Читать книгу Род - Генрих Эрлих - Страница 1

Волчица выползла из пещеры и невольно зажмурила глаза, ослепленная ярким светом солнца. Она немного помотала головой, как бы пытаясь отогнать ненавистное светило, потом вытянулась в струнку, до дрожи в напряженных задних лапах, подобралась и встряхнулась, разминая застывшие от долгого лежания мышцы.

– Уж и не замечает! – раздался сбоку добродушный голос мужа. – А я когда еще прибежал.

– Не прибежал, а пришел, и не когда, а только что, а уж топал, право, как двуногий, разбудил до времени, – проворчала волчица.

– Так полосатик тяжелый попался, насилу доволок, – извиняющимся тоном пояснил волк.

Волчица отошла в сторонку, пометалась немного в поисках незапятнанного места, едва нашла маленький лоскуток, присела. В который раз подивилась, что из нее что-то вылилось, волчата, казалось, высосали ее всю без остатка. После этого, наконец, соизволила подойти к мужу, который дожидался ее, лежа с гордо поднятой головой возле крупного нетронутого барсука.

– Нежирный, – проворчала волчица.

– Так ведь весна! – воскликнул волк. – Есть давай, очень хочется!

– Мешок с костями! – раздался голос волчицы из вмиг располосованного брюха барсука.

«Косточки, косточки, какие сладенькие косточки! Вот что мне нужно!» – думала волчица, блаженно догрызая последнюю кость. Ее-то собственные истончились, выпирали прутиками сквозь редкую, вылезающими клочьями шерсть. Прикончив лакомство, она оглянулась вокруг – не осталось ли чего, вздохнула с сожалением – ничего, потом благодарно лизнула в нос мужа, давно отвалившегося и уже сонного, и отправилась к ручью. Напившись, побежала на прогулку, намереваясь сделать три положенных круга, малый, средний и большой, около их логова.

Малый круг был по косогору, что начинался от уступа, в котором была их пещера, и полого спускался к крутому, но невысокому обрыву над следующей террасой, такой же пологой и безлесной. По ней пролегал второй круг. Волчица спустилась в три прыжка, привычно и уверенно попадая на каменистые выступы, а внизу на пружинящий мягкий дерн, с молодым задором промчалась по нежной траве и по узкой расселине, проточенной когда-то ручьем, принялась взбираться наверх.

Вот и большой камень, перегородивший русло ручья и направивший его чуть в сторону, где ему приходилось бесстрашно бросаться вниз с кручи, в неизбывной надежде разбить неуступчивый камень и проложить себе гладкий скат. Когда летом надежда вместе с водой немного иссякала, ручей поддерживал ее видом своего предыдущего творения, так неудачно перегороженного упавшим камнем, – всего-то пятьсот весен трудов! Или результатом другой своей шутки – огромной, завалившейся набок елью. Тут и ста весен не потребовалось. Уж как он пестовал невесть каким ветром занесенное сюда семя, как поил своими водами, как наносил землю, чтобы было куда расти вширь корням, как радовался пышной стати своей любимицы, быстро обогнавшей в росте сидевшие на сухом пайке сосны. Только потом из озорства подточил корни и, призвав в помощники ветер, завалил набок. То-то треску было! Он нарочно потом чуть отодвинулся в сторону, чтобы вывороченные корни не загораживали вид на поверженную великаншу.

Волчица постояла, дослушала до конца привычный, из разу в раз повторявшийся рассказ, в который же раз подошла к ели и осмотрела нишу под ее корнями. Нет, правильно она сделала, что отвергла это логово! Стены ее пещеры много надежнее этого кустарника, только-только одевающегося листьями, да и ручей слишком близко, от его нескончаемой болтовни с ума сойдешь. Еще раз похвалив себя, волчица побежала дальше.

Вот и средний круг завершен – она стояла на каменистой площадке точно над их пещерой. Не задерживаясь, она пошла на большой круг – и так потеряла много времени у ручья. Опять вниз, на этот раз по тропке, что вилась между валунов. По ней иногда ходили двуногие, но это волчицу не смущало, да и то сказать, другого удобного пути нет, а двуногие по извечной лени своей всегда находят тропки самые гладкие и короткие. Но за последние два дня по ней никто не проходил, как и по дороге, огибающей их гору. Волчица принюхалась. За всю последнюю луну не прибавилось ни одного чуждого запаха, после той небольшой стаи двуногих на лошадях, что промчалась здесь сломя голову, но это когда было, еще до рождения волчат.

Двуногих волчица не боялась, особенно тех, что жили на ее территории, а это почти день пути во все стороны в глубь гор. Двуногие ее уважали и даже оставляли ей часть добычи после удачной охоты. Не очень-то ей было это нужно, но все же приятно. В свою очередь и она старалась не причинять двуногим никаких неудовольствий, никогда не покушалась на их скот, такой жирный и такой беззащитный, и не пугала их глупых и беспомощных детенышей, которые при одном ее виде начинали истошно визжать, а потом бросались наутек, полагая, вероятно, что могут от нее убежать.

Взрослым же она нарочно показывалась, но не часто, только в ту ночь, когда на небо выкатывалась круглая распухшая луна. В такие ночи двуногие собирались на поляне возле их селения, на которой был установлен высокий обрубок дерева, весь изрезанный и раскрашенный, и что-то кричали, вздымая руки к луне, и выли, пытаясь подражать ей, волчице, и подпрыгивали, встав в круг. Волчица поднималась на вершину скалы, возвышавшейся над селением, и заводила свою песню, обращаясь к луне. Это вызывало неизменный восторг двуногих, они принимались громко кричать, хорошо хоть без визгливых звуков, свойственных их детенышам, а потом присоединялись к ее песне.

Вообще-то, в этот момент двуногие ей только мешали, она бы предпочла излить свою тоску где-нибудь в другом месте, но уж больно вкусен был ягненок, которого она неизменно находила на рассвете привязанным к тому обрубку дерева. Только тогда она и могла полакомиться нежным мясом, ведь ягнята, к сожалению, в лесу не водились.

Были, конечно, и другие двуногие, хотя бы те, что жили за пределами ее территории. Они ее тоже не обижали, но и не уважали, дань не оставляли, а если и оставляли, то не ей. И еще у них были собаки, те ее ненавидели, хотя она их всего лишь презирала. Недостойные родственники, презревшие свободу и пошедшие в услужение за кусок мяса! Да и какие они родственники, только что обличьем немного похожи, а душа совсем другая. Волчица скорее была готова признать родственниками двуногих, обитавших на ее территории. Вот и собак они не держали. Да и зачем? С пришлыми алчными чужаками она сама вполне справлялась, ее же стая свято блюла давний обычай добрососедства, впитанный с молоком матерей и крепко вбитый ударами отцов, так же они передавали его и своим детям.

О детях она вспомнила как раз вовремя, потому что последний, большой круг подходил к концу. С нижней дороги она поднялась все по тому же высохшему руслу ручья – с этой стороны другого пути не было – и теперь карабкалась на вершину скалы. Под ней было селение двуногих, окинуть его хозяйским взором – все ли в порядке у неразумных? – и можно спускаться к логову.

Вдруг откуда-то сбоку в глаз ударил яркий блик. Волчица удивленно обернулась. Отсюда, сверху, расстилавшаяся перед ее глазами долина казалась почти ровной и простиралась до самого горизонта. Волчица слышала рассказы, что это вовсе не долина, на много дней пути в ту сторону не было гор, земля там не дыбилась защитной стеной, а плавно уходила в воду, в безбрежную и неприветливую реку, которая никуда не текла, а лишь безостановочно обрушивалась волнами на землю, в этой реке не было крупной и мягкой рыбы, как в их горных речках, а только мелкая, жесткая и невкусная, и саму воду нельзя было пить. Так ли это, волчица не знала, это была не ее территория.

Еще сверху были видны селения двуногих, черные пятна среди весенней зелени. Было их довольно много, больше, чем на ее территории. Все они были связаны сетью дорог и тропок, прихотливо извивавшихся, подобно ручью или следу зайца. Лишь одна дорога, тянувшаяся через всю долину, была прямой и широкой, как будто тут промчался рассвирепевший огромный кабан.

По дороге двигалась большая стая двуногих, сидевших на лошадях. Впереди, как и положено, вожак. Тут сомнений не было, самой большой и сильный, и лошадь под ним под стать, так что вожак возвышался на две головы над своей стаей, еще выше колыхались перья какой-то невиданной птицы, красные как кровь и пушистые как снег. Вожак был облачен в странную одежду, блестевшую как ручей в лунную ночь, только много ярче, этот блеск перебивал сияние солнца и именно он ослепил на мгновение волчицу. Этого двуногого ни с кем нельзя было спутать, именно он мчался во главе стаи луну назад.

Странные создания двуногие, подумала волчица, все-то куда-то спешат, она могла это понять, когда они преследовали быстроногого оленя, но в тот день никакой добычей впереди и не пахло. Зачем же бежать, изматывая себя до времени? Или с другой стороны посмотреть: зачем нарочно замедлять свой бег? Зачем тащить за собой неподъемную тяжесть, как эти дома на колесах? Вон, шесть лошадей из сил выбиваются, а сидят в том доме хорошо если четыре самки двуногих, а то и вовсе две.

Пока волчица размышляла, конный отряд подъехал к развилке, откуда начиналась дорога в горы. Одна из двух карет свернула на эту дорогу и еще медленнее покатила вперед, рыцарь отобрал десять всадников и последовал за ней. Оставшиеся же спешились и расположились на отдых вокруг второй кареты, из которой никто не вышел, но как только первая карета приблизилась к подошве гор, вновь вскочили на лошадей и быстро помчались по торной дороге.

