Читать книгу Русский Моцартеум - Геннадий Смолин - Страница 4

Назавтра мне предстояло вылететь утром из аэропорта Шёнефельд рейсом «Люфтганзы» до Москвы – я возвращался из загранкомандировки домой, скажем так, на время очередного отпуска. И, как всякий русский интеллигентный человек, решил сделать для себя небольшую «культурную программу». Под занавес. Мне хотелось увезти с собой из объединенной Германии приятное воспоминание. И я пошел в театр Бертольда Брехта на спектакль «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть». Как писали газеты, знаменитый столичный театр «BerlinerEnsemble» на Бертольд-Брехт-Платц № 1 стал другим – новым, экспериментаторским, средоточием молодости, дерзости, высокого полета. Например, корреспондент «Ди Цайт» в своей статье утверждал, что спектакль режиссера Хайнера Мюллера «Карьера Артуро Уи» – это окончательное подведение итогов XX века, а журналистка из «Берлинер Цайтунг» утверждала, что роль актера, обучающего Артуро Уи правилам поведения на публике, – в исполнении актрисы Марианны Хоппе, бывшей звезды Третьего рейха, близко знавшей фюрера, а главное – тема ее «мастер-класса», преподанного Артуро Уи, обрела какое-то иное, гротескно-историческое и страшноватое предзнаменование.

Кто-то вошел в ложу и задержался позади меня. Я даже не пошевелился. Человек сел в кресло и искоса посмотрел на меня. Свет со сцены слабо освещал его лицо.

– Тулé, – неожиданно назвал он ключевое слово (с ударением на последний слог) и добавил: – Извините, что помешал вам…

– Не имеет значения, – ответил я. – Через минуту антракт.

– Разрешите мне присесть рядом, герр Риттер, – мягко произнес он в самое ухо. – Меня зовут Виктор.

Я не двинулся с места.

– По-видимому, вы обознались. Я заказал ложу номер семь для себя. Ваша, наверное, номер один. Иногда путают эти цифры.

– Я пришел сюда потому, что здесь удобно побеседовать. Разрешите приступить к делу. Я пришел никем не замеченный, и, если вы согласитесь отодвинуть ваше кресло назад, нас никто не увидит при таком освещении, – тихо произнес Виктор.

– Вы, наверное, ошиблись. Мне придется позвать администратора, – ответил я.

– Ваше поведение понятно, и вы можете апеллировать хоть к самому Бертольду Брехту, – сказал он.

В нашем диалоге прозвучал весь набор требуемого пароля, и я придвинул свое кресло к нему.

– Слушаю вас внимательно…

«Туле» было ключевым словом пароля, произносимым при вступлении в контакт с нашим агентом. Далее шел обмен фразами, в которых для пароля должны были встречаться слова: «Туле», «разрешите», «позвать» и «апеллировать».

Когда в ответ на «позвать» прозвучало последнее слово «апеллировать», то, согласно нашим правилам, я должен был подчиниться и выслушать его. Хотя… хотя я не желал больше никаких контактов, никаких новых заданий.

Мне порядком надоело два года подряд мотаться без отпуска, включая шестимесячное пребывание в Германии; я мечтал только об одном: о возвращении в Россию, а вернее – об отпуске и отдыхе в заветном таиландском Пхукете с моей пассией Соней Шерманн… Но к сожалению, это был связной из Центра. Да еще с амбициозным именем Виктор – значит победитель!..

… Сложная мизансцена закончилась, а с нею и первое действие. Антракт. Вспыхнул свет, который казался особенно ярким после мрака. Раздались громкие аплодисменты.

Я мельком взглянул на связного. В очках в тонкой золотой оправе на простом лице он напоминал то ли заштатного скрипача, то ли заурядного учителя пения, по недоразумению оказавшегося в ложе солидного театра.

Виктор продолжил в неспешной манере:

– Я вылетел из Москвы сегодня утром с приказом тайно связаться с вами. Причем было запрещено встречаться в отеле или в другом людном месте. Мне повезло, вы заказали ложу в театре.

