Читать книгу Собрание сочинений в 18 т. Том 1. Стихи, проза, переводы - Георгий Адамович - Страница 51

Вот так всегда, – скучаю и смотрю

На золотую, бледную зарю.

Мне утешений нет. И я не болен, —

Я вижу облако и ветер в поле.

Но облако, что парус, уплывет

И ветер, улетая, позовет:

«Вон там Китай, пустыни и бананы,

Высоким солнцем выжженные страны».

И это жизнь! И эти кружева

Мне заменяют бледные слова,

Что слушал я когда-то, вечерами,

Там, над закатами, над облаками!

Но не могу я вспомнить тишины,

Той боли, и полета, и весны.

Скоро день. И как упрямо

Волны держат пароход.

Ветерок от Валаама

Звон малиновый несет.

Скоро в путь. А путь не страшен, —

Ведь по ладожским волнам

Мимо деревень и пашен

К синим, ясным куполам.

Тонкий звон, звени и падай,

Чтоб не потерять пути,

Помоги, Врагиня ада,

От лукавого уйти!

Сладок воздух, тесны кельи,

На траве медведь лежит!

Празднуй, празднуй новоселье

Убегающий во скит!

В зоологических садах орлы,

В тяжелых кольцах, сонные летают,

С прута на ветку – будто со скалы —

Перелетят и снова засыпают.

Как мне скучна их царская краса

И декорации глухой печали,

И пар над Альпами, и небеса,

Что раздираемых ягнят видали!

Я маленькую птицу, воробья,

Поймаю в клетку, напою водою.

Пусть он чирикает, поет. А я

Окошко разноцветное раскрою.

Так тихо поезд подошел,

Пыхтя, к облезлому вокзалу,

Так грустно сердце вспоминало

Весь этот лес и частокол.

Все то же. Дождик поутру,

Поломанные георгины,

Лохмотья мокрой парусины

Все бьются, бьются на ветру,

А на цепи собака воет,

И выбегает на шоссе…

Здесь, правда, позабыли все,

Что было небо голубое.

Лишь помнит разоренный дом,

Как смерть по комнатам ходила,

Как черный поп взмахнул кадилом

Над полинявшим серебром.

И сосны помнят. И скрипят,

Совсем как и тогда скрипели, —

Ведь к ночи ранние метели

Уж снегом заметали сад.

Так беспощаден вечный договор!

И птицы, и леса остались дики,

И облака, – весь незапевший хор

О гибели, о славе Эвридики.

Так дни любви обещанной прошли!

Проходят дни и темного забвенья.

Уже вакханок слышится вдали

Тяжелое и радостное пенье.

И верности пред смертью не тая,

Покинутый, и раненый, и пленный,

Я вижу Елисейские поля,

Смущенные душою неблаженной.

Как трудно вечером дышать

И думать! И ночами тоже,

Когда чугунная кровать

Совсем на катафалк похожа.

А в комнатах, во тьме ночной

Какая тишина! Ты слышишь, —

Лишь за шкафами, под стеной

Скребут отравленные мыши.

Слабея, с ядом на зубах,

Грызут зеленые обои…

Я только слушаю. Но страх

Мне тоже не дает покоя.

И так всегда. Встаю тайком,

Иду скрипучими шагами

К окну, – и вижу за стеклом

Простое розовое пламя.

И страшно грустно, близко, тут,

Под окнами проходит пенье, —

То братья бедные бредут

На Волково успокоенье.

Ведь только тюльпана упал цветок,

Лишь белой луной засветились плиты, —

– Быть может, сюда не входил никто,

Но завтра найдут человека убитым.

Что же, и это полночный бред,

И это мои полночные муки?

А там… у стены… леди Макбет

Зачем ломает красные руки?

Так страшно знать, что поток времен

Свой дикий гнев всегда возвращает,

И сорок веков погребенный стон

Ночью дрожит и нас оглушает.

Не знал и не верил в Бога.

Так, видно, мне суждено,

Но ветер принес тревогу

В высокое мое окно.

Я вижу: леса и воды

И неба мертвый покой,

Я помню: ранние годы,

Раннее слово «голубой»…

И вот, – ничего не надо.

Поет, поет тоска,

И дорога вьется из ада

Через пыльные облака.

А рекам уж нет истока

И воздух – тяжелый свинец.

Я стою у высоких окон

И знаю: это конец.

Под глухой, подавленный гул

Был сон покоен и долог.

Но кто-то лодку толкнул

И отдернул тяжелый полог.

