Читать книгу Бегство из психушки - Георгий Богач - Страница 5

Когда Софья вошла в кабинет ответственного дежурного по больнице, тот смотрел телевизор сидя на диване, протертом до ниток седалищами нескольких поколений психиатров.

– Анатолий Иванович, разрешите мне еще раз сходить на седьмое отделение и посмотреть, как себя чувствуют мои больные.

– Почему же вы не думали о своих больных раньше, когда проводили им сеансы гештальт-терапии? Ее нет в перечне лечебных процедур министерства здравоохранения, рекомендованных для лечения вялотекущей шизофрении.

– В этом перечне скоро не будет и самой вялотекущей шизофрении. Я хочу еще раз осмотреть своих больных и откорректировать их лечение.

– Но согласуя его со мной – с ответственным дежурным по больнице.

– Тогда нужна будет ваша подпись под назначениями, чтобы было ясно, от чего именно изменилось состояние больного в ту или иную сторону.

– А вы, оказывается, крючкотвор и перестраховщица! Никогда бы не подумал такого о молодом враче. Перестраховщиками становятся намного позже, с появлением отрицательного опыта, – Фильчаков выпятил нижнюю губу и укоризненно покачал головой. – Всего в параграфы и пункты не впишешь и не втиснешь! Главное лекарство для больного – это сочувствие, доброта и внимание врача. Ладно, экспериментируйте на своих больных, как на кроликах, и назначайте им лечение сами, раз уж вы такая самостоятельная. Хм! У вас редкое сочетание бесшабашности с прагматичностью и холодным канцелярским расчетом. Психологи говорят, что бесшабашность приводит к психологическому срыву, а холодный расчет переходит в цинизм. Перед вами открывается прекрасная перспектива – стать циником с сорванной психикой! А где же ваш молодой порыв, где стремление помочь больному, жертвуя собой, где отчаянность и бескомпромиссность? Их нет! Они остались в нашем поколении, которое, недосыпая ночей, питаясь всухомятку, неделями не видя семьи, разработало для вас лечебные методики, их испытало и преподнесло вам на блюдечке, мол, берите, пользуйтесь, применяйте! Скажу вам как коллега коллеге, как психиатр психиатру, что наше поколение все свое время тратило на больных, отрывая его от так называемых радостей, удовольствий и наслаждений. Мы думали над судьбами больных в ущерб собственной судьбе. Мы отдавали все свои силы, чтобы вернуть больных к полноценной жизни, ибо чем больше отдаешь, тем больше получаешь! А что оставите следующему поколению вы, молодые? Наши подписи под назначениями вашим больным? Чтобы построить здание, нужен крепкий фундамент. Этот фундамент знаний и опыта заложили мы, ваши наставники. Вы же сомневаетесь в его прочности и строите свое здание на песке. Ливень действительности размоет песок, и хлипкое здание, построенное на нем, обрушится и погребет вас под своими обломками. Берегитесь! Не окажитесь среди руин!

Софья заметила, что самую простую мысль Фильчаков, бывший парторг больницы, топил в словесном потоке, приправленном пионерскими лозунгами и прописными истинами. «Сочетание демагогии, ограниченности и детской наивности», – определила Софья умственный уровень Фильчакова.

– С вашего разрешения я все-таки схожу на свое отделение.

– Идите, идите, исправляйте свои ошибки, – Фильчаков укоризненно покачал головой и обреченно махнул рукой, – а я пока новости по телевизору посмотрю. Узнаю, что еще демократичного произошло в нашей стране, что еще ценного мы приобрели кроме молодых специалистов, ловящих нас на каждом слове.

Софья направилась к своему отделению.

Седова спала на кровати в дежурке и, когда Софья проходила мимо, всхрапнула и повернулась на другой бок.

Софья открыла ключом дверь в палату № 2. Кошкаров и Вородкин спали.

– Поднимайтесь, вам надо отсюда уходить! – сказала Софья каждому из них на ухо.

В дверь кто-то осторожно постучал. Софья подошла к двери и спросила:

– Кто там?

– Это я, Виталий, – тихо ответил молодой голос.

– Виталий? Тебе чего?

– Я все знаю и хочу вам помочь. Я давно помогаю этим двум москвичам, а они делятся со мной своими бедами.

– Мне не нужна твоя помощь.

