Читать книгу Это было в Праге. Том 2. Книга 3. Свет над Влтавой - Георгий Брянцев - Страница 9

То, что смутно уловила Божена во взгляде Нерича, было только отблеском страшного и безвозвратного падения человека. Истасканный, потерявший всякую надежду на моральное возрождение, променявший лучшие побуждения своего сердца на кратковременный жизненный успех и показное благополучие, Нерич, дорожа жизнью, стал выполнять все, что требовали купившие его хозяева. Тридцать девятый год был для него последним «свободным» годом. Избавившись от Обермейера и покинув Прагу, он вздохнул облегченно. Ему казалось тогда, что рабские цепи наконец разорвались и он начнет новую жизнь – жизнь, согласную с теми высокими принципами, которые были восприняты им в семье и в университете. В конце-то концов, предательство, которое он совершил, было навязано Обермейером. Разве Нерич хотел этого? Его обманули, завлекли, опутали, и другого выхода у него не было. Подлость по отношению к Божене, его вынужденное искательство ее руки – тоже инициатива проклятого Обермейера. Нерич сопротивлялся, отказывался, уклонялся, взывал к чести. И судьба пощадила его. Он не женился на Божене и вовремя уехал из Праги. «Перед ней я чист… или почти чист», – успокаивал себя Нерич, хотя в душе и чувствовал фальшь этих самоутешений. Если бы не отзыв Белграда, вряд ли Обермейер выпустил жертву из рук и вряд ли Нерич избежал женитьбы. Но как бы то ни было, все кончилось благополучно. Отправляясь в Будапешт, Нерич чувствовал себя счастливым. Конец, конец! К старому возврата нет. Мысленно он перечеркнул все, что было связано с его пребыванием в Праге.

Ошибка больше не повторится, рассуждал он, считая свое падение случайным промахом. Но промахи следовали один за другим. Боясь потерять свое благополучие, Нерич стал искать крепких хозяев, за спиной которых он мог бы сохранить и состояние и жизнь в такие тяжелые годы.

Из Будапешта Нерич поехал в Белград. Его прикомандировали к свите юного короля Петра. Когда Гитлер напал на Югославию и оккупировал ее, Нерич вместе с королем перебрался в Каир. Здесь ему не пришлось задержаться надолго. Король отправил его в штаб Михайловича в качестве своего представителя.

Драже Михайловича Нерич знал давно, с той поры, когда Михайлович был еще югославским военным атташе в Праге. В тридцать седьмом году, уезжая в Любляны, чтобы принять должность начальника штаба дивизии, Михайлович познакомил Нерича с подручным Конрада Гейнлейна, ублюдком Кундом. Из-за этого Кунда Нерич и попал в лапы Обермейера. Поэтому во всех своих последующих неудачах Нерич привык винить Михайловича. Он испытывал к нему отвращение.

Драже Михайлович как человек и теперь не вызывал в Нериче никаких симпатий. С той поры, как его имя стало широко известно во всех странах Европы, Михайлович необыкновенно высоко начал ставить собственное «я». Нерич знал, что рассчитывать на Михайловича так же трудно, как и на осеннюю погоду. Михайлович способен предать самого близкого ему человека ни за понюшку табаку, но перед его способностями карьериста Нерич не мог не преклоняться. Ум Драже Михайловича был туговат и неподвижен, но если кто-нибудь подкидывал ему подходящую идейку, он шел вперед, не брезгая никакими средствами, и с огромным упорством претворял эту идейку в жизнь.

Первое время Нерич не мог понять, чего добивается Михайлович. Ответ на этот вопрос помог ему найти Любич, с которым он пять лет назад распрощался в Будапеште и уже не рассчитывал больше встретиться.

Любич служил при свите Михайловича офицером связи югославского эмигрантского правительства.

– Мы попали с вами, как пауки в банку, – сказал он Неричу при первой же встрече. – Такого подлеца и интригана, как этот Драже, я в жизни еще не встречал. Он не брезгает ничем, и все ему сходит с рук. Вы, надеюсь, уже видели американца Дугласа Борна? Он пожаловал к нам этим летом в качестве представителя США. И, насколько я понимаю, США находятся в состоянии войны с Германией и ее союзниками – Венгрией, Румынией, Италией. Так, кажется?

Нерич усмехнулся: как будто так.

Любич продолжал:

– Борн сделался закадычным другом Михайловича. Их водой не разольешь. Но странно то, что все друзья Михайловича стали друзьями Борна. Осенью этого года, когда мы были еще в Сербии, я сделался очевидцем факта, от которого в моей голове все перевернулось. Драже устроил свидание представителя немецкого командования Штеркера с представителем США Борном. Они мирно беседовали и так же мирно расстались. Михайлович ориентируется на короля Петра, от имели которого явились вы; на югославское правительство в Лондоне, которое прислало меня; на США – в лице их представителя Борна; на Англию, миссию которой возглавляет полковник Бели; на предателя Недича, к которому он посылал майора Мишича в Белград; на жандармерию оккупантов, с которой он вошел в контакт; на венгерского регента Хорти и генерал-майора Иштвана Уйсаси – начальника Главного управления государственной обороны Венгрии; на итальянскую разведку; на румын, на немцев. Хорти весной этого года направил Михайловичу по Дунаю три транспорта с радиотехникой, боеприпасами, оружием, а разрешение на ввоз всего этого имущества дал группенфюрер СС Майкснер, уполномоченный гестапо в Белграде.

