Читать книгу Трагедия армянского народа. История посла Моргентау - Генри Моргентау - Страница 2

Когда я начал писать эти мемуары о времени моего посольства, немецким планам в отношении Турецкой империи и Ближнего Востока временно сопутствовал успех. Центральные державы раздробили Россию, превратив Балтийское и Черное моря в немецкие озера, и получили новый путь на восток – через Кавказ. На данный момент Германия господствовала над Сербией, Болгарией, Румынией и Турцией и считала практически осуществленным свое стремление к новой тевтонской империи. Сейчас мир знает, хотя в 1914 году не все еще осознавали тот факт, что Германия ускорила войну, чтобы уничтожить Сербию, захватить контроль над балканскими народами, превратив Турцию в вассальное государство и, таким образом, создать огромную восточную империю, которая была бы основой для неограниченного мирового господства. Означала ли немецкая агрессия на востоке, что эта обширная программа была успешно проведена?

Когда я представляю себе карту, демонстрирующую все военные и дипломатические успехи Германии, моя работа в Константинополе обретает иной смысл. Теперь события этих двадцати шести месяцев я вижу как часть связной истории. Несколько личностей, появившихся тогда на сцене, оказались актерами великолепно поставленной драмы. Сейчас я достаточно ясно понимаю, что Германия планировала мировое государство и что страна, в которую я был направлен, как американский посол, была одним из краеугольных камней всей политической и военной структуры кайзера. Если бы Германия не получила полный контроль над Константинополем в первые дни войны, то вполне вероятно, что военные действия закончились бы через несколько месяцев после битвы на Марне. И именно перипетии судьбы привели меня в штаб-квартиру интриги в тот самый момент, когда цель кайзера – контроль над Турцией, которую он преследовал в течение четверти века, – была близка к окончательному успеху.

Для подчинения Турции и превращения ее армии и территории в инструмент Германии, император отправил в Константинополь посла, который идеально подходил для этой работы. Тот факт, что кайзер лично выбрал барона фон Вангенхайма на этот пост, показывает, что он безошибочно определил человеческие качества, необходимые в этой значительной дипломатической операции.

Кайзер давно понял, что Вангенхайм является человеком идеально подходящим на роль главного исполнителя в его восточной интриге. Он не раз вызывал его к себе в Корфу для проведения там отпуска. Мы можем быть уверены, что они, два конгениальных ума, не один день провели в обсуждении немецких притязаний на Ближнем Востоке. Когда я впервые его встретил, Вангенхайму было 54 года, он провел четверть века в дипломатическом корпусе, служил в очень разных местах, таких как Петроград, Копенгаген, Мадрид, Афины и Мексика. Он был поверенным в Константинополе, а спустя несколько лет вернулся туда послом. Он изучил и понимал все страны, в которых работал, включая Соединенные Штаты; его первая жена была американкой, и Вангенхайм, будучи послом в Мексике, близко изучал нашу страну и восхищался нашей энергией и прогрессом. Он обладал всеми необходимыми знаниями для дипломата; одинаково легко говорил на немецком, английском и французском языках, прекрасно знал Восток и имел обширные знакомства с известными людьми. В физическом плане он был одним из самых импозантных людей, которых я когда-либо знал. Когда я мальчиком был в Германии, аллегорией Отчизны для немцев была красивая и сильная женщина – нечто подобное великолепной Валькирии. Но когда я думаю о современной Германии, то перед моим внутренним взором предстает огромная, дородная фигура Вангенхайма. Он был ростом метр восемьдесят восемь; имел массивную, коренастую фигуру, прямую и несгибаемую, плечи шириной с Гибралтар, лобастую и упрямо поднятую голову, проницательные глаза. Все его тело постоянно пульсировало жизнью и энергией – я бы сказал, в этом была не та Германия, которую я знал, а Германия, чьи неограниченные амбиции превратили мир в место полное ужасов. Каждый поступок Вангенхайма, каждое его слово, как мне кажется, являли собой новое ужасное предзнаменование для народов. Каждый час его жизни был заполнен идеями пангерманизма, что и управляло всеми его действиями. Единственным религиозным инстинктом, который двигал им, было обожествление его императора. По мнению Вангенхайма, перед этим аристократическим и автократическим институтом немецкого общества, прусским по происхождению, нужно благоговеть и восхищаться. Лишь имея такую основу, Германия, как он верил, могла бы править миром. Крупный юнкер-землевладелец считал себя лучшим представителем человечества. «Я бы презирал себя, – сказал его ближайший коллега, и эта фраза в полной мере могла принадлежать Вангенхайму, – если бы родился в городе». Вангенхайм подразделял человечество на два класса: правящие и те, кем правят. Он осмеивал мысль, что представители первого класса могут выйти из второго. Я вспоминаю, с каким пылом и энтузиазмом он описывал кастовую систему в Германии, то, как император сделал имения непродаваемыми, а также то, как он сумел добиться того, чтобы собственник, или будущий собственник, не мог жениться без императорского согласия. «Таким образом, – говорил Вангенхайм, – мы будем сохранять правящие классы чистыми, без какого-либо кровосмешения». Как и все представители его социального слоя, Вангенхайм почитал прусскую военную систему. Его поведение показывало, что он сам служил в армии и, согласно истинно немецкой моде, рассматривал практически любую ситуацию в жизни с военной точки зрения. У меня есть любопытный пример, иллюстрирующий это. Однажды я спросил Вангенхайма, почему кайзер не посетил США. «Он очень хотел бы, – ответил мне тот, – но это было бы слишком опасно. Война может начаться, когда он будет в море, и враг схватит его». Я предположил, что это вряд ли произойдет, так как американское правительство прикажет сопровождать своего гостя военными кораблями и что ни одна страна не рискнет втягивать в войну Соединенные Штаты, как друга Германии, но Вангенхайм продолжал думать, что военная опасность делает подобный визит невозможным.

