Читать книгу Капля чужой вины - Геннадий Сорокин - Страница 7

Советская экономика делилась на две группы предприятий. Группа «А» – производство средств производства (товаров промышленного назначения) и группа «Б» – производство товаров народного потребления.

Группа «А» имела приоритет в экономическом развитии. Ей уделялось основное финансирование, работники группы получали зарплату больше, чем в других отраслях народного хозяйства. Группа «Б» снабжалась по остаточному принципу и не считалась важной отраслью экономики.

Железная дорога относилась к группе «А», хлебокомбинат – к группе «Б». В своей производственной деятельности хлебокомбинат вынужден был подстраиваться под график работы железной дороги.

По какой-то необъяснимой причине сахар на завод поставляли дважды в месяц в субботу, когда штатные грузчики предприятия отдыхают. Сколько ни билось руководство хлебопекарной промышленности, служба грузоперевозок железной дороги на уступки не шла и график поставки сахара менять отказывалась. Выход был найден. На хлебозаводе отдельной строкой финансирования прописали проведение сдельных погрузочно-разгрузочных работ.

На практике это выглядело так. В субботу утром на завод приходил состав, вагон с сахаром отцепляли и оставляли до вечера. Главный технолог Лысенко получала в кассе наличные деньги и шла к месту разгрузки, где ее уже дожидались грузчики. Кому разгружать вагон, решал Макарыч. Как правило, он давал подработать трем-четырем штатным грузчикам и одному-двум человекам со стороны. Сторонними грузчиками были знакомые работников хлебозавода или слесари, желающие заработать на разгрузке вагона.

По окончании работы Лысенко пересчитывала мешки с сахаром и выдавала деньги. Никаких ведомостей о получении зарплаты не составлялось, так как работа оплачивалась по факту разгрузки вагона. Выгруженный сахар развозили по цехам, часть помещали на склад.

В четверг к Лысенко пришел Макарыч и заявил, что если с завтрашнего дня Лаптев не получит свободный доступ на завод, то в понедельник производство встанет, потому что вагон в субботу разгружать будет некому.

Главный технолог без лишних пояснений поняла ультиматум и всю бессмысленность противостояния ему. Работать в выходной день она заставить грузчиков не могла, разгрузка вагонов – дело сугубо добровольное. Привлечь грузчиков со стороны тоже было невозможно: со штатными грузчиками чужаки не стали бы связываться. За штрейкбрехерство можно было пустой бутылкой по голове получить и без денег остаться.

Не откладывая дело в долгий ящик, Лысенко пошла к главному инженеру и потребовала отменить запрет в отношении меня.

– Ни за что! – отрезал Горбаш. – Если мы пойдем на поводу у Лаптева, он нам на шею сядет и ноги свесит. Понятно ведь, откуда уши растут. Он устроил облаву на заводе, и наши слабохарактерные коллеги поддались на его шантаж. Но он зря думает, что такой умный. Я свяжусь с его начальством и доложу, что он тут вытворяет.

– Владимир Николаевич, вы о чем? – изумилась Лысенко. – Что вы скажете начальнику милиции? Что у нас рабочие с завода с пустыми руками не уходят? Если вы берете на себя смелость утверждать, что на заводе бардак с сохранностью сырья, то меня в это дело не впутывайте. У меня никто ничего не ворует, каждый пряник посчитан, каждая булочка на своем месте.

– Тогда давайте объявим субботу рабочим днем!

– В нарушение установленного правительством графика «черная суббота» объявляется только в случае чрезвычайных обстоятельств.

– Так у нас и так ЧП! В понедельник завод может встать.

– У нас половина грузчиков судимые-пересудимые, клеймо ставить негде. Когда надо, они в законах разбираются лучше любого адвоката. Если завтра мы объявим «черную субботу», они на работу не выйдут и петицию в прокуратуру накатают, что мы их трудовые права нарушаем.

– Пошли к директору! – решил Горбаш.

Полубояринов, узнав о сути конфликта, не на шутку струхнул:

– Представьте, что будет, если до райкома дойдут слухи о том, что у нас на заводе грузчики забастовали из-за нарушения трудовых прав. Нас за одно слово «забастовка» из партии исключат, никто не будет разбираться, кто прав, кто виноват.

Директор позвонил на проходную и распорядился, чтобы мне был предоставлен свободный доступ на территорию предприятия.

В пятницу Лысенко пришла лично проводить меня на завод. Она провела меня по заводским корпусам, рассказала о производстве, о технологических особенностях выпечки хлеба и пряников.

В главном корпусе мы поднялись на четвертый этаж, осмотрели варочный цех, прошли в помещение, где сувенирные пряники наполняли начинкой.

– Свежего пряничка попробовать не желаете? – спросила главный технолог.

– Я с детства не ем пряники и не пью молоко. Я даже в детском саду пряники не ел. Когда на Новый год давали подарки, я обменивал пряники на конфеты.

– Так ведь это не простой пряник, а сувенирный! У него коржи вином пропитаны.

Боковым зрением я заметил, как к сломавшемуся механизму подошел слесарь Крюков, снял защитный кожух цепной передачи. Наверное, захотел покрасоваться перед девушками, работавшими на пряничном производстве, показать им свое профессиональное мастерство.

