Читать книгу Аллан Кватермэн - Генри Хаггард - Страница 6

После обеда мы осмотрели все здание и все строения миссии. Я должен сознаться, что это прекраснейший уголок во всей Африке.

Мы вернулись на веранду, где нашли Умслопогаса за его любимым занятием, – он усердно чистил винтовки. Это была единственная работа, которую он признавал, потому что начальник зулусов не мог унизить своего достоинства какой-нибудь другой работой. Курьезное зрелище представлял из себя огромный зулус, сидящий на полу, тогда как его боевой топор стоял около него, прислоненный к стене. Его тонкие аристократические руки деликатно и заботливо чистили механизм винтовок. Он придумал имя каждой винтовке. Одну, принадлежавшую сэру Генри, он называл «Громобой», другую маленькую, но дающую сильный выстрел – прозвал «малюткой, которая говорит, словно хлещет». Винчестеры он называл «женщины, которые говорят так быстро, что не различишь одного слова от другого», винтовки Мартини он называл «обыкновенным народом», и так все до одной. Курьезно было слышать, как он, во время чистки, разговаривал с ними, как с людьми, шутил с самим добродушным видом. Он беседовал также со своим топором, считая его, кажется, задушевным другом, и целыми часами рассказывал ему свои приключения. С присущим ему юмором, он назвал свои топор «Инкози-каас», что значит «начальница» на языке зулусов. Я удивлялся такому названию и, наконец, спросил его об этом. Он объяснил мне, что его топор – женского пола, потому что у него женская привычка глубоко проникать во все. Он добавил, что его топор заслуживает названия «начальницы», так как все люди падают перед ним, подавленные его силой и красотой. Кроме того, Умслопогас советовался со своим топором во всех затруднениях, потому что этот топор, по его словам, обладает большой мудростью, так как «заглянул в мозги многих людей».

Я взял топор и долго рассматривал ужасное оружие. Роговая рукоятка имела около трех футов длины, с шишкой на конце, величиной с апельсин, чтобы не скользила рука. Около этого набалдашника было сделано много зарубок, обозначавших число людей, убитых топором. Он был сделай из прекраснейшей стали и хорошо отшлифован. Умслопогас не знал, наверное, происхождения этого топора, так как взял его из рук человека, которого убил несколько лет тому назад.[5] Топор не был тяжел, весил всего 21/2 фунта, как я думаю, но в руках Умслопогаса был смертоносным орудием. Обыкновенно он с силой ударял врага несколько раз набалдашником топора, употребляя острие только в особых случаях. Благодаря этой привычке долбить врага, он и получил прозвище «Дятел». Умслопогас дорожил своим замечательным и ужасным оружием больше собственной жизни. Он выпускал его из рук только, когда ел, но и тогда топор лежал у него под ногой.

Едва я успел отдать Умслопогасу топор, явилась мисс Флосси и просила меня посмотреть коллекцию ее цветов, африканских лилий и цветущих кустов.

Некоторые были удивительно красивы, хотя совершенно неизвестны мне. Я спросил ее, не слыхала ли она о лилии «Гойа», чудная красота которой поражала африканских путешественников. Эта лилия цветет только однажды в 10 лет и любит сухую почву. Позднее мне удалось увидеть этот редкий цветок, и я не сумею описать его красоту и необыкновенно нежное и сладкое благоухание. Цветок выходит из венчика луковицы толстым мясистым стебельком и иногда имеет до 14 дюймов в диаметре. Сначала образуются зеленые ножны, потом появляются цветистые усики и грациозно вьются по стеблю. В конце концов, выходит сам цветок, ослепительно белая дуга которого заключает в себе чашечку бархатистого малинового цвета; из середины этой чашечки выглядывает золотистый пестик. Я никогда не видел ничего подобного этому роскошному цветку, который мало кому известен. Смотря на него, я невольно подумал, что в каждом цветке отражается величие и слава Создателя! К моему удовольствию, мисс Флосси заявила мне, что хорошо знает цветок, и пыталась вырастить его в своем саду, но безуспешно.

– Впрочем, – добавила она, – теперь такое время, что он цветет, и я постараюсь достать вам одни экземпляр!

Затем я спросил ее, не скучает ли она здесь и не чувствует ли себя одинокой, среди дикарей, не имея подруг-сверстниц.

– Одинока ли я? – возразила мисс Флооси. – О, нет! Я счастлива и занята целый день, у меня есть друзья. Мне противно было бы находиться в толпе белых девочек, таких же, как я! Здесь, – продолжала она, – качнув головкой, – я – это я сама! На несколько миль в окружности туземцы хорошо знают «Водяную лилию», – так называют они меня, – и готовы все сделать для меня. А в книжках, которые я читала о маленьких девочках в Англии, ничего нет подобного. Всего они боятся и делают только то, что нравится их учительнице! О, если б меня посадили в клетку – это разбило бы мне сердце! Я свободна теперь, свободна, как воздух!

