Читать книгу Рыцарь пустыни, или Путь духа - Генри Райдер Хаггард - Страница 8

Одним унылым днем в конце сентября, после почти двенадцати лет отсутствия Руперт вновь ступил на английскую землю. Его корабль прибыл в Плимут ранним утром, а накануне, примерно в десять часов вечера, сам он не сводил с горизонта глаз, наблюдая за тем, как яростно мигает маяк на острове Уэссан, пока тот наконец не погас, словно лампа, в которой кончилось масло. По расчетам Руперта, корабль должен был войти в порт не позднее девяти часов. Ночь была довольно ясной, и Руперт, прежде чем лечь спать, курил трубку и считал огни, красные и зеленые, многочисленных судов, бороздящих океанские просторы вблизи знаменитых уэссанских маяков, причем, некоторые из этих кораблей проплывали всего в нескольких сотнях ярдов от его лайнера. Но позднее, когда они уже вошли в Ла-Манш, сгустился туман.

Как и большинство бывалых морских путешественников, ощутив изменение такта двигателей, он моментально проснулся. Затем, повторяясь каждые две минуты, меланхолично загудела сирена. Руперт встал и, выглянув в иллюминатор, увидел, что они вошли в полосу густого тумана, ползти через которую им придется несколько часов, оповещая о своем присутствии регулярными гудками. Время от времени из нее доносились ответные гудки точно таких же напуганных кораблей, как и их собственный.

Хотя солнце проглядывало сквозь эту пелену, словно желтый китайский фонарь, окончательно туман рассеялся лишь к десяти утра. В результате на якорь в плимутской гавани они встали лишь в четыре часа пополудни.

Еще два с половиной часа ушло на то, чтобы перегрузить багаж, серебряные слитки и пассажиров на баржу, а затем пройти таможню, так что специальный поезд, пыхтя паром, покинул станцию Плимута лишь когда уже стемнело. Руперт, безразличный к зазнайству и чванству, а также привыкший бережно обращаться с деньгами, купил себе билет второго класса и, как вскоре выяснилось, оказался в своем вагоне единственным пассажиром.

Здесь, на юге Англии вечер был теплый и приятный, и он опустил окно, чтобы выглянуть наружу. Мягкая быстрая изморось придавала осеннему пейзажу печать некой особой грусти. Меланхоличные коровы стояли у ворот, ведущих на набрякшие дождевой влагой поля; под порывами ветра с деревьев облетали листья; раскрыв над головой зонтики, женщины спешили в свои дома, чьи еще не подсвеченные лампами окна и холодные очаги придавали их серым каменным стенам ощущение полного запустения. Привыкнув за долгие годы к Востоку, к его величественным звездным ночам, Руперт поймал себя на том, что окружающий пейзаж воистину погружает его в уныние, проникающее до самых глубин его сердца.

Наверно, он зря вернулся в Англию. Интересно, что его здесь ждет? И жива ли его мать? Или нет? Вполне может статься, что она уже отошла в мир иной, ибо с тех пор, как он получил ее письмо в Абу-Симбеле, новых известий от нее не поступало, и хотя он телеграммой известил о своем прибытии, было еще слишком рано надеяться на ответ. Нет, конечно, он надеялся получить от нее весточку еще в Плимуте и даже простоял двадцать минут в очереди к окошку «до востребования», однако к его великому разочарованию там для него не оказалось ни писем, ни телеграмм.

Поначалу Руперт встревожился, однако затем вспомнил, что забыл сообщить ей название своего судна, вышедшего из Порт-Саида, а значит, на его борту никак не мог рассчитывать на весточку от матери. Таким образом, ее молчание еще ничего не значило. И все же ему было страшно, причем, он сам не мог сказать, почему. Страшнее даже, чем когда-либо в начале сражения или какого-либо опасного, рискованного дела. К нему как будто подкрадывалась опасность, причем не вымышленная, а настоящая.