Кое-что из рассказанного Любичем Нерич уже знал от генерала Иштвана Уйсаси. Этого генерала он встречал еще в Праге, где тот был венгерским военным атташе в Чехословакии. Уйсаси дружил с Михайловичем, бывал у него на квартире. Старая дружба продолжалась и теперь. Связи с немцами завязались тоже давно. В Праге Михайлович поддерживал самые дружеские отношения с немецким атташе полковником Гупке, а затем и с Туссеном.

Он использует все, что возможно, для достижения цели и делает это неплохо. В конце концов, блестящая карьера – главное. Михайлович упорно поднимается со ступеньки на ступеньку, все выше и выше. На него можно положиться в одном отношении: он никогда не перейдет на сторону коммунистов, партизан не поддержит. Он верен королю Петру.

Разговаривать долго в этот вечер было некогда. Неричу предстояло посетить Михайловича. Прощаясь с Любичем, он выразил желание встретиться еще раз и поговорить без помехи.

В приемной генерала стояли два четника, вооруженные немецкими автоматами. Они молча пропустили Нерича в кабинет. Михайлович сидел за грубым столом в нательной рубашке не первой свежести. Грязной рукой с траурными дужками под ногтями он писал на листке бумаги.

Увидев Нерича, Михайлович отложил в сторону ручку.

– Я все забываю спросить вас, – сказал он, – давно вы ходите в чине майора?

– С осени сорок второго года.

– Давненько. С завтрашнего дня можете считать себя подполковником.

Нерич самолюбиво вспыхнул. На его смуглом лице проступил румянец. Он хотел рассыпаться в благодарностях, но вошел Дуглас Борн.

Американец внимательно посмотрел на Нерича, и неприятная кривая усмешка тронула его губы.

– Подполковник Нерич, – представил Нерича Михайлович.

– Мы уже знакомы, – сказал Борн.

Нерич почувствовал себя лишним, поклонился и вышел.

Три дня спустя он снова встретился с Любичем – на этот раз у него на квартире. В комнатке Любича было тепло и уютно. Опять завязалась непринужденная беседа. Любич уже не скрывал своей явной враждебности к генералу. С возмущением он начал рассказывать о его кровавых подвигах, о бесчинствах «черных троек» и «летучих бригад», им созданных. Эти тройки и бригады вешают, расстреливают, жгут, режут партизан и всех, кто сочувствует Народно-освободительной армии. Они стирают с лица земли целые села, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей.

В сущности к этим методам борьбы Нерич относился спокойно, считая их рациональными, но возражать другу не стал.

Любич продолжал:

– Теперь мне этот тип ясен, как дыня, разрезанная пополам. Я не доверяю ему. Югославии ничего хорошего ждать от него не приходится. И никому я теперь не верю… Ни королю, ни правительству в Лондоне, ни американцам. Они все смотрят на Советский Союз глазами Гитлера, а будущее нашей родины между тем будет зависеть от русских.

Нерич насторожился, опасаясь, что друг станет допытываться его мнения на этот счет, и поспешил перевести разговор на другую тему.

– А куда же запропала ваша Лоретта? – прервал он излияния Любича. – Вы ничего о ней не слышали?

Любич немного удивился такому вопросу и с безнадежной грустью посмотрел на Нерича. Только сейчас Нерич увидал, как изменился Любич за эти годы, как он осунулся, постарел и похудел.

– Я слышал о ней, когда был в Лондоне, – сказал Любич. – Но сейчас не помню, от кого. Лоретта перебралась на родину и, кажется, стала участницей сопротивления. Я всегда считал ее умной и честной женщиной.

Разговор оборвался. Ссылаясь на усталость, Нерич пожал руку Любичу и отправился домой. По пути он заехал к Драже Михайловичу и информировал его о настроениях представителя эмигрантского правительства. Утром Любича нашли мертвым: он лежал в постели с перерезанным горлом.

А примерно через месяц состоялась памятная беседа Нерича с Дугласом Борном в резиденции американца. До этого времени Борн не обменялся с ним ни словом, кроме официального «здравствуйте», и, как казалось Неричу, даже косо поглядывал на него. А на этот раз, когда Нерич вышел из штаба Михайловича, Борн последовал за ним. Стоял пасмурный зимний вечер. Борн взял Нерича под руку.

– Зайдите ко мне, господин подполковник. У меня к вам есть небольшой вопрос. В тридцать восьмом году вы были в Праге?

– Да, был, – ответил Нерич.

На губах американца заиграла уже знакомая Неричу кривая, неприятная улыбка.

– Я не намерен воспроизводить всех подробностей, связанных с вашим пребыванием в Чехословакии, – продолжал Борн. – Надеюсь, они прочно сохранились в вашей памяти?