Внимательно слушая связника, я стал рассматривать в ложах осветителей расставленные гротескные фигуры ослов, крокодилов и козлов; потом перевел взгляд на первые ряды партера, где продолжали сидеть несколько актеров с нежно-зелеными головами, напоминающими капустные кочаны.

«Срочностью высшей категории» назвал связной ситуацию, которая заставила его прилететь этим утром из Москвы на встречу со мной. Это был серьезный сигнал.

– Наш агент Хантер убит вчера, – донеслось до моего слуха. – Мы хотим, чтобы вы заняли его место.

Я был ошарашен, поскольку хорошо знал Хантера. Меня словно ударило током. Воротник рубашки стал мокрым от пота, хотя благодаря постоянному тренингу я научился внешне не реагировать в стрессовой ситуации, а спокойно смотреть и слушать. Я не сводил глаз со связного и только чувствовал, как весь обливаюсь потом.

Хантер убит…

Я попросил Виктора рассказать о подробностях, и он ответил:

– Ему даже не дали шанса сопротивляться. Его обнаружили в подсобке салона по продаже икон на Курфюрстендамм. Судя по всему, убийц было двое, один держал его руки, а другой хладнокровно выпустил пулю из пистолета с глушителем.

– Хантер… – сказал я. – Мне приходилось встречаться и сотрудничать с ним по одному делу. В Праге, пару лет назад… – Я приумолк, потом спросил: – Его ведь застрелили прямо в лоб, да?

Связной кивнул.

– Увы, да…

Хантер в Германии был неплохим профессионалом, и он, конечно же, резонно считал, что имеет дело всего лишь с одним противником. Он был уверен в себе и полагал, что выйдет из любой тупиковой ситуации. Ему и в голову не приходило, что кто-то может так грубо и без затей завалить его самого.

– Я предупреждал его. За время моей работы мы потеряли не одного человека, но Хантер считался неуязвимым. Эх, черт побери! Прощай, Хантер…

Мы помолчали, потом я сказал:

– Помнится, он был буквально помешан на собирании монет и наконечников для скифских копий.

Он довел меня до того, что я готов был заставить его проглотить коллекцию монет – золотой десятирублевик за десятирублевиком! С другой стороны, ему нельзя было отказать в смелости, да и щук он спининговал мастерски.

– Мы знаем. – Связной даже не взглянул на меня. – Это вторая причина, по которой в Центре решили, что вы согласитесь нам помочь, хотя это и заставит вас на некоторое время отложить свой отпуск с какой-нибудь сексапильной красоткой.

Я рассмеялся.

– Вашими бы устами, герр Виктор, да мед пить. Есть вещи, которые нельзя откладывать. Должна же быть, черт возьми, у меня личная жизнь. Нынешние особы не из тех, кто умеет ждать или терпеть разлуку, как Пенелопа.

– Теперь к делу, – сухо проговорил Виктор. – С точки зрения постороннего, у вас классически-простая миссия – встретиться с известной политической парой Германии. Встреча назначена в Танненбуше, под Бонном, у Петры Келли, в ее в загородном доме, – пояснил связной, протягивая мне ключ от её особняка. – Нужно будет немедленно войти в контакт с одной из ключевых фигур «зеленого движения» в ФРГ Петрой Келли и ее партнером, генералом бундесвера Гердом Бастианом из движения «Генералы бундесвера за мир». Мы обратились к вам еще и потому, что вы были лично знакомы с этой политпарой Германии по прежней работе, – в сферу вашей компетенции входили совещания, конгрессы, манифестации по ядерной и ракетной тематике. Ну, а по ходу выяснить, кто стоит за убийством нашего агента-нелегала, поскольку на подступах к этой политической паре Хантер столкнулся с численно превосходящими силами. Похоже, что почерк здесь не профессионалов из спецслужб, не мифической «атомной мафии», а серьезной третьей силы…

С этого момента мы перестали говорить о Хантере, словно его никогда и не существовало. Герр Виктор принялся опутывать меня условиями «игры на чужом поле»; правда, я и не сопротивлялся, уже начиная ненавидеть его за тихий и вкрадчивый голос. И даже немного съязвил:

