Читать книгу Махно. II том - Георгий Бурцев - Страница 4

Зиньковский писал письмо за столом, освещённым керосиновой лампой. Снаружи донёсся звук остановившегося автомобиля. Лев Николаевич прикрутил керосинку, встал, подошёл к окну и, чуть сдвинув штору, глянул на улицу. В сумерках лунной ночи от машины отделились две фигуры и направились к подъезду. Зиньковский метнулся к столу. Чиркнул спичкой. Поджёг скомканные листы и опустил их в пепельницу. От пламени писем попытался поджечь фотографию. Но она не загоралась. Тогда он поспешно отделил фото от толстой картонки и поджёг его. В пламени исчезли лица Махно, его жены и дочери.

В дверь постучали. Вытащив из кармана домашней куртки маленький наган, Лев Николаевич подошёл к двери.

– Кто там?

– Свои.

– Чего надо? – Лев Николаевич крутанул барабан пистолета.

– Гражданин Задов, – сдавленно произнёс кто-то за дверью и смолк.

– Товарищ Зиньковский, – бодро прервал того другой, – вас вызывают в управление.

Чуть помедлив, Лев Николаевич сунул пистолет в карман и отворил дверь.

– Сейчас оденусь.

Автомобиль промчался по тёмному городу и затормозил у парадного крыльца большого здания областного управления НКВД.

В сопровождении двух сотрудников, по длинной широкой и неосвещённой лестнице Зиньковский поднялся на второй этаж, свернул в тёмный коридор.

– Здесь, – услыхал он за спиной.

– Да, сюда, – сказал второй сопровождающий, и перед Зиньковским распахнулась высокая дверь кабинета.

Настольная лампа с непроницаемым абажуром освещала только стол и пол вокруг него. Из-за стола навстречу Зиньковскому выдвинулись галифе и начищенные сапоги. Лев Николаевич разглядел фигуру человека в форме.

– Здравствуйте, Лев Николаевич. Не обессудьте, что потревожил вас в неурочный час. Но я только что приехал в город, а дело неотложное, – заговорил тот.

– Здравия желаю. Я привыкший. Слушаю вас.

– Мне необходим ваш человек из штаба Южного фронта.

Зиньковский хмыкнул.

– Вы, наверное, шутите… Южный фронт… Когда это было… Почти двадцать лет прошло. Чую, плохи мои дела.

– Да будет вам сокрушаться. Дело-то пустяковое. Это ж не допрос, а так… беседа… вне протокола. Человека вы не отдаёте на заклание. Он нужен нам для выполнения особой миссии. И что вам-то… Отдаёте агента и идете домой.

– В данной ситуации мне было бы проще назвать фамилию от фонаря, наплести три короба, что он лежит где-нибудь под курганом, и уйти домой. Но из уважения к коллеге скажу правду: агента не было. Понимаете? Не было.

– Но вы же не станете отрицать, что к вам поступала информация, помогавшая Махно избежать многих неприятностей.

– Врать не буду. Кое-какие сведения попадали к нам. Но источник не был мне известен.

– Но как же это возможно? Ведь вы возглавляли контрразведку Махно?

– Что было, то было. Но человек в штабе Фрунзе оставался для меня загадкой. Похоже на то, что это был доброхот.

– И Махно это устраивало?

– Я делал вид, что это наш человек. Это поднимало мой авторитет, но я ничего не сделал, чтобы разрешить эту тайну. Просто некогда было. Сами знаете – бои… бои…

– Но кто бы это мог быть? Ну… мужчина или женщина?

– И юноша, и девушка, и бабушка, и дедушка.

– А мне известен факт, что в двадцатом году, в аккурат перед самым наступлением на Крым, из штаба фронта исчезла молодая сотрудница… Анастасия Варецкая, она же Аграновская, а с ней некто Карабань.

– Незнакомые фамилии.

– В Рябоконь?

– Ни Рябоконь, ни Карабань, ни Барабань, ни Тарабань. Дело не в фамилии. Для того, чтобы вытащить из кармана пять рублей, их надо туда как минимум однажды засунуть.

– Сильная метафора. А вот, посмотрите на эту фотографию. Может, она вам что-нибудь подскажет.

– Странное фото… Непонятно где и когда был сделан этот снимок, но… Нет, не знаю даже, что сказать.

– Ну, чего там – не знаю, не знаю… Кто-то на кого-то похож?

– Да вот эта девочка-подросток напоминает одного человека.

– Кого же?

– Жену Махно, Анастасию Васецкую.

– Ну, так это ж её дочь.

– Дочь? Забавно… Интересно, у Насти дочь… Здорово… Так… А, это стало быть сама Настя? А что, похожа, похожа; хотя изменилась очень сильно. И причёска тут… и цвет волос – тоже. И очки… Так что? Она работала в штабе Фрунзе? Невероятно. Как она могла туда попасть? А потом – за границу. Снимок-то сделан где-то там?

– В Париже.

– О-о-о! В Париже. Настя в Париже. Из Гуляй-то-Поля да на Елисейские поля. Сказка!

– Да, но она уже где-то здесь. И не просто в СССР, а у вас в городе.

– Ну, это совсем уже кино.

– А что вы о ней помните? – спросил следователь, вернувшись за стол.

– Да, что можно помнить через двадцать лет, если я даже не узнал её на фото.

– А как она стала женой Махно?

– Ну как… В семнадцатом, после Бутырки, Нестор воротился домой, в Гуляй-Поле и посватался. А тут ещё германская война была на дворе, а уже гражданской запахло. Мы тогда собрали ополчение и выступили против немцев. Они выбили нас. Мы отступили. Потом немного пошалили по буржуйским усадьбам. Потом пошли на воссоединение с Красной армией. Потом брали Екатеринослав, то бишь, Днепропетровск, потом отбили Александровск, который теперь Запорожье. Когда же через несколько месяцев мы, наконец, пробились в Гуляй-Поле, Насти там не оказалось.

– Куда же она могла деться?

– Вот с этого и начинается всё необъяснимое. Дело в том, что в наше отсутствие после австрийцев там побывали и петлюровцы, и деникинцы, и даже Пархоменко с красноармейцами. Так что, не знали на кого грешить.

– Неужели никаких следов?

– Никаких.

– Разве так бывает?

– А чего ж нет? Война… Короче, сгинула.

– А где её родственники?

– Поумирали. Мать – в гражданскую, а отец – так еще до революции…

– А дальние были?

– Не знал.

– А у самого Махно?

– У него был брат Савва. Но, когда сам Нестор ушёл за кордон, Михал Васильевич, извините, Фрунзе, Савву того пустил в расход, хотя тот был тыловым человеком. Вот так-то вот… А вроде все мы были против царя, против немцев, против генералов… А вы говорите: так не бывает. Ещё как бывает. И то ли ещё будет.

– Угу. М-м-м-да… Хорошо… Жаль, – следователь встал, энергично прошёлся по кабинету, возвратился за стол. Нажал на кнопку. Вошёл охранник. – Проводите товарища Зиньковского… в… камеру.

– А домой нельзя?

– Ну, вообще-то… тут вам будет безопаснее. Мало ли, что может случиться с вами там. А здешняя обстановка более всего способствует воспоминаниям.

Зиньковский переступил порог одиночной камеры. За его спиной со скрежетом затворилась дверь. Немного постояв, он приблизился к зарешёченному окну, за которым было слышно воркованье голубя. Затем обернулся к нарам. Шагнул к ним и опустился, растянувшись во весь рост на спине, закрыл глаза.

В просторном фойе управления фабрики Кернера играли новогодний утренник. Вокруг ёлки под руководством молодой барышни дети кружились в хороводе и пели:

Барышня остановила хоровод.

– Дети! А кого у нас нет на празднике?

– Деда Мороза! – влез в сценарий подвыпивший мужичок из толпы родителей.

– Снегурочки! – громко ответили малыши.

– Правильно! Так давайте позовём её хором! Сне-гу-ро-чка!

Дети дружно поддержали её. В зал въехал маленький возок, запряженный тремя мальчиками в лошадиных масках, с гривами и хвостами. В возке сидела маленькая Снегурочка с мальчуганом в красном гусарском доломане и шапке с красным верхом и белой опушкой, на которую были пришиты цифры из фольги «1898». Звеня бубенцами, тройка объехала ёлку. На следующем круге из-под ёлки выскочил Кот в сапогах, прицелился деревянным ружьецом, к которому была привязана хлопушка. С грохотом разлетелись конфетти. Гусар картинно вывалился из возка. Кот запрыгнул на его место. Набросил на Снегурочку черный бархатный мешок, крикнул:

– Н-н-н-н-о-о-о! – и угнал возок прочь.

– Дети! – напомнила о себе ведущая. – Кот маркиза Карабаса украл Снегурочку. Кто же спасёт наш праздник?

– Дед Мороз! – опять подал голос тот же мужичонка.

– Правильно, мальчик! – сказала барышня, и дети засмеялись. – Ребята, давайте все вместе позовём Дедушку Мороза. Дед Мороз, тебя мы ждём…

– С Новым годом и добром! – громко поддержали её дети.

– Иду! Иду! – появился Дед Мороз с песней под гармошку:

– Здравствуйте, дети! А почему меня не встречает Снегурочка-внученька? Почему вы такие невесёлые? Что у вас стряслось?

– Кот-Васька украл Снегурку! – крикнул тот же пьяный мужичок.

Дети рассмеялись, но поправили:

– Кот маркиза Карабаса украл Снегурочку.

– Кот в сапогах украл Снегурочку? Эвон, каков разбойник! А ну-ка, вьюги и бураны, неситесь в лес и разыщите нашу Снегурочку с подарками.

Несколько девочек и мальчиков, расшитых блёстками и мишурой, образовали стайку и унеслись в распахнутую дверь. Тотчас послышался звон бубенцов. В зал въехала та же тройка со Снегурочкой, а за её спиной стоял мешок, из которого торчала голова кота в широкополой шляпе.

– Ага-а-а! Вот ты и попался, разбойник. А ну, поди, ко мне! – скомандовал Дед Мороз.

Кот вылез из мешка и подошёл к Деду Морозу.

– Ну, признавайся, – спросил Дед Мороз, – кто ты есть?

– Лёвка Задов! – опять влез пьяный мужичонка.

– А ты помалкивай, а то за родителями пойдёшь, – дети засмеялись, а Дед Мороз продолжил, – я спрашиваю по сказке, кто он? Дети, как мы его накажем?

– Пусть расскажет стишок! – хором ответили дети.

– Слыхал? Рассказывай! – приказал Дед Мороз.

Мальчишка глубоко вдохнул и выпалил:

– Ишь-ты! Настоящий кот-проныра. Ну, что простим его? – спросил Дед Мороз у детей.

– Простим! – ответили дети.

– Ну, конечно, простим. А скажи-ка мне, котик-воркотик, кем ты хочешь стать, когда вырастешь и станешь взрослым человеком? – обратился к нему Дед Мороз.

– Кучером, – ответил мальчуган.

– М-м-м. Кучером. Чужих невест увозить?

– Н-н-е-е-ет, – Лева понурил голову.

– Ну и ладно! Верю, верю всякому зверю, – Дед Мороз развязал мешок, запустил в него руку, порылся и извлёк из него варежки. – Вот тебе рукавички кучерские. Держи. А ты, Снегурочка-внученька, чем порадуешь деда?