Впрочем, волчица этого уже не видела. Посетовав на оживленное движение и мягко пожурив себя за неудачный выбор логова, она поспешила вниз, к своим волчатам. Волк блаженно посапывал, изредка подрагивая и перебирая лапами во сне, видно, заново переживал удачную охоту. «Вот ведь создание! – возмутилась волчица. – Сделал дело – и на бок, а там хоть трава не расти! – тут взгляд ее упал на обглоданную барсучью голову, и она немного смягчилась. – Ладно уж, дело-то все же сделал, какое-никакое! Пусть пока спит». И подавив желание растолкать мужа, волчица полезла в пещеру.

* * *

– Государь! Объясни мне, несведущему, почему ты второй уже раз разъединяешь свои силы? Не ты ли учил меня, что силы перед битвой надо собирать в кулак?

Король Картрих с ласковой улыбкой посмотрел на Боули, своего оруженосца. Смышленый отрок, и храбрый, доблестный рыцарь вырастет! Сколько таких он взрастил за свою долгую жизнь! Но Боули был милее всех его сердцу, кроме разве что…, король Картрих поспешил отогнать неприятное воспоминание. Но оно не отставало. Тот тоже был пригож в юности, строен и тонок, как девушка, смышлен и любопытен, предан и храбр и вырос в доблестного рыцаря, возможно, самого доблестного в его воинстве. И его король с радостью учил всяким премудростям, ратному искусству, тяжкой науке управления народами и государством. Выучил – на свою голову! Или не тому учил? Или слишком многое прощал и дозволял разные вольности, вот как тут – обращаться без разрешения.

– Если перевести твои слова с придворного языка на человеческий, то ты, как я понимаю, укоряешь меня за неразумные действия? – недовольно пробурчал король.

Оруженосец зарделся. Ну, точно красна девица, усмехнулся Картрих, и его раздражение стихло. «Неразумным было помчаться в столицу с небольшой свитой при первом известии о мятеже, – сказал он про себя, – но кто мог подумать, что так все повернется, ведь скоро двадцать пять лет, как ничего подобного не было. Никто и не мог, но ты был обязан! – тут же укорил он себя. – На то ты и государь! И не этому ли ты учил того, не ему ли говорил, что как бы тихо ни было в государстве, но отправляясь на войну, надо оставлять за спиной крепкие гарнизоны в крепостях, на всякий случай и для пресечения мятежных мыслей, кои не оставляют подданных даже во времена всеобщего благоденствия. Недовольные всегда сыщутся. И вот – как в воду глядел. Сыскались! С другой стороны, не поспешил бы, не прибыл бы в Кареймсбург сам, и столичный гарнизон вполне мог склониться перед мятежником, и что тогда? Штурмовать столицу? А что было бы при этом с королевой, с долгожданным наследником, которого она донашивала?» Но свои мысли король Картрих оставил при себе.

– Твое недоумение было бы справедливым, если бы речь шла о битве, – сказал он Боули, – но как раз ее я и не хочу. У мятежников пятикратный перевес в силе, – тут он легким движением остановил рвавшегося что-то сказать оруженосца, – я понимаю, что у тебя на уме, что-де раньше превосходство противника в людях, даже и большее, меня не останавливало, что вы все, моя гвардия, – лучшие из лучших и никакой противник вам не страшен. Но ты забываешь, что за нами идут не варвары, которые опасны только числом да всякими хитроумными ловушками, которые они умеют устраивать в своих родных местах, в чистом же поле они падают под нашими мечами, как колосья под серпом жнеца. Те, идущие за нами, такие же мои воины, как и вы, быть может, чуть менее искусные, но не настолько, чтобы бросаться на них очертя голову. И еще у них есть командир… – последнее, впрочем, Картрих не стал говорить вслух.

– Второе, о чем ты забываешь, – продолжил он, – это то, что с нами королева. У нас сейчас одна задача – доставить ее в расположение войска, как только она будет в безопасности, мы соберем все свои силы в кулак…

– И нанесем разящий удар! – воскликнул Боули, сверкая глазами.

– Вам, молодым, только бы драться! – проворчал Картрих добродушно.

Как ни хотел король избежать битвы, но все же понимал, что желание его вряд ли осуществиться, уж больно напорист и настойчив был тот, идущий за ним. С самого начала понимал, с того момента, когда принял тяжелое решение покинуть стены столицы и пробиваться к своему войску. Ладно, пусть не пробиваться, а бежать, сути дела это не меняло, но приложить в себе слово «бежать» Картрих не мог даже в мыслях. Он спасал королеву Гиверу, свою жену и будущую мать наследника престола, в этом он не лукавил ни перед собой, ни перед гвардией, рыцари поверили в искренность его слов и единодушно поклялись защищать свою королеву до последней капли крови.

К сожалению, им представится такая возможность, подумал Картрих, многие прольют эту последнюю каплю. Он не распылял силы, он приносил жертвы, расчетливо приносил своих лучших рыцарей в жертву ненасытному и коварному врагу. Да, расчетливо, признался самому себе Картрих, для того и взял из столицы три королевские кареты. На второй день пути он направил сто рыцарей и десять сотен воинов сопровождения с пустой каретой на запад, в сторону Авариса, столицы его давнего союзника, друга и тестя, короля Гальбы, это было так естественно – искать убежища именно у него, тот должен был непременно поверить в это и устремиться в погоню.

Самому устремиться, с большей частью своих сил, отрядив кого-нибудь из своих сподвижников настичь тех, кто продолжил путь на юг. Дорога эта, огибая горный массив, вела в Долицию, туда направил Картрих свой последний поход и там находилось все его войско. Король должен был призвать войско себе на помощь и для этого отправить в Долицию кого-нибудь из своих майоров с письменным приказом, придав ему надлежащее сопровождение, тот должен был рассуждать точно так же и отправить на перехват легкий, быстроногий и немногочисленный отряд. Немногочисленный в сравнении с его основными силами, так что соотношение, скорее всего, останется прежним, один к пяти.

Вряд ли преследователи знали, что в Долицию есть еще она дорога, более короткая, через горы, Картрих и сам разведал ее совсем недавно. Поэтому на развилке он вновь разделил свой отряд, отправив большую часть по торной дороге. Надежды на то, что преследователи не заметят этого, было мало, хотя попытаться стоило. В любом случае погоня тоже должна была разделиться, большая часть за большей, меньшая за меньшей, все действия своих майоров Картрих знал наперед, ведь это были его ученики.

Картрих окинул взглядом свою свиту, что ж, десять человек на узкой горной дороге вполне могут устоять против пятидесяти. Устоять могут, а вот перебить всех без остатка? Чтобы некому было призвать помощь. О, как было бы хорошо, если бы он мог еще раз разделить силы и остаться лицом к лицу с пятью преследователями, пусть даже с лучшими рыцарями из его – когда-то и совсем еще недавно его – воинства. Тут бы он не сомневался в победе. Разве что тот мог бы остановить его, если бы имел четверых помощников.

Но пока что движение отряда остановил простой камень, раздался резкий скрежет, правое переднее колесо кареты отскочило в сторону, выписало крендель на лужайке, остановилось в раздумье, потом завалилось набок, несколько раз конвульсивно дернулось и успокоилось. Карета же почти не наклонилась, опершись на тот самый камень, о который споткнулось колесо.

– Ось цела? – Картрих сказал это спокойно, но во внезапно наступившей тишине его вопрос прозвучал громовым раскатом.

– Сейчас посмотрю! – зазевавшийся возница был рад скрыться от грозного взгляда. – Целехонька! – раздался его бодрый голос из-под кареты. – Не извольте беспокоиться, ваше величество! Сейчас колесо насадим и поедем быстрее, чем на новом!

В этот момент распахнулась дверца кареты и оттуда высунулась маленькая ручка в светло-серой замшевой перчатке. Боули, опередив короля, спрыгнул с лошади и, подбежав к карете, опустился на одно колено, стряхнул железную рукавицу и протянул свою руку. Тут и Картрих подоспел, буркнул недовольно: «Не во дворце!» – и без всяких галантных вывертов помог спуститься на землю своей жене.

Королева Гивера нисколько не походила на тот божественный цветок, что приводил в трепет всю лучшую часть королевства, на предмет тайных вожделений и явного поклонения всех рыцарей, сейчас ее можно было уподобить перезревшему плоду, к тому же изрядно помятому за несколько дней изматывающей гонки. Но порыв Боули не остался без награды, вслед за королевой из кареты выпорхнула ее любимая фрейлина и наперсница баронесса Арч, она-то и оперлась на руку красивого оруженосца и даже успела мимоходом слегка ее пожать, чисто инстинктивно.

– Как ты, моя королева? – спросил между тем Картрих.

– Все хорошо, ваше величество, – ответила Гивера, – испугаться я не успела, толчок был не слишком силен, не сильнее тех, что доносятся изнутри, – прибавила она тихо.

Могла бы и не осторожничать – придворные отодвинулись на почтительное расстояние, чтобы не слышать разговора царственной четы.

– Чего стоите? – заметив это, закричал Картрих. – Работайте! Мы не можем терять времени! Отдохни, дорогая, – сказал он, вновь повернувшись к Гивере, – скоро мы двинемся в путь.

– Какие дикие пустынные места! – раздался голос баронессы Арч. – Ваше величество, а нет ли здесь злобных черных эльфов?

– Может быть, и есть, – ответил король, думая о своем.

– Ах, я боюсь!

– Людей надо бояться, голубушка, людей, – все также рассеянно произнес Картрих.

– А люди здесь есть, мой государь? – спросила Гивера.

– Люди везде есть, дорогая, – ласково ответил Картрих, – здесь, под стать местам, такие же дикие. Представляешь, они поклоняются животным, каждое племя своему, не только поклоняются, но и искренне верят, что произошли от этого животного. Насколько мне известно, в этих горах обитает один из родов племени ругов, они именуют себя Волками и выводят свой род от Праматери Волчицы. Одно слово – варвары!

