Читать книгу Встречи – расставания (сборник) - Георгий Баженов - Страница 6

– Так это вы и есть Анна Симукова? – Начальник ЖЭКа пристально смотрел на нее поверх очков.

– Как видите.

– Та-ак… Простите, конечно, но у вас какое образование? Кажется, среднетехническое?

– Среднетехническое.

– Вот видите, Анна Борисовна, человек вы образованный, а элементарных вещей не понимаете. Отчего бы это? Оттого, – назидательным тоном подчеркнул Шляпников, размашисто расписываясь в углу заявления, – что имеете в данном деле личную корысть. А личная корысть похвальна быть не может. – И он протянул Ане заявление.

Аня прочитала резолюцию: «В прописке тов. Симуковой А.П. на жилплощадь тов. Симуковой А.Б. отказать за неимением оснований».

– Почему же нет оснований? Я, кажется, имею право прописать на своей жилплощади не только мать, тем более что она отказывается от своей комнаты, но вообще любого человека. Площадь-то позволяет.

Шляпников смотрел на Аню откровенно-насмешливым взглядом.

– А обманывать государство вы тоже имеете право? – И еще через небольшую паузу: – Да и, кроме того, если уж быть точными, жилплощадь, о которой вы говорите, принадлежит не вам, милая вы женщина, а заводу. Заводу, понимаете? Мы имеем право и отказать. Смотря как взглянуть на дело.

– Однажды вы уже взглянули на нашу квартиру, как вам этого очень хотелось. Да ничего не вышло. Квартира осталась за мной.

– Что ж, бывает, и суд ошибается. Было бы в прошлый раз иное решение, не тянулось бы это дело до сегодняшнего дня.

– Здорово! Вы что же, до сих пор считаете, что по справедливости хотели отобрать у нас квартиру?

– Не отобрать, милая вы женщина. Не отобрать, а вселить вас в двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Как это и положено вам по метражу.

– Да ведь вы не имели права этого делать. Суд же доказал вам!

– Путаница у вас все-таки в голове, Анна Борисовна. Это вы не имеете права обманывать государство, вводить его в который уже раз в заблуждение. А уж мы-то обязаны заботиться о человеке.

– Видно, как вы тут заботитесь!

– Посудите сами, Анна Борисовна. Вы, по молодости лет, совсем не думаете о старом человеке, который завтра может остаться без крыши над головой. Может остаться, лишь только вам вдруг этакое желание придет в голову – замуж выйти.

– Да не собираюсь я замуж!

Шляпников раза два-три насмешливо всхохотнул:

– Это уж вы, милая Анна Борисовна, совсем интересно говорите. Лучше давайте делайте, как положено: разбронировали площадь – и живите себе на здоровье. А свекровь оставьте в покое, пусть хоть на старости лет поживет на собственной жилплощади, независимо от ваших с ней отношений.

– Вы тут, я смотрю, совсем уже… Мораль читаете, а сами против закона. Я ведь с вашей резолюцией в суд пойду! Это вам так просто не пройдет, не безграмотную старуху за нос водите!

– Можете жаловаться куда угодно. Пожалуйста.

Хлопнув дверью, Аня вышла из кабинета.

Алешка с Петровной сидели рядышком, на стульях. Петровна и спрашивать ничего не стала, увидев на Анином лице пунцовые пятна. Подхватила Алешку за руку и потащила вслед за Аней. И на улице Петровна тоже ничего спрашивать не стала, ждала, когда Аня сама начнет.

– Мамка, ну, чего он там тебе сказал? Этот? – дернул ее Алешка за руку. – Я слышу, ты ему: тра-та-та-та! Испугался?

– Я вот что, мам, думаю. Поеду сразу в суд. – Аня повернулась к Петровне.

– Ой, лихоньки, – охнула Петровна.

– К тому судье, который… ну, помнишь, к которому в прошлый раз, когда судились, ездила. Человек хороший. Правильно поймет.

– Мамка, а с тобой можно?