Снегурочка запела:

– Ой, как хорошо поёт Снегурочка. А как тебя зовут, внученька?

– Настенька Васецкая.

– А, скажи-ка мне, Настёна, кем ты станешь?

– А-а-а-а! – Девочка махнула ладошкой, – ж-ж-жженой несчастной.

Взрослые рассмеялись. А Дед Мороз сказал:

– Ну, нет уж, нет уж. Ты, пожалуйста, будь счастливой, умненькой и здоровенькой. Хорошо?

– Хорошо.

– Обещаешь?

– Да.

– А что ты более всего любишь?

– Кошечек.

– Вот как… Ну, что ж, вот на-ка тебе… держи кошечку! – и Дед Мороз протянул ей мягкую игрушку. – С Новым годом тебя!

– Спасибо.

– На здоровье. А теперь пусть ко мне подойдёт гусар. Как тебя зовут?

– По-настоящему?

– Конечно, по-настоящему.

– Нестор Иванович Махно.

– Угу… А, петь умеет Нестор Иванович?

– Я стишок знаю. Здравствуй, Дедушка Мороз…

– Про меня? Хорошо! Давай, только погромче и с выражением.

– Шустрый, как мальчишка.

– Громче!

– Ты подарки нам принёс?

– Ещё громче!

– Пень и кочерыжка!!!

Все рассмеялись.

– М-м-м-да-а… Ловок. Очень смешно. Ладно, посмотрим, над кем сейчас народ смеяться будет. А ну-ка, ответь, кем ты будешь, когда вырастешь?

– Поваром.

– Что? Поваром? Ой! Держите меня! Повар должен быть во-о-о-о! И в-в-о-о-о! – Дед Мороз показал надутые щёки и выпятил живот. – А ты маленький, как прюнзик, и худой, как чепыжка.

– Прюнзик, – засмеялись дети. – Чепыжка.

– Ну ладно, ладно, – утешил его Дед Мороз. – Не унывай. Давай поступим так. Вот сейчас я вытащу что-то из мешка, то и будет предметом твоих занятий. Согласен?

– Да.

Дед Мороз запустил руку в мешок и вытащил сабельку.

– О! Сабелька! Значит, будешь атаманом. Пляши, атаман Махно, а я подыграю.

1909 год. В зале Александровского уездного суда под охраной жандармов на скамье подсудимых сидела группа молодых людей. В помещении было полно народу. Одни смотрели на парней злобно и злорадно, другие же с тревожным ожиданием решения суда. Наконец, в судейской стороне зала отворилась служебная дверь, вошёл юный секретарь суда и звонко объявил:

– Встать! Суд идёт!

В зал вошли трое заседателей. Они расположились, стоя за столом под портретом Николая II. Председательствующий открыл папку:

– Оглашается приговор! – произнёс он и, переведя дух, продолжил, – именем его Императорского Величества! За преступные антигосударственные планы, разбойное, бандитское нападение на полицейский участок, незаконное владение оружием и убийство урядника банда анархистов приговаривается к смертной казни через повешение!

В зале воцарилось оживление.

– Боже, царя храни! Слава Богу! Бог шельму метит! – восклицали одни, неистово крестились и аплодировали.

– Это неправедный суд! Урядник – сволочь и подох через месяц! Тираны! Сатрапы! Вам отольются чужие слёзы! – старались перекричать другие.

Матери рыдали и падали в обморок. Среди общего шума одна девчонка лет пятнадцати стояла, словно вкопанная, молча, устремив свой взор в сторону осуждённых.

– Бандиту место на виселице! – продолжали восклицать обыватели. – Урядник тоже человек! У него служба! Он – отец семейства!

– Собаке собачья смерть! Погодите, придёт правда на нашу землю! – в унисон им отвечали сторонники осуждённых.

Под общий шум в зал вошёл дополнительный наряд жандармов, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками. За плотным окружением приговорённым надели кандалы и под усиленным конвоем вывели прочь.

Во внутреннем дворе их втолкнули в тюремную карету и под охраной казаков повезли на вокзал.

На привокзальном перроне уже стоял готовый к отправке поезд. Карета в окружении всадников развернулась, сдала назад. Дверь тюремного вагона отворилась. В ней показался жандармский чин. Он скомандовал:

– В шпалеры!

Конвоиры спешились и двумя шпалерами образовали коридор от вагона до кареты. Затем послышалась команда: «Отворяй!». После чего дверь кареты распахнулась, и из её чрева, гремя кандалами, стали выпрыгивать на белый снег осуждённые.

– Бегом к вагону, кандальники! – крикнул им старший конвоир.

– Нестор Иванович! – послышался девичий крик.

Нестор, бежавший вместе со всеми, резко остановился, придерживая кандалы.

– Не задёрживай! – окрикнул его конвоир и легко двинул прикладом.

– Давай, быстрей! Вперёд! У нас не забунтуешь! – поддержал другой, и конвоиры дружно засмеялись.

Через минуту вереница заключенных скрылась в вагоне. Паровоз дал длинный гудок, и состав, дёрнувшись, с трудом оторвавшись от перрона, медленно стал набирать ход и вскоре исчез из виду, оставив на перроне одиноко стоявшую, закутанную в шаль девочку-подростка.

Москва. Бутырская тюрьма. Все смертники прикованы к стене. Посреди камеры на полу стоит керосиновая лампа – «летучая мышь». Узники поют:

Отворилась дверь. Вошёл пристав и следом за ним начальник тюрьмы с двумя надзирателями.

– Прекратить пение! Встать!

Заключённые умолкли, но не встали. Двое охранников подошли к Нестору Махно, подняли его на ноги и остались держать его.

Пристав открыл папку и зачитал указ:

– Именем его Императорского Величества! В связи с недостижением двадцати одного года в момент совершения преступления, Нестору Ивановичу Махно, приговорённому к повешению, смертную казнь заменить пожизненной каторгой!

Надзиратели тотчас отстегнули цепь Нестора от стены, приговаривая:

– Ну вот… Видишь, как оно обернулось? Царь-батюшка тебя милует, а ты бунтуешь. Пойдём-ка в другую камеру. Так положено. Порядок такой.

Махно вывели. Провели по коридору и завели в другую камеру, где оставили неприкованным. Когда надзиратели вышли, он увидел сидящего напротив себя интеллигентного, в окулярах, заключённого с книгой в руке. Тот встал. Сделал шаг вперёд.

– Ну, что будем знакомы? Аршинов, – представился он и протянул руку, – Владимир.

– Нестор Махно, – ответил новичок.

Март 1917-го.

Со скрежетом отворилась дверь. Вошёл человек в полувоенном френче. Следом за ним переступили порог узилища начальник тюрьмы и двое надзирателей.

– Господа анархисты! Рад сообщить вам, что в России произошла революция, царь отрёкся от престола. Я комиссар по делам тюрем и уполномочен донести до вас решение правительства о предоставлении амнистии всем заключённым. Вы свободны! Примите мои искренние поздравления!

На перроне Киевского вокзала встретились для прощания Махно и Аршинов. Махно был одет во всё солдатское, только без погон и кокарды на фуражке. Владимир Аршинов – в шинели и фуражке инженера-путейца.

– Ну и как тебе работа Учредительного Собрания? Может, расскажешь? – спросил Аршинов.

– Надо разгонять. Пустая говорильня, высокопарный трёп и болтовня. Ничего по делу. Всё как у Крылова – лебедь рвётся в облака, рак пятится назад, а щука тянет в воду. Армия Самсонова погибла. Фронт на Питер открыт. Экономика в упадке, а большинство в Учредиловке за войну до победного конца. Какая война? Зачем она? Во имя чего? И Германия, и Россия, обе державы, по сути, ведут войну на самоуничтожение. В выигрыше будет только Англия. Ну, ещё Франция с Америкой. Надо срочно замиряться с Германией.

– Ленина видел?

– Да, виделся.

– Какой он?

– Разговаривал с ним. Я ему прямо сказал: надо разгонять, иначе России крышка и хана.

– Ты пока ездил в Питер, здесь в Москве проходило заседание Госсовета, и я тут тоже кое-что узнал. Оказывается, когда в тринадцатом у нас в России случился скачок в агросекторе, и наши товары хлынули на западные рынки, это сильно всполошило Европу. Уже тогда в тринадцатом первые лица Англии и Франции решили во что бы то ни стало осадить Россию. Составили план. Предложили царю Николаю кредиты на выгодных условиях якобы на развитие промышленности, на закупку механизмов и станков. Царь на радостях взял восемнадцать миллиардов. И тут же его спровоцировали на войну с кузеном Вилли. Пока мы с тобой парились на бутырских нарах, первый год войны обошёлся в пять миллиардов. Второй – уже в одиннадцать. А третий уже стоил ровнёхонько восемнадцать миллиардов. То есть за три года Николай ухайдокал почти два внешних долга.

– Хорошенькое дело. Если бы министр финансов проиграл бы хотя бы половину этих денег в карты, его бы повесили.

– А Николашке англичане сказали: молодец, правильно действуешь. Да ещё присвоили ему звание фельдмаршала за то, что уложил в землю миллионы своих солдат и офицеров. Мало того. В прошлом году под ружьё поставили уже квалифицированных рабочих и ремесленников. И по заводам, по фабрикам и по мастерским прошёл упадок. Множество средних и мелких производителей разорились.

– В Питере множество нищих, фронтовых калек и попрошаек.

– В Москве не лучше куда ни глянь.

– Ну вот и в колокол ударили. Пора садиться в поезд, а то меня дома заждались.

– Ладно. Всё. Давай, езжай. Жди. Пока не приеду, не сватайся. Я скоро буду, – сказал Владимир, обнимая Нестора.

С тяжёлым протяжным гудком поезд отошёл от перрона.

– Прощай. Смотри, не задерживайся! – крикнул Махно, ступив на подножку. – Поспешай. А то свадьбу без тебя сыграем!

– Ты это брось! Без меня никаких свадеб! Я у тебя шафером буду! – Аршинов махнул фуражкой.

Попутчиком Нестора Махно оказался веселый матрос с гармошкой. Он лихо растягивал меха, ловко перебирал белыми кнопочками, и задиристо напевал:

– Так ты анархист? – спросил его Нестор.

– Был.

– Почему был?

– Да потому, братишка, что у меня мандат от самого товарища Ленина к орловской организации большевиков. А ты кто будешь-то, куда путь держишь?

– Анархист. Бутырский сиделец. Возвращаюсь домой, в Гуляй-Поле.

– А давай к нам.

– Куда это к вам?

– В Орёл.

– Не могу. Невеста ждёт.

– Иди ты? Правда, что ли?

– А то.

– А портрет имеется?

– А як же ж.

– А ну покажь.

Махно достал из вещмешка фотографию, протянул её матросу.

Тот поглядел и вернул.

– Серьёзная мамзеля. Не в моём вкусе, но спорить не буду – интересная. Однако это обстоятельство не мешает нам сделать совместную кратковременную остановку в Орле. Пойдём, не пожалеешь. Я ведь орловский, у меня там столько девочек знакомых – закачаешься.

– Не могу.