– Ах, как страшно! Ах, как интересно! – не преминула встрять баронесса Арч. – А они на нас не нападут?

– Вообще-то они мирные, – сказал Картрих, отвечая на вопрос и в то же время обращаясь к жене, – они и в этом на животных похожи, никогда не нападают первыми на людей. И стараются не попадаться лишний раз на глаза. Но если их задеть, то могут и огрызнуться. А если разозлить или ранить, то и броситься. Я предпочитаю не доводить дело до этого.

Картрих подвел жену к плоскому камню, покрытому толстым слоем мха, усадил ее и оглянулся вокруг. Чуть поодаль вздымалась вертикально вверх, футов на шестьдесят, сплошная скальная стена, в которой виднелась лишь одна узкая расселина. Картрих подошел поближе, раздвинул растущие у входа в расселину кусты орешника, заглянул внутрь. Древний ручей прихотливо проточил скальную породу, так что образовалось некое подобие ступеней, подняться можно, вот только не с его плечами и не в его кованом доспехе. Картрих хотел уже подозвать Боули, чтобы тот вскарабкался наверх и обозрел равнину, но потом передумал – тут его глаз нужен. Он вернулся, вскочил на жеребца и направился чуть назад по дороге, чтобы обогнуть скалу, закрывавшую вид. Сзади раздался цокот копыт, можно и не оборачиваться – это Боули исправно нес свою службу.

Подниматься вверх не было нужды – погоня была видна и отсюда. «Споро, точно как волчья стая, почуявшая добычу», – подумал Картрих и сдвинулся чуть назад, под прикрытие скалы. Там простоял он почти час, в который раз перебирая в памяти события последних месяцев и краем глаза наблюдая за скачущим во весь опор отрядом. Вот он достиг развилки дорог, остановился, несколько всадников проехались туда-сюда, внимательно всматриваясь в следы, потом вернулись обратно, после небольшого совещания отряд стал разделяться на две части.

– Они обнаружили нас, государь! – раздался голос Боули.

– Конечно, – спокойно ответил Картрих, пожалуй, как их бывший командир, он скорее бы испытал разочарование, чем облегчение, если бы погоня промчалась мимо.

– Будет бой! – воскликнул Боули.

– Конечно, – повторил Картрих.

Не спеша двигаться назад, он пересчитывал двигавшихся к ним всадников, – тридцать. «Излишне самонадеянно», – подумал он и повернул, наконец, коня.

Рыцари уже справились с непривычной для них работой, карета стояла чуть в стороне, снятая со злополучного камня, колесо было насажено на положенное место, и теперь карету яростно раскачивали из стороны в сторону, проверяя прочность крепления.

– Все готово, ваше величество! – задорно закричал возница. – Можно двигаться дальше!

Картрих оглянулся вокруг – Гиверы нигде не было.

– Где королева? – крикнул он баронессе Арч.

– Отошла в сторонку, – ответила та, нимало не пугаясь грозного тона.

– Зачем? – воскликнул Картрих.

– Как зачем? – баронесса повела плечами, недоуменно и одновременно возмущенно.

– Нашли, где приличия блюсти! Тут не дворец, мы в походе! – взорвался Картрих. – Куда?

Баронесса скосила глаза на кусты у расселины. Картрих поспешил туда, но жены не обнаружил, лишь на самом верху в устье расселины мелькнул красный сапожок.

– Гивера! – крикнул он, но ответа не дождался. – Вот ведь зловредные создания! – процедил он сквозь зубы, но неожиданно успокоился. – Что ж, это знак, – подумал он и, выйдя из зарослей, окинул взлядом окружающую местность, – место для боя ничем не хуже других, с тридцатью мы и на открытой поляне справимся.

– Королева укрылась в безопасном месте! – обратился он к рыцарям. – Мы примем бой здесь и уничтожим преследующую нас кучку бунтовщиков.

– А как же я? – раздался голос баронессы Арч.

– А ты – марш в карету! Отъедешь в сторону, чтобы не мешаться под ногами! На столько, чтобы я голоса твоего не слышал! – король не соблюдал приличия – на войне как на войне, да и не жаловал он кокетливую баронессу, сам не понимая почему.

– Одна, без защиты? – баронесса по привычке надула губы, но ноги сами понесли ее к карете.

«И то верно!» – подумал Картрих, перебирая взглядом свою свиту. Все рыцари как на подбор, все сгодятся в предстоящей схватке, а битва будет жаркой, лишний меч не повредит.

– Боули! – воскликнул он, приняв решение. – Приказываю тебе сопровождать высокородную баронессу Арч и защищать ее до последней капли крови.

На открытом лице юноши легко читались обида и досада, но вдруг в глазах его мелькнул лукавый огонек.

– Достойно ли, о, государь, мне, простому оруженосцу, сопровождать высокородную даму? – спросил он, склонившись перед королем.

– Да-да, – раздался голос из кареты, – я требую рыцаря, только рыцаря!

«Что же вас, молодых, так тянет в самое пекло, навстречу смерти! Впрочем, сам такой был!» – подумал Картрих и окинул Боули взглядом, в котором была и любовь к юноше, и досада от непредвиденной задержки, и легкая усмешка над хитроумной уловкой.

– Храбрый Боули, сын честных родителей, приблизься и преклони колено! – торжественно возвестил король. Когда же юноша исполнил приказание, он извлек меч из ножен, поднял его вверх, коснувшись лезвием лба, поцеловал его и опустил плашмя на левое плечо коленопреклоненного оруженосца. – В сей высокий миг, в преддверии решительной и возможно смертельной битвы, посвящаю тебя в рыцари! – величаво пророкотал Картрих. – И нарекаю тебя Боули Горским! Да будешь ты защитником для всех слабых и грозой для всех угнетателей, нечестивцев и насильников, да будет крепка твоя рука и чисто сердце и нескончаемы подвиги во имя любви и справедливости, и да хранят тебя за это Боги, и да славится имя твое вовеки веков в земле нашей и до всех пределов!

– Да славится имя нашего собрата Боули Горского! – воскликнули дружно рыцари.

Король Картрих движением руки пресек шумные поздравления, равно как и благодарственную ответную речь нового рыцаря.

– Отъедете с полмили, не больше, – тихо сказал он ему, – там дорога начинает резко забирать вверх, но перед этим местом, как мне помнится, есть довольно большая ровная площадка. Разверните карету и ждите, как здесь все стихнет, быстро возвращайтесь назад. Заберем королеву и отправимся дальше.

– А если?.. – начал Боули.

– Никаких «если» быть не может, – оборвал его король Картрих, – когда все стихнет, вернешься и заберешь королеву.

– Да, мой государь! – воскликнул Боули и, преисполненный радостью от посвящения в рыцари и гордостью от важности порученного, взлетел в седло и поскакал впереди кареты. – О, всемогущий Вседержитель, сделай так, чтобы хотя бы один мятежник бросился за мной в погоню! А еще лучше – два! – молил он Небеса. – Я и против троих возражать не буду, такую я ощущаю в себе силу! Всех повергну, защищу прекрасную даму, исполню приказ государя и спасу королеву, это же – раз, два, три, четыре подвига за один день! Какое славное начало великих дел! – Боули с таким воодушевлением устремился вперед, как будто он уже совершил все эти подвиги.

* * *

Стук колес отъезжавшей кареты заглушил на время цокот погони, но с каждым мгновением он доносился все более явственно – скоро они будут здесь!

Картрих снял с пальца королевский перстень, крупный алмаз в окружении двенадцати столь же крупных, прекрасно ограненных камней, кровавого рубина, солнечного гелиодора, золотистого хризолита, невозмутимого изумруда, чистой бирюзы, глубокого аквамарина, благородного аметиста, небесного сапфира, нежного агата, густо-зеленого александрита, медового топаза, еще одного сапфира, редкой лисьей окраски – полуденное слепящее солнце на фоне радуги. Какие только истории не рассказывали об этом перстне, о его волшебном происхождении и о тайнах, сокрытых в его камнях! На самом деле он сам заказал его вскоре после своих первых громких побед, наковыряв камней из корон поверженных им королей, и поначалу был недоволен результатом – перстень оказался слишком велик и неудобен.

«Истинно королевская вещь! – не принял его претензии ювелир и, тонко улыбнувшись, добавил: – Корона тоже не самый удобный головной убор». Со временем Картрих привык к перстню и снимал его только перед битвой, чтобы не мешал. А еще через несколько лет это действие превратилось в некий ритуал, предвестник и гарант победы. Король Картрих снял кольцо, приложил его ко лбу, прочитал молитву, потом поцеловал перстень и опустил в специальный кармашек на правой стороне доспеха, считалось, что там перстень защищает печень, средоточие жизненных сил, король и сам в это немного верил.

Король Картрих натянул боевые рукавицы и окинул взглядом свое небольшое войско – вместе с ним десять человек, как раз хватит, чтобы выстроить любимый им клин, приносивший ему победу в столь многих битвах, то же, что клин получится ровным, король счел добрым предзнаменованием – и сегодня победа будет за ним. Повинуясь движениям его руки, рыцари выстроились в привычный боевой порядок: двое за королем, трое в третьем ряду, четверо в четвертом. Как только из-за скалы появилась первая лошадиная голова, все дружно опустили длинные тяжелые копья, ощетинившись, как еж, иголками навстречу нападавшим. Но не только это остановило преследователей, они замерли скорее от неожиданности – не чаяли они встретить короля на этой глухой дороге. Картрих не преминул воспользоваться мгновенной растерянностью.

– На колени, презренные бунтовщики! – крикнул он громоподобным голосом. – Это говорю вам я, ваш король! На колени! И тогда я прощу вас, неразумных, соблазненных лживыми речами!