– А ты уроки сделал?

– А нам Мария Ивановна ничего не задала.

– Как это еще? – усомнилась Петровна.

– А так, бабушка. Завтра годовая. Пятерок – то ух нахвата-е-е-ем!..

– Вишь вот как он тут без тебя! – Петровна потрепала Алешку по вихрам. – Ты, што ль, пятерку-то схлопочешь?

– Я не я, а мои друзья, а мои друзья – это, баб, и я, – скороговоркой выпалил Алешка.

Странно все это было слушать Ане, непривычно.

– Девушка, здесь в списке нет товарища Миронова…

– Николай Палыча? Он уже не работает у нас.

– Вон что-о… – протянула Аня.

– А вы, собственно, по какому вопросу? – голос у секретарши был приветливый. – Николай Палыч, кстати, переехал в Ревду, еще два года назад. Вы не по личному к нему вопросу?

– Да нет, мы насчет квартиры. Дело в том, что он был в курсе дела…

– Вы зайдите к Тамаре Павловне Сидоровой, она как раз принимает.

Сидорова выслушала Аню, взглянула на заявление, на резолюцию начальника ЖЭКа.

– Вопросы прописки находятся вне компетенции судов. Пропиской занимаются непосредственно ЖЭКи и милиция. Туда вам и следует обратиться.

– А если там поступают противозаконно?

– В вашем случае это действительно так. Обычное самоуправство жэковских работников, преследующих местнические интересы. Почему же вы не обратились в милицию?

– Наоборот, милиция не один уже раз, пока я была на Севере, приходила к нам, предупреждала, чтобы мама не жила без прописки.

– Ну, это когда вас не было. К тому же, пока вас не было, ее и нельзя было прописать без вашей подписи на заявлении. Правильно делали, что заставляли прописываться там, где она и могла прописаться, – на собственной жилплощади.

– Значит, такого закона нет, чтобы ее нельзя было прописать у меня?

– Конечно, нет. Идите прямо к начальнику милиции с жалобой на ЖЭК о нарушении ими паспортного режима. Там их быстро приведут в чувство.

– Зина, тут вот у меня некто Симукова сидит. Нет, не Александра Петровна. Анна Борисовна, сноха ее. С Севера. Да, вернулась. У них такое дело: свекровь отказалась от получения комнаты за снесенный домишко, просит прописать у снохи. Знаешь уже? Хорошо. Передо мной тут их заявление с резолюцией Шляпникова. Ты вот что, ты давай с этим Шляпниковым бросай в бирюльки играть. Мы тут, понимаешь, боремся с нарушением паспортного режима, а он потворствует нарушениям, создает такие ситуации, что, понимаешь, мне… Построже с ним, поняла? Я тут на обороте черкнул резолюцию: прописать немедленно! Сейчас они спустятся к тебе в паспортный стол, займись ими… Ну все.

* * *

– Теперь у вас все будет в порядке… вот здесь – видите? – начальник милиции поставил свою резолюцию, – здесь подписал я, а Шляпникову так и передайте: Зинаида, мол, Федоровна в следующий раз наложит на ЖЭК штраф, вот так, ну, а все остальное само собой… до свиданья!

– Мама, вы уж идите с Алешкой домой. Я теперь одна. Управлюсь теперь.

– Выходит, сказал, жить-то можно мне с вами?

– Да кто ж нам запретит, мама?

– А вот не разрешали же… ругалися…

– Это так, на испуг брали. А нас на испуг не возьмешь. Так, Алешка?

– Меня-то? Да я ка-ак дам!..

– Вишь, вояка какой, – устало улыбнулась Петровна. – Пошли-ка вот домой, ужин пока сварганим, а там и мама наша придет.

Шляпников, в круглых очках, с мясистыми щеками, спокойно, как и в первый раз, рассматривал бумаги, на которых стояли резолюции, в том числе и его собственная.

– Добились, значит, своего? – спросил тоже спокойным тоном.