– Разве вы не любите учиться?

– Я учусь. Отец учит меня латыни, французскому языку и арифметике!

– Вы не боитесь этих дикарей?

– Бояться? О, нет, они не трогают меня. Я думаю, они верят, что я «Нгои» (божество), потому что у меня белая кожа и золотистые волосы. Взгляните! – она сунула свою маленькую ручку за корсаж платья и достала маленький револьвер в виде боченочка. – Я всегда ношу его с собой заряженным, и если кто-нибудь тронет меня, я убью его! Однажды я убила леопарда, который набросился на моего осла. Он перепугал меня, но я выстрелила ему в ухо, и он упал мертвым. Шкура этого леопарда лежит вместо ковра у моей кровати. – Посмотрите теперь сюда! – продолжала она изменившимся голосом, указывая вдаль. – Я сказала вам, что у меня есть друзья, вот один из них!

Я взглянул по тому направлению, куда она показывала и увидал прекрасную гору Кениа. Гора почти всегда скрывалась в тумане, но теперь ее лучезарная вершина сияла издалека, хотя подошва была еще окутана туманом. Вершина, поднимающаяся на 20 000 футов к небу, казалась каким-то видением, висящим между небом и землей. Трудно описать торжественное величие и красоту белой вершины.

Я смотрел на нее вместе с девочкой и чувствовал, что сердце мое усиленно бьется, и великие и чудные мысли озаряют мозг, как лучи солнца искрятся на снегах горы Кениа. Туземцы называют гору «Божием перстом», и это название, кажется мне, говорит о вечном мире и торжественной тишине, царящей там, в этих снегах. Невольно вспомнились мне слова поэта: красота – это радость каждого человека! И я в первый раз понял всю глубину его мысли. Разве не чувствует человек, смотря на величественную, снегом покрытую гору, эту белую гробницу протекших столетий, – свое собственное ничтожество, разве не возвеличит Творец в сердце своем? Да, эта вечная красота радует сердце каждого человека, и я понимаю маленькую Флосси, которая называет гору Кениа своим другом. Даже Умслопогас, старый дикарь, когда я указал ему на снежную вершину, сказал: «человек может смотреть на нее тысячу лет и никогда не наглядеться!» Он придал своеобразный колорит своей поэтической мысли, когда добавил протяжно, словно печально пел, что когда он умрет, то желал бы, чтобы его дух вечно находился на снежно-белой вершине, овеянной дыханием свежего горного ветра, озаренный сиянием света, и мог бы убивать, убивать, убивать!..

– Кого убивать, кровожадный старик? – спросил я.

Он задумался.

– Тени людей! – наконец, ответил он.

– Ты хочешь продолжать убивать даже после смерти?

– Я не убиваю, – отвечал он важно, – я бью во время боя. Человек рожден, чтобы убивать. Тот, кто не убивает – женщина, а не мужчина! Народ, который не знает убийства, – племя рабов. Я убиваю людей в битве, а когда я сижу без дела «в тени», то надеюсь убивать! Пусть будет проклята навеки моя тень, пусть промерзнет до костей, если я перестану убивать людей, подобно бушмену, когда у него нет отравленных стрел! – и он ушел, полный собственного достоинства. Я засмеялся ему вслед.

В это время вернулись люди, посланные нашим хозяином еще рано утром разузнать, нет ли в окрестностях следов Мазаев, и объявили, что обошли на 15 миль всю окружность и не видали ни одного дикаря. Они надеялись, что дикари бросили преследование и ушли к себе. Мистер Мекензи, видимо, обрадовался, узнав это, впрочем, как и мы, так как имели достаточно забот и тревог от Мазаев. В общем, мы полагали, что дикари, зная, что мы благополучно достигли миссии, не рискнули напасть на нас здесь и бросили погоню. Как обманчивы были наши догадки, показало нам дальнейшее!

Когда мистер Мекензи и Флосси ушли спать, Альфонс, маленький француз, пришел к нам, и сэр Генри просил его рассказать, как он попал в Центральную Африку. Он рассказал нам все таким странным языком, что я не берусь воспроизводить его.

– Мой дедушка, – начал он, – был солдатом и служил в гвардии еще при Наполеоне. Он был в войске при отступлении из Москвы и питался целые 10 дней голенищами своих сапог и чужих, которые он украл у товарища. Он любил выпить и умер пьяный. Помню, я барабанил по его гробу… Мой отец…

Здесь мы перебили его, попросив рассказать о себе и оставить предков в покое.