– Ты больше не наш король! – раздался ответный крик. – Мы низвергли тебя и поклялись хранить верность храброму и благочестивому Мортдюку!

– Кто это там такой говорливый? – пророкотал Картрих. – Ну-ка покажись, если ты такой же смелый!

Вперед выступил рыцарь в вороненых доспехах, поверх которых был накинут зеленый бархатный плащ, сбоку у седла висел зеленый же щит с нанесенным золотом изображением крепостной башни.

– Я не боюсь тебя, Картрих! – раздался уверенный голос.

– А, это ты, Таччи, – проворчал король, – ты-то так оказался среди мятежников? Или я тебя не жаловал по заслугам?

– Ты не дал мне полк! – на этот раз ответ прозвучал глухо.

– Ах, вот оно в чем дело! – рассмеялся Картрих. – Но, помнится, я тот полк отдал Мортдюку, почему же ты теперь служишь ему?

– Мортдюк не искал этого назначения, он получил его по заслугам, но со мной ты поступил несправедливо. Мортдюк восстановил справедливость, ныне я командую у него полком левой руки, это мое место по праву! – тут Таччи спохватился, что разговор пошел не в ту сторону, что он вроде как оправдывается перед бывшим королем, а там недалеко и до сомнений, не у него, а у сопровождавших его рыцарей. Он поспешил взбодрить их и крикнул задорно: – Я не боюсь тебя, Картрих! И славные рыцари, что следуют со мной, не боятся тебя! Ты теперь такой же, как все, и каждый из этих рыцарей жаждет схватиться с тобой и заслужить славу победителя несокрушимого некогда короля Картриха!

Рыцари громкими криками подтвердили свою готовность. «Эка воодушевились! – подумал про себя Картрих. – Пора приструнить, пока не распалились еще больше».

– Что ж, – сказал он, – пусть боги рассудят нас! Но площадка здесь тесна для конного ристалища, да и зачем зазря губить лошадей, они еще потребуются победителям. Давайте сойдемся в пешем бою, пусть честный меч покажет, на чьей стороне правда.

Король Картрих немного лукавил, он всегда больше полагался на свой меч, чем на копье, он легко отбивал одним ударом три направленных на него меча, с тремя копьями сделать это было затруднительно. Но Таччи не думал возражать. Заносчиво полагаясь на свою силу и численное превосходство, он махнул рукой, и его отряд стал спешиваться. «Если мне что-нибудь и удалось в жизни, – подумал Картрих, – так это вбить в эти своевольные и разбойничьи головы хоть какие-то азы благородства. Вон ведь, уверены, что не нападу врасплох, некоторые даже спиной стоят. Правильно уверены!» Тут он обратил внимание, что копья его рыцарей по-прежнему направлены на противника.

– А вы чего ждете?! – закричал он. – Спешивайтесь! Уводите лошадей!

Своих рыцарей Картрих поставил цепью вдоль откоса, который защищал им тыл, в четырех шагах друг от друга, чтобы не мешаться в битве. Таччи продолжал о чем-то совещаться со своими воинами, и вот, наконец, вперед выступили десять рыцарей и выстроились в такую же цепь, каждый против своего противника.

– Это ты хорошо придумал! – улыбнулся Картрих, глядя прямо в глаза стоявшему напротив Таччи.

Вдруг из-за скалы вырвались четыре всадника и устремились по освободившейся дороге вдогонку за каретой.

– Что это такое?! – возмущенно крикнул Картрих. – Мы так не договаривались!

– Пусть разведают, куда нам дальше ехать, – с кривой усмешкой сказал Таччи, – да и зачем они здесь нужны, мы и так с тобой справимся!

– Ах, ты!.. – воскликнул Картрих и, опустив забрало, бросился с поднятым мечом вперед.

Лучше бы Таччи ничего не говорил, глядишь, прожил бы несколько лишних мгновений. Против впавшего в ярость короля Картриха никто не смог бы устоять, пятым или шестым ударом он расколол надвое шлем противника, Таччи упал на колени, обливаясь кровью.

– Чтобы со мной справиться, тебе надо было весь свой новый полк с собой прихватить! – крикнул Картрих и ударом ноги опрокинул Таччи на спину.

– Сдаюсь! – прохрипел тот.

– Мятежников в плен не берем! – крикнул Картрих и вонзил меч в распростертое тело.

Более криков о пощаде не было, над поляной раздавались лишь звон мечей и предсмертные хрипы. Хрипы становились все тише, а звона слышалось все меньше. Только по нему Картрих и определял, сколько его рыцарей еще сражаются. Кажется, ни одного не осталось, но и противников только двое, гигант в разбитых в нескольких местах доспехах, что стоял сейчас против него, и какой-то мелкий, который наскакивал с левой стороны, пытаясь достать Картриха слишком длинным, не по росту мечом. Картрих отмахивался от него, как от надоедливой мухи, тот кубарем катился по земле, но вскакивал и упорно лез вперед. «Ни один не побежал! – с гордостью подумал Картрих, продолжая наносить удары. – Моя выучка! Даже жаль таких славных рыцарей…»

Тут мелкий, с трудом поднявшись после очередного падения, вдруг развернулся, бросил меч на землю и быстро затрусил к скале, припадая на одну ногу.

«Эх, один все же побежал!» – досадливо подумал Картрих, и эта досада передалась его мечу, который врезался в плечо последнего противника, рассек латы и податливую человеческую плоть и, стряхнув с себя кусок окровавленного мяса, замер у ног господина.

«Вот и все», – Картрих устало поднял забрало, скинул рукавицу, отер рукой пот, застилавший глаза, по привычке оглянулся назад, где должен был стоять Боули, готовый принять у него меч. Ах, да! Король вонзил меч в землю, скинул и вторую рукавицу, извлек перстень из кармашка, поднес его ко лбу, чтобы приступить ко второй части ритуала – благодарственная молитва, целование перстня, водружение его на царственный палец. Только после этого битва считалась завершенной, и рыцари могли начинать славить своего короля-победителя. На этот раз славить короля было некому, но он все равно исполнял ритуал, отчасти по привычке, отчасти из уважения к ритуалам, настоящий ритуал самодостаточен, ему зрители не нужны.

Мелкого рыцаря он заметил не сразу, тот едва возвышался над поверженными и лежащими друг на друге гигантами, без шлема же, где-то сброшенного, он казался еще ниже. В руках у рыцаря был арбалет, заряженный болтом, который пробивал рыцарские доспехи со ста шагов. В глазах рыцаря была смерть.

«Зря он снял шлем, – отстраненно подумал Картрих, – такую отвратную рожу надо прятать от людей. Наверно, над ним всю жизнь издевались, и за малый рост, и за это изъеденное чирьями лицо, и женщины его никогда не любили, и собаки облаивали. Теперь он отыграется за все! Почему такая несправедливость, я – победитель стольких могучих рыцарей, найду смерть от руки какого-то заморыша?»

– Арбалету не место в честном бою, – сказал он, – положи его на землю и уходи, я объявлю всем, что ты дрался честно.

– Мне будет гораздо больше чести, если я привезу твой меч! – воскликнул маленький рыцарь и поднял арбалет.

– Так держи его! – крикнул Картрих.

Его рука рванулась к мечу, по пути выпустив ненужный, мешающий перстень. Тот мелькнул яркой птичкой к гранитному откосу и юркнул в трещину, радуясь обретенной свободе. А рука продолжила движение, нашла рукоятку меча, обхватила ее, сделала короткий рывок вверх, замах назад, резкий бросок вперед.

Меч тоже сделал свое дело, перевернувшись в воздухе и изловчившись, он снес голову нечестивцу, которого и рыцарем-то называть зазорно, и поспешил упасть тут же рядом, на траву, чтобы господину не пришлось долго его искать. Чего он не смог сделать, так это остановить полет такого маленького и безобидного на вид, но юркого и целеустремленного болта, который вонзился в глаз короля Картриха и опрокинул его на спину. Никогда в жизни Картрих так не падал и милосердные боги не дали ему познать это унижение – он не успел понять, что произошло.

* * *

Боги благоволят благородным рыцарям и всегда воздают им сторицей в ответ на их страстные мольбы. В этом смог лишний раз убедиться новоиспеченный рыцарь Боули Горский, когда увидел четырех всадников, мчавшихся по дороге. Но страха не было в его сердце, он приготовился к бою, встав посреди дороги и направив крепкое копье навстречу приближавшимся врагам. Те тоже остановились, пристально всматриваясь в карету, стоявшую на небольшой площадке за спиной Боули, потом соизволили обратить внимание на единственного защитника.

– Ты кто? – спросил рыцарь в красных доспехах. – Что-то я не могу разглядеть твоего щита с девизом.

Щитом, равно как и девизом, Боули еще не успел обзавестись, но ничуть этим не смутился и звонко ответил:

– Я – благородный рыцарь Боули Горский!

– Не знаем такого, – рассмеялись рыцари, а тот, который был в красном, воскликнул догадливо: – Да это же оруженосец Картриха! Вот что, парень, отойти-ка ты подобру-поздорову в сторону, не мешайся в мужские игры, еще навоюешься!

– Король Картрих посвятил меня в рыцари и приказал хранить королеву! – от обиды Боули несколько преувеличил важность задания и еще зачем-то поднял забрало, показывая свое преисполненное решимости лицо.

– Никто не сделает королеве ничего плохого! – воскликнул Красный рыцарь, едва не рассмеявшись при виде безусого и по-девичьи гладкого лица. – Нам приказано всего лишь препроводить ее со всем почетом к нашему господину.

– Мертвые вы вообще никому не сделаете ничего плохого! – крикнул Боули. – Защищайтесь!

– Ах ты, маленький наглец! – Красный рыцарь непритворно рассердился. – Сам напросился! Готовься к бою!