– Зинаида Федоровна, кстати, передала вам, что в другой раз наложит на ЖЭК штраф.

– Ах, Зинаида Федоровна, Зинаида Федоровна… – Шляпников достал из кармана ручку, положил перед собой заявление. – В суд-то не забыли сходить, Анна Борисовна?

– Да уж не забыла, не беспокойтесь.

– И как?

– Да так, обычное самоуправство жэковских работников, сказали.

– Говорить-то вот все мастера. А где брать лишнюю жилплощадь? Впрочем, я не о том. Объяснили они вам ваше заблуждение, будто меня по суду можно…

– Объяснили все как надо. Ладно, Фрол Данилыч, ставьте подпись, а то я сегодня уже замоталась.

– Ну, еще бы, – сказал Шляпников. – Между прочим, насколько я заметил, кое-что вы успели перенять у своего покойного мужа. Напористость, например.

– Вот бы он обрадовался, услышав, кто его похвалил!

– Ну-с, – Шляпников размашисто наложил новую резолюцию, – не в словах ведь дело. Хотя и в словах тоже. – И протянул Ане бумаги.

То, что она прочитала, даже как-то не совсем сразу дошло до нее. Но нет, там синим по белому четко, внушительно раскинулась фраза: «В настоящее время прописать тов. Симукову А.П. на жилплощади тов. Симуковой А.Б. возможным не представляется. Ф.Шляпников».

Аня с оторопью посмотрела на начальника ЖЭКа.

– Да вы что, издеваетесь, что ли?! – почти сиплым от ненависти голосом выдохнула она. – В самом-то деле хоть какую-то правду, хоть какую-то законность признаёте?! Или вам вообще наплевать на законы?!

– Милая Анна Борисовна, кто же мне приказать может? Против закона кто пойти прикажет?

– Нет, но вам же ясно написали… Вам же приказали!

– А-а-анна Борисовна, кто же мне приказать может? Против закона кто пойти прикажет?

– Да против какого закона?! Что вы все время плетете какие-то словесные паутины?!

– Отказ от ордера на собственную жилплощадь – это, что ни говорите, дело необычное. Положим, вам захотелось плюнуть на все, бросить жилье, швырнуть демонстративно ордер – а государство вам не даст этого сделать. Государство о вас заботится. Чтобы вы не по настроению жили, а чтобы как полагается. Мало ли что Александра Петровна, свекровь ваша, написала заявление об отказе от комнаты, надо, чтобы это заявление не только, скажем, в жилкомиссии у нас или вот мной было подписано. Мало этого. Дело-то необычное, неестественное дело. Надо, чтобы на заседании исполкома его заслушали. И чтобы утвердили, значит. Вот тогда, может, еще и можно было бы что-то сделать. А так… извините, никакой возможности прописать лично я не имею…

– Как не подписал?! Опять не подписал?! – Словно в восхищении от наглости Шляпникова, начальник милиции даже прицокнул языком. Поднял телефонную трубку. Набрал номер: – Шляпникова! Что? Куда ушел? Так. Ладно. – Повесил трубку, набрал новый номер. – Степан Емельянович? Приветствую. Смольников. Слушай, у тебя Шляпников что-то совсем… как почему? Да вот сидит тут у меня Анна Симукова, многострадалица, вернулась с Севера, где у нее трагически погиб муж. Хочет прописать к себе свекровь, которая и без того, без всякой прописки, давно уже живет с ней одной семьей, оставалась здесь с внуком. Знаешь уже? Тем лучше. Так вот ты мне скажи… Что? Да при чем тут это? Что у них там дальше будет, это никого не касается. Понимаешь – с юридической точки зрения это не имеет никакого значения. При чем тут нравственный аспект? Пойми же – права нет такого, отказывать. Да, нет права. А уж это касается только их: будут они дальше жить вместе или нет, им видней. Мало ли что нам придется снова заниматься… Какое еще заседание исполкома? Послезавтра? Тьфу ты черт, ну и любим же мы разную волокиту разводить. Ну, мне не веришь, спроси у прокурора. Да, про-ти-во-за-кон-но. Ты же должен сам это знать, председатель исполкома как-никак. Да. Да. Именно. Шляпников всех за нос водит, а прикрывается высокими словами. Да позвони хоть прокурору, он тебе растолкует. О старухе заботимся, это хорошо, но надо и законы соблюдать. Пока, ладно. Пока. – Повесил трубку. Помолчал минуту. – Ну, что я вам могу сказать, Анна Борисовна? Ждали вы много, подождите еще два дня. Вы все слышали. Послезавтра заседание исполкома, там и решат с ордером вашей свекрови. А пока… ну, что делать? Если люди законов не знают, нужно время, чтобы объяснить им законы. Приказать тут никто не может, так что вот так. Всего доброго. До завтра. Нет, до послезавтра.