От него гораздо больше, чем от других представителей Германии, зависел успех тайного стремления кайзера к мировому господству. Этот немецкий дипломат приехал в Константинополь с единственной целью. В течение двадцати лет немецкое правительство старалось сблизиться с Турецкой империей. Все это время кайзер готовился к мировой войне, и в этой войне Турции была предначертана чуть ли не решающая роль. Если Турецкая империя не станет союзником Германии, то маловероятно, что Германии удастся добиться успеха в общеевропейском конфликте. Вступив в союз с Россией, Франция в случае войны с Германией получала на свою сторону 170 миллионов человек. В течение более чем двадцати лет Германия старалась разорвать этот союз, но без успеха. Был только один путь, с помощью которого Германия могла сделать бесполезным русско-французский союз: добиться дружбы с Турцией. Имея Турцию на своей стороне, Германия могла закрыть Дарданеллы – единственный путь, связующий Россию и ее западных союзников. Это простое действие должно было лишить царскую армию военного снаряжения; остановив экспорт зерна, самый крупный источник российского благосостояния, оно разрушало экономику России и, таким образом, отключало ее от партнерства в мировой войне. То есть миссия Вангенхайма заключалась в том, чтобы убедиться: в приближающемся большом противостоянии Турция присоединится к Германии.

Вангенхайм верил, что в случае успеха в выполнении этой задачи он получит награду, которая была его конечной целью в течение долгих лет: канцлерство в империи. Его мастерство в установлении дружеских отношений с турками дало ему большое преимущество перед его соперниками. Вангенхайм обладал той смесью силы, убедительности, гениальности и грубости, которые были необходимы для общения с представителями Турецкой империи. Я придаю особое значение его прусским качествам, но все же Вангенхайм был пруссаком не по рождению, а по воспитанию. Он родился в Тюрингии и, обладая энергией, честолюбием и властолюбием истинного уроженца Пруссии, был мягче характером, что присуще выходцам с юга Германии. Кроме того, он обладал одним замечательным качеством, не свойственным пруссакам, – тактом. Как правило, он умело скрывал свои менее приятные качества и демонстрировал лишь умение обвораживать. Он властвовал не только благодаря грубой силе, но и благодаря смеси силы и дружелюбия. Он не был хвастуном; его поведение было скорее располагающим, чем довлеющим; он добивался цели убеждением, а не «бронированным кулаком», но мы, хорошо с ним знакомые, понимали, что за всей его добротой скрывалось чудовищное, всепоглощающее тщеславие. Подчеркну еще раз: он производил впечатление не грубого человека, а, наоборот, человека жизнерадостного и с добрым нравом. И действительно, Вангенхайм обладал смесью различных качеств: веселым энтузиазмом студента, жадностью прусского чиновника и беззаботностью светского человека. Я все еще вспоминаю этого огромного человека, сидящего за фортепиано и импровизирующего на тему какого-нибудь классического произведения и вдруг без всякого перехода начинающего колотить по клавишам рояля, исполняя бравурные немецкие застольные песни или популярные мелодии. Я все еще вижу, как он садится на лошадь на поле для поло, как он пришпоривает великолепное животное, заставляя его развивать, казалось, невозможно бешеную скорость, с целью удовлетворить свои амбиции спортсмена. И действительно, какими бы ни были его занятия, серьезными или веселыми, Вангенхайм демонстрировал один и тот же неугомонный дух погони. Флиртовал ли он с гречанками в Пера, проводил ли время за карточным столом в Серкль д'Ориент или склонял турецких чиновников к выполнению действий в интересах Германии, для него жизнь всегда была игрой, которую нужно было провести более или менее безрассудно и в которой удача благоволила к тому, кто был смел, умел рисковать и мог поставить на карту все: пан или пропал. И эту величайшую из всех игр, ради которой стоит рисковать, как сказал Бернарди в «Мировой империи или провале», Вангенхайм играл не медленно и размеренно, не так, будто то был его долг, нет. Он, используя немецкое выражение, был «огнем и пламенем», он сознавал, что являлся сильным человеком, избранным для выполнения большой задачи. Когда я пишу о Вангенхайме, то все еще чувствую, что нахожусь под впечатлением от силы этой личности, хотя прекрасно сознаю, что он, как и правительство, которому он столь преданно служил, был безжалостным, бесстыдным и жестоким. Он был согласен со всеми последствиями политики своего правительства, какими бы отвратительными они ни были. Он видел перед собой единственную цель и с характерными для немцев реализмом и логикой отмахивался от гуманности и благопристойности, которые могли помешать успеху. Он был полностью согласен с высказыванием Бисмарка, что ради кайзера и родины немец должен был готов пожертвовать не только своей жизнью, но также своей честью. Если Вангенхайм олицетворял Германию, то его коллега, Паллавичини, олицетворял Австрию. Одним из главных качеств Вангенхайма было грубое самомнение, а Паллавичини был тихим, добросердечным, прекрасно воспитанным джентльменом. Вангенхайм всегда смотрел в будущее, Паллавичини – в прошлое. Вангенхайм представлял собой смесь торгашеского духа и средневековой жажды соревнований, которые и составляют суть прусской внешней политики; Паллавичини же был дипломатом, словно пришедшим к нам из времен Меттерниха. «Германия хочет этого!» – говорил Вангенхайм, если нужно было решать какой-то важный вопрос; «Я