Читать книгу Пер Гюнт: стихотворения - Генрик Ибсен - Страница 14

Ох и врешь ты!

Это я-то?

Поклянись мне, что не врешь!

Вот еще!

Ах, черт проклятый!

Значит, все до слова ложь?

Правда! Чтоб я провалился!

Матери бы постыдился!

По обрывам в страдный день

носишься как окаянный —

встретился ему олень!

Прибегаешь в куртке рваной,

без добычи, без ружья.

Но зато уж до вранья

ты охотник настоящий!

Ну, и где ж тебе, пропащий,

повстречался твой козел?

А за Йендином!

Вот-вот!

Ветер злой меня завел

за хребет, в густой ольшаник.

Вижу: наст ногою бьет —

ищет подо льдом лишайник.

Заблудился, знать…

Вот-вот!

Я в кустах успел укрыться —

сильный зверь, бока лоснятся,

пышные рога ветвятся.

Слушаю. Цок-цок копытца.

Я к нему подкрался сзади,

осторожно лег в засаде

на зазубренных камнях…

Ох, олень! Таких и нет!

Ну?

А я в него – бабах!

Он о землю головой

грохнулся, но был живой.

Сел ему я на хребет,

ноги вытянул пошире,

приготовился с размаху

ткнуть ему в загривок нож,

лезу за ножом – и что ж!

Как он встал на все четыре,

изодрал на мне рубаху,

вышиб ножик и ножны,

чуть не сбросил со спины,

завинтил потом рогами —

как в тиски меня зажал —

и огромными прыжками

через Йендин поскакал!

Бог с тобой, душа моя!

Страшен Йендинский хребет.

Ты видала эти скалы,

острые, как лезвия?

К тем вершинам ходу нет:

всюду оползни, провалы.

И глядятся эти горы

в те зеркальные озера,

что в провалах залегли,

в темных осыпях кремнистых

глубиной локтей на триста.

И по грозному хребту

в снежной взвихренной пыли

поднимались мы с оленем,

как по каменным ступеням,

в сказочную высоту.

Я орлов парящих спины

видел сверху под ногами,

между озером и нами,

и с нависших мрачных скал

обрывались в бездну льдины —

шум их к нам не долетал —

слишком быстрым был полет.

Только снежные метели,

белые колдуньи гор,

заводили хоровод

на пути моем – и пели,

завлекая слух и взор.

Боже правый!

А потом

появилась над хребтом

куропатка – видно, птаха

вывалилась из гнезда —

и как хлопнется с размаха

прямо под ноги оленю,

а олень-то сделал круг

да как понесется вдруг

в пропасть, в бездну, где вода…

Я к бокам прижал колени

и несусь невесть куда

меж отвесными стенами;

только облаков гряда

разверзается под нами,

да в озерной глубине

пятнышко – как будто брюхо

белоснежное оленье.

И тогда я понял, мать:

это наше отраженье

сквозь серебряную гладь

к нам несется что есть духа…

Ну, изволь уж досказать!

Встретились олень с оленем —

настоящий с отраженьем,

как боднутся – ой-ой-ой!..

Запыхавшиеся, в мыле,

мы до берега доплыли,

ну, и я пошел домой!

А олень?

В лугах пасется.

Поищи – авось найдется!

Как же ты живой, сынок?

Как ты шею не сломал?

И спина цела, и ног

не расшиб… О Боже правый,

это ты ему помог!

Правда что кафтан дырявый

и штаны совсем подрал,

да зато какой прыжок!

Вот и верь ему, нахалу!

Побожился – и соврал.

Эту сказку я слыхала

двадцати от роду лет!

И на Йендинский хребет

на олене ускакал

Глесне Гудбранн, а не ты!

Он давно, а я теперь.

Что я, не такой, как Глесне?

Надо же! Чужие песни,

наши дряхлые поверья

разрядил в павлиньи перья!

Черт! А я возьми поверь!

Бездны, пропасти, удары,

куропатки да орлицы —

уж такие небылицы,

что не видно сказки старой

из-под твоего вранья.

Кто другой бы так сказал —

ох ему задал бы я!

Хоть бы Бог меня прибрал

раньше, чем тебе родиться!

Эх! Пропал ты, Пер, пропал…

Маленькая, перестань!

Ну, соврал я, ты права —

и пора развеселиться!

Ха! Веселье! Сын – свинья!..

Распухает голова

от бесстыдного вранья!

Ведь несчастная вдова

каждый день выносит беды.

Вспомни, как жила семья

в старину, в усадьбе деда.

Старый Расмус кровью, потом

капиталы сколотил.

А отец твой – кем он был?

Лодырем, пропойцей, мотом!