Главный инженер хлебозавода итээровский шик демонстрировал белой рубашкой с галстуком. Слесарь нарядной робой похвастаться не мог, зато продемонстрировать рабочую удаль – запросто. Закинул одним пальцем цепь на звездочку – кто такой трюк повторить сможет? Только что механизм стоял и – оп! – заработал!

Забыв о правилах техники безопасности, Крюков электродвигатель не отключил, рукой приподнял цепь, попробовал надеть соскочившие звенья на звездочку. Первая попытка не удалась. Слесарь взялся за цепь поближе к звездочке, вставил на место. Как только звенья цепи и зубцы звездочки совпали, электродвигатель заработал. Крюков отдернул было руку, но было поздно: зубец подцепил его указательный палец и втянул в механизм. В шоковом состоянии, еще не ощутив пронзающей боли, Крюков рванул руку на себя, посмотрел на изуродованный палец и дико завопил: вместо верхней фаланги торчал жалкий обрубок раздробленной кости.

В первую секунду в цехе никто не понял, что произошло. Но когда у слесаря ручьем побежала с пальца кровь, кто-то пронзительно, как в кино, завизжал.

Крюков заметался по цеху, разбрызгивая кровь по пряникам и по полу. Главный технолог побелела. Женщина у разделочного стола крикнула: «Врача! «Скорую помощь» надо вызвать». Но все в цехе остались на месте, словно оцепенели. В наступившей неразберихе я один сохранил завидное спокойствие. Неспешно, словно каждый день имел дело с травмированными слесарями, открыл сумку Крюкова с инструментами, достал синюю изоленту и крепко-накрепко перетянул верхушку оставшейся фаланги.

– Держи руку вверх, чтобы к ней не было притока крови, – сказал я. – Аптечкой пользоваться бессмысленно, надо «Скорую» вызывать.

Главный технолог повела Крюкова вниз. У варочного цеха к ним присоединился дежурный электрик. Он взял Крюкова под локоть – подстраховал на случай потери сознания.

Я бросил изоленту назад в сумку и с победным видом осмотрел цех. У разделочного стола замерли три девушки и две женщины лет сорока. Все они были в костюмах пекаря, состоящих из просторных белых хлопчатобумажных блуз, брюк и шапочек.

Одна из девушек, худенькая крашеная блондинка, смотрела на меня с нескрываемым восхищением. Еще бы! Я только что на ее глазах спас человека. В мешковатой робе оценить ее фигуру было трудно, но девушка мне понравилась, и я решил познакомиться с ней после окончания смены.

Я уже собрался уходить, но вдруг встретился взглядом с женщиной в синем халате уборщицы и замер, не понимая, что происходит.

«Это что еще за ведьма? – мелькнула мысль. – Какого черта она смотрит на меня с такой ненавистью, словно я только что отрезал палец ее любимому племяннику?»

Внешность незнакомки была примечательной. На вид ей было лет шестьдесят. Среднего роста, очень худая, длиннорукая. Некогда темные волосы поседели, но брови остались черными, густыми, сросшимися на переносице. На подбородке белел давний шрам. Темно-карие глубоко посаженные глаза, лицо морщинистое, губы узкие, плотно сжатые, малокровные.

Еще в школе мне запомнилось, как Зоя Монроз увидела «горящие глаза» инженера Гарина[1] и влюбилась в него без памяти. Гарин, судя по всему, был парень не промах, если с одного взгляда смог растопить сердце первой красавицы Парижа и отбить ее у самого богатого человека в Европе.

Сколько раз, стоя перед зеркалом, я пытался понять, как сделать взгляд «горящим». Классно было бы: взглянул на девушку – и она твоя! Потренировавшись у зеркала, я приступил к практике и потерпел фиаско. От моих «горящих» глаз девушки в лучшем случае отворачивались, а в худшем переходили в наступление: «Чего уставился?»

Прошли годы, и я понял, что такое «горящие» глаза. Старуха-уборщица прожгла меня взглядом до самого сердца, но не любовью, а лютой ненавистью. Если бы ее взгляд мог быть преобразован в тепловую энергию, от меня бы осталась только кучка пепла.

«Могу поклясться, что я вижу ее в первый раз. Эту ведьму я никогда раньше не встречал».

Пару секунд мы смотрели друг другу в глаза. Старуха первая прекратила дуэль, но не потому, что не смогла выдержать мой взгляд. Она просто выплеснула внезапно вспыхнувшую ненависть до конца и решила больше не форсировать события, уйти в тень.

Я дождался, пока уборщица отвернется, улыбнулся понравившейся блондинке и вышел из цеха.

«Черт возьми, на этом заводе творится что-то неладное, – подумал я. – Вначале на меня ни с того ни с сего взъелся главный инженер. Потом – старуха. Я просто физически ощутил, как от нее исходила ненависть. Надо будет разузнать, кто эта уборщица и где я мог перейти ей дорогу».

За оставшиеся дни сентября и почти весь октябрь я несколько раз встречал Горбаша на территории завода. Каждый раз он сухо кивал мне и проходил мимо. После нашего единственного разговора мы с ним больше ни словечком не перекинулись.

С девушкой-блондинкой я познакомился, начал за ней ухаживать, о загадочной старухе-уборщице толком ничего не узнал.