Нерич покраснел и отвел глаза. Легко было понять, на что намекает американец, но он еще не был убежден в том, что прав в своих подозрениях. Откуда американец мог знать, что произошло с Неричем в Чехословакии?

– Я вам напомню лишь одно слово, – сказал Борн, – а выводы вы сделаете сами. Это слово «Драва».

Теперь кровь отлила от лица Нерича. «Драва» – это кличка, данная ему Обермейером. Нерич был оглушен.

– Я понимаю вас, – пришел ему на помощь Борн. – В вашей голове все перепуталось, но я постараюсь внести ясность. Американской разведке еще в конце тридцать восьмого года стало известно, что врач Нерич сотрудничает с гестапо и его представителем в Чехословакии.

Борн медленно вынул коробку спичек и так же медленно закурил. Нерич получил маленькую передышку, у него было время обдумать все, что он сейчас услышал от американца.

– Кстати, – проговорил Борн спустя минуту, – гестапо за эти годы не пыталось возобновить с вами отношения?

– Нет, – мрачно ответил Нерич.

– Отлично, – ответил Борн. – Забудем об этом. Я считаю, что вам необходимо покинуть страну. Как ваше мнение?

Нерич растерянно развел руками. У него не было сейчас никакого мнения. Он не знал, что отвечать Борну.

– Как нашему человеку, я могу сказать, – продолжал полковник, отлично замечая растерянность Нерича, – могу вам сказать, что акции короля Петра погорели. Престола ему больше не видать. Нет сейчас никакого расчета служить королю. Игра не стоит свеч. Песенка вашего генерала Михайловича тоже спета или почти спета. Мы его поддерживаем только постольку, поскольку он борется против большевизации Югославии. В Белград вам нельзя и носа показывать.

Нерич в полном удивлении смотрел на американца. Дуглас Борн улыбнулся.

– Я считаю, что в Швейцарии вам будет неплохо.

Нерич чувствовал, что в голове у него полный сумбур. Он все еще не мог собраться с мыслями и, вместо того чтобы разобраться в главном, задавал нелепые вопросы:

– Когда мне нужно выезжать?

– Вы отправитесь с первым самолетом, который опустится здесь. И вы получите от меня письмо…

Самолет прилетел в начале апреля сорок пятого года, когда Советская армия уже вышла к Одеру, овладела Будапештом, Данцигом, Братиславой, Кенигсбергом и подходила к Вене.

Всякий поворот в своей судьбе Нерич встречал со страхом, но позже, освоившись, принимал все как должное и даже умел находить выгоду в создавшемся новом положении. Появлялись деньги и, главное, чье-то покровительство. Он начинал чувствовать себя уверенно. А без покровительства, без защиты сильной руки он уже не мог существовать и страшился одиночества.

Правда, новые обязанности приносили не только деньги, но и унижения. В первый раз Нерич ощутил это, когда стал агентом гестапо. Так же было и позже, во время работы на Управление стратегических служб США. Его понуждали, им понукали, над ним открыто издевались, ему угрожали разоблачением и кое-чем похуже. Он разучился протестовать и отстаивать собственные взгляды, права и принципы, которых хотел придерживаться. Они никому не были нужны, эти его принципы. Предавая человека, Нерич мучился, но только вначале. Позже изворотливая совесть находила оправдание его гнусным поступкам, и он успокаивался. Он научился притворяться, втираться к людям в доверие, умело пользоваться расположением людей, их откровенностью. Добытые таким путем сведения он подчинял своим целям, а вернее, целям, поставленным его хозяевами. Он лгал, не краснея и не бледнея, и упивался собственной ложью. Это выходило у него так естественно, что люди проникались к нему симпатией и уважением, они легко доверяли ему. А он, не моргнув глазом, предавал их. Свое падение Нерич осознал в полной мере в те минуты, когда принял от Обермейера деньги за попытку жениться на Божене. Ему было и страшно и стыдно тогда. Но все-таки он выполнил поручение гестапо и сделал предложение Божене.

Он выполнял все, что ему приказывали, и выполнял без сопротивления. Но когда Борн предложил ему вернуться в Прагу и осуществить наконец тот самый план, который наметил еще Обермейер, то есть жениться на Божене Лукаш, коммунистке и дочери сотрудника Корпуса национальной безопасности Чехословакии, Нерич впервые за долгие годы запротестовал. Может быть, в нем заговорила человеческая порядочность или он вспомнил все светлое и чистое, что внесла в его жизнь Божена. Но что значил его протест? Он остался гласом вопиющего в пустыне. Его возражения не имели никаких последствий.

Дуглас Борн подтвердил приказ, и этого было достаточно, чтобы Нерич сдался. Правда, в мыслях он еще сопротивлялся, но это не продолжалось долго. Воля его была смята. Он сел за разработку плана своего возвращения в Прагу. Он отлично понимал, что его женитьба на Божене – это не цель, которую преследует Борн, а только средство к достижению этой цели. А какой именно цели, он не знал, ему обещали рассказать об этом в Праге.