– Похоже, Петре Келли придется здорово попотеть, у нее прямая дорога в большую политику. Мало того, что ей нужно поддерживать свои великолепные шансы еще полгода, но и пестовать имидж генерала Бундесвера Герда Бастиана, как поборника мира, – все в контексте кодекса «зелёных» или, грубо говоря, обвести весь этот бомонд вокруг пальца и въехать в Европарламент на белом коне…

– Генерал Бастиан не такой уж беспомощный, – возразил Виктор. – Ему шестьдесят, но он крепок как железо, и женщины находят его привлекательным. Возглавляя общественную группу «Генералы Бундесвера за мир», своей активной антиядерной борьбой, проводимыми акциями протеста против размещения в ФРГ американских ракет средней дальности он сделал очень много.

Немного помолчав, я подытожил:

– То есть Петра Келли не только продефилирует в евроапартаменты и станет еврофигурой, но и заберет с собой в большую политику генерала Бундесвера?

– Да, герр Риттер, вы, как всегда, правы.

– Я предпочел бы оказаться в передряге с таким генералом бундесвера – гвардейцем старой закалки, пусть даже немощным и беззубым, нежели со своим коллегой, циничной «гендеткой»[1], готовой сдать своих коллег даже дешевле, чем за 33 сребреника, как это сделали Гордиевский, Резун или Калугин.

Связной как будто меня не услышал:

– Ваша миссия, – сказал он, – миротворческая, как у этих, как их… врачей без границ. Кроме стандартных задач вам нужно будет выполнять некие мелочи, может, несвойственные привычной технологии нашего агента-нелегала. И все пойдет само собой.

Посмотрев на него, я подумал, что ослышался.

– Я туго соображаю, герр Виктор. Объясните, пожалуйста.

– Итак, во имя общего дела в Центре порекомендовали упорядочить вашу бурную холостяцкую жизнь – чтобы вы изменили свой семейный статус…

– ?!

– Да, да, не удивляйтесь! – Связной полулёг в кресле, вытянув ноги. – Операция называется «Голубки»… Интрига тут такая. Как бы цинично ни звучало, но вы должны заменить Герда Бастиана. Причем изящно и красиво, как вы это прекрасно умеете делать… Ему уже трудно, пора на покой, он к тому же попал нынешней весной в ДТП…

– В общем, стать профессиональным Ромео? Как это было в случае с Хайдрун Хофер и Хансом Пушке[2]?

– Вы, как всегда, попали в «яблочко». Сеть вокруг Келли создается только с одной целью – для обеспечения безопасности нашего настоящего источника. В общем, операция «прикрытие».

– По шахматной терминологии, это будет всего лишь жертвой пешки?

– Как бы цинично это ни звучало – да!.. Надо с ней поработать, разыграть серьёзные намерения, любовь – в общем, довести объект до кондиции… Если ваша миссия состоится, а главные проекты материализуются согласно нашему расписанию – прекрасно! – терпеливо пояснил связной. – Однако, как вы сами справедливо подметили, некие внешние обстоятельства могут подставить вам, а значит, и нам всем подножку. И нужно быть готовым к разным превратностям судьбы.

– Даже к самому худшему?

– Даже так… Вы получите чёткие и ясные инструкции, – сказал Виктор. – Не вижу причин держать вас в неведении, тем более что этих же инструкций придется придерживаться и вам, если вы вдруг окажетесь в провальной ситуации. – Связной внимательно посмотрел мне прямо в глаза и отчеканил: – Инструкции эти таковы. Ни под каким видом сведения о нашей работе с этой парой и Мишей и все, что связано с ними, не должны высветиться и стать достоянием третьих лиц, то есть наших соперников. Никаких форсмажорных обстоятельств не должно быть! Как достигнуть этого результата – целиком и полностью зависит от возможностей агента-исполнителя. В противном случае, грянут выстрелы – причем все в яблочко, а один, как и положено, контрольный. Все понятно?

Я глубоко вздохнул.

– Да, сударь. Теперь все понятно. Как в том анекдоте про Горького и Сталина.

Связной оживился.