– Да я-то давно готов, это вы все не мычите, не телитесь! – задорно крикнул Боули.

Ярость и заносчивость сыграли с Красным рыцарем плохую шутку, он ринулся в бой даже не пригнувшись, чиркнул копьем по спине прильнувшего к лошадиной холке Боули, сам же получил смертельный прямой удар копьем в грудь и вылетел из седла.

– Надо же, даже не сломалось! – с некоторым удивлением воскликнул Боули и, развернувшись на дороге, занял исходную позицию. – Кто следующий?

Следующий был столь же неосторожен и столь же неудачлив. На третьем рыцаре копье Боули с треском сломалось, и сам он получил увесистый удар в бок, так что его вывернуло из седла, но он исхитрился сгруппироваться и упасть на ноги, лишь немного коснувшись руками земли, тут же пружинисто вскочил, выхватил меч и запальчиво закричал: «А теперь на мечах!» Уроки короля Картриха не пропали даром, после двух ложных замахов Боули обрушил меч на шлем противника, расколов его как яичную скорлупу. Он даже успел сложить в голове красивую фразу, которой он ответит на просьбу поверженного рыцаря о помиловании, но тот уже ни о чем просить не мог. Боули с некоторым удивлением посмотрел на дело рук своих и от вида кровавого месива его немного замутило.

– К такому трудно привыкнуть, – раздался спокойный голос, – а удар был хорош, разве что излишне силен, будешь так рубить, через полчаса руки поднять не сможешь. Передохни, если хочешь, я подожду.

Боули оторвал взгляд от поверженного рыцаря и посмотрел вверх, туда, где недавно восседал на коне последний из оставшихся противников. Но тот, оказывается, уже спешился и стоял чуть поодаль, широко расставив ноги и опершись двумя руками на меч.

– Я не устал! – крикнул Боули. – Защищайся! – и бросился к рыцарю.

– Но-но, петушок, охолони, – остановил тот его, – не будем нарушать правила.

Он развязал завязки зеленого атласного плаща и скинул его на землю, потом церемонно поклонился.

– Мое имя – благородный рыцарь Эрнест. Я имею честь напасть на вас! – рыцарь опустил забрало и степенно двинулся навстречу Боули.

– Нет, это я имею честь напасть на вас! – закричал тот и с поднятым мечом бросился вперед.

Возможно, в словах Эрнеста и звучала легкая насмешка, но дрался он всерьез, три лежащих вокруг бездыханных тела не позволяли с пренебрежением относиться к наскокам молодого рыцаря. Да и король был хорошим учителем, а этот мальчишка, как видно, хорошим учеником. «Вот еще один мало кому известный прием, – подумал Эрнест, отбивая очередной удар Боули, – а как ты в защите? Как тебе вот это? Хм, отбил, молодец. Далеко пойдет!»

Оба так увлеклись битвой, что не обращали внимания на происходившее вокруг. Между тем возница, обезумевший от страха и понукаемый несущими из кареты приказами, развернул карету на маленькой площадке и погнал лошадей по узкой дороге, огибавшей скалу. И тут злосчастное колесо, насаженное неумелыми рыцарскими руками, второй раз за день подвело, слетело с оси и полетело в пропасть, за ним, скрежеща, повлеклась карета, застыла, как бы в раздумье, над краем и медленно завалилась вниз, утягивая за собой и возницу, и лошадей, до последнего мгновения бивших копытами по земле в безумной надежде удержать вверенный им груз.

Услышав скрежет, Боули невольно повернул голову в сторону и немного ослабил хватку своего меча. И Эрнест посмотрел в ту же сторону, и ужаснулся увиденным, но руки его продолжали движение, обрушивая меч на голову противника. Лишь в последний момент Эрнест сумел немного вывернуть меч и он, расколов шлем, ушел в сторону, сорвал наплечник и напился крови. Последнее, что услышал Боули, падая на бок, был преисполненный ужасом долгий женский крик.

А Эрнест уже бежал к краю пропасти, там он лег на землю и осторожно посмотрел вниз. На дне ущелья лежала разбитая вдребезги карета, вокруг которой подрагивали воздетыми вверх ногами лошади. Но вот и они затихли.

– Проклятье! – пробормотал Эрнест, поднимаясь.

Он подбежал к своему коню, легко вскочил в седло и помчался обратно по дороге. Немного задержался он лишь на месте другой недавней битвы. Пересчитал павших рыцарей, скривился при виде стрелы, торчащей из глаза короля Картриха.

– Проклятье! – вновь воскликнул он и поскакал дальше.

* * *

Справедливо сетовала волчица на необычайно оживленное движение в этих всегда тихих краях. Вот опять, едва стих топот копыт коня рыцаря Эрнеста, как на поляне появился новый персонаж. После круговерти блестящих всадников в разноцветных доспехах могло показаться, что на поляну вышел волк, и лишь через какое-то время разум подсказывал, что это человек, ведь шел он на двух ногах. И уже потом глаз различал его одеяние – накидку из волчьей шкуры, вывернутой мехом наружу, с капюшоном в виде волчьей головы. Под капюшоном виднелось лицо, испещренное вертикальными бороздами, издалека казавшимися старческими морщинами, вблизи же оборачивавшимися полосами серой краски, покрывавшими гладкое лицо относительно молодого человека. С животными же его роднила легкая, осторожная и чуткая походка, казалось, что даже трава не сминается под его ногами, одетыми в чеботы из мягкой козлиной кожи. И еще то, как он всматривался, принюхивался, прислушивался к тому, что находилось на поляне. Он и сам считал себя немного зверем, ведь он был волхвом Рода Волка, и звали его соответственно – Влк, именно так, без всяких огласовок, столь любезных языку людей.

– Ни души! – удовлетворенно сказал он, оглядывая поляну, на которой покоилось около пятидесяти тел.

Собственно, осторожность его была вызвана страхом не перед людьми, а перед душами. Теперь он уверенно вышел на поляну. Но тут что-то вновь стало его беспокоить. Влк осмотрелся. Точно, какая-то мелкая душонка продолжала кружить над маленьким, обезглавленным телом. «Такую мелочь немудрено не заметить», – успокоил себя Влк и, дунув и резко взмахнув ладонями, отправил душу на небеса. Потом, подумав, обвел вокруг тела магический круг и совершил магический ритуал, чтобы не вернулась душонка и не вздумала бродить неприкаянно по горам, пугать добрых людей. Остальных душ Влк не опасался, все эти рыцари, кроме безголового, полегли, судя по всему, в честном бою, их души немедленно нашли успокоение на небесах и, быть может, уже пируют вместе за столом у Всесоздателя.

Влк еще раз обошел поляну и, приблизившись к кустам у расселины, вновь насторожился. Запах женщины! Женщин Влк не любил и всегда старался держаться от них подальше. Он раздвинул кусты и посмотрел вверх. След уходил туда, но обратно не возвращался. «Ну и ладно! – подумал Влк. – Сама о себе позаботится! У них свои богини, свои защитницы, вот пусть и решают все в своем, женском кругу, а меня увольте!» Но след все же стер, для поддержания навыка. Лишь один камешек не захотел вернуться на свое место. Влк сделал еще один пасс, но камешек по-прежнему не сдвинулся. «Силы на тебя тратить! – проворчал волхв и, наклонившись, перевернул камень пальцем. – Вот так!»

Влк собрался уходить, но что-то не отпускало его, какой-то тихий зов. Он вновь принялся бродить по поляне, переступая через тела и прислушиваясь. Наконец, остановился над мечом короля Картриха, лежавшим на траве. Подобной красоты Влк никогда в жизни своей не видел! Камни, украшавшие перекрестие и рукоятку, были подобраны так искусно, что сиянием своим повторяли небесную радугу, знамение богов. А лезвие было покрыто такими затейливыми письменами, что невозможно было поверить, что их нанесла человеческая рука.

«Наверняка этот меч выкован в кузнице Сварога», – решил Влк и почтительно склонился перед творением богов. Меч, казалось, звенел, заново переживая прошедшую битву. «Успокойся. Отдохни. Ты заслужил это, ты честно сделал свое дело», – ласково сказал волхв. Но звон только усилился, и в нем Влк явственно услышал призыв: «Возьми меня! Сохрани меня!» «И то верно, – подумал волхв, – нехорошо оставлять священное оружие на проезжей дороге. Добрые-то люди по домам сидят, а по дорогам известно, кто ездит».

Но стоило ему взять меч в руки, как раздался раскат грома и земля задрожала под ногами, потом раздался второй раскат и огненный шар пронесся над поляной. Влк на то и был волхвом, чтобы быстро прозревать волю богов. Не дожидаясь третьего удара, он поднял голову вверх и закричал в небеса: «О, Громовержец! Я ни в чем не виноват! Он сам попросил меня!»

Ответом ему был огромный камень, летящий с неба. Влк бросил меч и едва успел отпрыгнуть в сторону, когда камень упал рядом и накрыл меч. Вслед за этим по расселине с ревом устремилась вода, это ручей громким криком приветствовал возвращение в древнее русло. Но Влк этого уже не видел и не слышал, он в ужасе бросился прочь, а боги еще долго недовольно грохотали за его спиной и метали огненные шары.

* * *

Да, нехорошее это было место! Недаром столько сил потратил Влк, чтобы очистить его. Потом, через две луны, когда он, оправившись от ужаса, решился вновь посетить его. Влк тогда еще очень удивлялся, откуда взялись эти многочисленные черные отметины, ведь в первый раз он ничего не заметил, кроме той мелкой душонки.

