Читать книгу Полковник Кварич - Генри Райдер Хаггард - Страница 2

Есть вещи и лица, которые, когда их впервые касаешься или видишь, оставляют в памяти отпечаток, подобный тому, какой солнце оставляет на чувствительной к свету фотографической пластинке, и запечатлеваются навеки. Возьмем, к примеру, лицо. Возможно, мы никогда не увидим его снова, или же, напротив, оно станет спутником нашей жизни, но его образ сохраняется в памяти именно таким, каким мы увидели его впервые. Та же улыбка или хмурый взгляд, то же выражение, неизменное и неизменяемое, напоминают нам в круговороте мирских изменений о нерушимой природе любого опыта, действия и стороны нашей жизни. Ибо то, что было, существует, оно не знает порчи, но вечно живет в своем застывшем и завершенном «я».

Это слишком серьезные мысли по поводу довольно незначительных вещей, но они внезапно возникли в сознании человека военной внешности и выправки, который в тот вечер, когда началась эта история, стоял, наклонившись над калиткой у сельской дороги одного графства в восточной Англии, рассеянно глядя на поле спелой ржи.

Это был человек своеобразной внешности, довольно потрепанный жизнью, на вид лет сорока с небольшим. И все же он нёс на себе ту безошибочную печать достоинства и самоуважения, которая, если и не принадлежит исключительно ему, по-прежнему является одним из отличительных свойств английского джентльмена. Он был некрасив лицом – можно даже сказать, несколько уродлив. Ни длинных усов, ни миндалевидного разреза глаз, ни аристократического вида полковника из романов… а наш мечтатель, да, был именно полковником. Вместо всего вышеперечисленного имелись – увы, и здесь мы не погрешим против истины – довольно колючие бакенбарды песочного цвета, маленькие, но добрые голубые глаза, широкий лоб, изборожденный глубокими морщинами, подобными тем, что можно увидеть на бюстах Юлия Цезаря, и длинный тонкий нос.

Имелась у него, однако, и одна приятная черта – губы такой нежности и красоты, что расположенные над квадратным и весьма мужественным подбородком, они казались там нелепо неуместными.

– Хм, – однажды сказала его старая тетушка, миссис Мэсси (которая недавно умерла и оставила ему все свое имущество), впервые увидев его тридцать пять лет назад. – Хм! Природа собиралась сделать из тебя красивую девочку, но передумала после того, как закончила рот. Ну, ничего, лучше быть некрасивым мужчиной, нежели красивой женщиной. Так что не переживай, мой мальчик! Мне нравится твое уродливое лицо!

Надо сказать, что в этом старушка была не одинока, ибо, хотя лицо полковника Гарольда Кварича и было некрасиво, люди находили в нем нечто притягательное, стоило им привыкнуть к его суровым манерам и хмурому выражению. Что именно это было, определить довольно трудно, но, возможно, ближе всего к истине будет назвать это светом чистоты, который, несмотря на расхожее мнение противоположного толка, можно встретить на лицах мужчин столь же часто, что и на лицах женщин.

Глядя на полковника Кварича, любой мало-мальски проницательный человек должен был почувствовать, что он находится в обществе хорошего человека, – не ханжи, и не маменькиного сынка, но человека, который благодаря размышлениям и борьбе, оставившим на нем свою печать, состоялся как личность, – человека, умеющего за себя постоять; того, кого приличные люди уважали, а злодеи побаивались. Мужчины это чувствовали. Он был популярен среди сослуживцев, хотя и не допускал панибратства. А вот женщины не проявляли к нему интереса. Как правило, они либо боялись, либо недолюбливали его. Его присутствие раздражало наиболее легкомысленных представительниц их пола, которые смутно понимали, что его природа им антагонистична, более же серьезные особы отказывались его понимать. Возможно, именно поэтому полковник Кварич так и не женился, и после двадцати пяти лет у него не было ни с кем любовных отношений.

И все же сейчас, когда он, опершись на калитку, смотрел на поле спелой ржи, волнующееся, как золотое море под порывами ветра, его мысли занимала женщина. До этого полковник Кварич дважды бывал в Хонэме, один раз – десять лет, а второй раз – четыре года назад. Теперь он приехал, чтобы обосноваться там навсегда. Его старая тетушка, миссис Мэсси, владела в деревне домом, вернее, крошечным домиком под названием Хонэм-Коттедж, или Моулхилл, и в обоих вышеупомянутых случаях он приезжал проведать ее. Теперь миссис Мэсси была мертва и ее косточки покоились в могиле.

Она завещала ему дом, и Кварич с некоторой неохотой вышел в отставку, поскольку не видел для себя в армии дальнейших перспектив, и переехал сюда. Это был его первый вечер на новом месте, ибо полковник прибыл последним поездом накануне вечером. Весь день он был занят тем, что пытался навести в доме порядок, и теперь, сильно устав, отдыхал, наклонившись над калиткой. Это был, хотя многие люди вряд ли в это поверят, один из самых восхитительных и, безусловно, один из самых недорогих видов отдыха в мире.