проконсультируюсь с министерством иностранных дел», – говорил в таком случае осторожный Паллавичини. У австрийца были маленькие вздернутые усики, его походка была жесткой и довольно неестественной, он походил на старомодного маркиза, некогда ковылявшего по сцене. Я могу сравнить Вангенхайма с представителем большой коммерческой компании, щедрой в тратах и беспринципной в методах, в то время как его австрийский коллега представлял организацию, гордящуюся своими прошлыми достижениями и довольную занимаемой позицией. Тот восторг, который Вангенхайм испытывал от пангерманских планов, Паллавичини находил в тонкостях и туманностях дипломатии. Австриец представлял свою страну в Турции в течение многих лет и был старшиной дипломатического корпуса. Этим званием он очень гордился. Он получал удовольствие в тщательном соблюдении всех тонкостей этикета и был настоящим экспертом в определении порядка рассаживания гостей на церемониальных обедах. Не было ни одной детали этикета, которую он бы не знал как свои пять пальцев. Однако, когда речь заходила о делах государства, он был всего лишь инструментом в руках Вангенхайма. И действительно, кажется, он с самого начала смирился с позицией дипломата, более или менее зависимого от воли более влиятельного друга. Таким образом, Паллавичини играл для своего немецкого коллеги точно такую же роль, как его император – для кайзера. В первые месяцы войны поведение этих мужчин полностью отражало успехи и поражения их стран. Когда немцы похвалялись следующими друг за другом победами, крупная и прямая фигура Вангенхайма, казалось, становилась еще больше и прямее, в то время как Паллавичини, когда австрийцы терпели от русских поражение за поражением, казалось, съеживался. Ситуация в Турции в эти критические месяцы выглядела так, будто бы была специально создана, чтобы дать возможность проявить себя человеку, обладающему гением Вангенхайма. В течение десяти лет Турецкая империя переживала процесс распада и теперь достигла состояния глубокой ветхости, что сделало ее легкой добычей для немецкой дипломатии. Чтобы понять ситуацию, нужно помнить, что в Турции не было организованного правительства. Младотурки не были правительством, они были всего лишь безответственной партией, чем-то вроде секретного общества, которое путем интриг, устрашений и убийств захватило большую часть государственных учреждений. Описывая младотурок таким образом, я, возможно, рассеиваю определенные иллюзии. До приезда в Турцию, у меня были некоторые предположения по поводу ее государственного устройства. Помню, в 1908 году новости, касающиеся Турции, вызвали у меня, дипломата до мозга костей, очень сильную симпатию. Сообщалось, что группа молодых революционеров спустилась с гор Македонии, пришла в Константинополь, свергла кровавого султана Абдул-Хамида и установила конституционную систему правления. Турция, сообщали газеты, стала демократической, в ней появился парламент, ответственные министерства, избирательное право, равенство всех граждан перед законом, свобода слова и другие черты свободного государства. Я очень хорошо знал, что турки долгое время боролись за эти реформы, и то, что их цели стали реальностью, подтверждает, что, в конце концов, существует такая вещь, как человеческий прогресс. Длительный сумбур с бойнями и беспорядками в Турецкой империи, очевидно, закончился; «великий убийца» Абдул– Хамид был помещен в тюрьму в Салониках, а его брат, добрый Мехмед V, взошел на трон с прогрессивной демократической программой. Таковы были его обещания к 1913 году, но к тому времени, когда я приехал в Константинополь, многое изменилось. Австрия присоединила к себе две турецкие провинции – Боснию и Герцеговину; Италия вырвала Триполи; Турция пережила жуткую войну с Балканскими государствами и, за исключением Константинополя и небольшого района недалеко от прибрежной полосы, потеряла все свои европейские территории. Стремления к восстановлению Турции, которые вдохновляли революционеров, очевидно, потерпели неудачу, и я обнаружил, что четыре года так называемого демократического правления закончились гораздо большим, чем прежде, унижением нации, истощенной и расчлененной. И действительно, задолго до моего приезда попытки установить демократию в Турции провалились. Ни разу за всю историю демократических институтов неудача не была столь сокрушительной и столь сильно приводящей в уныние. Едва ли мне нужно детально объяснять причины этого провала. Давайте не будем резко критиковать младотурок, поскольку нет сомнений, что вначале они были искренни. В июле 1908 года во время речи на площади Свободы в Салониках Энвер-паша, которого всенародно считали молодым лидером мятежа против вековой тирании, красноречиво заявил: «Деспотия исчезла. Мы все братья. В Турции больше нет болгар, греков, сербов, румын, мусульман, евреев. Мы все находимся под одним и тем же голубым небом и гордимся тем, что являемся турками». Это утверждение являло собой идеальную модель государства для младотурок. Но это был идеал, не имеющий способов воплощения в жизнь. Народы, с которыми турки в течение долгих веков плохо обращались и представители которых часто становились жертвами кровавой резни, не могли за ночь превратиться в братьев. Ненависть, ревность и религиозные предрассудки прошлого все еще делали Турцию смесью воинствующих кланов. Кроме того, разрушительные войны и потеря больших территорий Турецкой империи разрушили престиж новой демократии. Было множество других причин для неудачи, но едва ли есть необходимость обсуждать их сейчас.