Я озвучил слова вождя с характерным акцентом:

– «Товарищ Горкий, ви написали великолепный роман „Мать“, не могли бы ви создать не менее знаменитый роман „Отэц“?». Максим Горький ответил, заметно окая от волнения: «Да что вы, товарищ Сталин, разве попытаться…» – «Ви подумайте, товарищ Горкий. Попытка – нэ пытка. Правилно я говорю, Лаврентий Павлович?»

– Занятно, занятно, – с долей отстраненности проговорил связной.

Я поинтересовался:

– А если не поверят этой политической паре Келли-Бастиану? Если они не сумеют убедить истеблишмент в том, что действуют искренне, на Благо Германии?

– Тогда будет не просто плохо, а очень плохо. В таком случае у нас есть определенные проработки – вплоть до выхода из игры, до сворачивания контактов и вашей деятельности, герр Риттер, до нулевых оборотов – до точки замерзания.

– У Петры Келли много шансов пройти в Европарламент?

– Я бы сказал, что немало, – терпеливо проговорил связной. – Впереди у нее – стометровка с Триумфальной аркой на финише. И год известен: следующий по счету.

Я сидел, закрыв глаза. Люстра и огни в зале погасли. Действие на сцене развивалось в точном соответствии с пьесой Бертольда Брехта, интерпретированной талантливым драматургом и режиссером Хайнером Мюллером. Связник молчал. Он хорошо понимал, что, когда желаешь убедить кого-либо, нужно делать паузы и давать собеседнику время для размышления.

Заиграла музыка. Музыковеды, проанализировав фонограмму этого спектакля, наверное, сравнили бы услышанное с атональной какофонией. Прямо при нас, здесь, разлагалась классическая гармония, травя ухо и душу диссонансами. И как бы в насмешку над гуманистическим искусством прежних эпох в спектакль то и дело врывались аккорды то Верди, то Шуберта, то Моцарта, убеждая зрителя своей неуместностью.

Я смотрел на сцену, на актера Мартина Вуттке, игравшего Артуро Уи, невольно сравнивая его с прообразом – Адольфом Гитлером: передо мной был кто угодно, но только не homo sapiens. Человека тут не было в помине. И то, что артист выделывал на сцене, попросту не рассказать. То он поскуливал, как собака. Часто дышал, как огромная свинья. Становился на четвереньки и показывал ярко-малиновый язык. И постоянно извлекал из себя странные звукосочетания. То ли это был шариковский сленг, то ли немецкая абракадабра – поди-ка разберись. Он классно висел на лацкане чьего-то пиджака, демонстрируя завидную хватку, или же снайперски плевался. Иногда выставлял локти и колени, и тогда из артиста Вуттке рождалась геометрическая фигура, подозрительно напоминающая свастику. Но постепенно эта диковинная зверюшка, это кафкианское членистоногое превращалось в подобие человека. В узнаваемый типаж с челкой, усиками бланже и ногами в третьей позиции. Происходящая метаморфоза разительно напоминала то, как «вылеплялся» Шариков в булгаковском «Собачьем сердце»…

Связной, должно быть, полагал, что я категорически буду против. И вот он, решив, что пора действовать, выпрямился и ловко положил папку на мои колени.

– Ваш меморандум и прочие ЦУ, – произнес он скороговоркой и впился глазами в происходящее на сцене.

Я шевельнулся, и папка скользнула на пол. Я оставил ее там, где она упала. Там была, очевидно, полезная информация: имена и фамилии, досье, разработки, указания – все, собранное в архиве Центра, полный и исчерпывающий анализ предстоящих моих шпионских действий в следующей серии игр на чужом поле. Сердце теплила лишь одна мысль: они обратились ко мне еще и по той причине, что я знал больше их всех вместе взятых.

– Герр Виктор, если уж я возьмусь за это, то только на своих условиях, – сурово проговорил я.

Он сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на сцену. Потом наклонился ко мне:

– Что вы имеете в виду, герр Риттер?

– Мои условия таковы: снимите вашу «прослушку» с моих телефонов, уберите прикрытие – чтобы никого и ничего рядом «не стояло». Если я услышу в трубке посторонние помехи, то хочу быть уверенным, что это включилась противная сторона. Если замечу хвост, то буду на сто процентов уверен: это мои коллеги из БФФ[3].