Зря удивлялся. Поляна недолго пустовала, нашествие паломников продолжалось, и уже вечером того же дня на место последней битвы короля Картриха прискакал новый отряд. Возглавлял его высокий, худощавый мужчина, единственный из всех облаченный не в металлические доспехи, а в одеяние из черного бархата, под которым, впрочем, опытный глаз угадывал плотную и крепкую кольчугу. На его шляпе вместо привычных разноцветных перьев красовался пушистый волчий хвост, на кафтане, глубоко запахнутом, точно посередине груди серебряными нитями было выткано изображение некоего, стоящего на задних лапах зверя с разверзнутой пастью.

Многие убеждали себя, что это лев, охотников же выяснить природу зверя у самого хозяина почему-то не находилось. Изображение это с удивительной точностью повторялось и на знамени, и на доспехах, и на щите рыцаря, который вез за ним оруженосец. На щите древними буквами был написан девиз рыцаря, который мало кто понимал, потому что его язык был еще более древним, чем буквы. Люди ученые переводили его по-разному: «Свободен во всем!» или «Ничего кроме свободы!», а то и просто – «Без предела!»

Но мужчина выделялся не только одеянием. Выглядел он моложе большинства своих спутников, кроме разве что оруженосца. Его и мужем-то можно было назвать с трудом, но те шутники, которые насмехались над его молодостью и немного девической внешностью, уже истлели в земле. Время не успело оставить на нем свои следы, ни одного седого волоса в светлых, с легкой рыжинкой волосах, ни одной морщинки на гладком безбородом лице. Более удивительно, что на его лице не было ни одного следа многочисленных битв и схваток, в которых принимал участие рыцарь, а ведь он всегда бился в первом ряду, чем заслужил большие почести у короля Картриха, не пропускал ни одного турнира, завоевав благосклонность многих дам, и хватался за меч при малейшем поводе, быстро приучив окружающих к уважительному молчанию в его присутствии.

Он вообще был очень красив, райс Мортдюк, в недалеком прошлом ближайший придворный короля Картриха, ныне – глава мятежников, а в будущем, по общему мнению – король огромной страны, простиравшейся от этих гор до самого Северного моря. О, он был бы ослепительно красив, если бы улыбка чуть раздвинула щеки и зажгла весельем глаза. Такое случалось, в прежние годы, но сегодня Мортдюк был угрюм и мрачен, веки набрякли, прикрыв бойницами глаза, щеки ввалились от усталости и напряжения последних дней, нос заострился, и казалось, что все лицо вытянулось вперед, приобретя сходство с мордой то ли злобного пса, то ли волка.

Мортдюк поднял руку, и свита послушно остановилась.

– Доблестный рыцарь Эрнест, – сказал Мортдюк, – покажи, как было дело.

Рыцарь подъехал к нему и дальше они отправились вдвоем. Поляну миновали быстро, Мортдюк лишь мельком взглянул на поверженного короля Картриха, поморщился при виде стрелы, пробормотал вполголоса: «Плохая смерть! Он должен был пасть от моего меча. Он заслужил это, как и я!» – и поскакал вперед вслед за Эрнестом. Показывать и объяснять что-либо не требовалось, даже на каменистой дороге был явственно виден последний след, прочерченный завалившейся каретой. Мортдюк спрыгнул с лошади и, нагнувшись, выглянул за край обрыва.

– Футов триста, не меньше, – медленно сказал он и обернулся к Эрнесту, – посмотри, все ли в том же положении, в каком ты это оставил.

Эрнест лег грудью на край пропасти, выдвинулся на локоть вперед и внимательно посмотрел вниз. Вдруг ему почудилось, как Мортдюк заносит ногу для пинка и он, переворачиваясь в воздухе, летит вниз, прямо на лежащие обломки кареты и трупы лошадей. Как ни храбр был Эрнест, но от этого видения невольно вздрогнул. «Король Картрих, мир его праху, тоже был не мед и с непокорными крут, но с ним почему-то таких мыслей не возникало», – подумал он и, откатившись от края пропасти, быстро встал на ноги.

– Никаких изменений! – доложил Эрнест.

– Надо бы достать, – начал Мортдюк и добавил после долгой паузы: – тело.

– Думаю, что сделать это будет нелегко, райс, – ответил Эрнест, – отсюда не спуститься, а понизу… Ущелье, судя по всему, не сквозное, воздух застоявшийся и пахнет, как из…

– Как из могилы, – продолжил Мортдюк, воспользовавшийся его заминкой. – Возможно, ты и прав, но попытаться стоит.

– И не забывай, райс, что это земли варваров, – сказал Эрнест, – возможно, сотни их сидят сейчас на вершинах скал и следят за нами. Я еще удивляюсь, что они не обобрали до нитки тела павших за время моего отсутствия.

– Скорее наоборот, – заметил Мортдюк, показывая на залитые кровью латы и шлем, валяющиеся на земле, – если и украли, то тело.

– О, это латы храброго малыша Боули! – воскликнул Эрнест. – Я рад, что не сильно поранил его. Я так спешил донести до тебя скорбную весть, что не стал осматривать его, о чем сейчас искренне сожалею. Как видно, он пришел в себя, освободился от лат и отполз куда-то в сторону. Он должен быть где-то здесь неподалеку. Надо поискать. Помрет ведь, петушок, без лекаря да без пищи!

– Нам надо спешить! – остановил его порыв Мортдюк. – Предоставим Боули милости богов. Я его хорошо знаю, храбрый и верный отрок, если он выздоровеет и прибудет к моему двору, я несомненно прощу его, и приму на службу, и посвящу в рыцари, – последние слова Мортдюк почти прокричал.

– Король Картрих уже посвятил его в рыцари, – сказал Эрнест и тихо добавил: – Мне кажется, что он не вернется.

Мортдюк ничего не ответил, только еще больше нахмурился и быстро поскакал обратно по дороге. На месте битвы он спешился и медленно обошел поляну, надолго застыв у плоского камня, покрытого толстым слоем мха. «Она здесь сидела», – хриплым голосом сказал он. Эрнест лишь пожал плечами – откуда ему знать? Да и не было в словах Мортдюка вопроса, лишь констатация факта, а если сказал, что сидела, значит, именно так и было, всем была известна удивительная способность Мортдюка восстанавливать картину прошедших событий, как будто был ему дан какой-то особых нюх.

От этого камня Мортдюк перешел к следующему, много большему, что возвышался в человеческий рост чуть поодаль. «Странный камень», – пробормотал он и обошел его и раз, и другой. «Камень как камень, – подумал Эрнест, – если и есть в нем что-нибудь странное, так это то, что с утра его здесь не было». Впрочем, в этом Эрнест был не уверен, но вот в том, что и ручья здесь не было, он мог поклясться, утром ручей спадал водопадом много дальше, да и русло там еще не просохло. Но мысли свои Эрнест оставил при себе, Мортдюк был их тех людей, которые предпочитают слышать ответы на свои вопросы и не терпят лезущих без спроса со своим мнением. Вопроса не последовало.

Мортдюк между тем подошел к расселине, раздвинул кусты, посмотрел вверх, потом отошел назад и еще раз окинул внимательным взглядом каменную стену.

– Да, здесь нигде не укрыться, и пути всего два, назад и вперед, – тихо сказал он и добавил после долгой паузы: – к пропасти.

Но что-то продолжало беспокоить его, он еще раз обошел поляну и вдруг встрепенулся.

– Где меч?! – вскричал он. – Где меч короля Картриха?!

Свиту как ветром сдуло с коней, рыцари обшарили всю поляну, пядь за пядью, разбирая завалы тел и снося павших на край. «Меча нет», – гласил доклад. «Странно, очень странно», – думал райс Мортдюк, покидая место последней битвы короля Картриха.

Он еще вернется сюда, через много месяцев, утвердив свою власть над страной. И вновь дотошно перероет всю поляну, даже прикажет сдвинуть с места большой камень, но всех сил следовавшего с ним отряда не хватит на это, камень как будто врос в землю. Так и не найдя меч, раздраженный неудачей Мортдюк приступил ко второй задаче. Немало храбрецов сорвалось в пропасть, пытаясь достичь обломков кареты, но в конце концов удалось извлечь и поднять тело. Но об этом, равно как и о том, чье тело было поднято, никто не узнал. Поздним вечером того дня основной отряд, расположившийся у подножья гор, увидел своего короля, мчащегося в одиночестве, в залитых кровью доспехах.

– Варвары, на нас напали варвары, – объяснил он на удивление спокойным голосом и вдруг, повернувшись к горам, закричал: – Я еще вернусь!

Свои обещания Мортдюк частенько забывал, как это свойственно всем королям, но угрозы – никогда! Он вернулся, через много лет.

* * *

Но это было в будущем, до этого много воды утекло. Более того, еще до громогласного обещания Мортдюка произошло одно событие, оставшееся для него неизвестным, но определившее и это самое будущее, и судьбу самого Мортдюка, и судьбу стран, лежавших окрест.

Началось все с внезапного порыва королевы Гиверы. Она, отдыхавшая на плоском камне, покрытом толстым слоем мха, почувствовала вдруг неудержимое желание укрыться от окружавших ее мужчин, возбужденных предвкушением близкой битвы, в каком-нибудь тихом уединенном месте. Она встала и безошибочно направилась к купе кустов у скалистой стены, раздвинув их и увидев расселину, она без долгих раздумий принялась взбираться наверх, благодаря древний ручей за услужливо проточенные ступени.

Большой живот изрядно стеснял ее движения, но не тянул вниз, а, казалось, наоборот подталкивал ее вверх и побуждал напрячь все силы для последнего рывка. Гивера уже коснулась руками травы на верхнем косогоре, когда до нее донесся крик короля Картриха, но она не ответила мужу и даже не оглянулась, ее глаза были прикованы к цели ее путешествия, к убежищу, к которому ее вел инстинкт. Шагах в пятидесяти перед ней лежала завалившаяся на бок огромная ель, вывороченные корни, вздымавшиеся выше росших вокруг кустов, обещали надежное укрытие.