Хотя младотурки и исчезли как политическая регенеративная сила, но они все еще существовали как политическая машина Их лидеры, Талаат, Энвер и Джемаль, давно перестали надеяться реформировать свое государство, зато у них появилась ненасытная жажда личной власти. Вместо живущей счастливо в демократическом государстве, наслаждающейся избирательным правом, строящей индустрию и сельское хозяйство, закладывающей основы образования, санитарии и общего прогресса почти 20-миллионной нации, я увидел Турцию состоящей из огромного количества немых, необразованных и нищих рабов, во главе которых стоит небольшая слабая олигархия, готовая в любой момент использовать их во имя собственных интересов. И это были практически те же самые люди, которые несколько лет назад сделали Турцию конституционным государством. Трудно себе представить более озадачивающее падение от высшего идеализма к полному материализму. Талаат, Энвер и Джемаль были мнимыми лидерами, за их спиной существовал комитет, состоящий примерно из сорока человек. Этот комитет собирался тайно, манипулировал выборами и заполнял государственные учреждения собственными представителями. Комитет заседал в Константинополе и имел председателя, который и занимался целиком и полностью его делами. Этот чиновник правил партией и страной, как американский босс в самые трудные дни, так что вся организация являла собой типичный образец того, что мы называем «фактическим правительством». Подобный тип правления временами активно процветал в американских городах, по большей части по причине того, что горожане посвящали все свое время личным делам и поэтому пренебрегали делами общественными. Но в Турции народные массы были просто безграмотными и не могли понять значение демократии, а банкротство и распад империи оставили народ практически без правительства и сделали его легкой добычей шаек решительных авантюристов. «Единение и прогресс», во главе с Талаат-пашой, и была такой шайкой. Помимо сорока человек в Константинополе, во всех важных городах империи были организованы подкомитеты. Люди, которых комитет наделил властью, «подчинялись» и производили переданные им назначения. Никто не мог занимать какой бы то ни было пост, высокий или нет, без одобрения комитета.