– Нужна, нужна. Вы одна не справитесь.

Виталий, фельдшер приемного покоя добываловской психушки, начал ухаживать за Софьей в тот же день, когда она появилась в больнице. Он постоянно дарил ей цветы, а как-то пришел к ней домой и прочитал свое стихотворение о неразделенной любви. Софья достала из холодильника бутылку коньяка, и они с Виталием ее выпили. Это его удивило. Еще больше его удивило то, что она молча взяла его за руку и повела в спальню. Потом она узнала, что он не пропускает ни одной новой юбки, появившейся в больнице. При случае она сказала ему, чтобы он забыл о ее минутной женской слабости. Он тихо ей ответил, что с главврачом ее слабость длится намного дольше, и получил звонкую оплеуху.

Они старались не попадаться друг другу на глаза, а при встречах сухо здоровались.

Софья открыла дверь и впустила Виталия в палату.

– Вы хотите устроить им побег, – Виталий показал пальцем на койки, где лежали Кошкаров и Вородкин. – Не бежать им надо, а утопиться в озере и спрятать концы в воду!

– Что?!

– Вы меня неправильно поняли, Софья Николаевна. Мы просто оставим на берегу Добываловского озера их одежду и прощальную записку. А потом спрячем их куда-нибудь, пока о них не забудут.

Кашкаров и Вородкин поднялись с постелей.

– Проснулись? – спросила Софья. – А теперь скажите, кто из вас знает академика Владимира Андреевича Нежкова?

– Я лежал у него на обследовании в московском Институте психоневрологии. После трех месяцев осмотров неврологов, психиатров, электроэнцефалограмм, рентгенограмм черепа и позвоночника мне поставили диагноз «вялотекущая шизофрения» и направили лечиться в закрытую психиатрическую больницу в Корецкое. На моем направлении стояла литера «Д». В Корецком больница покруче этой, и, если бы не доктор Вишнякова, я бы там пропал. Вишнякова сказала мне, что литера «Д» означает «диссидент» и с этим клеймом выбраться из психушки невозможно. Она перевела меня в Добывалово, чтобы мой след потерялся. Сегодня Нежков узнал меня, но мы с ним нормально поговорили, и он обещал завтра же выписать меня из больницы.

– Сейчас вам надо отсюда бежать.

– Почему?

– Нежков поручил мне написать на вас посмертный эпикриз. Вы обречены.

– Куда же мы побежим?

– Для начала вы поживете у меня, а потом мы что-нибудь придумаем.

– Нет, нет, – возразил Виталий. – Жить вы будете в пустующем доме моего деда в деревушке Яблонька. Это недалеко отсюда – пешком дойдем. Чтобы вас приняли за сезонных рабочих, начнете чинить крышу этого дома – она здорово прохудилась, стены утеплите, смените электропроводку, зимний туалет оборудуете. Отпустите бороды, загорите и приживетесь в этой деревне как свои. В этой деревне всего две старухи живут, остальные либо умерли, либо разъехались.

– Кошкаров – художник, а Вородкин – поэт, вряд ли они умеют работать топором и пилой.

– Научатся, это дело нехитрое. Трудотерапия восстановит им психику лучше любого лекарства. Их, как утопленников, среди живых искать не станут. Раз вы поэт, то и напишите прощальное письмо, – обратился он к Вородкину. – Мол, мы с другом устали от жизни, не видим в ней смысла и не хотим больше мучиться. Прощайте и простите. Придумайте что-нибудь пожалостней, так чтобы слезу прошибало.

Вородкин достал бумагу и шариковую ручку, спрятанные в ножке кровати, и, стоя на коленях, стал писать на табуретке. Писал он медленно, обдумывая каждое слово.

– Вот и все, – протянул он Виталию листок.

Виталий прочитал прощальную записку и уважительно покачал головой:

– Сильно написано, я и сам чуть не расплакался. А теперь нам пора.

Они вышли из палаты.

– Идите вперед, – сказал Виталий Софье. – Я сейчас.

Он бесшумно проскользнул в дежурку и вернулся оттуда с ключами, которые вытащил из кармана спящей медсестры Седовой. Осторожно, на цыпочках они прошли к входной двери, Виталий открыл ее ключом, и все вышли на улицу. Виталий снова закрыл дверь, и беглецы растворились в темноте.