Я умолк.

– Хорошо.

– И никакого прикрытия.

– Ладно.

– Связь как обычно.

– Хорошо.

…А на сцене разыгрывалась самая ударная мизансцена спектакля: Артуро Уи брал «уроки» у заштатного актера в исполнении старейшей актрисы Марианны Хоппе, этой «театральной Рифеншталь», близко знавшей Алоиза Шикльгрубера (Гитлер). И тема «урока» для Артуро Уи обретала теперь зловещий смысл.

Вот Артуро заметался в поисках центра тяжести, вот Артуро лихорадочно перебирает руками, вот Артуро нашел для них самое приличествующее положение, – прикрыв мужское достоинство. Вот, от усердия высунув язык, Артуро прошмыгивает пару раз по сцене на носочках. И наконец, перед нами возникает сам Гитлер. Это Гитлер-материал. В технологическом «процессе», только что показанном актером Мартином Вуттке, на наших глазах из бесформенной протоплазмы воцарился на престоле великий дегуманизированный диктатор XX века.

Он до того велик, что дегуманизированные массы с капустными головами в партере в любой миг готовы идти за ним в бой. И как один умрут за своего фюрера…

Сцена начала заполняться действующими лицами, и музыка Вагнера зазвучала громче.

Я поднял папку с пола. В ней находилась другая – серенькая, поменьше. Это был меморандум, в котором тезисно было начертано мое будущее, мой дальнейший образ жизни. Там только ничего не говорилось о том, каким образом я отдам Богу душу. Это был документ исключительно профессионального порядка…

Итак, теперь я, Рудольф Смирнов, согласно моей легенде-биографии, буду проходить в определенных официальных досье под кодовой кличкой Гансвурст или под именем Ганса Фрайера, агента по недвижимости из Франкфурта-на-Майне. Любой полицейский, заинтересовавшийся моей персоной и достаточно дотошный, чтобы послать отпечатки моих пальцев по линии криминальной полиции, узнал бы, что в определенных кругах во Франкфурте-на-Майне я известен как Гансвурст (Ганс-колбаса), человек с неординарной репутацией, контактирующий с одной из влиятельных группировок, занимающейся антиквариатом. Иными словами, если верить этой биографии, я не слишком идеальный гражданин Германии и даже не патриот страны. И в этом был, как мне казалось, своеобразный оберег. Это даже успокаивало…

И вот конец спектакля, дали занавес. Актеры выходили к рукоплещущей толпе, кланялись, поднимали брошенные из зала цветы.

Я покинул ложу чуть раньше связного.

Связной, спускаясь в пестрой громко говорящей толпе по главной лестнице, не видел меня.

Я стоял, прислонившись к стене, и провожал его взглядом. Поскольку я согласился заменить Хантера, то уже имел план действий (так в голове шахматиста возникает вся картина предстоящей партии еще до того, как он начал разыгрывать гамбит). Я предупредил связного о том, чтобы он передал в Центр, что я буду действовать в одиночку, потому что эту операцию следовало провести быстро, как говорится, по свежим следам. Или развить, в своем роде, блицкриг, или выйти из игры.

Уже у себя в номере я мысленно воспроизводил беседу со связником Виктором, а после горько думал, что завтра надо будет сдать билет на самолет до Москвы…

Читая газету «Ди Цайт», я добрался до рубрики «Котировка валют», отбросил газету в сторону и вспомнил про Соню Шерманн. Говоря по правде, в том московском разговоре со своим шефом Сансанычем про Соню я специально преувеличивал значимость информации о наших с ней планах – я еще тогда предупредил фройляйн, что мои действия носят спорадический характер, поскольку в моей работе все слишком быстро меняется. Однако еще будучи в Москве я допустил ошибку – отправил ей «успокоительную» депешу о том, что все складывается в нашу пользу, она терпела еще полгода. Теперь придется посылать новое письмо с иными словами. А ведь Соня и отдаленно не была похожа на дочь испанского колониста, способную годами дожидаться своего возлюбленного – русского графа Николая Рязанова…