Однако должен признаться, не совсем корректно сравнивать коррупцию в наших американских партиях с ситуацией, присущей турецкой партии Талаата, Энвера и Джемаля – «Единение и прогресс». Здесь мы встречаемся с отсутствующей в американской политике практикой убийства политических и общественных деятелей, а также с практикой судебных убийств. От других фракций они получали власть путем актов насилия. Этот соир d'etat[1] имел место 26 января 1913 года, чуть меньше чем за год до моего прибытия. В это время политическая группа, возглавляемая Камиль-пашой, великим визирем, и Назим-пашой, военным министром, контролировала правительство. Они представляли фракцию, известную как «либеральная партия», которую отличала, главным образом, враждебность по отношению к младотуркам. Эти люди воевали во время страшной Балканской войны, а в январе почувствовали, как их принуждают принять совет европейских держав и отдать Адрианополь Болгарии. В течение примерно шести месяцев младотурки ожидали возможности вернуть себе власть. Предложенная сдача Адрианополя, очевидно, дала им такую возможность. Адрианополь был важным для турок городом, так что вполне естественно, что турецкий народ рассматривал предполагаемую его сдачу как еще одну ступень на пути к национальной гибели. Талаат и Энвер на скорую руку собрали около двух сотен последователей и отправились в Порту (принятое в истории дипломатии и международных отношений наименование правительства канцелярии великого визиря и дивана), где заседало министерство. Назим, услышав шум, вышел в коридор. Он мужественно встретил толпу, во рту у него была сигарета, руки же он заложил в карманы.

– Мальчики, – с юмором сказал он, – что за шум? Разве вы не знаете, что это мешает нам обсуждать?

Едва он успел договорить, как упал замертво. Пуля прервала его жизнь.

Толпа, ведомая Талаатом и Энвером, направилась в зал заседания. Они вынудили Камиля, великого визиря, оставить пост, угрожая ему постигшей Назима судьбой. Так как убийства были средством, при помощи которого лидеры добивались верховной власти, то они и остались тем самым инструментом, на который вожаки опирались, чтобы поддержать свою власть. Джемаль в дополнение к своим прямым обязанностям стал также военным губернатором Константинополя. В этой должности он контролировал полицию, проявив все таланты Фуше, и так успешно исполнял свою работу, что любой человек, пожелавший устроить заговор против младотурок, обычно отправлялся для этого в Париж или Афины. В течение нескольких месяцев, предшествовавших моему приезду, в Турции господствовал террор. Младотурки разрушили режим Абдул-Хамида только для того, чтобы перенять любимые методы султана, заставлявшие молчать оппонентов. Турки внезапно обнаружили, что вместо одного Абдул– Хамида их у них несколько. Людей арестовывали и высылали в огромном количестве, обычным делом для политических преступников, то есть противников правящей партии, была виселица.