– Да будет тебе. Ну, идём просто так, моим гостем будешь. С родителями моими познакомлю. Молочка попьёшь. А то ведь ты вона бледный какой. Всё решено. Выходим. Пошли – пойдём. Давай-давай. Вперёд.

Они вышли на вокзале в Орле.

– А здесь революции, вроде, как и не было. Ты гля, и патруль у них офицерский. Давай-ка, мы и тебе погоны прапорские приладим.

– Зачем? Мне не надо, – попытался сопротивляться Махно.

– Ну не мне же на матросский бушлат. Сам подумай. Не боись. Выручай, браток, вроде как я у тебя под командой. А то ведь меня щас заметут как дезертира.

– Ну, тогда давай. А где это ты разжился этим товаром? Грохнул кого, чи шо, чи як? – спросил Махно.

– Не угадал. Матрос ребёнка не обидит. А достались они мне в тяжелом неравном бою.

– Да ты что? – С сочувствием спросил Махно.

– Да, братишка. Именно. В картишки выиграл у одного казацкого хорунжего. Он мне и гармошку просвистел. О! А тебе идёт. Как и родился в них. Попели. Если что, будут вязать, разбегаемся и рвём когти. Встречаемся у бани в кочегарке. Скажешь от Петра Копылова. Подскажут.

Не успели они пересечь привокзальную площадь, как их остановил патруль.

– Господа служивые, ваши аттестаты.

Не дожидаясь задержания, первым дал дёру матросик. Махно ничего не оставалось, как пуститься тоже наутёк. Через минуту понял, что очутился на перроне. Когда обернулся, увидел позади себя того же офицера. Тот что-то крикнул, но крик его заглушил паровозный гудок. Не теряя ни секунды, Нестор рванулся к поезду. Тот дёрнулся и медленно тронулся. Махно запрыгнул на подножку вагона. И обернувшись, вновь увидел офицера, бегущего следом, едва не касаясь рукой в белой перчатке вагонного поручня. Махно быстро вошёл в вагон и свернул в первое же открытое купе. Мгновенно закрыл за собой дверь и увидел перед собой пышнотелую даму.

– О, господин офицер. Я рада такому попутчику. Прошу вас к столу. Я уже заказала шесть стаканов чая.

– У вас большая семья?

– Нет, я пью одна. Первый стакан с бутербродом, второй – с ватрушкой, третий – с бубликом, четвёртый – с блинчиком. Потом – со сливками, а после уже – с печеньем и конфитюром. Надеюсь, вы любите чай с конфитюром?

– О, да, мадам, последние годы этот конфитюр просто преследует меня. В какую камеру не войду, а там уже конфитюр. На стенках.

– В какую камеру?

– Ну-у… оружейную, изометрическую… не тюремную же. Надеюсь, вы слышали про камеральные расчёты? Или как? Или чего? Или к примеру, потому как, а шо ж?

– А-а-ха-ха-ха… Ну да, конечно же, господин капитан.

– Прапорщик.

– А кто главнее?

– Главней полковник.

– Так вы полковник?

– Около того. Разрешите представиться: Махно Нестор Иванович. Однако не будем о чинах. Вообще, сейчас об этом небезопасно. Революция знаете ли. Лучше быть инкогнито. Вы согласны?

– Конечно. Я ведь тоже не из простых… Вы, наверное, поняли.

– Как хорошо мы поняли друг друга. А у меня особое задание. Сами понимаете – конфиденциальное положение. С вашего позволения, я сниму, – сказал он, и, отстегнув погоны, сунул их в карман галифе. – Так, где там ваш э-э-э… чай с… этим как его там?

В дверь постучали. Махно замер.

– Войдите! – певучим грудным голосом сказала хозяйка купе.

Распахнулась дверь, и на пороге показался проводник с подносом.

– Мадам, ваш заказ. Приятного чаепития.

– Через пять минут повторите, – вслед ему сказала она.

– Будет исполнено.

В Екатеринославе, выходя из вагона, в тамбуре асессорша поцеловала Нестора Ивановича в щёку и шепнула:

– А вы озорник. А вон и мой муж, коллежский асессор. Он еще в прошлом году должен был получить надворного советника. Но задержали производство. Хотите, я представлю вас?

– Я думаю, не надо.

– Ну, тогда прощайте.

Не выходя из тамбура, Махно легко и сдержанно махнул ей ладошкой.

На станции Зализничная Махно вышел из поезда. Неподалёку от маленького вокзального здания увидел двойкой запряжённый просторный шарабан и стоявшую возле него группу мужчин. Он остановился и всмотрелся. Те тоже расступились и откровенно оглядывали его.

– Он, – произнёс один из них.

– Точно он, – поддержал его другой.

– Почти не изменился, – продолжил третий.

– Мужчина! Мы ждём человека, смахивающего на известного нам Нестора, сына Ивана, из рода Махно. Если бы вы были одним из этих трёх, то мы могли бы вас подбросить до Гуляй-Поля, – сказал один из них, направляясь к нему, и Нестор узнал Зиньковского.

– Лёвка, ты? Лёвка! Витька! Петька! Савка! Брательники! – крикнул Нестор Иванович, узнав своих приятелей детства и юности.

Они бросились к нему навстречу и принялись тискать его. Подняли и усадили в экипаж.

– Н-н-н-но-о-о! – крикнул Лепетченко и стегнул коней.

– Ну, вы молодцы. С таким шиком разъезжаете. Стоп. А где мой рюкзачок? Где мой вещмешок? Сто-о-ой! Черти!

– Где его мешок!

– Нету никакого мешка. Да чёрт с ними с бутырскими пожитками.

– Нет! Давай назад! Там Настин портрет и письма её. Она же мне восемь лет писала.

– Петро! Возвращаемся на вокзал, саквояж забыли с полосатой пижамой и эпистолярным наследием в виде тюремных элегий!

На полном скаку экипаж влетел опять на пыльную привокзальную площадь. Тюремный вещмешок маленькой кочкой возвышался над ней. Пётр Лепетченко трижды объехал его. Наконец, Лёва Зиньковский изловчился и, не вылезая из экипажа, ухватил мешок, подбросил его и, вновь поймав, спросил:

– Бомбы московской там нет?

– Да, кроме Настиных писем и ее портрета – больше ничего.

– А чего ж тяжел мешочек?

– Сам не знаю, – ответил Махно и, развязав мешок, извлёк из него тяжёлую металлическую коробку.

– Что это? Новая разработка бомбы в виде Бутырского гостинца? – спросил Зиньковский.

– Сам не знаю. Давай откроем. Нож есть?

Лёва подал нож. Нестор поколдовал с ним и открыл банку. Поковырял содержимое ножом, попробовал на язык.

– Товарищи революционеры и анархисты, насколько я разбираюсь в диалектическом и историческом материализме, эта объективность, данная нам в ощущение, есть буржуйское изобретение в виде кондитерского продукта под названием конфитюр.

– Это тебя после Бутырки на сладенькое раскочевряжило?

– Да нет, это попутчица подсунула. На память.

– Хорошая попутчица. И ты, видно, память хорошую оставил. Кто она?

– Екатеринославская асессорша.

– Молодая?

– В аккурат, твоих лет.

– Адреса не оставила?

– Ещё чего. Я что ехал сюда, чтобы шашни канифолить? Нет, товарищи, не к лицу нам разводить флиртографии и прочие шмыловзации. Э-э-э, стоп! Товарищи, я хоть и давно не был дома, но вижу, что мы едем не туда. Мой дом, по-моему, в той стороне. И Настя моя вон там живёт.

– Охолонь, Нестор Иванович, переведи дух.

– Да вы чего. Какой дух? Надо сейчас же митинг скликать, ополчение собирать, оружие раздавать. Немцы в сорока верстах.

– Нестор Иванович, к чёрту политику! Какие митинги? Какое ополчение? Какие немцы? И не немцы то, а мадьяры и австрияки. Нестор, братишка. Старик! Едем в трактир! Горилка уже неделю томится.

С полного аллюра кони стали у трактира. Когда компания с шумом ввалилась в трактир, из полутёмного угла его навстречу им вышла мать Нестора Ивановича и совсем взрослая Анастасия Васецкая.

В Гуляй-Поле, на площади перед зданием управы шёл митинг. Авторитетный и хриплый Чубенко объявил:

– Граждане! Сегодня мы с вами должны избрать Председателя Совета. Слово имеет анархистка Ольга Таратута!

На трибуну вбежала уже не очень молодая блондинка, та самая барышня, которая некогда вела утренник.

– Дорогие подруги, матери и сёстры. Настал час в междуречье Днепра и Дона, у побережья Азовского моря возродить Великую Амазонию. Пробил час взять в руки власть. Только мы – женщины, дающие жизнь новым поколениям, способны, должны и обязаны взять на себя смелость разрушить общество, созданное мужчинами, творящими насилие, разврат и пьянство. Это они придумали брак и семью, чтобы сделать женщину собственностью. Но женщины всегда были и остаются умнее мужчин, уже потому, что они хоть и слабее, и нежнее их, но выносливее и живучее. И уже потому, что нас больше, мы и должны править миром. Мужчинам всегда и во всём проще, поэтому им ума не надо, потому они берут всё в жизни по праву силы. А сегодня мы должны сделать выбор умом. Предлагаю избрать Марию Никифорову!

– Кончай бодягу, Чубенко!

– Гони её!

– Тихо! Тихо, граждане! Слово предоставляется анархистке Марии Никифоровой! – прохрипел Чубенко, и рядом с ним появилась красивая брюнетка.

– Мы женщины, угнетённые и униженные мужчинами, требуем. Сегодня уже поздно говорить о равноправии. По праву гетерного большинства мы не только требуем гетерного участия во всех собраниях, но и гетерного принципа правления. Только мы женщины способны перекроить общество в пользу лучшей и большей её гетерной половины. Только мы женщины способны покончить с нищетой, бесправием и безотцовщиной. Мы женщины более красивые в сравнении с мужчинами, значит, мир должен быть у наших ног. Только мы, женщины, способны стать точкой опоры и рычагом, перевернувшим мир, чтобы положить его к нашим ногам. Виват, товарищи!

Раздался свист.

– Кого ты привёл, Петро?

– Где ты их нашёл?

– Гони их, Чубенко!

Раздался выстрел. И на трибуне все увидели Нестора Махно с наганом в руке.

– Товарищи! То, что вы сейчас услыхали из уст этих очень уважаемых и необыкновенно красивых дам, ничего общего с анархизмом и с революцией не имеет. Суфражистки и феминистки – это женщины, не состоявшиеся по разным причинам ни дома, ни в обществе, поэтому и встали на путь политической борьбы. Но, если революционеры и политики пытаются сделать что-то для общества в целом, то феминистки увлечены только эмансипацией и матриархатом, забывая о том, что это пройденный и худший опыт человечества. В недавней российской истории мы уже имели ярчайшие примеры эмансипации. Достаточно вспомнить череду русских цариц. И особенно Екатерину-вторую. Убила мужа. Перечеркнула все понятия о браке и семье. Сыном не занималась. Развела свору фаворитов. Сегодня в России великое множество приютов. Ровно столько же в России и лечебниц постыдных болезней. Это ли не плоды эмансипации и феминизма? В отличие от этих дам я не считаю их дурнее себя. И не нам судить кому на свете лучше, мужчине или женщине. Природа распорядилась так, как ей видней. И, несмотря на то, что большинство научных, исторических и технических подвигов совершили мужчины, я не считаю женщин неспособными к этому. Дело в том, что история, как и природа, не лелеет мужчин или женщин. Скорее она не щадит мужчин, поэтому их и меньше. А история выдвигает личности. И сегодня у нас с вами беда одна на всех мужчин и женщин. В пяти верстах отсюда австрийцы. Поэтому я обращаюсь ко всем, кто может держать оружие. Давайте отложим выборы и составим ополчение. Все на борьбу с оккупантами! – сказал Махно и, ударив рукояткой пистолета по барьеру трибуны, спустился с неё вниз.

