Читать книгу Собрание сочинений в 18 т. Том 1. Стихи, проза, переводы - Георгий Адамович - Страница 130

Ксения Петровна волновалась. Ей и хотелось испытать то, о чем раньше она только слышала и читала, и немного страшно было. Сегодня вечером она должна пойти к Высоцкому одна на его холостую квартиру. Они познакомились совсем недавно, и Высоцкий сразу влюбился. Присылает цветы, пишет. Ксения Петровна сначала не обращала внимания и даже пробовала сердиться: как же, Володя, муж ее – на войне, родину защищает, а она тут изменять ему будет?

Володя – милый, нежный. Как он, прощаясь с нею, все руки ее целовал, в глаза смотрел, ласковый, грустный, и спрашивал: – Не забудешь? Не разлюбишь?

И вот, случайно у Зины Кон, своей подруги по институту, Ксения Петровна встретила Высоцкого. Он ей не понравился, показалась неприятной и его манера говорить, медленно и с какой-то аффектацией и этот еле уловимый польский акцент, и взгляд, томный и упорный.

За чаем он сидел с ней рядом, не сводя с нее глаз, все говорил, говорил, не умолкая, несколько вычурно и театрально. И когда Ксения Петровна встала, он просил проводить ее домой.

Зина Кон в передней отвела свою подругу в сторону и шутливо сказала:

– Поздравляю… Победа… Только gardez-vous, ma-dame… Про него такое говорят. Дон-Жуан!

Ксения Петровна покраснела.

– Глупости!

По дороге Высоцкий стал говорить о своей любви, об этом странном, налетевшем откуда-то чувстве.

– Я не знаю, что со мной. Этого никогда не было… Как только вы вошли, я понял, что вас люблю.

Ксения Петровна пожала плечами.

– Право, это странно даже… Я, право, не привыкла.

Они простились сухо. Высоцкий даже не поцеловал руки.

Но на следующий день он прислал большую корзину ландышей. Ксения Петровна очень любила ландыши и невольно обрадовалась подарку. Потом пошли записки, письма, еще цветы. Он попросил разрешения быть у нее, – она позвала его днем пить чай. Все, кажется, было очень хорошо.

Ксения Петровна напудрилась и прихорошилась и накрыла стол белой, твердой, как дерево, скатертью, купила французского печенья, – но Высоцкий чем-то остался не доволен.

– Ах, это не то, не то. Здесь у вас эта горничная, ваш сын… Это не то. Я не могу, я ведь люблю вас.

Ксения Петровна улыбнулась.

– Так что же я могу сделать?

– Придите ко мне. Я вас так прошу. Никто не увидит, никто не узнает.

– Нет, право, это неудобно.

Высоцкий встал, бледнея.

– Бог с вами. Я больше ничего не скажу. Я вас всю вижу… насквозь… вы – ломака, вы злая и бессердечная.

Ксении Петровне стало обидно.

– Нет, я не ломака и не злая… Вы странный, право…

– Дорогая, милая, простите. Я виноват, я знаю, но придите ко мне… Я вас так прошу. Для меня было бы таким счастьем видеть вас у себя.

«В сущности, что же тут плохого. Отчего бы и не пойти. Так все ведь делают… А Володя не узнает. И я ему не изменю, я его люблю», – подумала, колеблясь, Ксения Петровна и, наконец, проговорила:

– Хорошо. Если вы так этого хотите… Мне ведь не трудно…

Высоцкий поцеловал ее руки, посидел еще несколько минут и уехал, счастливый и нежный.

Это было вчера, а сегодня в 10 часов вечера она должна быть у него.

Ксения Петровна долго причесывалась, не зная, лучше ли закрыть волосами уши, или поднять волосы, как всегда делала, надела любимое свое зеленое платье, сшитое еще для послесвадебных визитов и недавно заново переделанное, и, взглянув в зеркала, довольная, улыбнулась самой себе.

Не любя Высоцкого, Ксения Петровна хотела ему нравиться. Ей было приятно это поклонение человека немолодого, богатого и свободного – ей, робкой и неопытной. Что она видела в жизни? После института несколько лет в глуши, у матери, потом эта встреча с Володей и недолгое, тихое и спокойное счастье… Высоцкий открывал ей новый и заманчивый мир, и, слушая его рассказы и признания, Ксения Петровна иногда ловила себя на каких-то нехороших мыслях…

Она вышла и позвала извозчика.