И, удивленный, теперь я плыву,

В тишине по звездам гадаю,

И камни, и лес, и траву,

И небо, и снег вспоминаю.

Как знать? Печальный ли плен

Найду в грядущем тумане,

Или чудная лодка станет

У золотых Вавилонских стен?

Так, удивленный, плыву и гадаю,

И птичий слежу полет,

На звезды смотрю, – и не знаю,

Куда же лодка плывет?

Сухую позолоту клена

Октябрь по улицам несет,

Уж вечерами на балконах

Над картами не слышен счет,

Но граммофон поет! И трубы

Завинчены, и круг скрипит,

У попадьи ли ноют зубы

Иль околоточный грустит.

Вертись, вертись! Очарованьям

И призракам пощады нет.

И верен божеским сказаньям

Аяксов клоунский дуэт.

Но люди странны, – им не больно

Былые муки вспоминать

И хриплой музыки довольно,

Чтоб задыхаться и рыдать.

Был век… Иль, правда, вы забыли,

Как, услыхав ночной гудок,

Троянские суда отплыли

С добычей дивной на восток,

Как, покидая дом и стены,

И голубой архипелаг,

На корабле кляла Елена

Тяжелой верности очаг.

Стоцветными крутыми кораблями

Уж не плывут по небу облака,

И берега занесены песками,

И высохла стеклянная река.

Но в тишине еще синеют звезды

И вянут затонувшие венки,

Да у шатра разрушенного мерзнут

Горбатые, седые старики.

И сиринам, уж безголосым, снится,

Что из шатра, в шелках и жемчугах,

С пленительной улыбкой на устах

Выходит Шемаханская царица.

Опять брожу. Поля и травы,

Пустой и обгорелый лес,

Потоки раскаленной лавы

Текут с чернеющих небес.

Я ненавижу тьму глухую

Томительных июльских дней,

О дальней родине своей,

Как пленник связанный, тоскуя.

Пусть камни старой мостовой

Занесены горячей пылью,

И солнце огненные крылья

Высоко держит над Невой,

Но северная ночь заплачет,

Весь город окружит кольцом,

И Всадник со скалы поскачет

За сумасшедшим беглецом…

Тогда на миг, у вечной цели,

Так близко зеленеет дно,

И песни сонные в окно

Несут ленивые свирели.

Я не знаю, я все забыл.

Что тревожишь ты темным словом?

Я напиток душистый пил

На закате, в лесу сосновом.

Только видел – друга лицо

Искривилось радостью жгучей,

Да на сосны тяжелым кольцом,

Будто сонные, падали тучи…

Не зови, не смотри на меня!

Я тебя не люблю и не знаю, —

Только синее море огня

Как покинутый рай вспоминаю.

Выходи, царица, из шатра,

Вспомним молодые вечера.

Все здесь то же – ветер, города,

Да в реке глубокая вода.

То же небо на семи столбах,

Все в персидских, бархатных звездах.

И на дереве колдун сидит,

Крылья опустил и не кричит.

Скучно золотому петушку

В тишине качаться на суку,

Позднего прохожего поймать,

Хитрую загадку загадать.

И ведь, знаешь, холодно ему

Колдовать в полуночную тьму!

Все равно, что черное лицо,

Что давно заржавело кольцо,

Что дрожит прекрасная рука,

А в руке не посох, а клюка.

Выходи, царица, из шатра,

Выходи, красавица, пора.

Опять, опять лишь реки дождевые

Польются по широкому стеклу,

Я под дождем бредущую Россию

Все тише и тревожнее люблю.

Как мало нас, что пятна эти знают

Чахоточные на твоей щеке,

Что гордым посохом не называют

Костыль в уже слабеющей руке.

Бегут, как волны, быстрые года,

Несут, как волны, серебро и пену.

Но я Вам обещаю – никогда

Вы не увидите моей измены.

Ведь надо мною, проясняя муть,

Уже сияет западное пламя,

Ведь мой печальный и короткий путь

Цветет уже осенними цветами.

И я хочу до рокового дня

Забыть утехи юности мятежной,

Лишь Ваши ласки в памяти храня

И образ Ваш, торжественный и нежный.

Когда с улыбкой собеседник

Мне в кубок льет веселое вино, —

То кубок, может быть, последний,

И странный пир продлить не суждено.

Послушай, – радостное пенье

Уже глушат рыданья панихид,

И каждый день несет паденье,

И каждый миг нам гибелью грозит.

Так, на распутьи бедных дней,

Я забываю годы, годы скуки,

Все безнадежней и нежней

Целуя холодеющие руки.