– Нестора Иваныча!

– Махно в батьки!

– Тихо! Тихо, граждане! – захрипел над толпой Чубенко. – Кто за то, чтобы головой, председателем и батькой избрать Нестора Ивановича Махно, прошу поднять руки!

Над толпой поднялся частокол рук.

– Единогласно! – объявил вердикт Пётр Чубенко, одетый, как и все бывшие фронтовики в военную форму без погон.

В этот момент послышался далёкий залп, над головами собравшихся просвистел снаряд, и на соседней улице раздался взрыв. Запылала хата. Тотчас послышался крик. Все увидели приближающуюся тачанку.

– Это кто там? Бурбыга? – спросил Ермократьев у Чубенко.

– Нет. Это Чередняк, – сказал стоящий рядом Лепетченко.

– Чередняк на том краю, – поправил его Каретников, – а это скорее Белаш.

– Да, это Белаш скачет, – подтвердил Петр Лепетченко.

К Махно на тачанке подъехал Виктор Белаш.

– Батько, надо уходить. Мы уже окружены. В село входят немцы. Уходим через поле в лес. Садись рядом!

– Быстро в тачанку! – скомандовал Махно обеим анархисткам. Запрыгнул на подводу, и стоя в ней, объявил. – Всем, у кого есть оружие, встречаемся в лесу!

– Н-н-н-н-о-о-о-о! – крикнул Белаш и стегнул пару коней.

Над маленьким хутором в ночном небе висел узкий месяц. Послышался конский топот. Возле хутора спешилась группа всадников. Злобно залаяли собаки. В доме заметно пригасили огонь. На крыльцо вышел хозяин.

– Тихо. Скаженные. Кто там?

– Свои.

– Цэ ты, батько?

– Эгэ ж.

– А кто с тобой?

– Да всё наши, оба Каретника, Лютый, Семенюта и Щусь, сегодня вот нашего товарища с московского поезда встретили. Все в сборе?

– Вроде, все. Заходите.

Вошли. Засветили ярче огонь. Расселись. На большом длинном столе появилась картошка, мясо, рыба, самогонка, огурцы, лук и хлеб.

– Давайте вечерять, – предложил хозяин.

– Так уже ж ничь.

– Перекусыты николы не поздно. Тем паче шо один из вас прямо с поезда, та ще из Москвы. Семен Буряк, – хозяин протянул руку.

– Аршинов. Владимир, – назвался вновь прибывший.

– Белаш. Виктор, – представился присутствующий.

– Лепетченко. Пётр.

– Сергей Ермократьев.

– Волин. Евгений Андреевич.

– Рассказывали про вас.

– Чередняк. Михаил.

– Бурбыга. Степан.

– Энгард. Георгий.

– Юголюбов Леонид.

– Очень приятно.

– Чубенко. Пётр.

– Рад видеть.

– Мария Никифорова.

– Наслышан.

– Ольга Таратута.

– Андрей Озеров.

– Васыль Кириенко.

– Михаил Васильев.

– Степан Михалёв-Павленко.

– Алексей Марченко.

Расселись. Разламывая хлеб, первым заговорил Зиньковский-Задов.

– Значит, докладываю, батько. Ситуация следующая. В селе Тёплый Стан расположилась петлюровская варта. На хуторе Миргородского штаб австрийской части. В Черниговке располагается петлюровская варта под командованием свояка помещика Миргородского штабс-капитана Мазухина. Он завтра должен быть на именинах самого Миргородского.

– Что думаешь, брат Белаш? – Махно повернулся к своему штабисту.

– Есть пропозиция…

К селу Тёплый Стан подъехал обоз из нескольких подвод со свадебной компанией и с попом.

– Стой, кто идёт?! – остановил их дозорный.

– Служивый, милок, поздравь молодых, выпей чарку горилки и съешь сала шматок.

Дозорный закинул за спину винтовку и опрокинул в рот чарку. Тут его и скрутили. Раздев до исподнего, с кляпом во рту бросили у дороги. А компания под заливистые трели гармошки и с песней въехала в село.

Подъехали к зданию управы, где расположился штаб варты. Окружили, напоили и разоружили часового.

Так же под гармошку вошли в штаб.

– Господа офицеры, поздравьте наших молодых! Благословите их! Приглашаемо вас на висилля! – паясничал переодетый в женское платье Махно. Он налил чарку самогонки из большой бутылки и поднёс её старшему петлюровскому офицеру.

– Ваше превосходительство, вы нас простите, мы люди простые, тёмные и не такие благородные как вы. Поздравьте нас и благословите!

Офицер выпил и закусил огурчиком.

– Ну что, батюшка, ещё хошь? – спросил Махно.

– Угу. Давай!

– Ну, держи! – Нестор выхватил револьвер и выстрелил в упор.

Поднялась стрельба. Через минуту были перебиты все офицеры. Переодевшись в петлюровскую форму и довооружившись, отряд Махно направился в Черниговку.

Преодолев кордоны, вошли в деревню. Появление прибывшего подразделения не смутил штабс-капитана Мазухина.

– Откуда, куда и зачем? – спросил он у Махно.

– Да только что были проездом у помещика Миргородского. Так он просил напомнить вам, чтобы вы прибыли к нему без опоздания. Кстати, к нему уже приехали генерал и три полковника.

– Знаю, знаю. Спасибо. У меня к вам просьба. Тут, говорят, поблизости шерамыжничает банда Махно. Побудьте за меня здесь. В долгу не останусь.

– Так я же и есть Махно.

– Как?

– Каком вниз! Пред тобою анархист!

Офицеров вывели на площадь, раздели и расстреляли. К солдатам Махно обратился с речью:

– Солдаты! Вы свободны! Можете идти куда хотите. Хоть на все четыре стороны. А кто пожелает, идите к нам. Будете приняты на все двадцать четыре удовольствия.

Смеркалось, когда, избежав перестрелки, успешно пройдя посты и дозоры, махновцы въехали в усадьбу, где бал был в самом разгаре. Из распахнутых окон лилась музыка. Крутили граммофон. Были слышны громкие голоса подвыпивших людей.

Окружённый своим штабом Нестор Иванович вошёл в зал и представился вышедшему навстречу хозяину:

– Командир варты полевого управления прокуратуры войск Украинской Директории штабс-капитан Григорий Цепура.

– Вы намерены нас экзаменовать на знание Украинского Судебника, штабс-капитан? – спросил присутствующий пожилой генерал.

– Увы, нет, Ваше превосходительство. На нас возложены задачи ревизии там, где в свою пользу трактуют понятия проскрипций и контрибуций. Но мы знаем, что сегодня день рождения хозяина этого дома, намерены поздравить его, и вместе с вами и с его позволения произвести серию дегустаций и апробаций.

– Ну, тогда вы лучший и желанный гость. Знакомьтесь. Мой тесть, генерал Гонта Сергей Валентинович. Полковник Турчин Вадим Никодимович. Оберет Отто Штёкенвурст. Мой кузен из Екатеринослава, асессор Павел Цегла. Его жена Аделаида.

– Здравствуйте, я вас узнала. Господа, месяц назад мы вместе с господином капитаном ехали в одном поезде. Он ехал конфиденциально с инспекцией в нашу губернию. Вы помните меня, господин капитан? Мы с вами пили чай с конфитюром. Давайте, я вас представлю остальным нашим гостям. Это моя кузина Эльвира Сергеевна, дочь генерала и жена именинника. Присаживайтесь тут. Так… Микола, Гриц, Василь, приборы на стол для господ офицеров.

Когда, наконец, застолье приобрело продолжение после непродолжительного перерыва, генерал Гонта, легко постучав серебряным ножом по хрустальному бокалу, взял рюмку и встал.

– Господа. Сегодня мы переживаем сложное время, время смуты и смятенья, и сейчас, как никогда очень дорого рыцарское единение. Две недели назад в нашем уезде объявилась банда какого-то Жахно, Бахно или Вахно, беглого каторжанина и убийцы с рваными ноздрями. Так за победу над тёмными силами, господа!

Все выпили. Чинно закусили. Поднялся Махно.

– Господа! Следуя исключительно заданному курсу и действуя только в свете возложенных на меня задач, я отнюдь не склонен поэтизировать образ упомянутого Жахно, Бахно или Вахно, так как я – председатель Гуляй-Польской Управы Нестор Иванович Махно, а вы все сами бандиты, сволочи и хари буржуйские! – с этими словами он выхватил гранату и бросил её прямо в сторону генерала и помещика Миргородского. Оба отшатнулись. Пролетев между генералом и хозяином, граната взорвалась за их спинами.

Оставшихся в живых, вывели во двор. Усадьбу обыскали. На подводы погрузили продукты и оружие.

– Что будем делать с пленными? – спросил Зиньковский.

– Асессоршу отпусти. Остальных к стенке. А на усадьбу красного петуха из-под ветра.

– Немца не нашли. Убёг, сволочь.

– Да чёрт с ним. Если он притаился где-нибудь на чердаке, то он перехитрил самого себя. Поджигай.

Когда пламя охватило все строения, Белаш спросил у Махно.

– Ну, что уходим на Гуляй-Поле?

– Да, – ответил Махно и тронул коня.

– Добре горит, – сказал Ермократьев.

– Фаино пылает буржуйское майно, – поддержал его Щусь.

Уже по пути в Гуляй-Поле Махно спросил Зиньковского:

– Какие-то сведения есть из Гуляй-Поля?

– Около полудня в трёх верстах от Гуляй-Поля нас будет ждать верный человек.

– Предлагаешь сделать привал?

– Войны без сна и подкрепления не бывает, – ответил помощник.

Отряд свернул с просёлочной дороги и остановился на опушке леса. Все попадали в траву.

Махно очнулся, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом.

– Ну и что, Лёва, долго мы ещё будем здесь прохлаждаться? Где твой человек?

– Да вон идёт, – ответил Зиньковский, опуская бинокль.

– И кто же это? – Нестор поднял свой бинокль и навёл резкость, тотчас сурово спросил. – Так это ж Настя Васецкая. Ты что уже её шпионом сделал?

– Почему шпионом? Она твоя подруга или невеста. Впрочем, я ещё точно не знаю, как её называть.

– А я вот прикажу тебя расстрелять, тогда будешь знать.

– Ладно, больше не буду.

– Нет уж, не отвертишься теперь. Завтра идём свататься.

– Слухаю.

Босая, в косынке, с корзинкой в руке подошла Настя Васецкая. Махновцы окружили её.