– Лучше, чем в трамвае, а то он встретит, может быть. Увидит еще, что я пешком… И зачем все-таки я ему обещала?..

Извозчик ехал тихо, по-дешевому. Пахло весной и близким морем. Ветер дул мягкий и нежный, и гнал с запада огненные, широкие облака.

– Не поеду больше… Еще Володя как-нибудь узнает… Но он милый, этот Высоцкий… И, кажется, он меня, правда любит…

– Извозчик, к 16-му номеру, у подъезда…

Ксения Петровна вошла и небрежно спросила:

– Здесь живет г. Высоцкий?

– Да, пожалуйте, – швейцар в галунах отворил дверцу лифта.

«Вот, вся пудра с носа сошла, и глаза красные какие-то», – успела разглядеть себя в зеркальной клетке Ксения Петровна.

На площадке третьего этажа ее уже ждал Высоцкий.

– Дорогая моя, как я счастлив… И как я вам благодарен.

Ксения Петровна была слегка смущена. Эта роскошь входа, ковры, цветы, эта блестящая передняя, без шкафов с пыльными картонами над ними, – все ей было непривычно.

– Да? Вы меня ждали? Чудесная погода, я с наслаждением проехалась.

Высоцкий помог ей снять легкое пальто, нежно, как драгоценность, взял ее ридикюль.

– Пройдем в кабинет…

В кабинете было полутемно. В углу в камине по углям ползали синие огни.

Были видны мягкие, глубокие кресла, шкуры, оружие по стенам. Пахло горьким сигарным дымом и цветами.

– Вот здесь я живу, здесь я скучаю, – слегка нараспев сказал Высоцкий и закрыл руками глаза, будто задумавшись или плача.

– У вас хорошо…

– Теперь – да. Когда вы здесь.

– Ну, что вы…

Она села.

Высоцкий изредка, будто сам с собой говоря, ронял короткие, обрывистые фразы, слегка печальные, слегка восторженные, и опять умолк.

– Пойдем закусить. А потом… вы у меня еще посидите… долго, долго…

И взяв ее слабую руку, он медленно поднес ее к своим губам и заглянул в глаза просительно и томно…

В столовой, на сияющей скатерти были расставлены изысканные угощения.

Ксения Петровна быстрым взглядом все осмотрела и оценила.

– Хотите икры. Вот вино, – теперь это редкость. У меня его еще много…

Она чувствовала себя неловко, – одна у этого чужого ей, недавно встреченного человека.

Все стесняло ее. И говорить нечего. Он изливается о своей любви и своей грусти, а она – о чем она будет говорить? Вот, с Володей она никогда не молчала, все рассказывала что-то, вспоминала… Милый Володя, дорогой, никого кроме него она не любит!..

– А знаете… у меня от мужа уже три недели вестей нет.

Высоцкий участливо спросил:

– Да? А Владимир Константинович на каком фронте?

– Не знаю… Был где-то за Варшавой… Теперь не знаю.

– Ну даст Бог, все будет благополучно…

Он помолчал и вздохнул.

– Как пустынна была бы жизнь без любви… без таких встреч.

Ксения Петровна ела виноград.

– Разве?

– И знаете, – не отвечая ей, продолжал Высоцкий, – я предчувствовал вас… встречу с вами… давно, давно. Это не случайно, это – счастье.

– Для кого?

– Для нас.

Ксения Петровна подняла глаза и слегка испугалась. Высоцкий смотрел на нее остановившимся томным взглядом.

Она попробовала улыбнуться.

– О, почему это вы так уверены?

– Потому, что я этого хочу.

Он встал и подошел близко, близко к ее стулу. Ксения Петровна тоже встала.

– Что с вами?

– Ничего, ничего, я вас люблю, я только вас люблю.

– Сергей Викентьевич!

– Да, да, я так хочу…

Он взял ее за плечи и, наклонившись, поцеловал медленным поцелуем.