Поблизости приветливо журчал ручей. Гивера подползла к нему, напилась по-собачьи холодной, удивительно вкусной воды и, не поднимаясь, двинулась дальше. Ей даже не пришлось раздвигать кусты, снизу был удобный лаз, будто специально для нее сделанный, еще одно усилие, и Гивера упала на пышную подстилку из листьев. Листья были сухие, корни ели образовывали плотный купол, достаточно высокий, чтобы Гивера могла сесть, лаз, казалось, закрылся и орешник стоял сплошной стеной, лишь сверху оставался просвет, в который было видно чистое, голубое небо. «Как хорошо! – подумала Гивера. – То, что надо!»

Сердце еще бешено колотилось после подъема, но еще сильнее бился внутри живота ребенок.

– Знаю, что пора тебе на волю, – сказала ему ласково Гивера, – давай, полежи немного спокойно, соберись с силами и – вперед!

Ребенок, казалось, услышал первый материнский совет и умерил свое буйство.

«Вот и срок подошел, – подумала Гивера и, зацепившись за слово «срок», улыбнулась, – какие же мужчины глупые, даже самые умные из них! Нам, женщинам, даже самым глупым, ничего не стоит обвести их вокруг пальца. Вот Картрих, он ведь уверен, что до срока еще почти два месяца. А как же иначе, ведь за весь последний год он только и был в Кареймсбурге, что те несколько дней в конце декабря, во время короткого зимнего перемирия в этой проклятой войне. А потом вновь умчался прочь, и ничто не могло его подвигнуть хоть недолго вернуться в столицу, даже весть о долгожданном счастливом событии.

Нет, одно все же подвигло – мятеж. Интересно, что бы Картрих делал, если бы знал, что ей вот-вот предстоит родить? Пустился бы в долгий и опасный бег или попытался бы отсидеться за крепкими стенами Кареймсбурга, давая ей возможность родить наследника в тепле и уходе, в окружении опытных лекарей и повивальных бабок? Нет, наверно, сделал бы все так же, как и сейчас, так, как он считал наилучшим для сохранения власти, его власти. Нас мужчины в расчет не принимают, даже лучшие из них. Они уверены, что нам давать жизнь столь же легко, как им отнимать ее у других. Нет, свои труды они почитают даже более тяжелыми. Картриха бы сейчас сюда, на мое место! Нет, его не надо! Никого не надо!»

Гивера тяжело перевернулась на другой бок, прикрыла глаза и на какое-то время забылась. Разбудил ее звон мечей и крики, доносившиеся снизу.

«Ну вот, опять начали свои игры!» – с ненавистью подумала она и поспешила убежать как можно дальше, в замок короля Гальбы, своего отца. Но вспоминала Гивера не счастливую пору детства, а те дни, когда она с трепетом ожидала прибытия своего нареченного жениха, короля Картриха. Уже тогда слава о его силе и благородстве гремела по всей земле. С каким восторгом слушала она рассказы отца о многочисленных битвах, в которых Картрих неизменно выходил победителем, о его возвышенно-уважительном отношении к женщинам, столь непривычном в их жестокое время, что поначалу оно вызывало недоумение и насмешки, но постепенно вошло в обычай и при его дворе и в сопредельных странах.

Гивера не помнила себя от счастья, что именно на нее пал выбор короля Картриха, которого вот уже четверть века вожделели все девушки и женщины подлунного мира, короля, который с готовностью преклонял колено перед каждой прекрасной дамой, но ни с одной не склонился вместе перед алтарем. Гивера даже обижалась немного на отца, который, говоря о предстоящей свадьбе, радовался в первую очередь тому, что этот брак укрепит его союз с королем Картрихом и, что было ей совсем непонятно, навсегда обезопасит его державу от возможных притязаний могущественного соседа, который, проповедуя благородство и милосердие, не гнушался применять силу для насаждения своих светлых идеалов и неустанно расширял царство справедливости, то есть свое собственное королевство. О счастье Гиверы король Гальба если и говорил, то лишь в последнюю очередь, и это при том, что он души в дочери не чаял.

«Вон они, мужчины! – подумала Гивера. – Все они одинаковые! А я – я так любила Картриха! Еще не видя и не зная его, любила всем сердцем! Как мечтала подарить ему счастье, как стремилась стать ему верной подругой и спутницей, как хотела стать ему хорошей женой! Я и была хорошей женой! Я была бы не худшей подругой и спутницей, но Картриху нужны были только друзья и спутники, среди них мне не было места. Что же до счастья? Почему-то, говоря о счастье, Картрих всегда подразумевал сына и чем дальше, тем с большим раздражением говорил о том, что она не хочет или не может дать ему счастье. Хотела, как еще хотела! И могла – тут он сильно заблуждался. Он сам во всем виноват! Во всем!»

«Нет, он был хорошим мужем, – подумала Гивера и, споткнувшись о слово «был», очнулась в действительности, прислушалась к звону мечей, расслышала громкий клич Картриха и, успокоенная, поспешила вернуться в царство воспоминаний, – хорошим мужем, – повторила она, – внимательным, уважительным, щедрым, веселым, вот только предоставлял мне слишком мало возможностей насладиться этим. О, эти войны! Как же я их ненавижу! В юности война представлялась мне турниром, на котором блестяще одетые рыцари являют свое мастерство и храбрость взорам прекрасных дам и покидают своих возлюбленных лишь на короткое время поединка, чтобы затем надолго припасть к их стопам. Ха-ха! Если не война, так подготовка к ней, а после победы – пир с воспоминаниями все о той же войне, дамам же остается ожидание редких турниров, где они смогут, наконец, насладиться видом своих возлюбленных. Я была готова следовать за Картрихом повсюду, претерпевать вместе с ним все тяготы походов, но он не брал меня с собой, отговариваясь смехотворной причиной – заботой о моем здоровье и моей безопасности. Он сам во всем виноват! Зачем он оставлял меня одну!»

«Лучше бы он оставлял меня одну! – воскликнула в сердцах Гивера и перенеслась мыслями в тот далекий день, пять или шесть лет назад, когда впервые ко двору короля Картриха явился рыцарь Мортдюк. – Все же пять, – решила Гивера, – потому что было это перед турниром в честь пятилетия нашей свадьбы. Пять и пять – вот как сложилось! Ах, как он был юн, как красив, как трогателен в своих, чуть великоватых ему доспехах! Сердца многих дам, особенно тех, что постарше, сразу открылись навстречу ему, их возбуждали, несомненно, материнские чувства, так невольно хотелось опекать, ласкать и защищать этого тонкого и слабого на вид юношу. Но уже на следующий день Мортдюк показал, что вполне способен сам постоять за себя, повергнув наземь на ристалище нескольких опытных рыцарей, нарочно вызывая на поединок тех, кто громче всех смеялся над ним. После этого восхищение им стало всеобщим. Я еще дольше всех держалась!» – с гордостью подумала Гивера.

Еще Гивера могла бы добавить, что очарованию Мортдюка немало способствовал ореол тайны, окружавший его происхождение. По рождению он был, несомненно, человек благородный, это чувствуется сразу, и имел соответствующее воспитание, возможно, даже слишком хорошее, ведь излишние знания вредят воину – укрепляя дух в бедствиях, они расслабляют его в беспощадности битвы. Но никто не знал, кто его отец, Мортдюк не спешил с объяснениями, излишне же любопытным быстро укоротил языки. О его матери Морене было известно больше, многие помнили ее, блиставшую при дворе молодого короля Картриха, помнили и ее поспешный отъезд. С молодыми дамами такое случалось нередко, они внезапно исчезали и столь же внезапно, через несколько месяцев, возвращались, еще более похорошевшие, и вновь предавались удовольствиям придворной жизни. Морена не вернулась.

Дальше были только слухи. Склонные к мистицизму и романтике дамы говорили о таинственном Сером рыцаре, навещавшем Морену в ее удаленном замке, о происходящих там странных церемониях, о злых чарах, о колдунах, оберегающих замок и воспитывающих единственного сына Морены, родившегося через полтора года после ее отъезда. Более приземленные мужчины на все эти разговоры лишь посмеивались, скашивали глаза на короля Картриха и прибавляли, что ночью все рыцари серы.

Точку зрения мужчин укрепляло и редкостное благоволение короля Картриха к молодому рыцарю. Он отметил его с первого дня, приблизил к себе, часто приглашал за свой стол, брал во все походы, давал ответственные задания, требовавшие ума, ловкости и храбрости, и так как тот с блеском выполнял их, то возносил его еще выше. Уже поговаривали о том, что король Картрих ввиду бесплодия королевы Гиверы может завещать державу Мортдюку. Разговоры эти усилились после того, как король Картрих, отправляясь на войну против Долиции, впервые не взял с собой Мортдюка, а назначил его блюстителем королевства на время своего отсутствия. Неожиданная беременность королевы спутала все расчеты.

«Нет, он не сын Картриха, – отмела все слухи Гивера, – у Картриха душа белая, как его доспехи, а у Мортдюка – черная. Только никто не мог разглядеть эту душу, прикрытую черными доспехами и ангельской внешностью. Возможна, я одна и разглядела, на свою беду. А разглядев, отшатнулась. Как же он стал мне противен! Меня начинало тошнить от одного его запаха, когда он заходил в комнату. Как ни натирался он ароматическими маслами, а мне все чудилась псина, псина, псина! И еще это кольцо!»

Гивера с омерзением посмотрела на перстень с крупным изумрудом, надетый на средний палец левой руки. На камне проступало изображение все того же стоящего на задних лапах зверя с разверзнутой пастью. Мортдюк подарил ей его сразу после отъезда короля Картриха. Того и след не успел остыть, а Мортдюк был уже у ее ног. Гивера в который раз твердо сказала, что между ними все кончено, и Мортдюк не взбеленился как обычно, а принял ее слова на удивление спокойно, тихо вздыхал, просил прощения, молил не держать на него зла, а напоследок сказал, что хочет сделать ей подарок, чтобы она иногда вспоминала о нем и его любви. Расслабленная и успокоенная, она позволила ему надеть перстень на руку. Она, конечно, не собиралась его носить, едва Мортдюк покинул комнату, как Гивера рванула перстень с пальца. Не тут-то было!