– Немцы ушли вчера на Мариуполь, а утром пришли петлюровцы, – доложила Настя.

– Что думаешь, Виктор? – обратился Махно к Белашу.

– Надо чемодан и мину, – ответил главный военный советник.

– Зачем?

– Взрывать ихний штаб.

– Если мы каждый раз будем что-нибудь взрывать у себя в Гуляй-Поле, там ни одного приличного здания не останется, где можно будет свадьбу сыграть.

– Какую свадьбу? Это мы Черниговку брали со свадьбой, – возразил Белаш.

– Я говорю о настоящей свадьбе, – ответил Махно.

– А кто будет жениться? – непонимающе переспросил тот.

– Я! – ответил Махно.

– А кто невеста?

– Да вот же. – Махно показал на Настю. – Ты согласна? Отвечай быстро, а то постепенно отопрёшься.

– Не командуйте, Нестор Иванович. Вот возьмёте Гуляй-Поле, тогда и засылайте сватов.

– Ура-а-а-а! – прокричали махновцы так, что над лесом взлетели вороны.

При входе в Гуляй-Поле отряд был остановлен петлюровским дозором.

– Хто такие? И дэ ваш атаман?

– Атамана нэмаэ. У нас гетьман. Ось пакэт командыру варты и чамойдан з грошами из казначейства Директории Украины, – ответил Махно дозору.

Их проводили до управы, где расположился штаб варты. Самого Махно с чемоданом в руке пропустили в здание.

– Распишитесь вот здесь в получении, – сказал Махно, протягивая командиру варты вместе с чемоданом лист бумаги.

– Я с начала проверю, – возразил тот.

– А мне сказали, что вы должны будете уплатить мне пять процентов от всей суммы за доставку.

– Не много ли?

– Так ведь не двадцать, а пять.

– Ладно, я пересчитаю. Иди, погуляй.

– Может помочь?

– Сами с усами. Я позову.

– Понял. Иду.

Махно вышел на крыльцо. Присел на ступеньки. За его спиной грянул взрыв. Со звоном из окон вылетели стёкла.

– Ну вот. Значит, всё сошлось.

По улице промчались три тачанки, в которых сидели Зиньковский, Лепетченко, Марченко, Белаш, Чубенко и Махно. Остановились у дома Васецких. Постучались. На крыльцо вышла мать.

– Маманя, у нас дело государственной важности.

– Что стряслось?

– В дом пустишь?

– Да уж заходите. А что за дело то?

– Мы вырастили знатного юношу. Жених – лучше не бывает. Богатый и уважаемый человек. Денег у нас хватит, чтобы купить вагон пулемётов. Но нам нужна невеста.

– Вам или ему?

– Ему, конечно. Так… Сваты, быстренько подарки мамане и невесте.

Марченко и Лепетченко надели той и той дорогие бусы, перстни и серьги.

– А кто жених – то? – спросила мать невесты.

– Да вот, рекомендуем. Нестор Иванович Махно. Смирный, степенный, уважаемый человек. Глава управления Гуляй-Поля. Революционер. Командующий ополчением.

– Может, невесту спросим? Она – то согласна? А вдруг нет? – обратилась мать к сватам.

– А чего ж не спросить, спросим, – сказал Марченко.

– Невеста, ты согласна? – спросил Настю Чубенко.

– Согласна, – ответила Настя.

– Сговорились, завтра свадьба.

На следующий день в просторном фойе заводоуправления фабрики Кернера, где когда-то играли детский новогодний утренник, всей деревней играли свадьбу.

Несли все и всё кто, что мог. Каждый норовил крикнуть заветное «горько».

– За молодых! – кричали сподвижники Махно.

Более всего и сильнее всех напилась Ольга Таратута. Она тормошила всех, поднимая то на вальс, то на мазурку. В конце концов, уснула за столом, уронив лицо в салат. Оркестранты-пожарники тоже напились и играли, кто в лес, кто по дрова. Всех удивил трубач геликона. Он уже не в силах был дуть. Поставил на пол трубу. В раструб поместил миску и мирно кушал, заедая самогонку.

Наутро после свадьбы к Нестору постучался Зиньковский.

– Батько. Суровые законы военного времени и мировой экономики требуют неустанного внимания к армии. А она нуждается в регулярном пополнении финансами. В то же время на станции Зализничной можно взять сберкассу.

– Хорошая идея. Давайте вернёмся к ней через неделю. Отдохните.

– Батько, деньги могут уплыть. Вокруг петлюровцы, немцы и прочая нечисть.

– Никуда они не уплывут. А может, ещё и подрастут. Лёва, ну сам посуди, как я могу от молодой-то жены, да на грабёж.

– Да не грабёж это, а экспроприация.

– Давай, через неделю.

– Лады. Уговорил.

Нестор с женой под ручку прогуливались по Гуляй-Полю. Прохожие кланялись молодым, а те отвечали им такими же поклонами.

А в доме Виктора Белаша собрался весь штаб ополчения. Выступал Пётр Лепетченко.

– Надо что-то делать. Сберкассу на Зализничной мы прошляпили. В Черниговке опять петлюровцы. В Мелитополе немцы. А батько с женой милуется. Ещё день-два и нас из нашего же дома выбьет какая-нибудь банда. Нам расслабляться ну никак нельзя. Вон Григорьев объявился в нашей округе. Этот быстро приберёт всё к рукам.

– Что ты предлагаешь? – спросил его Василий Каретников.

– Не знаю. Надо или батьку тормошить, или… другого гоношить.

– Как, другого батьку? – спросил младший Каретников. – опять выборы?

– Ну, а что делать? Сидеть и ждать, когда тебе скажут: пошел вон? Не забывайте, батько не здоровый человек. Восемь лет Бутырки это вам не Баден-Баден. Одно лёгкое потерял в тамошнем лазарете. Читать без очков не может. Человек просто устал от жизни. А тут молодая жена, глоток свободы, кусочек рая. Он будет хорошим председателем управы. На всю жизнь останется уважаемым человеком. А если мы ещё освободим его от военных обязанностей, он, может быть, себе и людям на радость лишние десять лет проживёт.

– Говоришь ты хорошо и дельно. Но кого же тогда на его место? – поворошил свои седые кудри старший из Каретниковых.

– Давайте Петра Лепетченко, – предложила Мария Никифорова.

– Меня не надо. Я унтер. А вот Федосий Щусь – хорунжий!

– А может быть Марию? – предложила Ольга Таратута. – Жанна д'Арк тоже армией командовала. А можно и меня. Я моложе на целый год.

– Меня не надо и тебя – тоже. Не тот случай. И дело не в званиях. Здесь нужен человек отчаянный, храбрый, уважаемый, тактически грамотный и способный мыслить комбинационно. И здесь на это есть три человека: товарищ Зиньковский, товарищ Белаш и товарищ Чубенко.

– Лёва человек умный, но у него нет опыта штабной службы. – возразил Озеров. – А вот Белаш всё ж таки подъесаул. Это поболе хорунжего.

– А я предлагаю товарища Чубенко, как самого старшего из нас. Кстати, он тоже подъесаул, – сказал Белаш.

– Точно! Чубенко! – громко провозгласил Лепетченко.

– Годится! Чубенко! – поддержал его Васильев.

– Чубенко! – подняв руку, сказал Марченко.

– Чубенко! – стараясь перекричать всех, произнёс Степан Бурбыга.

– Товарищи! – поднялся с места Чубенко.

– Давай, Чубенко!

– Веди нас, Чубенко!

– Товарищи! – Чубенко стоял с поднятой рукой. – Разрешите сказать! Я благодарю вас за высокое доверие. Мне это очень дорого. Вы тронули сердце старого казака. Но! У товарища Нестора Махно непререкаемый авторитет, как среди повстанцев, так и в народе. Его имя на слуху во всей округе. Оно уже наводит ужас на наших врагов.

– Да, никто не спорит, всё правильно, товарищ Чубенко. Но батько остепенился. Ему и быть на управе.

А нам нужен атаман! – поспешил возразить ему Лепетченко.

– Петро прав. Мы потому и не женимся, чтобы не спутать себе ноги и руки. Революция и семья несовместимы, – поддержал Петра Лепетченко Алексей Марченко.

– Скрупулёзно подмечено, брат Алексеюшка, – сказал Семён Лютый, протянув ему руку, – держи корягу.

– Товарищи, я не до-го-во-рил! – опять поднял руку Чубенко. – Разрешите, я закончу свою мысль. Я абсолютно с вами согласен, что революция и семья несовместимы. Потому и моё соображение будет очень созвучно этому постулату. Надо срочно выводить батьку из-под влияния Насти Васецкой, то есть, скорее, из-под её женских чар.

– Что, пригрозить ей: но-но-но, не охмуряй нам батьку? – спросил Бурбыга.

– Не разлучать же их. Как-то не по-христиански получается, – сказал Василий Семенюта.

– Ну, вообще-то, сравнение с христианской моралью здесь не совсем уместно. Начнём с того, что мы атеисты. А они не венчаны. Живут в гражданском браке. По сути, во грехе, – внесла поправку Ольга Таратута.

– Ну не убивать же её, – сказала Мария Никифорова.

Чубенко, не успевший сесть, опять поднял руку.

– Товарищи! Она жена нашего соратника. Она жена нашего батьки. Она наша матушка. И никто не собирается её убивать. Она этого не заслужила. Более того, она заслужила лучшей доли. Мы должны её сберечь для будущего. Ещё более того. Не исключено, что она уже понесла. И мы в любом случае должны и обязаны подумать не только о продолжении рода Махно, но и его сохранении. Поэтому моё предложение будет таковым. В ближайшее время. Во время очередного наступления на Гуляй-Поля, под шумок, её надо вывезти. Подальше. Ну, например, в Орёл, к моим родственникам. Чтобы она ни при каких обстоятельствах не попала в плен и не стала бы заложницей. А это самый худший вариант. Батько не будет знать об этом. Но будет уверен, что её похитили не знамо кто. И этот фактор сыграет положительную роль. Он будет агрессивен и беспощаден ко всем нашим врагам. А мы ему поможем.

– А вдруг, в конце концов, он узнает обо всём? – спросил Василий Семенюта.

– К тому времени мы сделаем революцию, а он будет рад и благодарен, что мы сохранили ему семью. А ещё мы с вами сейчас вот здесь поклянёмся, что будем хранить эту тайну до победы революции, – ответил Чубенко.

– Хорошая мысль, – сказал Михалёв-Павленко, – но мы же не можем обрекать её на нужду и лишения?

– Не можем, – согласился Чубенко. – Поэтому неслучайно я попросил вас всех принести с собой деньжат и золотишка. Что есть у меня я кладу на кон. – И он выложил на стол содержимое своих карманов.

Его примеру безропотно последовали все остальные.

Когда на столе образовалась горка драгоценностей, Озеров спросил:

– Кому поручим это дело?

– Я думаю, лучше Льва Николаевича никто этого не сможет сделать, – ответил Чубенко.

– Согласен, – подтвердил Васильев.

– И я, – поддержал его Лютый.

– Никто не возражает? – спросил Чубенко.

– Возражений нет, – подняла руку Мария Никифорова.

Следом за ней подняли руки все остальные.