Высоцкий почувствовал, что Ксения Петровна слабеет и дрожит в его руках, но не отбивается, не отталкивает его. Значит, все будет хорошо. Значит, она покорная и нежная.

Он хотел поцеловать ее – как всегда делал – в глаза и вдруг заметил, что она плачет.

– Ксения Петровна, что с вами?

Она, дрожа и всхлипывая, упала в кресло.

– Ничего, это пройдет… это сейчас пройдет.

– Может быть, вы хотите воды?

Ксения Петровна покачала головой.

– Нет, не надо… Знаете, я такая нервная теперь… Я вспомнила Володю… Вы меня поцеловали…

Высоцкий чуть заметно поморщился и сказал шутливо:

– Это первый поцелуй после отъезда вашего супруга? Вы невинны, как херувим…

Ксения Петровна хотела перестать плакать – стыдно ведь! – но не могла. Мысли печальные и страшные волновали и томили ее.

– Знаете, я так боюсь за мужа… за Володю… Где он?.. Ведь почти месяц ни слова.

Высоцкий со скукой протянул:

– Да-а?

«Ничего он не понимает», – подумала Ксения Петровна и замолчала.

Огни в камине погасли. Только угли тлели еще, разваливаясь и темнея.

Высоцкий опять сел к ногам Ксении Петровны.

– Ну, милая, дорогая, не надо плакать, не надо так нервничать.

Он взял ее руки и ласково, как ребенку, стал гладить их и целовать.

Ксения Петровна сидела неподвижно, опустив голову, и смотрела влажными глазами в одну точку.

Вдруг она встала.

– Нет, я не могу… Я не знаю, что со мной… Мне так страшно…

И опять стала плакать.

Высоцкий неторопливо поднялся, принес стакан воды и сказал чуть-чуть холодно:

– Дорогая, вы больны, вероятно… Мне очень грустно, но… я думаю, вам бы следовало поехать домой и отдохнуть…

Ксения Петровна заговорила быстро-быстро, глотая слезы и бегая по комнате:

– Да, да… я поеду. Простите, я не знаю, я больна, конечно… Мне не надо было приезжать к вам… Конечно, конечно, нельзя было.

Она побежала в переднюю и стала одеваться.

– Я никогда не приеду к вам… никогда… Я не могу.

Высоцкий вежливо и спокойно улыбнулся.

– Я виноват, если оскорбил вас как-нибудь. Надеюсь, вы разрешите мне, по крайней мере, проводить вас?

Ксения Петровна, прислонившись к стене, обессиленная и бледная, сказала тихо:

– Пожалуйста… Вы не сердитесь на меня?

– Нет, что вы… Нервы, я понимаю…

Ночь была теплая и светлая. Высоко в голубоватом, молочном тумане тонули редкие, маленькие звезды.

На Неве были разведены мосты, и большие корабли проходили важно и медленно, как тени, теряясь в ночной мгле.

Ксения Петровна мало-помалу успокоилась.

Взглянув на Высоцкого, она сказала мечтательно и слегка иронично, будто подражая ему.

– Как хорошо плыть на таком корабле.

– Куда?

– Все равно. Все дальше, дальше. Что это куранты бьют? Двенадцать?

– Нет, сейчас позже, наверное.

Они замолчали.

– Вы не сердитесь?

– За что?

– Да вот за эти слезы, за истерику?

– Нет. Но этого больше быть не должно.

Высоцкий взглянул на Ксению Петровну повелительно и строго. Она вся съежилась и отсела на край коляски.

– Оставьте меня. Я сказала вам, что больше к вам не приеду.

– Но отчего?

– Я не хочу… Я обещала Володе…

– Но ведь он не узнает. Вы – смешная…

– Все равно… Не стоит…

– Как хотите! Я вам надоедать не буду…

Когда извозчик стал у ворот дома, где жила Ксения Петровна, он сошел первым, позвонил дворнику, подождал, пока тот отворил калитку, и снял шляпу.

– Прощайте, Ксения Петровна.

Ей опять стало жаль его и она сказала, как могла, просто и дружелюбно:

– До свидания… Не забывайте.

И, улыбнувшись, кивнула ему и пошла через двор.