И пока Кварич стоял, опершись на калитку, перед его мысленным взором возникло женское лицо, что довольно часто случалось с ним последние пять лет. Пять лет миновало с тех пор, как полковник впервые это лицо увидел, и все эти пять лет он провел в Индии и Египте, за исключением шести месяцев его пребывания в госпитале вследствие удара арабского копья в бедро.

Это лицо возникало перед Кваричем в самых разных местах и при самых разных обстоятельствах: во сне, в часы бодрствования, в офицерской столовой, на охоте и даже в пылу битвы. Он хорошо это помнил… это было в Эль-Тебе[2]. Случилось так, что суровая необходимость вынудила его застрелить человека. Пуля сразила врага, и тот, несколько раз дернувшись, упал на землю бездыханным. Полковник смотрел, как застреленный умирает, и не мог ничего с собой сделать: он стоял, как будто завороженный, глядя на результат движения собственной руки до самого его жуткого завершения, и, воистину, завершение и начало были очень близки друг к другу.

Ужас этого зрелища, ужас от того, что он был вынужден сделать, защищая собственную жизнь, наполнил его отвращением даже в пылу битвы, и даже тогда, поверх этого жуткого, искаженного предсмертной мукой лица, словно маска, закрывая его собой, возникло другое – лицо этой женщины. И вот теперь оно появилось снова, вдохновив Кварича на довольно банальные размышления относительно неизменности вещей и впечатлений, с которых и начинается наша история.

Пять лет – это хороший срок странствий человека по миру. За это время с нами случаются многие вещи. Если бы вдумчивый человек взял на себя труд записать все впечатления, которые попадают в его сознание в тот период, он бы наполнил библиотеку множеством томов, один только пересказ событий занял бы целую полку. И все же, как они незначительны, если оглянуться назад! Казалось, он еще вчера наклонился над этой самой калиткой и, повернув голову, увидел юную девушку в черном, которая, заткнув за пояс веточку жимолости, с палкой в руке, неторопливо шла по дороге.

Было в этой девушке нечто такое, что поразило его, даже когда она была еще далеко, – достоинство, грация и гордые плечи. Затем, когда она подошла ближе, он разглядел мягкие темные глаза и волнистые каштановые волосы, так странно и эффектно оттенявшие ее бледное лицо с крупными, выразительными чертами. Это не было красивое лицо: рот был слишком велик, а нос не так прям, как хотелось бы, но чувствовалась за ее широким лбом мощь ума, а ее черты несли несомненную печать силы и благородства, странным образом впечатлившие нашего героя.

Случилось так, что в тот момент, когда она подошла к тому месту, где он стоял, налетевший порыв ветра – надо сказать, день был довольно ветреным – сорвал с головы дамы шляпку и забросил ее по ту сторону живой изгороди. И наш герой, словно при исполнении служебных обязанностей, перелез в поле и вернул девушке ее головной убор. Одарив его быстрой улыбкой и огоньком в карих глазах, она удостоила его благодарным кивком и пошла дальше.

Да, удостоила кивком и пошла дальше. Он же еще долго смотрел ей вслед, глядя, как она идет по дороге, пока ее силуэт не растворился в грозовом свете заката. Вернувшись в дом, он описал ее своей старой тетушке и спросил, кто она такая. Так он узнал, что это была Ида де ла Молль (да, звучит как имя из романа), единственная дочь старого сквайра из замка Хонэм. На следующий день полковник уехал в Индию и с тех пор больше не видел мисс де ла Молль.

И вот теперь Кварич задавался вопросом, что с ней стало. Возможно, она вышла замуж – такая яркая внешность почти наверняка привлечет внимание мужчин. Но, в конце концов, какая ему разница? Он не собирался обзаводиться супругой: женщины как класс мало интересовали его, если не сказать, что он их вообще не любил. Как уже было упомянуто, он никогда не был женат и с двадцати пяти лет даже не имел ни с кем любовных отношений. Но хотя Кварич не был женат, однажды – до того, как ему исполнилось двадцать пять лет, – он едва не совершил этот шаг.

Это было двадцать лет назад, и никто толком не знал эту историю, потому что за двадцать лет многие вещи, к счастью, забываются. Но история была, равно как и последующий скандал, и помолвка была расторгнута едва ли не в тот день, когда должна была состояться свадьба. И после этого поползли слухи, что молодая женщина, которая, кстати, была наследницей внушительного состояния, сошла с ума, предположительно от горя, и была помещена в лечебницу для душевнобольных, где, как полагали, она оставалась и по сей день.

Он вернул девушке ее головной убор

Возможно, мысль о лице этой женщины, о женщине, которую он видел давно, когда она шла по дороге, и ее силуэт вырисовывался на фоне грозового неба, заставила его вспомнить другое лицо, скрытое за стенами сумасшедшего дома. Во всяком случае, со вздохом или, вернее, стоном, он резко отошел от калитки и быстрым шагом направился в дом.