«Чего только не делала! – воскликнула про себя Гивера. – Как приросло! Вот уж память так память, днем перед глазами, ночью как будто жжется. А Мортдюк забыл все свои обещания и возобновил домогательства, и чем решительнее я гнала его прочь, тем упорнее он приступал вновь и вновь, а перстень жег все сильнее и сильнее. Просто безумие какое-то! Мортдюк вбил себе в голову, что я гоню его из-за Картриха, кричал, что уберет это единственное препятствие на пути нашего счастья! Из-за этого и поднял весь этот мятеж. Чем же все закончится? Одно ясно, им двоим на одной земле не жить. А как же я? Достанусь призом победителю?»

Гивера прислушалась, звон мечей стих, снизу не доносилось ни звука. «На этот раз отбился», – удовлетворенно кивнула она головой. Мысль о том, что Картрих мог пасть или хотя бы проиграть битву, даже не пришла ей в голову. Мгновения тишины и спокойствия были коротки, внутри живота возобновились требовательные удары, между ног стало мокро. Спохватившись, Гивера принялась раздирать свое платье и рубашки, отрывая большие лоскуты. «Как же я не догадалась захватить с собой сумку из кареты, ведь все было приготовлено!» – корила она себя. Она была на удивление спокойна, сил ей придавало пророчество, которое не сговариваясь и с точностью до слова давали прорицатели всех мастей и у нее дома, и в королевстве Картриха: у нее будет сын и этот сын будет великим королем. «Боги обо всем позаботятся, – убеждала себя Гивера, – не хуже лекарей и повивальных бабок».

Но тут ее пронзила резкая боль, изгнавшая все доводы разума вместе с разумом, всю веру вместе с душой, остались лишь боль и животный ужас. Гивера откинулась навзничь на подстилке из листьев и закричала. Этот крик мог бы, наверно, поднять из мертвых поверженного короля Картриха, но его никто не услышал, потому что его заглушил первый удар грома. А последний, самый громкий, совпал с первым криком новорожденного ребенка.

* * *

Гивера очнулась после короткого забытья. В просвет над орешником в пещеру заглядывало улыбающееся солнце. Гивера оглянулась. Рядом с ней, завернутый в обрывок рубашки, лежал ребенок. Гивера немного удивилась, она не помнила ничего из произошедшего, но вот ведь – все сделала, как положено, откуда что и взялось? «Мальчик мой!» – подумала она с умилением. Оказалось, что что-то она все же помнит. «Не волнуйся, – сказал Гивера, – сейчас за нами придут». Мальчик и не волновался, он тихо посапывал, отдыхая после первого в жизни усилия и привыкая к воздуху. Тихо.

«Почему так тихо?! – встрепенулась Гивера. – Где Картрих?!» «Король Картрих не придет», – прозвенела в ответ тишина. «А как же мальчик? Как же я? – лихорадочно спросила Гивера. – Ведь я…» Тут ей в голову пришла запоздалая мысль, что в пророчестве говорилось лишь о том, что ее сын будет великим королем, о ней же самой не было сказано ни слова, как будто и не будет ее. «Не будет…» – повторила она про себя. Гивера резко поднялась. «Пока есть время и силы, надо добраться до людей! – подумала она. – Ведь где-то здесь должны же быть люди! Картрих говорил!..» Взгляд ее вновь остановился на ребенке. Тот поежился. «Ему холодно!» – подумала Гивера и принялась судорожно кутать его в заготовленные тряпки.

Вдруг что-то блеснуло в палой листве. Гивера протянула руку и взяла – перстень! Перстень с большим изумрудом, на котором проступало изображение стоящего на задних лапах зверя с разверзнутой пастью. Перстень не жег руки, а о чем-то униженно просил. Гивера безотчетно повиновалась, нашарила шнуровку на рукаве, выдернула прочный шнурок с вплетенными золотыми нитями, продела его в перстень, завязала шнурок на шее сына. Попробовала – не туго ли, проверила – не слетит ли, и откинулась навзничь.

Сил больше не осталось. Только на то, чтобы обратиться с мольбой к богам – спасти и сохранить ее сына. И душа рвалась наружу, чтобы быстрее достичь Небес и тем вернее донести мольбу до слуха богов. Перед затуманенным взором появился какой-то странный серый лик, с внимательными и все понимающими глазами. «Спаси и сохрани!» – в последний раз повторила Гивера.

* * *

Волчица настороженно выглянула из пещеры, вопросительно посмотрела на мужа.

– Все спокойно, – ответил тот, широко зевнул и опустил голову на лапы.

– Тебе бы все спать! – начала было волчица, но остановилась – откуда-то со стороны ручья неслась страстная мольба. Волчица недолго сопротивлялась призыву, а еще пуще своему любопытству, и потрусила по косогору. У расселины удивленно остановилась – ручей с торжествующими криками струился по старому руслу. – А, это ты, неугомонный, расшумелся! – проворчала она и тут же осеклась, уловив незнакомый запах. – Самка двуногих, но чужая, пришлая, – определила она, наконец, и проследила взглядом ее путь по косогору до самой поваленной ели.

След был слабый, как будто оставлен много дней назад, но ямки от вывернутых камешков не успели просохнуть, а листья на двух сломанных веточках орешника пожухнуть. «Странно», – подумала волчица, смотря в сторону урывища под елью. Зов, все слабеющий и теперь уже едва слышный, исходил оттуда. Волчица подошла ближе, в ноздри ударил запах свежей крови, лужи крови, и еще чего-то незнакомого, притягательного и, как ни странно, родного.

Волчица заглянула внутрь. Самка двуногих лежала на подстилке из листьев, в разодранной и окровавленной одежде. Жизнь покидала ее, уж это-то волчица определила безошибочно. Собственно, то, что лежало, уже не принадлежало миру двуногих, оно сливалось с миром природы, чтобы через несколько мгновений раствориться в нем. Наверно, поэтому волчица, наконец, поняла смысл мольбы. «Спаси и сохрани!» Она чуть повернула голову, рядом с самкой двуногих лежал тряпичный сверток, именно от него исходил тот притягательный запах. Волчица подошла ближе и невольно отшатнулась – детеныш двуногих! Но запах вернее зрения, это любому волку известно, и волчица вновь потянулась к ребенку и ласково облизала его сморщенную безволосую морду. Она подняла голову и уперлась взглядом в затуманенные глаза самки двуногих. «Спаси и сохрани!»

– Ладно уж! Чего там! – проворчала добродушно волчица. – Я тоже мать!

На лице самки двуногих появилась благодарная улыбка, она закрыла глаза и ушла. И тут как бы на смену ей в мир пришел младенец, он распахнул небесно-синие глаза и громко закричал.

– Ах ты, маленький! – спохватилась волчица. – Ты, наверно, есть хочешь!

С непривычки долго приспосабливалась, то ложилась на один бок и на другой, пробуя привалить к себе детеныша, то приседала над ним на все четыре лапы, поднося тугой сосец к его маленькой пасти. «Какие же они беспомощные! – подумала она, впрочем, без всякого раздражения, а скорее даже с умилением. – И зачем они сразу открывают глаза, если главного не разумеют?» Но в конце концов приноровилась, а, возможно, детеныш оказался не таким уж неразумным, сам крепко вцепился в тугой сосок и блаженно зачмокал.

На этом проблемы не закончились, надо было еще отнести нового детеныша в пещеру. Волчица прихватила зубами туго спеленатый сверток, но только подняла его, как головка ребенка откинулась назад, как будто у него была сломана шея. Такое волчица видела неоднократно, вот только никогда не слышала, чтобы заяц или барсук так истошно кричали со сломанной шеей. Те уже никогда больше не кричали. «Все-то у этих двуногих не как у порядочных зверей!» – воскликнула про себя волчица и поволокла сверток с младенцем по земле.

Насилу добралась до своей пещеры. Волк удивленно посмотрел на нее.

– Добыча?

– Какая добыча?! – взорвалась волчица. – Ты понюхай, старый!

Волк понюхал. Действительно, не добыча.

– Давай, двигай на охоту, – подхлестнула его волчица, – мне теперь больше надо, смотри, какой здоровый!

На охоту так на охоту. Волк послушно побежал прочь. Волчица затащила младенца в пещеру и, немного подумав, разорвала на нем пеленки – негоже так дите кутать, эдак никогда шерстью не обрастет. Детеныш зябко поежился и наморщил лобик, готовясь недовольно закричать, то тут к нему под бока сползлись его названные братья и сестры, и он, согретый, успокоился. Волчица окинула удовлетворенным взглядом свое увеличившееся семейство, выползла из пещеры и направилась к обрыву, посмотреть, что же там произошло и не грядет ли оттуда какая-нибудь новая напасть.

«Странные создания – двуногие, – размышляла она, обозревая место недавней битвы. Отсюда, сверху, казалось, что знакомая с детства поляна расцвела какими-то неведомыми огромными переливчатыми цветами, обильно спрыснутыми кровавой росой. – Ради чего все это? Ради добычи? Но где добыча? Не может же быть, чтобы они охотились друг на друга, это противно природе. Впрочем, с них станется. Или они бились за территорию? Это я еще могу понять, вот только кому эта территория достанется? – волчица посмотрела вдаль. – Никого… Только один детеныш выжил в этой бойне. Получается, все это ему достанется?»

В который раз прозрение дикого ума оказалось точнее выверенных расчетов высоколобых мудрецов.