Читать книгу Нина Хованская. Биографическая повесть - Геннадий Синицкий - Страница 3

Я родилась в первый день весны 1934 года, в селе Щелкуны Плисской гмины Дисенского уезда Виленского воеводства Польши, теперь это Глубокский район Витебской области Беларуси. Чуть позже мы перебрались жить на хутор Зябки, что находился в шести километрах от деревни. Мой папа Хованский Николай Игнатьевич (1898—1943) занимался по строительству, а мама Хованская (Кочан) Агафья Ивановна воспитывала детей и вела домашнее хозяйство. Я была шестым ребёнком в семье, но не последним, в 1941 году у нас ещё родился Зиновий. До нас была Анна, которая появилась на свет в 1923 году, но прожила менее двух годочков, упала в лужу и захлебнулась. Потом был Миша (1924—1945). Родившийся в 1926 году Серёжа умер от воспаления лёгких, не прожив и нескольких месяцев. После них родились Глафира (1928—1952) и Костя (1930—2006).

Помню своё детство с двух лет, особенно чётко стоит в памяти случай, когда я упала с лошади. Дело было так. Однажды мой папа приехал домой с работы и распряг гнедую, а моей старшей сестре Груне велел отвести животное на пастбище. Я увязалась за ними и всю дорогу просила посадить меня верхом на лошадь, потому что так делали папа и старший брат Миша. Поскольку моей сестре было только восемь лет, то она просто физически не могла меня подсадить, однако мы нашли решение. Груня подвела лошадь к забору и поставила её на груду камней от развалившейся печки старой бани. Долго не думая я вскарабкалась на жердевой забор, как по лестнице, но не смогла закинуть ногу на спину лошади, так как моя нога была слишком короткая, а спина у лошади широкая. Тогда я ухватилась за её хребет и подтянулась, но просчиталась и моё тело пошло юзом через круп лошади вниз головой, прямо на камни. В итоге пробила голову у края волос, чуть выше лба. От жуткой боли я вскочила на ноги, кровь хлестала во все стороны, да так сильно, что она мне залила всё лицо и глаза. С громким рёвом я побежала домой. Груня бежала рядом и тоже ревела навзрыд: ей было очень страшно, что дома нас накажут. Но всё обошлось, родители обработали мне рану и забинтовали голову. Со временем всё удачно зажило и голова болеть перестала, но эта вмятина у меня осталась на всю оставшуюся жизнь.

Вообще-то я была очень послушным и спокойным ребёнком, старалась никому не мешать, и даже когда старшего брата Костю наказывали за какую-нибудь шкоду и он начинал плакать, я пряталась под койку или лавку, чтобы и мне за компанию не досталось бы. А однажды под вечер, когда все были заняты своими делами, я заглянула в печку за щит, мы его всегда протапливали на ночь, и залезла туда. Не знаю зачем я это сделала, но мне почему-то очень захотелось попасть именно туда. А там оказалось темно и очень тесно, да так, что я даже не смогла развернуться. Назад сдать ума не хватило. Я руками нащупала над головой какую-то пустоту и встала на ноги. Это оказался дымоход. Теперь я не то, чтобы развернуться, но даже присесть не могла. Слышу, меня начали искать в хате, вот только что здесь была, играла, а куда запропастилась, никто не знает. Одежда на месте, на улице темно и холодно, значит, дома, но где? Кто-то бросил дрова под печку и собирался её затапливать, а я даже крикнуть не могу от страха, вот сейчас загорится, и я задохнусь, жуть. Но когда открыли щит, увидели мои ноги и закричали: «Вот она где!». Мама сильно меня потянула и вытащила из дымохода, я только чуток поцарапалась, но смеху было на всю хату! Потому что я была вся чёрная, испачканная в саже, только глаза белые светились. Мои все хохочут, а я реву навзрыд, не понимаю, чего им так весело. Когда подросла, уже с ужасом вспоминала этот случай, ведь могли и не увидеть мои ноги, наложить дров и подпалить. Но видно, не так всё было задумано, и мне предстояло ещё много чего пройти по жизни, и плохого, и хорошего, и страх, и голод.

В то далёкое время часть Белоруссии была под оккупацией Польши, и советско-польская граница проходила в пятнадцати верстах от нашего хутора. Помню, мама рассказывала мне, как в 1914 году наш дедушка отпустил её в Петербург работать прислугой в доме какого-то генерала, который воевал с немцами, рвущимися в Россию. В Питере тогда было неспокойно. Рабочие трудились по четырнадцать часов без перерыва. Были стачки, забастовки. Люди падали в голодный обморок на рабочем месте, об этом многие говорили, а высший класс нужды не знал, катались как сыр в масле.

Генерал, у которого в доме трудилась мать, погиб на войне, и она вернулась домой. Потом была революция, а затем война с поляками. От войны многие бежали в Россию, но по дороге их ловили поляки, отбирали лошадей и повозки. Приходилось возвращаться пешком, а где-то на теплушках. Так было и с моей мамой, по дороге домой она заболела тифом, потеряла много волос на голове, но выжила, поправилась, а вот дедушка умер от воспаления лёгких.

Поженились родители в 1920 году. Так уж получилось, что отчий дом папы и все его родственники оказались на русской стороне, а мы жили в мамином доме на польской. Порядок на границе был очень строгий, и те, кого ловили пограничники, отправлялись в тюрьму. Граница разделила семьи многих людей, отрезала друг от друга близких родственников: не увидеться, не поговорить, не обнять. Младший брат отца Виктор в те годы был подростком и бегал туда-сюда, из России в Польшу, лесными тропами. Ничего не боялся, как, наверное, и все дети на свете. Однажды его поймали польские пограничники, допросили, он им всё как есть без утайки рассказал. Его пожалели и привели в наш дом, к брату. Папе наказали, чтобы не отпускал его назад в Россию, потому как если поймают русские, то его не простят и посадят в тюрьму. Так и получилось. Витя тихо ушёл ночью, пока все спали, его задержали чекисты и объявили польским шпионом. В этот же день арестовали среднего брата отца Бронислава, он был женат и имел двоих детей. За связь с бело-поляками братьев осудили на пять лет, а жене Бронислава сказали, что она будет вскоре тоже арестована, и с кем останутся её дети неизвестно. В общем, запугали её до того, что ей пришлось быстро развестись и выйти замуж за первого встречного забулдыгу, чтобы поменять фамилию. Такие нравы были тогда, ужасное время. Сгоряча наломали дров на пустом месте, а в итоге столько поломанных судеб.

дядя Витя с супругой

Много позже дядя Витя писал нам откуда-то с юга Белоруссии, прислал фотокарточку, где он вместе с женой, но мы с ним так никогда и не встретились. Дядю Бронислава я увидела только в 1963 году, и то произошло это благодаря тому, что его старшая дочь нашла нас в Казахстане, где она тоже жила с семьёй. Она искала своего папу всю жизнь и нашла его в Караганде, где тот остался после отбытия тюремного срока, потому, что узнал – возвращаться ему не к кому. Завёл другую семью и народил ещё троих дочерей.