В Эксетере Руперт купил вечерних газет, коих не держал в руках уже многие годы. Прочтя их, он на время забыл о своих смутных тревогах. Время тянулось медленно. Вскоре оно уже казалось ему едва ли не вечностью, но тут он, наконец, увидел огни унылых лондонских пригородов, которые лишь подчеркивали это гнетущее однообразие. Собранное то здесь, то там в пошлые созвездия питейных заведений, тут как будто обосновалось целое небо павших звезд.

Пэддингтон. Наконец-то! Их поезд на всех парах въехал под огромные пустые своды вокзала. Хотя на часах была половина двенадцатого ночи, на той платформе, на которую он прибыл, стояли люди – друзья и родственники, пришедшие встретить пассажиров, прибывающих в Англию. Вот, например, молодая жена, увидев лицо мужа, вместо того, чтобы ожидать остановки поезда, бежит рядом с дверью вагона, не обращая внимания на недовольных носильщиков, на которых она то и дело налетает на бегу. Еще мгновение, и пара после долгой разлуки уже сжимает друг друга в объятиях. Руперт отвернулся, чтобы не подглядывать за их счастьем, лишь пробормотал себе под нос:

– Повезло парню, его кто-то встречает!

С этими словами он сошел на платформу и поискал глазами носильщика, который бы помог ему с багажом. Увы, он был вынужден какое-то время ждать, ибо все носильщики первым делом бросились к пассажирам первого класса, предоставив горстке «вторых» заботу о себе самих.

Пока Руперт терпеливо ждал, он обратил внимание на высокую даму в длинном плаще, которая всматривалась в лица толпы. Явно расстроенная, она зашагала было мимо него к другой группе пассажиров у салон-вагона, расположенного чуть дальше, и их взгляды встретились.

– Смею предположить, – сказал он, делая шаг ей навстречу и поднимая шляпу, – что вы моя кузина Эдит, только повзрослевшая.

– О Руперт! Это вы! – воскликнула она низким, приятным голосом и протянула изящную руку. – Конечно, это я, не просто поврослевшая, а уже совсем взрослая!

– Одну минутку, – перебил ее Руперт. Темный плащ и шляпа говорили о том, что, возможно, дама принесла не самые лучшие известия. – Скажите… как там моя мать?

– О, ей гораздо лучше и она передает вам свой привет, но приехать и встретить вас она, разумеется, не могла.

Выражение тревоги покинула лицо Руперта.

– Слава богу! – воскликнул он, издав вздох облегчения. – Смотрите, вот и носильщик. Давайте займемся моим багажом.

– Я нигде не могла вас найти, хотя вы такой видный, – сказала Эдит, когда они, заручившись помощью носильщика с четырехколесной тележкой, последовали за ним к одному из фургонов. – Скажите, где вы прятались? Я уже решила, что вас вообще нет в этом поезде.

– Нигде. Я стоял почти пять минут рядом с вагонами второго класса.

– Ой, я там даже не искала. Я не думала, что… – она осеклась.

– Эй, вот один из моих! – воскликнул Руперт указывая на видавший виды жестяной ящик на котором было написано «Лейтенант Р. Уллершоу. К. А.»[5].

– Я отлично помню эту жестянку, – сказала Эдит. – Помню, как она стояла в прихожей вашего дома, и ваше имя было написано на ней свежей, белой краской. Я тогда пришла попрощаться с вами, но вас дома не оказалось.

– А вы наблюдательная! – заметил Руперт, с любопытством на нее глядя. – С тех пор этот ящик немало пережил, как и его владелец.

– Да, – скромно согласилась она, – разница лишь в том, что пережитое вами сделало вас лучше.

И она одарила его высокую солдатскую фигуру взглядом, полным восхищения.

– Давайте обойдемся без комплиментов, – ответил Руперт, слегка покраснев, – я к ним не привык. Если же вы будете говорить их мне, я буду вынужден делать то же самое.

– У вас вряд ли что-то получится, – игриво возразила она, – потому что в этом плаще меня почти не видно.