Слабость султана сильно облегчила комитету его работу. Мы должны помнить, что Мехмед V был не только султаном, но и халифом – не только временным правителем, но также и главой мусульманской церкви. Как религиозный лидер, он был объектом поклонения для миллионов преданных мусульман – этот факт, который мог бы дать сильному человеку на его месте возможность освободить Турцию от угнетателей. Я полагаю, что даже те, кто испытывает по отношению к султану самые теплые чувства, не смог бы описать его как энергичного и властного человека. Это чудо, что обстоятельства, в которых волею судьбы оказался Мехмед, полностью не уничтожили его. Он был братом Абдул-Хамида – «великого убийцы», по мнение Гладстона, – человека, который правил с помощью шпионажа и кровопролития и заботился о своих родственниках так же, как и об убитых армянах. Первым делом, взойдя на трон, Абдул-Хамид запер своего преемника во дворце и, окружив шпионами, ограничил его общение гаремом и несколькими лицами, постоянно запугивая угрозами убийства. Естественно, образование Мехмеда было ограниченно; он говорил только по-турецки, а об окружающем мире узнавал лишь из случайно попадавших во дворец газет. Оставаясь молчаливым и незаметным, преемник чувствовал себя достаточно удобно и находился в относительной безопасности, однако он знал, что при первых признаках мятежа ему будет грозить смерть. Каким бы суровым испытание это ни было, оно не уничтожило благожелательный и добрый нрав Мехмеда. У султана не было никаких характерных особенностей, которые позволяли предположить, что он является «ужасным турком». Он был просто тихим, добродушным, воспитанным пожилым человеком. Все любили его, и я не думаю, что где-то в глубине его души таилась неприязнь по отношению к людям. Он не мог управлять своей империей; лишь титул и сознание того, что он является прямым потомком великого Османа, добавляли ему чувство гордости. Однако абсолютно точно то, что он не мог противостоять планам людей, которые боролись за контроль над Турцией. После замены Абдул-Хамида, его хозяина, Талаатом, Энвером и Джемалем личная позиция султана не слишком улучшилась. «Единение и прогресс» управляла им так же, как и остальной Турцией, – путем устрашения. И действительно, партия преподала ему урок силы, когда султан однажды попытался заявить о своей независимости. Результат этой попытки не оставил сомнений в том, кто здесь хозяин. Группа «заговорщиков» и других преступников, тринадцать человек, были приговорены к повешению, среди них был и зять султана. Казнь могла состояться лишь в том случае, если султан подпишет смертный приговор. Он умолял, чтобы ему разрешили пощадить зятя, хотя и не возражал против казни других двенадцати человек. Номинальный правитель 20 миллионов человек, образно говоря, опустился на колени перед Талаатом, но никакие жалобы не подействовали на этого решительного человека. Для Талаата это был шанс доказать, кто здесь является правителем, они или султан. Спустя несколько дней жуткая фигура зятя султана, болтающаяся на виселице на виду у всего турецкого населения, ясно напомнила империи, что Талаат и комитет являются истинными хозяевами Турции. После столь драматичной проверки силы султан больше не пытался вмешиваться в дела государства. Он знал, что случилось с Абдул-Хамидом, и боялся, что его ждет гораздо более страшная судьба.

Таким образом, к тому моменту, когда я приехал в Константинополь, младотурки уже полностью контролировали султана. Часто о нем говорили как о «машине по изготовлению указов», то есть, в нашем понимании, как о человеке, не способном на самостоятельные решения. Его государственные обязанности состояли лишь из выполнения определенных церемоний, таких как встреча послов и подписание бумаг, которые Талаат и его товарищи клали перед ним. Это была кардинальная перемена в турецкой системе, так как в течение долгих веков в этой стране султан был бесспорным главой, воля которого была законом и который держал в своих руках всю суверенную власть. Но не только султан, но и парламент теперь подчинялся комитету, который выбирал практически всех его членов, голосовавших так, как им приказывали их начальники. Комитет уже поставил своих людей на посты в особо важных учреждениях и теперь пытался захватить власть в некоторых других важных местах, по каким-то причинам все еще находившихся в чужих руках.