К ночи обе взгрустнули.

Петровна включила электрический самовар, вытащила из залавка пол-литровую банку малинового варенья.

– Чего-то ломотой идут кости-то, – вздохнула старуха.

– Ну, давай, давай, мам, попьем с малинкой. Это верно. – Аня присела к столу, подперев ладонями лицо. Смотрела на Петровну, следила за ее движениями. Спокойно все было в матери, сдержанно.

– Не успеем оглянуться, а там и картошку окучивать. – Петровна достала из горки два блюдца, две чашки – белый горох, оранжевое поле. Из чашек этих пили редко, почти никогда, – когда-то подарили их Ане с Кольшей на свадьбу, говорили – на счастье. Много чего за жизнь говорено, много чего услышано.

– Окучим, мам.

– Не без того.

Заварила чай Петровна сама, любила заваривать. Летом ли, зимой, а на дно чайника, ошпаренного кипятком, она любила положить смородиновый лист, а зимой еще – сушеных ягод, и уж только потом засыпала чай, обваривала его кипятком. Чай настаивался индийский, а вкус давал русский, садом дышал, летом, ягодной сластью-горечью.

– Все как раньше, – улыбнулась Аня.

– Не иначе.

Чай был густой, пыхал жаром, так что чуть позвякивала крышка заварного чайника, а из носика к самому его окраешку подбирался, рвясь на свободу, фырча, пенисто-тугой янтарь заварки.

– Небось давно не пивала нашенского.

– Давно, мама.

– Я уж думаю, ну не едет Аня-то, не едет… Думаю, как мы тут одни.

– Приехала, мама.

– Это хорошо. Чего там – конешно, хорошо. – Старуха твердой рукой брызнула из чайничка по чашкам, ударило запахом смородиновой листвы.

– Чего-то там Алешка… взгляни-ка.

Но Аня уж и сама услышала, выскочила из кухни в большую комнату к сыну. И вот, когда взглянула на него, как бы замерла взглядом на его лице, у нее вдруг резко, больно кольнуло по левую руку, даже дыхание замерло, застряло где-то посреди груди… Алешка бормотал во сне – что, какие слова, не разобрать, да это и не важно, просто вот сейчас, в эти секунды Аня с обостренной болью почувствовала, разобралась, разглядела, насколько же Алешка – вылитый отец. Что он похож на него, это было понятно всегда, настолько понятно, что как-то даже и думать иной раз об этом не думаешь, а здесь – ну просто вылитый Кольша. И не потому боль, что – вылитый, а потому, что еще раз пронзила все существо мысль: нет Кольши, нет его, не-ет… Иные минуты – как смирение перед жизнью, а иные – задыхаешься, как подумаешь только, что же это такое – смерть… ну, навсегда… насовсем… на веки вечные… нет с ними Кольши. Нет. И никогда не будет. Тут мысль забирается в такие дали, что лучше бы и не возникать ей совсем, стон рвется из груди, руками обхватишь голову, а понимания, осмысления – нет.

Алешка бормочет что-то, а Аня в какую-то минуту вдруг осознает, что стоит, оказывается, рядом с ним, давит себе ладонями на виски.