Белыми ночами лестница, хоть и совсем темная, не освещалась. Ксения Петровна, хорошо зная каждую ступеньку, каждый поворот, пошла быстро и уверенно. Поднявшись во второй этаж – ее квартира была на пятом – она заметила, что сквозь пролет падает электрический свет. Она остановилась и посмотрела наверх. Было ясно, что на самом верху, на площадке ее квартиры горит рожок. «Что это, забыли погасить, что ли?» – подумала Ксения Петровна и стала подниматься выше.

Но она не могла идти так быстро, как привыкла ходить, – и дыхания не было, и ноги слабели и подкашивались. Так бывает во сне – хочешь бежать от разбойника какого-нибудь или привидения и не можешь, будто прикованный к земле.

– Устала я отчего-то, – шепотом проговорила Ксения Петровна и пошла тихо, тихо, опустив голову и тяжело дыша. На площадке четвертого этажа постояла у стены, отдохнула и стала подниматься выше, еле волоча совсем слабеющие ноги.

– Кто же это рожок забыл? – опять подумала она, взглянула на лампу, на площадке у своей двери и вдруг остановилась.

Двери в квартиру были широко раскрыты, была видна сияющая светом передняя и за ней гостиная. В дверях на площадке стоял Володя, муж Ксении Петровны, в парадной форме, в орденах, бледный, спокойный и грустный, и молча смотрел на жену.

Ксения Петровна сначала не могла сказать ни слова. Потом, задыхаясь, вскрикнула:

– Володя!.. – и хотела броситься вверх.

Но бежать она не могла. Ноги были будто стопудовые и поднимались тяжело и медленно.

Владимир Константинович стоял неподвижно и все смотрел, молча и пристально.

– Володя! Володя… что же ты не идешь ко мне… откуда ты!

В ее душе была и острая радость встречи, и странная какая-то тревога, и все растущее удивление – что с ним, с ее милым, милым Володей.

Ноги все не слушались, тяжелые и холодные.

Когда она, наконец, поднялась, Владимир Константинович тихо подошел к ней и с бесконечной нежностью и будто печально, но слабо поцеловал в губы. Потом низко склонился и поцеловал обе руки.

– Здравствуй, милая. Вот я и приехал.

Голос бы глухой и спокойный. Ксения Петровна не могла еще прийти в себя.

– Володя, когда же ты? Надолго?

Он не отпускал ее рук.

– Я туда не вернусь больше.

– Совсем?

– Совсем. Меня царь к себе вызвал.

Ксения Петровна задыхалась.

– Милый, милый, как я счастлива, я так тосковала…

– Ты не тоскуй, – тихо покачал головой Володя.

– И знаешь, – она испугалась, что муж знает, где она была, – знаешь, это странно, я первый раз ушла из дому… у меня дело было к Марье Николаевне… и вот ты приехал…

Она умолкла, взглянув на мужа.

– Володя, отчего такой бледный?.. Ты голоден, верно, или тебе отдохнуть надо… Я сейчас… подожди…

Ей вдруг стало невыносимо тяжело и она убежала, чтобы не вскрикнуть или не заплакать.

Владимир Константинович молчал.

В спальне Ксения Петровна торопливо открыла электричество, сняла шляпу и подбежала к столу за ключами.

На столе лежала нераспечатанная телеграмма.

– Володя, это твоя депеша? Нет?

Не получив ответа, Ксения Петровна как во сне, вскрыла телеграмму и прочла:

«По поручению командира полка, сообщаю вам, что супруг ваш поручик Иваненко убит сегодня в стычке с неприятелем».

Она уронила бумагу и, еле произнося слова, сказала:

– Во…лодя… что это? Ты видел. Это… ошибка.

– Володя!

Ответа не было. Ксения Петровна вышла в переднюю, – никого. Дверь на лестницу закрыта. Везде темно.

– Володя!

Она медленно, еле ступая, обошла всю квартиру. Нигде никого не было.

Тишина, – только слышно дыхание спящего ребенка.

Ксения Петровна остановилась и закрыла лицо руками. Потом, все поняв, но не плача и не крича, пошла в спальню, перекрестилась и стала на колени перед темневшей в углу иконой Всех Скорбящих Радости.