Как забрал он деньги эти —

все дворы перекупил,

разрядился в пух и прах,

ездил в золотой карете,

а на святки, на пирах,

как к нему нагрянут гости —

научил при каждом тосте

кубки в зеркала бросать!

Что нам прошлогодний снег!

А тебе бы уж молчать,

конченый ты человек!

Погляди на этот дом —

как он зиму одолеет?

Окна заткнуты тряпьем,

и скотина под дождем

да под снегом околеет.

Изгородь поднять не мог,

луг не мог перепахать!

Я теперь должна в залог

весь участок отдавать!

Не тужи. Поможет Бог:

бросил в бездну – и опять

выведет на путь прямой.

Этот путь зарос травой…

Только ты все нос дерешь

не ко времени, не к месту…

Как-то занесло в наш дом

копенгагенского преста.

Он с тобой о том, о сем —

как зовут да как живешь,

а отцу шепнул потом:

«Вот клянусь: с таким умом

да при этакой осанке

будет Пер ваш королем!»

Мы ему за это санки

подарили на проезд!

Да не только этот прест —

к нам и пробст, и капитан

всё наведывались в дом,

ели до отвала, пили…

Вывернул Йун Гюнт карман —

все спустил: и дом, и стол,

и пошел бродить по селам

коробейником веселым,

а назад он не пришел…

Вздорной стала я и хворой…

Ну, а ты-то сильный стал!

Ты бы дело в руки взял,

был бы другом и опорой…

Только вижу я, что Бог

мне не очень-то помог.

Что умеешь ты? Валяться

на печи, в золе копаться?

Девок уводить с гулянья

да свою родную мать

всей округе выставлять

на позор и осмеянье?

Да! Еще умеешь драться!

Ах, отстань-ка!

А не ты ли

с шайкой пьяниц и бродяг

потасовки учинял?

Вот и в Лунде был скандал,

там вы грызлись и скулили

пуще бешеных собак.

Говорят, кузнец Аслак

не оправится никак.

Руку ты ему сломал

или палец?

Что за враки?

Кари там была при драке!

А, так это я орал!

Ты?

Ну да, меня избили!

Господи, какой позор!

Он же сильный!

Кто?

Кузнец.

Брось ты! Этот трус, слюнтяй,

забулдыга, разгильдяй,

лодырь, спившийся вконец,

мог тебя поколотить!

Как могла так низко пасть я!

Как посмела я дожить

до подобного несчастья?

Кузнецу хватило силы,

а Пер Гюнту не хватило!

Я ли бью, меня ли бьют —

все ты плачешь.

Полно, мать!

Значит, так. Соврал опять.

В этот раз соврал… Постой,

слезы прочь. Утрись платком.

Ну, так вот что было тут.

Слушай! Этой вот рукой

сцапал я его, как в клещи,

а вот этим кулаком

колотил его похлеще,

чем железным молотком!

Сорванец ты всем известный —

скоро в гроб меня сведешь.

В гроб? Тебе? Такой чудесной?

Нет! Со мной не пропадешь!

Ты достойна лучшей доли!

В тыщи раз! Со всех сторон

будут люди на поклон

приходить к тебе толпою,

все моей доступно воле —

я такое тут устрою…

Где тебе!

Все может быть!

Ах ты, дурень голоштанный!

Хоть бы дыры зачинить

догадался на портках!

Императором я стану!

Помоги, великий боже!

Повредился он в мозгу.

Время дай – я все смогу!

Как же! Вылезешь в вельможи!

Сядешь на престол авось!

Погоди, увидишь!

Брось!

Спятил ты совсем с ума.

Было время – я сама

верила, что ты герой,

да живешь ты всякой дрянью,

ложью, глупой болтовней.

Помнишь Ингрид из Хэгстада —

бегала ведь за тобой!

Лучшего искать не надо,

было бы твое желанье.

Думаешь?

Старик упрям,

но когда доходит там

до девчонкиных причуд —

ей послушен старый плут.

А у девушки земля!

А у девушки поместье!

Не играл бы в короля,

все бы сладили честь честью,

и стоял бы под венцом,

а не бегал сорванцом!

Так пойдем!

Куда?

В Хэгстад.

Только там тебя и ждут!

Как же так?

Забудь про это.

Ничего не сделать тут:

время не вернешь назад.

Что ты?

Сам же виноват!

Ты в горах шатался где-то,

а Мас Мон, не будь дурак,

сватов к ней отправил.

Как?

Это пугало воронье?

Он теперь ее жених.

Где двуколка, упряжь, кони?

Завтра обвенчают их!

Пусть. А я пойду сегодня.

Наказанье ты господне!

Засмеет тебя народ.

Ни черта не засмеет.

Слушай! Ну ее, двуколку!

Нет ни времени, ни толку

с ней возиться. Лучше, знаешь…