Осознала это, поняла, опустила руки…

Вот и лоб – крутой, широкий, надбровья резкие – как у Кольши. И губы Кольшины – словно чуть обижены, выпячены вперед, мужские толстые губы. И брови, сдвинутые к переносице, будто он хмурится недовольно, тоже как у Ко дыни. И лопоухий, как отец.

– Ну, чего он тут еще? – шепотом спросила Петровна сзади. Ане не хотелось оборачиваться, выдавать себя, только рукой показала: тихо, мама, – и решила еще постоять, малость успокоиться.

Старуха подошла поближе.

– Ань.

Аня не оборачивалась…

– Ань, ну… Ты чего, а? Ты чего это?

И как только рука Петровны коснулась плеча Ани, у той брызнули из глаз слезы.

– Ну, ты што, Ань… што ты… пойдем… – Обняв ее, старуха так и стояла позади Ани, приглаживая ее волосы сухой своей, оказывается, совсем легкой ладошкой. – Вот еще… ну, ты што… вспомнилось-пригорюнилось?.. Ничего, ничего.

Плакать было нельзя – разбудишь Алешку. Аня и успокоилась, утихла мало-помалу.

Сели пить чай.

– Остыл уж, смотри-ка. – Петровна наново включила самовар. – Ты бы как-нито к Марье Ивановне зашла. К учительнице.

– Зайду, а как же, – все еще не поднимая глаз, но обрадованная начавшимся разговором, ответила Аня и отхлебнула чаю.

– Не жалобится, а и не похвалит особо. Молчит, говорит, все больше.

– Алешка-то?

– Алешка.

– Ничего, теперь заживем, смеяться будет. – Аня улыбнулась. – Подлей горяченько-го-то, мам.

– Во-от… – Старуха подлила в чашки свежего чайку. – Смеяться не смеяться, а покою б нам надо. Спокойства. Вот чего.

– Да ты не думай об этом, мам. Все равно пропишут.

– В том-то дело… Жить нам надо вместе. И чего они там никак не поймут?

– Да выдумывают разное…

– Мы дорогой-то, как возвращались, смотрим с Алешкой, Лидуха бежит.

– Ну да.

– Замуж вышла девка. Знаешь, нет?

– Ну? Смотри, и ей наконец счастье подвалило.

– Подвалило не подвалило, а носится нынче будь здоров. Семеюшка как зачалась, тут, девка, держись. Кормить семеюшку надо.

– Дело обычное.

– Я и говорю: Лид, забежала б когда. Говорит, когда-нито забегу. Порассказала я ей, какая у нас тут закавыка. Лидка-то девка башковитая, говорит, ежели не получится, надо опекуном меня, значит.

Аня перестала пить чай.

– Как опекуном?

– А так. Бумагу подать, поняла? Закон такой есть: опекуна прописывают. Тут уж не попрут противу закону. Прописывай – и на этом конец.

– Странно как-то, мама.

– Будет странно, коли ни в какую не идут. Поди докажи им.

– Ладно, мам, так или иначе, а все равно сделаем. Не беспокойся. Уладим.

Петровна поднялась, заглянула в большую комнату. Ноги у старухи окутывали синие вздувшиеся жилы, сарафан болтался, а шаг был тяжелым, шаркающим.

– Беспокоится што-то. Видать, может, заново мать поджидает, – улыбнулась Петровна.

– Ян сама не верю до сих пор, что дома, с вами.

– Навсегда приехала-то? – Старуха и сама не ожидала, что так грубо прозвучит ее слово. Осеклась.

– Мам, ну, ты скажешь тоже.

– Да это я так. К слову. К тому, может… сама знаешь…

– Что?

– Ну, ежели судьба какая тама… ты смотри… не оглядывайся особо. Был Польша – и нет Польши. – Руки у старухи легонько задрожали.

– Польше ребята памятник поставили. Не особый какой, но памятник. Буровики-друзья ставили.