Дорога, по который он шел, известна под названием «дорога длиной в милю». В старину это была подъездная дорога к воротам замка Хонэм, родового гнезда древнего и знатного семейства де ла Молль (иногда в истории и в старых документах можно встретить написание «Деламоль»). В наши дни сам замок Хонэм являет собой руины, с барским домом, построенным из древних развалин с одной стороны его внутреннего двора. Широкая дорога, что ответвляется к нему от главной дороги из Бойсингема[3], местного провинциального городка – типичная сельская не мощенная дорога.

Полковник Кварич шагал по ней, пока не вышел на главную дорогу, где свернул. Несколько минут ходьбы привели его к выезду с главной дороги слева, если стоять лицом к Бойсингему. Это ответвление длиной около трехсот ярдов поднималось вверх по довольно крутому склону к собственному дому полковника, Хонэм-Коттеджу, или Моулхиллу[4], как называли его местные жители, – название, призванное создать впечатление аккуратного домика из красного кирпича под черепичной крышей. На самом же деле ничего подобного там не было. Это была постройка пятнадцатого века, и чтобы это понять, достаточно было взглянуть на ее массивные каменные стены.

В древние времена в Бойсингеме, в двух милях отсюда, имелось большое аббатство, которое, как свидетельствуют хроники, ужасно пострадало от вспышки чумы в пятнадцатом веке. После этого монахи получили десять акров земли, известной под названием Моулхилл, пожалованные им тогдашним де ла Моллем и названной так не то по причине сходства с кротовиной (о чем речь пойдет ниже), не то в честь семьи. На этом возвышенном месте, которое, похоже, считалось необычайно полезным для здоровья, они построили маленький домик, ныне называемый Хонэм-Коттедж, в котором можно было укрыться в случае очередной вспышки чумы.

И каким они построили его, с некоторыми небольшими дополнениями, он и остался до наших дней, потому что в те времена люди не экономили на камне, дубе и извести. Это было небольшое, но красивое место на плоской вершине внушительного холма, которое включало в себя десять акров пастбищных угодий, первоначально предоставленных аббатству, и, как ни странно, до сих пор оставалось самым великолепным лесистым участком во всей этой местности.

Ибо на десяти акрах луга росло более пятидесяти огромных дубов, и некоторые из них – еще с самой глубокой древности, а другие, те, что, без сомнения, изначально росли очень близко друг к другу, имели прекрасные высокие стволы, внушительные в обхвате. Это место тетушка полковника Кварича, старая миссис Мэсси, приобрела почти тридцать лет назад, когда овдовела, и теперь, вместе со скромным доходом в двести фунтов годовых, оно, согласно ее завещанию, перешло к нашему герою.

Стряхнув с себя печальные мысли, Гарольд Кварич обернулся к своей парадной двери, чтобы полюбоваться пейзажем. Как уже было сказано, длинный одноэтажный дом стоял на вершине холма, а с юга, а также с запада и востока открывался прекрасный вид, какой только можно увидеть в округе. Там, примерно в миле к югу, посреди травянистых пастбищ, по-прежнему охраняемые с обеих сторон высокими башнями, хмурили брови массивные ворота старого нормандского замка.

Далее к западу, почти у подножия Моулхилла, склон уходил вниз лесистым оврагом, который плавно спускался в живописную долину реки Элл. Здесь серебристая речка, извиваясь, прокладывала себе путь через зеленые, окаймленные тополями болота, где коровы стояли по колено в цветах. Далее она протекала мимо причудливых деревянных мельниц, через продуваемый всеми ветрами Старый Бойсингемский луг, расцвеченный то здесь, то там золотистым утесником, теряясь вдали под живописным скоплением красных черепичных крыш древнего города. Куда бы вы ни бросили взгляд, вам открывался прекрасный вид, как и любой другой в восточных графствах, чей пейзаж прекрасен на свой особый лад, что бы ни утверждали скептики, чье воображение настолько слабо, что им нужны горы и бурный поток, чтобы возбудить в них восхищение.

За домом с севера не было никакого вида, и на то имелась веская причина, ибо здесь, в самом центре заднего сада, возвышалась насыпь внушительного размера и любопытной формы, которая полностью закрывала собой пейзаж. Что это за курган, который занимал половину акра земли, никто толком не знал. Некоторые ученые люди считали его древним саксонским погребальным курганом, что отчасти подтверждало его древнее название – Гора Мертвеца. Другие, еще более ученые, объявили, что это древнее британское жилище, и с видом триумфаторов указывали на пустоту в верхней его части, внутри которой древние британцы якобы перемещались, жили и вели хозяйство – как утверждала противоборствующая сторона – в вечной промозглой сырости.

В результате покойная миссис Мэсси, ярая сторонница теории британского жилища, решила с триумфом продемонстрировать, как они жили в этой норе, для чего построила над ней огромную грибовидную крышу, тем самым превратив нору в летний домик, который по причине неожиданных трудностей при строительстве крыши, обошелся ей в немалую сумму. Но поскольку крышу покрыли черепицей, после чего возникла необходимость выложить полость изнутри кафелем и прорезать в нем канавки для стока воды, окончательный результат плохо годился для использования его в качестве образца жилища той эпохи, что предшествовала римскому завоеванию. Летний домик из него так же вышел весьма посредственный. Так что теперь он служил складом для инструментов садовника и разнообразного хлама.