Читать книгу Механизм Времени - Андрей Валентинов, Генри Лайон Олди - Страница 5

Акт I
Штурм Эльсинора
Сцена первая
Зюйд-ост-ост
2

Оглавление

Утром в доме академика Эрстеда царила тишина.

Гости и посетители приходили ближе к вечеру. Время до полудня считалось священным. Гере Эрстед работал в кабинете или лаборатории, если не отправлялся на службу, в Политехнический институт. Зато гере Торвен бессменно пребывал на посту. Место, которое он именовал «караулкой», располагалось очень удачно – на широкой лестничной площадке между первым и вторым этажами. В давние годы здесь была каморка для прислуги – тесная и неудобная, но, как выяснилось, вполне подходящая для Зануды.

Восседая на стуле с высокой «готической» спинкой, он слышал все, что происходит не только на лестнице, но и у входных дверей. Наглые визитеры, посмевшие нарушить утренний покой дома, чудом миновав привратника и проскользнув мимо его глазастого внука, Каре-Непоседы, неизменно удостаивались встречи с гере Торвеном – хмурым и решительным.

Времени как раз хватало, чтобы услышать звонок колокольчика у крыльца, встать, взять трость – и шагнуть навстречу. Пистолет довелось пустить в ход лишь однажды.

Вот снова – колокольчик...

Торвен вздернул светлые брови, прислушался к быстрым шагам.

Ах, мой милый Андерсен,

Alles ist gut! [8]


Бумага, лежавшая на столе, юркнула в папку. Гоблин в камине с завистью вздохнул. Зануды не допускают посторонних к служебным документам. Дружба дружбой... Кроме того, Торбен Йене Торвен не позволял себе прятать бумаги в присутствии гостей, считая сие крайне невежливым.

– Гере Торвен! Знаете, что мне пришло в голову?..

В дверь заглянул Длинный Нос. Подался назад, вновь появился, теперь уже in corpora. Счастливый владелец носа и сам был долговяз – не великан, а дылда. Иных сравнивают со складным метром. А случается, метр – нескладной. Худ, узкоплеч, волосы торчком...

– Обязательно расскажу гере Эрстеду! Но сначала вам, гере Торвен... Добрый день!

– Добрый день, гере Андерсен! Отчего бы вам не присесть?

Длинный Нос махнул костлявой рукой.

– Не стоит! Я... Каждое живое существо – это двигатель, настроенный на работу Вселенной. Нет созвездия или туманности, солнца или планеты, которые бы не ощущали контроля над своей судьбой. Не в расплывчатом астрологическом смысле, а в прямом и положительном смысле физики...

– Сами придумали? – поинтересовался Торвен.

– Да! Только что, у дверей. Слушайте! Во всем мире не существует объекта, наделенного жизнью, – от человека, покоряющего стихии, до муравья, нашедшего соломинку, – который не колеблется в такт движению Вселенной. Единый ритм... Понимаете?

Торвен задумался, склонил голову набок. Уверенно кивнул:

– Нет!

– Ну как же? Это очень просто...

– С полной определенностью могу сообщить вам, гере Андерсен: не понимаю. Я далек не только от поэзии, но и от всякой философии. Однако вижу, что чтение статьи гере Эрстеда о перемещении по проводу электрической жидкости пошло вам на пользу.

– А говорите, не понимаете. Всегда вы так!..

Длинный Нос достал из-под мышки большую, обтянутую тканью папку.

– Статья! Отредактировал, надеюсь, удачно. Держался подальше от поэзии... и всякой философии. Убрал лишние «что» и разнообразил глаголы. Вот!

Папка легла на зеленое сукно.

– Рад за вас. Покажем гере академику – и отошлем в редакцию. Пусть некоторые, с позволения сказать, коллеги скрипят вставными челюстями по поводу «красот стиля». Научные статьи должны читаться! Что толку в мудрости, если ее никто не поймет? Я вам рассказывал про одного профессора, коего я имел счастье слушать в Университете? Ученый муж травил «красоты стиля» серной кислотой и призывал учиться у налоговых инспекторов. Они-де излагают предмет ясно и конкретно!

Торвен встал, засунул руки в карманы, сморщил нос и даже изобразил некое подобие глумливой усмешки.

– По младости лет я, грешным делом, задумывался о пользе серной кислоты для вытравливания идиотизма. Идея не прошла – всей промышленной мощи Европы не хватит для одной маленькой Дании... Ханс, вы не у полицейского пристава. Не стойте столбом, садитесь!

Гость подчинился.

– Гере Эрстед хочет заказать вам статью о телеграфической связи. В последние годы, если помните, появились интересные разработки Ампера, Фехнера – и особенно барона Пауля Шиллинга. А наши святоши заявили, что телеграф окончательно погубит нравственность. Решили, поди, что им станут присылать девиц из Парижа по проводам. Кислоты бы!.. Однако, гере Андерсен, почему я не слышу доклада о ваших успехах? Надеюсь, не опоздали на встречу с обер-камергером Гаухом?

Длинный Нос качнулся на стуле, вызвав жалобный скрип.

– Лучше я сказку напишу, дядя Торбен. «Поэт и камергер». Сюжет стар, как мир. Нищий поэт приходит к важному и толстому вельможе, дабы попросить место библиотекаря. Вельможа ненавидит поэзию. Но прямо отказать не может – поэт хоть и беден, однако известен...