Вот все, что помню: мосты и камни,

Улыбка наглая у фонаря…

И здесь забитые кем-то ставни.

Дожди, безмолвие и заря.

Брожу… Что будет со мной, не знаю,

Но мысли, – но мысли только одни.

Кукушка, грустно на ветке качаясь,

Считает гостю редкому дни.

И дни бессчетны. Пятнадцать, сорок,

Иль бесконечность? Все равно.

Не птице серой понять, как скоро

Ветхий корабль идет на дно.

Вот жизнь, – пелена снеговая,

И ночи, и здесь тишина, —

Спустилась, лежит и не тает,

Меня сторожит у окна.

Вот, будто засыпано снегом,

Что кроет и кроет поля,

Рязанское белое небо

Висит над стенами кремля.

И томно поют колокольни,

И мерно читают псалмы,

О мире убогом и дольнем,

О князе печали и тьмы.

Ах, это ли жизнь молодая!

Скорей бы лошадку стегнуть,

Из тихого, снежного края

В далекий отправиться путь.

Стучат над мостами вагоны,

Стучит и поет паровоз…

Так больно и грустно влюбленных,

Тяжелый, ты часто ли вез?

Есть стрелы, которыми ранен

Смертельно и радостно я,

Есть город, уснувший в тумане,

Где жизнь оборвалась моя.

Над серой и шумной рекою

Мы встретимся, – я улыбнусь,

Вздохну, – и к снегам, и к покою

В пречистую пустынь вернусь.

И жизнь свою, и ветры рая,

И тонущий на взморье лед, —

Нет, ничего не вспоминаю,

Ничто к возврату не зовет.

Мне ль не понять и не поверить,

Что все изменит, – и тогда

Войдет в разломанные двери,

С бесстыдным хохотом, беда?

Бывает, в сумраке вечернем

Все тонет… Я лежу во сне.

Лишь стук шагов, далекий, верный

Слышнее в страшной тишине.

И сердце, не довольно ль боли,

О камни бьющейся любви?

Ты видишь, – небо, сабли, поле,

И губы тонкие в крови,

Ты видишь, – в путь сбираясь длинный,

Туда, к равнинам из равнин,

Качается в дали пустынной

Алмазно-белый балдахин.

Вот, под окном идут солдаты

И глухо барабаны бьют.

Смотрю и слушаю… Когда-то

Мне утешенье принесут?

Окно раскрыто, полночь скоро,

А там – ни тьмы, ни ветерка,

Там – Новгород, престольный город,

И Волхов, синяя река.

Письма не будет… Знаю, знаю.

Писать ведь письма нелегко!

Зачем гармоника играет

Так поздно и недалеко?

Последний нонешний денечек,

Последние часы мои…

Все ближе смерть. И все короче

Томительные к ней пути.

Мы так устали от слов и дела,

И, правда, остался только страх…

Вспорхнула птица и улетела,

Что же, – лови ее в облаках!

Первые дни и первые встречи

Оставили только след золотой…

Я помню, был блаженный вечер,

Иду, – а домик давно пустой.

Лишь солнце плывет над грустным миром,

Где забыть, – забыть ничего нельзя,

Этих грязных ночей в хулиганских трактирах,

Где кто-нибудь вдруг среди песен и пира,

Встает: «Здравствуй, смерть моя!»

Летят и дни, и тревоги…

Все ниже головы склоненные.

Заносит ласковым снегом

Ветер улицы пустынные.

А кто придет, кто остановится,

Заглянет в окошко разрисованное,

Кто, к стеклу прильнув, подивится

На ясные складки савана?

Но, правда, жить и помнить скучно!

И падающие года,

Как дождик, серый и беззвучный,

Не очаруют никогда.

Летит стрела… Огни, любови,

Глухие отплески весла,

Вот, – ручеек холодной крови,

И раненая умерла.

Так. Близок час, – и свет прощальный

Прольет вечерняя заря.

И к «берегам отчизны дальней»

Мой челн отпустят якоря.

Вышел я на гору высокую,

Вышел, – глянул в бездну глубокую

И гляжу.

Тишина, о ширь голубая,

Трудно я из дальнего края

К тебе прихожу.

Но любовь! Любовь обманула,

Это молния взвилась, блеснула, —

Где она?

Помню, люди – в норах, что мыши,

И над бедной железной крышей

Стоит луна.

Все прошло… И я теряю,

Все, что видел и все, что знаю,

Мать моя!

Мать моя, нежная пустыня,

Высоким своим покровом синим

Покрой меня!