.

Она охнула от боли, впилась ноготками пальцев ему в шею.