Следующее утро началось с канонады. Повстанцы заняли позиции. Немцы вели методический оружейный обстрел околицы села, там, где и располагались прорытые заранее махновскими ополченцами траншеи. В перерывах между артобстрелами немцы выводили в атаку пехоту, чтобы проверить состояние обороняющихся. Уже после второй атаки к очередному третьему артобстрелу на позиции, где был сам Нестор, поубивало всех. Он остался один с пулемётом.

В этот момент возле дома Нестора и Насти остановилась тачанка. С неё спрыгнул Лев Николаевич Зиньковский-Задов и постучал рукояткой плети в дверь. Высунулась Настя.

– Ты чего?

– Настя, быстро собирайся. Нас окружают. Батька поручил мне вывезти тебя подальше, чтобы ты не оказалась в плену и не стала бы заложницей. Возьми с собой только самое необходимое. Осень на дворе. Скоро зима. Только быстро.

– Щас. Я мигом.

Через минуту Настя выскочила на крыльцо с двумя котомками.

– Бумаги взяла?

– Да. Взяла.

– Стрибай в тачанку и укройся с головой. Н-н-н-н-о-о-о-о!!!

Махно лежал за пулемётом, когда в его траншее появился повстанец.

– Батько, меня послал товарищ Чубенко. Много убитых и раненых. Уже лежат Белаш и Задов. Он просил узнать, может, отойдём? – только успел сказать боец и медленно осел на дно траншеи.

Махно припал к пулемёту и продолжал строчить в идущих цепью немцев. Неожиданно пулемёт смолк. Махно лихорадочно заметался.

– Патроны! – крикнул он, но, поняв, что никого живых поблизости нет, продолжил свирепо бубнить, – где патроны. Патроны где?! Нет. Кончились!

Какое-то время он с ненавистью смотрел на приближающихся немцев. Потом услышал курлыканье отлетающих журавлей. Глянул на серое осеннее небо. Увидел клин.

– Ну, вот и знак мне с неба. Всё! Хана всему и мне кранты! – он вытащил наган, крутанул барабан и поставил дуло к виску. И вдруг услыхал крик:

– Батько! Батько!

Он оглянулся и увидел ординарца Щуся в тачанке.

– Феодосий, ты?! Жив!?

– Жив, батько. И ты жив. Это уже хорошо. Сидай. Уходим. Немцы уже входят в деревню с южной стороны. Может, ещё и прорвёмся.

– Там жена моя!!!.

– Не боись, Гуляй-Поле не выдаст матушку. А немцы о ней и не знают. Вперёд!

Утро в лесу. На полянке, окружённой деревьями, возле костра лежал Махно в окружении своих сподвижников.

– Почти все атаманы живы, только Лёвы Задова не видно. Кто-то видел его раненным или контуженным. Один из Каретниковых убит. У нас тут три тысячи бойцов, – доложил Белаш с бинтами на голове и плече.

– Кормить есть чем?

– Кое-какие припасы есть. Боезапас – тоже. Но надо пробиваться, брать хутор с припасами. Иначе ноги протянем.

– Что дальше делать будем, брат Белаш?

– Сейчас идём на Чаплино.

– Кричи, по коням.

Отряд вышел из леса и потянулся к дороге. Вскоре заметили идущую по тракту колонну. У кого были бинокли, припали к окулярам.

– Похоже на обоз, – высказал предположение Чубенко.

– Удача. Берём! За мной!!! – сказал Махно и первым направил коня в сторону тракта.

Боя не было. Колонна была окружена.

– Кто старший? – спросил Махно у иностранного бойца, оказавшегося перед ним.

– Нэм тудом, – ответил тот.

– Мадьяры, – сказал Белаш. – Обозники. Самый старший из них вон тот оберфенрих. Он у них и бухгалтер, и завхоз, эконом и завпрод. Тут и расстрелять некого.

– Пошли их подальше, – сказал Махно.

– Geen In zum teufel! – скомандовал им Белаш, и группа венгров пошла по дороге в сторону, откуда шли.

– Бурбыга! – крикнул Махно.

– Тут я! – отозвался тыловик.

– Налетай. Доложишь, чего там есть, а чего нет.

– Слухаю.

– Эй! Мирон, Иван, Семён, – окликнул Бурбыга своих помощников. – Давай проверим!

Те спешились и принялись ворошить кладь на подводах.

– О, батько, живём!!! Одёжа есть! Венгерская, – доложил один.

– Сало есть. Крупы. Мука. Сахар! – крикнул другой.

– А туто зброя! Пулемёты льюисы и патроны к ним!

– Карты ищите! Нам карты нужны! – крикнул Махно.

– Есть карты, батько!

– Тащи сюда! – приказал Махно.

– Ось, батько, дывысь, яки фаиные, – сказал подошедший боец и протянул коробку.

– Махно взял коробку, раскрыл её и высыпал в грязь игральные карты.

– Тьфу-ты… Карты он нашёл. Нужны географические карты, понимаешь?

– Есть, батько, агрофическая! Вот, – подал другой боец.

– Вот это другое дело. Теперь видно хоть, где мы находимся. Ну, что, брат Белаш, куда направим стопы свои. Глянь-ка… С запада немцы и румыны прут, с севера – петлюровцы. Директория – то бишь… А на Дону – неизвестно кто.

– Давай, пойдём на Юзовку, может, кого из революции и встретим, – предложил Виктор Белаш.

– Идём. По коням! – скомандовал Махно. – За мной!

Лев долго плутал по улочкам в поисках своих родственников. Наконец, уже в полных сумерках остановил тачанку перед одноэтажным домом с большими деревянными воротами и калиткой. Окна, выходящие на улицу, были укрыты ставнями, сквозь щели которых пробивался слабый свет.

– Где это мы? – спросила Настя.

– Под Харьковом, в Чугуеве, – ответил Лев и постучал кнутовищем по ставне.

Через минуту из-за калитки послышался мужской голос.

– Кто?

– Яков Нахимович проживает?

– Проживает, но бедно, и болеет.

– Вам привет из Гуляй-Поля от Зиньковских и Задовых.

– А-а-а… Есть такие, – послышался перезвон железных запоров. Открылась калитка.

– Заходите.

– Мы с тачанкой.

– Сейчас, – сказал старик и отворил ворота.

Зиньковский развернул тачанку и задом загнал её во двор. Следом за ним закрылись ворота.

Лев с помощью хозяина распряг лошадь, завёл её в стойло.

– Нахама, сделай свет и накрой стол, – распорядился хозяин, когда следом за ним в дом вошли и гости. – Раздевайтесь. Разувайтесь. Проходите сюда. Садитесь за стол. У нас ничего кашерного сегодня нет, одно трефное. Надолго?

– Пробираемся в Орёл. Надо бы завтра коня перековать, починить сбрую и выправить вот этот паспорт, – с этими словами Лев подал хозяину бумаги Анастасии и пару золотых червонцев.

– О-о! Так я схожу в шинок, возьму чего кашерного и горилки? – спросил хозяин, увидев щедрую плату.

Пока пожилая хозяйка собирала на стол, старый Яков сбегал к шинкарке и воротился с корзиной продуктов и бутылкой.

– Я пока ходил, думал, что можно сделать с паспортом. Легче всего в фамилии букву «сы» переправить на «ры». Получится Варецкая. Но есть и другой вариант. У соседей намедни утонула невестка, тоже Анастасия, только Аграновская. По возрасту подходит. Думаю, что это будет стоить не более одного червонца.

– Сговорились.

– Коня я свожу к ковалю, он и сбрую посмотрит. Но ехать вы сможете уже завтра утром. Я дам своего коня и сбрую. А через неделю, когда ты будешь ворочаться из Орла, всё заберёшь, как новое.

– Дело. Спасибо.

– Тогда, будьмо! – сказал хозяин, поднимая лафитник.

– Будьмо! – повторил за ним Зиньковский, и они чокнулись.

Ночью Махно разбудили.

– Батько, привели лазутчиков.

– Кто такие? Давай их сюда.

К костру подвели двух бойцов без погон.

– Чьи вы будете, хлопцы? – спросил Махно.

– А вы – то, сами кто? – переспросил пленный.

– Здесь я спрашиваю. Командующий Повстанческой армией Нестор Иванович Махно. Итак, прошу назваться.

– Красноармейцы мы. Дозорные.

– Кто ваш командарм?

– Наш командующий Южным фронтом Владимир Александрович Антонов-Овсеенко.

– С кем воюете?

– Со всеми, кто против рабочих и крестьян.

– Вот вы нам и нужны.

– А что мы вам сделали.

– Не сделали, так сделаете.

– Мы по своим стрелять не будем.

– А это и не понадобится. Поведёте нас к ним.

– А вы нас грохнете, как Сусанина?

– Такой задачи нет. Я должен встретиться с… этим… вашим… Коневым.

– Овсовым, – поправил его Белаш.

– Антоновым-Овсеенко, – уточнил пленный.

– Bo-во… К нему, – сказал Махно. – Давай-ка, брат Белаш, играть зорю.

На подходе к Юзовке отряд Махно остановился. Командующий подозвал к себе пленных дозорных.

– Ну, что… Вот мы и пришли… Скачите оба. Доложите о себе и о нас. Ступайте. Мы ждём.

Те умчались. А через полчаса Главнокомандующий Антонов-Овсеенко принимал у себя Нестора Ивановича.

– Сколько у вас штыков или сабель?

– Вышли из Гуляй-Поля, было три тысячи. В пути прибилось ещё две.

– Значит, пять. Приличное соединение, но недостаточное для взятия и удержания большого города. Свяжитесь с командиром отдельной дивизии Никифором Афанасьевичем Григорьевым. Талантливый военный, в союзе с ним вы приобретёте боевой и командный опыт. Сегодня получите вооружение, провиант и кое-какую амуницию. Сегодня отдыхаете. Завтра на заре выступаете на Мелитополь. Врываетесь в город и удерживаете его до подхода наших основных частей.

– А можно сначала на Гуляй-Поле?

– Нет.

– Почему?

– А почему не на Берлин?

– У меня жена осталась в Гуляй-Поле.

– Скверно. Сочувствую. Но приготовьтесь к тому, что вы её более не увидите.

– Почему?

– Да потому, что как только кто-то оккупирует ваше Гуляй-Поле, первое, что он сделает – начнёт искать родственников, а найдя их, будет шантажировать вас. Второе. Если сейчас на пути к Мариуполю вы возьмёте Гуляй-Поле, то дальше его вы не продвинетесь. Завязнете. А через неделю сдадите. Закон тактики. Третье. Давайте воевать, а не морды бить каждый за свой огород. Желаю успеха, – сказал Командующий Южным фронтом, встал и протянул руку.

– Просыпайтесь, боярыня. Приехали. Орёл, – сказал Зиньковский, приподнимая край тулупа.

Анастасия спрыгнула с тачанки и огляделась. Они стояли перед большим двухэтажным домом с вывеской «Постоялый двор и трактир «Веселов».

– Идём знакомиться с хозяином, – сказал Лев, забирая все вещи из тачанки.

Они поднялись на крыльцо. Вошли в помещение, из которого на второй этаж вела деревянная лестница, устланная ковровой дорожкой. На промежуточной площадке стояли кадки с огромными цветочными кустами. Небольшие вазы с домашними цветами стояли и на перилах. Под лестницей и промежуточной площадкой был устроен гардероб. Дверь слева вела в трактир. Анастасия и Лев сдали верхнюю одежду и вошли в зал.