Торвен слушал молча. Смотрел не на гостя – в окно. Исчезла усмешка, затвердели скулы; пальцы дрогнули, сжимаясь в кулак.

– ...вельможа сладко улыбается, разводит руками и говорит то-о-о-оненьким голоском: «Ах, дорогой наш Ханс Христиан Андерсен! Не заставляйте меня совершать преступление перед Музами! Вы слишком талантливы для такой тривиальной должности, как библиотекарь!..»

– Это он, положим, зря. Я вам обещаю, Ханс... У сказки будет иной финал.

– Конечно! Придут благородные разбойники, разложат костер, поджарят обер-камергеру пятки и заставят петь «Марсельезу». Тот хрипит, визжит, пускает петуха – и наконец подписывает распоряжение о зачислении бедного поэта на службу. Стоит ли, дядя Торбен? Ну, какой из меня библиотекарь? Я лучше открою кукольный театр. Я еще в школе, в Оденсе...

– Гармонику не хотите? – съязвил «дядя Торбен». – Как у савойяра? Купим вам обезьянку и попугая – билетики Счастья вытаскивать...

Ханс расхохотался.

– Точно! «А превалит тибе щастя, залатой-сиребреный!» Гармоника устарела, теперь с шарманкой ходят. Песня есть немецкая – «Шарманте Катарина». Помните?

Прелестной Катарине фиалки я принес,

Она ж мне изменила до самых горьких слез.

Пойду на речку Везер, там брошусь в омут я.

О, злая Катарина, сгубила ты меня!


Отсмеявшись, поэт дернул себя за кончик безразмерного носа.

– В Италии есть кукла – buratino. Вроде как pet– rushka у русских. Сошью балахон и склею бумажный колпак. Нос – в наличии. Пойду по дворам...

– Все шутите?

– Нет, не шучу. Давно хотел уехать. Я – патриот, я люблю нашего старого доброго короля... Но, ей-ей, прогнило что-то в Датском королевстве! Мысль, конечно, не новая...

– Надеюсь, вы имеете в виду исключительно климат.

Торвен снял верхнюю папку, отложил в сторону, передвинул чернильницу. Ладонь ударила о зеленое сукно.

– Гере Эрстеда беспокоить не станем. Схожу-ка я прямо к королю. Счастье Дании, что она – маленькая. Его Величество Фредерик VI порой снисходит до бесед с верноподданными. Вы правы, Ханс. Вам стоит на год-другой уехать, поглядеть мир. Уверен, король раскошелится на стипендию. Он в некотором роде – мой должник.

– Стоит ли, дядя Торбен?

Ханс указал на бронзовую чернильницу.

– И про нее можно написать сказку. Представляете, сколько она видела? Ее чернилами писали любовные письма – и подписывали приговоры. Однажды ей захотелось сочинять самой. Но все, кто был рядом, подняли старушку на смех. Не думаю, правда, что такое станут читать. Чернильница – не Нельская башня... Дядя Торбен! Не ходите к королю. Все мы любим Фредерика, особенно когда он трезв. Но Его Величеству сейчас не до мелких забот. Он изволит враждовать с собственным кузеном, с либералами, репортерами, гренландцами, фаррерцами... Казна пуста – Дании уже перестали давать в долг. Да, он помнит вас, вы воевали за Данию...

– Не в этом дело, Ханс, – тихо возразил Торвен. – Воевал, как все. Нет, хуже. Мои сверстники ходили в штыковые, а я после первой царапины отсиживался в Главной квартире. Адъютантишка...

– Во вражеской Главной квартире, – уточнил поэт. – Думаете, не знаю? Не ходите! Его Величество редко отдает долги. Обойдусь! Куплю дорожные башмаки на двойной подошве, веревку попрочнее... Нет-нет, я ни на что не намекаю. Просто без веревки не могу – пожара боюсь. Представляете, в гостинице пожар, а я – на втором этаже?

– Представляю...

Ханс любовался вдохновившей его чернильницей. И не заметил, как исказилось лицо собеседника.

– Вполне представляю. Пожар, страшный Белый Тролль...

Отличавшийся прекрасным слухом поэт решил, что ему почудилось. С какой стати дяде Торбену поминать троллей? Хотел переспросить – и не успел.

– Ага, вы уже здесь! Прекрасно, прекрасно!

Шагов на лестнице они не услышали. Поэту рассеянность простительна, а вот Торвен впервые допустил подобную оплошность. Кажется, беседа его излишне увлекла.

– Пре-крас-но! – повторил академик Эрстед, чудом «вписываясь» в тесную «караулку». – Вы оба мне очень нужны. Андерсена забираю немедленно...

Халат нараспашку, ночной колпак – набекрень, на шее – мокрое полотенце. Случайный гость, попади он в дом академика, решил бы, что столп науки изволил мирно почивать до полудня. Но поэт и помощник рассудили иначе. Гере Эрстед, как это часто случалось, встал среди ночи, в домашних тапочках прошел в лабораторию – и очень поздно вспомнил про часы.

Побриться все-таки успел. Розовые, несмотря на возраст, щеки были вызывающе гладкими. Возле левого уха белел клочок мыльной пены.

– Что у нас нового, Торвен?

Великий Зануда взял в руки папку, где лежал лист с именем Эвариста Галуа. Взглянул на поэта – и вернул папку на место.

– Новости исключительно о погоде, гере Эрстед. Зюйд-ост-ост.

8

Все хорошо! (нем.)

Механизм Времени

Подняться наверх