– Отчего же? Например, ваше лицо отлично видно, и оно очень даже хорошенькое, – выпалил он, отчего настала ее очередь покраснеть.

– Ну вот, – неловко продолжал Руперт, когда тележка, с горой нагруженная его багажом, наконец сдвинулась с места. – С вашей стороны верх человеколюбия – приехать и встретить меня, тем более одной и в столь поздний час. Я никогда этого не ожидал и крайне вам благодарен.

– Боже мой, Руперт, и как только вы могли подумать, что я могла поступить иначе? Разве только если бы я сломала ногу или что-то в этом роде! Да я была бы здесь даже в три утра. Для меня это величайшее удовольствие, коего я была лишена длительное время. К тому же, Руперт, я, то есть мы все, так гордимся вами!

– О, прошу вас, полноте, Эдит, – перебил он ее. – Я всего лишь выполнял свой долг, причем, не всегда хорошо, и был награжден совершенно не по заслугам, в то время как куда более достойные люди, нежели я, были обойдены милостями начальства. Наверно потому, что я считался перспективным кадром. Поэтому давайте оставим эту тему, иначе мы поссоримся.

– Ну что, давайте оставим. Мне не хотелось бы с вами ссориться, наоборот, я хотела бы с вами подружиться, ибо друзей у меня совсем немного. Но вы не сердитесь на меня за то, что я все равно горжусь вами. Вы единственный среди нас, кто сделал нечто похвальное и полезное, вместо того чтобы понапрасну прожигать время, силы и деньги на разного рода сомнительные увлечения, вроде скачек и карт.

В ответ Руперт пробормотал, что такого рода увлечения, как правило, плохо кончаются.

– Совершенно верно, – поддакнула Эдит, – и прошу вас не считать меня ханжой за то, что я говорю такие вещи, потому что я и сама недалеко ушла. Хотя мне ужасно за это стыдно. Но недавно мы получили один такой урок, с несчастным Диком, вместе с которым, как вы знаете, я выросла, как сестра, – скандал в газетах и все такие прочее. Не удивительно, что я немного сердита, но также рада, что есть среди нас тот, чье имя упоминается в газетах по совершенно другому поводу.

Когда она говорила эти слова, свет фонаря от проезжавшей мимо кареты упал на ее серьезное лицо и широко раскрытые синие глаза, и Руперт понял, какие они чистые и прекрасные.

Безусловно, даже будь таково ее собственное желание, Эдит не смогла бы найти лучший способ и возможность произвести первое прекрасное впечатление на довольно простой, наивный ум своего кузена Руперта.

Наконец тяжело нагруженный экипаж подкатил к хорошо знакомой двери маленького дома в Риджентс-парке, который он оставил много лет назад.

– Входите, Руперт, не мешкайте, – сказала Эдит. – Ваша матушка будет ужасно рада вас видеть. А я пока заплачу кэбмену.

Руперт сначала заколебался, однако, пробормотав, что это весьма мило с ее стороны, уступил, и не просто поднялся, а взбежал вверх по ступенькам крыльца, а потом влетел в дверь, которую служанка открыла, услышав стук колес по мостовой, а уже в доме – вверх по лестнице в гостиную на втором этаже.

Здесь, сидя в инвалидном кресле, раскинув руки, чтобы заключить его в теплые материнские объятия, со словами радости и благословения на устах его встретила возлюбленная матушка, которую он не видел вот уже много лет.

– А теперь пусть твоя рабыня упокоится с миром, ибо глаза мои узрели… – прошептала она, но осеклась, ибо ее душили слезы.

Руперт поднялся с колен и, отвернувшись, сдавленным голосом сказал, что должен посмотреть, как там идет разгрузка багажа. Спустившись вниз, он застал внизу Эдит и двух служанок. Втроем они вели отчаянное сражение с его вещами, которые вредный кэбмен отказался заносить в дом.

– Довольно, Эдит, – сердито сказал он. – Это не ваше дело. Почему вы не позвали меня?