Подошёл официант.

– Есть уха, гуляш, котлеты и жареная рыба. На гарнир – картошка пареная, жареная и пюре, капуста тушёная с мясом, грибы маринованные, арбузы и яблоки мочёные, капуста квашеная, и винегрет. Если пожелаете, можем сварить пельмешки.

– Неси всё и пельмени ставь на огонь.

– Водочки, хереса, мадёрцы?

– Не надо. Хозяина покличь. Разговор есть.

– Якши.

Подошёл хозяин.

– Откуда гости?

– Вам привет из Чугуева от Пантуховых. Надо их родственницу устроить на два месяца. Всё будет оплачено. Желательно с полным пансионом. Сколько это может стоить?

– Надо посчитать.

– Давайте посчитаем.

Подошёл официант с подносом и принялся выставлять блюда.

– Принеси бумагу, счёты и ручку, – сказал ему хозяин.

– Какой номер намерены занять? – спросил он у Льва.

– Недорогой, но тёплый.

– Сообразил. Значит, не угловой, а средний, с прихожкой и спальной. Если с пансионом, то по двадцати целковых за месяц. Стало быть, восемьдесят. Такая цена устраивает?

– Годится.

– Как платить будете?

– На всякий случай, давай за четыре месяца. Ассигнациями.

– Время тревожное и ненадёжное. За обед я и ассигнацией возьму. А с перспективой лучше серебром или царскими.

– Хорошо. А, если случится, раньше заберём?

– Возврат гарантируем.

– Пишем договор.

– Паспорт имеется?

– Натюрлихь. И ещё. Сейчас надо бы её устроить на курсы ремингтонисток, а после – медсестёр.

– У нас в городе можно и на профессора выучиться. Были бы деньги. Вы сами это сделаете или мне её сводить?

– Мне бы провожатого по городу.

– подошлю помощника.

Лев гнал по городу тачанку, в которой сидел молодой помощник хозяина, а рядом с Зиньковским – Анастасия.

– Лёва, – спросила она, – а зачем на курсы мне идти?

– А ты что, умеешь печатать на машинке?

– Нет.

– Ну, вот и научишься. Чтоб не мучилась бездельем. А то у вас, у баб, от нечего делать дурь в голове поселяется. Ну и вообще, надо же тебе расти. Батько-то, всё ж таки, как ни говори, а голова. Вот и тебе надо соответствовать.

– Это он так решил?

– Ну не я же. Сама ты как думаешь? Нужно что-то постигать? Или как?

– А курсы медсестёр тоже он придумал?

– Анастасия, кто бы это ни придумал, это должно стать твоим. Ты где-нибудь училась?

– Да. Воскресную закончила.

– А гимназию?

– Дорого и поздно.

– Ну вот, видишь. И дорого, и поздно. Поэтому и решено тебя отдать в учение. Через полгода будешь грамотной дамочкой. Будешь ходить с редикюлем и парасолькой.

– Ну, вот и всё. Приехали, – сказал он, остановив тачанку вновь у того же постоялого двора. – Слазьте. Я поеду к батьке. Не знаю, увидимся ли. Ты, главное, учись, чтобы Нестор гордился тобой. А выучишься, сама гордиться будешь. И никому не сболтни, чья ты жена. Будь осторожна и осмотрительна, чтоб не бросить на себя саму тень. А главное – блюди себя. Прощай.

К зиме Настя успела окончить курсы ремингтонисток и поступила в госпиталь. Она уже вполне освоилась в городской жизни. Одевалась не хуже подруг, с которыми училась там, и тех, с которыми уже успела познакомиться здесь. Однажды, когда возвращалась с занятий к себе, она вдруг заметила идущего за ней молодого человека.

Она забежала в свой номер и выглянула в окно. Он стоял неподалёку от крыльца и курил. Когда из трактира вышел один из постояльцев, он окликнул его и о чем-то спросил. Тот повернулся к зданию и показал рукой на её окна. Настя отшатнулась от окна.

На следующий день с первым снегом в Орёл вошли деникинцы. Утром Анастасия уходила в госпиталь и опять увидела того молодого человека. Почти бегом она проследовала до госпиталя, но всю дорогу чувствовала преследование. Освободилась от него только, когда скрылась за воротами госпиталя. Когда же вечером она покидала занятия и работу, то вновь увидела того молодого человека.

– Разрешите проводить вас?

– Пожалуйста. Только не пытайтесь ухаживать.

– А я и не пытаюсь. Ведь вы жена моего приятеля. Мы с ним сидели в Бутырках.

У Насти кровь отступила от лица.

– Вы знаете Нестора Ивановича Махно? Но он сидел в одной камере с Аршиновым, а про вас ничего не рассказывал. Как вас зовут?

– Копылов Пётр. Вам не стоит меня опасаться. Я хоть не анархист, но был среди них до семнадцатого года.

– Извините, но я все равно вас не знаю и не могу пригласить к себе.

– А этого и не надо. Тем более, что на вашем постоялом дворе сегодня случилось ограбление, были обворованы несколько номеров.

– Что? – у неё подкосились ноги. Но он успел подхватить её. – Не беспокойтесь, ваш баул не был вынесен. Его обнаружили перед открытой дверью. На месте ограбления работала контрразведка. Вот, видите это здание? Вам сюда. Извините. Я не смогу туда с вами. Да и вам лучше подумать надо ли туда идти. Может, лучше вернуться в госпиталь. Контрразведка – это не пансион. Впрочем, если у вас там были документы, то тогда…

– У меня там оставались документы. Да и не только…

– Тогда смотрите сами.

Настя взошла на крыльцо, потянула на себя тяжёлую дверь и скрылась за нею.

За дверями её остановил часовой.

– Вам куда, барышня?

– У меня где-то здесь баул. Я жила в номерах, а там сегодня случилось ограбление.

– Тогда вам к штабс-капитану Карабаню. Постойте здесь. – Часовой повернулся к напарнику. – Фёдор, вызывай штабс-капитана Карабаня.

Второй часовой помчался по коридору и вернулся с офицером.

Тот остановился в трёх шагах от неё и внимательно оглядел её с головы до ног.

– Штабс-капитан Карабань Яков Филиппович. А ваше имя и фамилия?

– Анастасия… Вас… Аг… Аграновская… Анастасия… Валерьяновна.

– Ступайте за мной.

Они проследовали по коридору и вошли в кабинет.

– Который чемодан ваш?

– Жёлтый.

– Этот?

– Да.

– Что в нём?

– Деньги, вещи и документы.

– Точнее, пожалуйста. Какие деньги, какие вещи и какие документы?

– Паспорт.

– Так, паспорт. Вы у нас Аграновская?

– Да.

– А это что за паспорт? Кто такая Анастасия Варецкая?

– Это я до замужества.

– Поверим. Идём дальше. Что ещё было у вас в чемодане?

– У меня были кое-какие драгоценности. Из вещей: туфли, блузки, бельё… Документы и фотографии.

– Проверяем. – Он открыл чемодан. И выложил шкатулку. – Это что? Драгоценности? Деньги?

– Да. И то, и другое…

– Сколько?

– Много.

Офицер открыл шкатулку и показал ей.

– Пусто.

– Пусто.

– Что в этом редикюле?

– Тоже деньги. Серебро и золото.

– Пусто.

– Пусто.

– Есть на что жить?

– Нет. Это всё, что было.

– Какой у вас договор с хозяином?

– Четырёхмесячный пансион.

– Когда заканчивается?

– Уже закончился. Завтра-послезавтра надо платить.

– Ну, что ж, если найдём похитителя, считайте, что вам повезло. А нет, так… На нет и суда нет. Но вот документы ваши… Кто на этой фотографии?

– Мой муж.

– Кто такой?

– Он председатель управы в Гуляй-Поле Александровского уезда Екатеринославской губернии.

– Фамилия мужа?

– Он председатель управы.

– Фамилия его?

– Махно Нестор Иванович.

– Какой партии или организации принадлежит?

– Я не знаю. Он председатель управы.

– Где венчались?

Настя опустила голову.

– Я повторяю свой вопрос. Где вы венчались со своим председателем управы?

– Мы не успели.

– Он большевик?

– Нет.

– Октябрист? Кадет?

– Нет.

– Анархист?

Настя заплакала.

– Можете не отвечать. В России давно не венчаются большевики и анархисты. Как вы сказали вас по отчеству?

– Анастасия Валерьяновна Аграновская.

– А кто же тогда Варецкая, если мужа фамилия Махно?

Настя пустилась в рёв.

– Ну, если вы вознамерились меня разжалобить, то считайте, что это вам удалось. Родом вы откуда?

– Из Чугуева, Харьковской губернии.

– Как случилось, что муж на юге, а вы здесь?

– Муж отправил учиться подальше от войны.

– И чему вы учились?

– Окончила курсы ремингтонисток. А сейчас учусь на медсестру.

– Садитесь за машинку.

Настя послушно села за стол, на котором стоял затасканный «Ундервуд».

– Готовьте машинку.

Настя взяла бумагу, переложила её копиркой и заправила в машинку.

– Пишите. Командующему Добровольческой армией генералу Деникину А. И. от сестры милосердия Орловского губернского военного госпиталя Анастасии Валерьяновны Аграновской. Заявление. Прошу Вас принять меня на службу в контрразведку на должность технического секретаря. Обязуюсь хранить военные секреты, а также беру на себя обязательство не разглашать никому, что касается моей новой службы. Автобиографию, фотокарточку и резюме прилагаю. Число и подпись.

– Я могу идти?

– Подпись поставьте.

– Здесь?

– Да, здесь.

– А теперь я могу идти?

– Конечно, нет.

– Почему?

– Потому, что вы приняты на службу в состав Добровольческой армии под командованием генерала Деникина.

– А как быть с госпиталем?

– Сейчас поедем. Я всё улажу.

Они вышли на крыльцо. Спустились с него. Сели в коляску и поехали. Копылов достал махорку. Закурил и зашагал в ту же сторону.

Армия Деникина оставила Орёл и закрепилась в Харькове. Вечером в контрразведке зазвонил телефон.

– Штабс-капитан Карабань.

– Адъютант командующего поручик Лактионов. Господин штабс-капитан, с вами хочет побеседовать генерал Деникин. Вам необходимо прибыть сей же час в штаб командования.

Карабань взбежал на крыльцо. Открыл дверь и скрылся за нею. По широкой лестнице поднялся на второй этаж. Вошёл в приёмную и сказал адъютанту:

– Поручик, доложите командующему, что прибыл штабс-капитан Карабань.

– Прошу вас. Антон Иванович ждёт вас. – И поручик открыл перед Карабанем дверь, ведущую в кабинет генерала Деникина.

Офицер вошёл в кабинет.

– Господин главнокомандующий, штабс-капитан Карабань по вашему приказанию.

– Заходите, Яков Филиппович. Присаживайтесь.

– Спасибо.

– Ситуация такая, Яков Филиппович. Не исключено, что через неделю-другую мы сдадим Харьков. Но, разумеется, не ради просто сдачи, а во имя стратегической цели. Поэтому нам будут нужны люди, регулярно снабжающие нас информацией, со стороны противника. Кого бы вы порекомендовали для выполнения этой нелёгкой миссии?