– Хорошо, господа! – возразил маленький смешной человек с учтивым поклоном. – Я хотел только указать вам, что военные наклонности не наследственны. Мой дед был великолепный мужчина, 6 футов роста, крепко сложенный и силач. Очень замечательны были его усы. Ко мне перешли только эти усы, и больше ничего. Я, господа, повар и родился в Марселе. В этом милом городе я провел счастливую юность. Годами я мыл посуду в отеле Континенталь. То были золотые дни! – прибавил он со вздохом. – Я – француз, и неудивительно, господа, что я поклоняюсь красоте! Я обожаю красоту. Господа, мы любуемся розами в саду, но срываем одну из них. Я сорвал одну розу, господа, увы! Она больно уколола мне палец. Это была прелестная служанка, Анета, с восхитительной фигуркой, ангельским личиком, а ее сердце! Увы! Я хотел бы обладать им, хотя оно черно и жестко, как книга в кожаном переплете. Я любил ее без ума, обожал ее до отчаяния. Она восхищала меня. Никогда я не стряпал так чудесно, как тогда, когда Анета, дорогая Анета, улыбалась мне! Никогда, – голос его оборвался в рыданиях, – никогда не буду я так хорошо стряпать!

Он залился горькими слезами.

– Перестаньте! Успокойтесь! – произнес сэр Генри, дружески хлопнув его по спине. – Неизвестно, что может еще случиться. Если сулить по сегодняшнему обеду, то вы на пути к выздоровлению!

Альфонс перестал плакать и потер себе спину.

– Господин думает, конечно, утешить меня, но рука у него тяжелая. Продолжаю: мы любили друг друга и были счастливы. Птички в своем гнездышке не были счастливее Альфонса и его Анеты. И вдруг разразился удар! Господа простят мне, что я плачу. Мое горе было очень тяжело. Фортуна отомстила мне за обладание сердцем Анеты. Наступила тяжелая минута. Я должен был сделаться солдатом! Я бежал, но был пойман грубыми солдатами, и они колотили меня прикладами ружей до тех пор, пока мои усы от боли не поднялись кверху. У меня был двоюродный брат, торговец материями, очень некрасивый собой.

– Тебе, кузен, – сказал я, – тебе, в жилах которого течет геройская кровь наших предков, я поручаю Анету. Береги ее, пока я буду завоевывать славу в кровавых боях!

– Будь спокоен! – отвечал он. – Я все сделаю! – И он сделал, как оказалось впоследствии.

– Я ушел, жил в бараках и питался жидким варевом. Я – образованный человек, поэт по натуре, я много вытерпел от грубости окружающих. Был у нас один сержант и имел тросточку. Ах, эта трость! Никогда я не забуду ее!

– Однажды утром пришли новобранцы. Моему батальону приказано было отправиться в Тонкин. Злой сержант и другие грубые чудовища обрадовались. Я навел справки о Тонкине. В Тонкине жили дикие китайцы, которые вскрывают людям животы. Мои артистические наклонности, – потому что я артист, – возмутились против мысли, что мне могут вскрыть живот. Великие люди принимают великие решения. Я подумал и решил, что не желаю вскрыть себе живот, и дезертировал. Переодетый стариком, я добрался до Марселя, вошел в дом кузена и нашел там Анету. Это было как раз во время сбора вишен. Они забрали себе большой сук вишневого дерева, полный вишен. Мой кузен положил одну вишню себе в рот, Анета съела несколько. Они обрывали сук до тех пор, пока губы их встретились и о, ужас! Они поцеловались! Игра была очень интересна, но наполняла мое сердце яростью. Геройская кровь предков закипела во мне. Я бросился в кухню, ударил кузена моим костылем. Он упал, я убил его. Анета закричала. Прибежали жандармы. Я убежал, добрался до гавани и спрятался на корабле, который шел в море. Капитан нашел и прибил меня, но не высадил на берег, потому что я отлично ему стряпал, стряпал всю дорогу до Занзибара. Когда я попросил заплатить мне, он толкнул меня ногой. Геройская кровь деда снова закипела во мне. Я показал ему кулак и поклялся отомстить. Он снова толкнул меня. В Занзибаре нас ждала телеграмма. Я проклял человека, который изобрел телеграф, и проклинаю теперь. Меня арестовали за дезертирство и за убийство. Я бежал из тюрьмы, долго скрывался и, наконец, наткнулся на людей доброго господина кюре. Они привели меня сюда. Я весь переполнен моим горем, но не возвращусь во Францию. Лучше рисковать жизнью в этом ужасном месте, чем познакомиться с тюрьмой!

Он замолчал, а мы задыхались от смеха, отвернувшись от него.

– А, вы плачете, господа! – оказал он. – Неудивительно! – Это такая печальная история!

– Быть может, геройская кровь ваших предков восторжествует еще раз, – сказал сэр Генри, – быть может, вы еще будете великим человеком! А теперь, пора спать! Я устал до смерти. Мы все плохо спали прошлую ночь!

Мы ушли. Как странны казались нам опрятные комнаты и белоснежные простыни после наших недавних приключений!