– Потому, что не хотела вам мешать, – задыхаясь, ответила она. – Но, признайтесь, Руперт, не иначе как вы положили в ваши чемоданы свинец. Или же в них лежат все ваши сбережения?

– Нет, – ответил он, – там лишь парочка каменных стел и большой бронзовый Осирис, я имею в виду египетского бога. Отойдите, барышни, я займусь этим завтра. Мне хватит этой сумки, в которой лежат мои дорожные принадлежности.

И барышни с готовностью ушли, ибо не горели желанием и дальше знакомиться с ящиками полковника – одна в кухню, вторая – с сумкой наверх, – оставив Руперта и Эдит наедине.

– Нет, вы только представьте! – воскликнула та. – Вы только представьте человека, который, вместо личных вещей, путешествует с египетскими богами в чемодане! Руперт, я пожертвовала своими лучшими перчатками, возложив их на алтарь ваших богов, – с этими словами она протянула руку, чтобы показать ему порванную лайковую перчатку.

– Я подарю вам новую пару! – пылко воскликнул он, все еще не оправившись от замешательства, после чего они прошли в столовую, где их уже ждал ужин.

– Боже мой, с непривычки мне даже сделалось жарко, – сказала Эдит и, сбросив сначала длинный плащ, а затем сняв шляпу, встала перед ним в полный рост в свете лампы.

О, как же прекрасна она была! Как восхитительна! По крайней мере, так подумал наш обитатель пустыни, чье сердце и ум от радости и благодарности сделались мягкими, как воск, не говоря уже о том, что он много лет был лишен возможности общаться с англичанками.

Безусловно, его надежды в отношении Эдит оправдались. Молодая, идеально сложенная, изящная и при этом высокая, с прекрасными волосами, блестевшими золотой короной над чистым лбом. А эти огромные синие глаза! Эти правильные, четкие черты лица, чью горделивость смягчала округлость щек и подбородка, эти плавные, размеренные движения! Все из этого было прекрасно само по себе, а вместе взятое делало Эдит в высшей степени привлекательной и грациозной женщиной, если не сказать, настоящей красавицей.

В этот момент ее очарование завладело его сердцем, и хотя сам он еще об этом не догадывался, Руперт в нее влюбился – он, кто со времен юности ни разу не думал так ни о какой женщине. Более того, его ясные глаза тотчас же рассказали ей все.

В течение нескольких секунд они стояли, не сводя глаз друг с друга, а затем она сказала:

– Не желаете ли несколько минут поговорить с вашей матушкой, пока кухарка отнесет наверх суп? Вы должны непременно его отведать, ибо она расстроится, как впрочем, и я, потому что мы готовили его весь день.

И Руперт ушел. Как только дверь за ним закрылась, Эдит устало опустилась в кресло, как человек, наконец-то сбросивший с себя тяжелую ношу, и ее лицо приобрело задумчивое выражение.

– Наконец-то, – сказала она себе, – все произошло даже лучше, чем я ожидала. У него никого нет, в этом я уверена, но остается вопрос, нравится ли он мне? Не думаю, хотя он по-своему хорош собой и, к тому же, мужчина. Между нами по-прежнему стена, как когда-то в детстве, – мы слишком разные. Нет, вряд ли он мне нравится. – И она слегка вздрогнула. – К тому же не следует забывать, что еще есть бедняга Дик. О, Дик! Дик! Если я упущу этот шанс, он будет уже третьим, которым я пренебрегла ради тебя. Дик, мот и распутник Дик, ты единственный мужчина, кто не вселяет в меня дрожь. Но я не уверена. Руперт порядочный. Он имеет награды. Ему наверняка перейдет титул лорда Дэвена. Нищие, как известно, не выбирают. Нет, конечно, у меня еще есть время на раздумья, пока, прежде чем он встретит другую женщину, я постараюсь влюбить его в себя.

Затем дверь открылась, и горничная внесла суп.

Таково было возвращение домой Руперта Уллершоу.