– Себя.

– Похвально. Но вы нужны здесь. У вас есть хороший заместитель, капитан…

– Шубников. И всё же я настаиваю на кандидатуре, в которой у меня уверенности более всего.

– Звучит резонно. Ну, хорошо. Что для этого понадобится?

– Немного денег для покупки помещения под фотостудию. Ну и какой-то запас на первое время.

– Сколько это может быть?

– Приличная резидентура стоит немало. Но хотя бы двести золотых. Химикалии надо прикупить. Интерьер устроить. Цивильную одежду. Лошадь для разъездов, сбрую.

– Давайте позовём нашего тыловика. – Деникин позвонил в колокольчик. Вошёл адъютант.

– Серж, позовите Григория Афанасьевича.

Через минуту вошёл пожилой полковник.

– Григорий Афанасьевич. Выдайте нам, пожалуйста, двести золотых червонцев.

– Можно в другом эквиваленте?

– Можно. Но только в твёрдом.

– Акции и ассигнации возможны?

– Нет, нет, Григорий Афанасьевич, никаких бумаг. Давайте так. Сколько есть золотом. А остальное – серебром. В крайнем случае, – драгоценностями.

– Слушаюсь, – ответил полковник и вышел.

– Что еще, Яков Филиппович? Давайте, решайте, чтобы потом не было поздно.

– Если можно с десяток штабных фотографий для оформления интерьера и витрины.

– Нет проблем. Выберите всё, что может вам пригодится.

– Тогда, я готов.

– С богом, Яков Филиппович.

– До свиданья, Антон Иванович.

Штаб Махно.

– Товарищи командиры, штаб Южного фронта поставил перед нами задачу овладения Мариуполем. Какие будут соображения и предложения?

– Снарядить обоз с капустой, – предложил Каретников.

– Где же это мы столько капусты возьмём? – с улыбкой возразил ему Озеров.

– Тогда свадебный обоз, – внёс предложение Лепетченко.

– Ну, это то же не новее, – сказал Белаш.

– А если захватить в плен петлюровский полк, переодеться и войти в город? – предложил Семён Бурбыга.

– Товарищи, это всё годится для взятия хутора, но только не для города, – поддержал штабистов Махно. – Масштаб задачи несоизмерим с теми, что мы ставили перед собой прежде. Под стать ей должен быть и подход к решению. Командующий Южным фронтом Антонов-Овсеенко приказал соединиться с неким Никифором Григорьевым. Есть у нас на него какие-нибудь сведения?

Поднялся Белаш. Поставил перед собой портфель, открыл его, достал тетрадку, полистал её и зачитал:

– Никифор Григорьев, штабс-капитан, фронтовик, полуграмотный, но талантливый военный, хороший организатор, крепкий рубака. Но…

– Что? – насторожился Махно.

– Беспринципный человек.

– Как же он попал в революцию без царя в голове?

– Да он попал в революцию, потому что она случилась, – ответил Белаш.

– Но он же анархист? – не унимался батько.

– Да, не знает он таких слов, – сказал Озеров.

– Не может быть такого, – возразил Махно, – какие-то же мотивы двигают им.

– Батько, – терпеливо продолжал информировать Белаш, – Он, как бы это сказать точнее… Понимаешь, он просто воюет за себя и свою бригаду, точнее банду. В плен не берёт – расстреливает, кто бы ни попал.

– Ну, делать нечего. В революции родственников не выбирают. Мы вынуждены пойти на союз с ним, коль сам Овсеенко рекомендует. Организуй нам встречу, брат Белаш.

– Добре. Это надо ординарца твоего спытать, – ответил начальник разведки, – Федосий Щусь знает его с пятнадцатого года. Служили где-то рядом.

На опушке леса встретились два небольших конных отряда. Навстречу друг другу рысью сошлись два всадника. Поздоровались. Разъехались. Потом, так же навстречу друг другу поскакали Н. Махно и Н. Григорьев. Осадили коней. Поздоровались за руку и поехали рядом от леса к хутору.

Разговор продолжился в избе за столом с закусками и выпивкой. На стене, за спинами обоих атаманов, висела карта Украины.

– Дорогой брат Никифор. Ты наверняка знаешь, что нам с тобой поручено брать Мариуполь. У тебя есть соображения?

– Прежде давай решим, кому командовать соединением, – предложил Григорьев.

– Давай тогда сделаем так, – сказал Махно. – Каждый из наших штабистов напишет на бумажке число штыков и сабель. У кого больше, тот и командир. Идёт?

– По рукам.

Тотчас штабисты подали обрывки бумаги.

– Ну вот, – сказал Махно, – значит я и командующий группировкой. Тогда план таков. Мы объединяем артиллерию в отдельный артдивизион. Располагаем его на северо-западе от Мариуполя. Одна половина вашей бригады стоит и ждёт вторжения вдоль северной дороги. Вторая – с востока. Мы одной половиной делаем глубокий обходной манёвр с запада. А вторая под командованием комполка Марченко совершает прямое вторжение по железной дороге с востока сразу после продолжительного артобстрела и взятия на себя внимания командования гарнизона.

– План хорош, но есть вопрос: у вас все анархисты или есть ещё какие пристрастия?

– У меня сброд святой. В основном, конечно, большинство из нас анархисты. Но вот комполка Марченко, к примеру, коммунист. Есть иудеи. Православные. Немец-штунда. Татары, стало быть, мусульмане. Один француз не знамо какой веры. Ну, гугеноты они, вообще, безбожники. Но, в основном, конечно, русские и хохлы. А большинство командиров, как я уже сказал, конечно, анархисты. Сам факт, что они все под моим знаменем, говорит за то, что все они, как и я – революционеры.

– Ну, тогда предлагаю первый тост. За революцию! – сказал атаман Григорьев и поднял рюмку.

Штаб мариупольского гарнизона генерала Шкуро. В кабинет вошёл начальник штаба соединения полковник Шифмер-Маркевич.

– Андрей Григорьевич, наша разведка донесла: по нашим позициям ведёт огонь неизвестное артсоединение, расположенное южнее Нечаевского. На обход его с запада необходимо послать отдельную конную группу. Но с полковником Пухановым у нас нет связи.

Вошёл офицер с телеграфной лентой в руках.

– Господин генерал, конезаводчик из Юзово гонит эшелон с тысячью голов элитных пород лошадей, просит обеспечить охранение.

– Откуда поступило сообщение?

– Телеграмма отправлена с разъезда на пятидесятой версте от Мариуполя.

– А почему он просит обеспечить охранение. У них какие-то сложности?

– Сообщает, что его преследует какая-то банда.

– Банда – это нехорошо. Но тысяча голов – это хорошая кавалерийская бригада. Давайте пошлём дрезину или маневровый паровоз с двумя платформами и двумя ротами солдат с пулемётами, чтобы встретить эшелон и остановить преследователей. Тысяча коней стоит этого. Звоните.

– Слушаюсь, Андрей Григорьевич.

– Если они прибудут через час-полтора, то пошлите полковника Венцова на встречу с конезаводчиком. Пусть договорится с ним, чтобы он одолжил нам коней или продал недорого, с тем, чтобы кавбригада не позднее завтрашнего утра уже выступила на ликвидацию неприятельского артдивизиона.

Через час дрезина с двумя платформами прошла двадцатую версту. Её машинист увидел идущий навстречу паровоз, остановил дрезину, и, подавая сигналы, начал отрабатывать задний ход. Крикнул офицеру:

– Быстро сгружайтесь, а то, как бы чего не вышло!

– Первая рота прыгает на насыпь и занимает позицию слева. Вторая рота занимает позицию справа. Марш! Быстро! Бегом!

Солдаты спрыгнули с платформ и развернули оборону. Паровоз с двумя десятками теплушек проследовал дальше, толкая впереди себя дрезину. Через пару вёрст он остановился. Из теплушек выскочили бойцы с пулемётами Льюиса и Максима. Они взгромоздились на платформы, и поезд тронулся дальше.

В штабе Шкуро зазвонил телефон. Полковник Шифмер-Маркевич протянул руку к трубке:

– Разрешите, Андрей Григорьевич?

Шкуро кивнул.

– Слушаю. Маркевич у аппарата. Да. Хорошо. Этих пропустить, а тех уничтожить.

Вошёл адъютант.

– Господин генерал. Господин полковник. В город под видом товарного поезда, груженного породистыми лошадьми, ворвались махновцы. Полковник Венцов убит.

– Уходим! – Скомандовал Шкуро.

По дороге, идущей из Мариуполя, в беспорядке уходил гарнизон генерала Шкуро. А в городе кричали «ура» махновцы и григорьевцы.

На станцию прибыл поезд. На привокзальной площади выстроились батальоны. На самом перроне вдоль здания вокзала в одну шеренгу была выстроена штабная рота григорьевцев. Из вагона вышли Антонов-Овсеенко, Лев Каменев и группа штабистов. К ним подошли щеголеватый, подтянутый, с офицерской выправкой Никифор Григорьев и неказистый, малорослый, в венгерском мундире без знаков отличия и в студенческой фуражке Нестор Махно. Никифор Григорьев щелкнул каблуком, коротко козырнул и назвался:

– Комбриг Григорьев.

– Комбриг Махно, – назвался батько.

Вся группа военных прошла сквозь здание вокзала и вышла на высокое крыльцо с балюстрадой. От крыльца простиралась привокзальная площадь, над которой тотчас прокатилась команда:

– Сми-и-р-р-р-рна-а-а!

Грянул марш. И под музыку к крыльцу, как к трибуне, на которой остановились высокие гости во главе с Командующим фронтом, чеканя шаг, направился григорьевский начальник штаба. Как только он остановился перед Антоновым-Овсеенко, оркестр смолк.

– Товарищ, Командующий Южным фронтом, отдельная объединённая группировка под командованием Григорьева по случаю взятия Мариуполя построена. Потерь нет. В плен взяты два батальона из числа неприятеля. Начальник штаба бригады Градов.

– Здравствуйте, товарищи!!! – громко сказал Антонов-Овсеенко.

– Здра… жла…, товарищ ком-юж-фронт!!! – гаркнули бойцы.

– Товарищи бойцы! Поздравляю вас с революционной победой! – крикнул Командующий.

– Ура-а-а-а!!! Ура-а-а-а! Ура-а-а-а-а-а!!! – прокатилось над площадью.

Затем на первый план выдвинулся член Военного Совета Южного фронта Лев Каменев.

– Товарищи красноармейцы! Центральный комитет РКПб, Всероссийский центральный исполнительный комитет и Реввоенсовет республики постановили учредить награду для бойцов и командиров за выдающиеся заслуги перед революцией, за проявленную отвагу, за успешно проведённые операции по разгрому врагов – орден Боевого Красного Знамени. Этой высокой награды уже удостоился командарм Василий Иванович Блюхер. Ему вручён нагрудный знак под номером один. А сегодня мы с вами будем свидетелями знаменательного события!

Он раскрыл папку и продолжил.

– Товарищи бойцы, за успешно проведённую операцию по овладению Мариуполем орденом Боевого Красного знамени номер два награждается командир отдельной революционной ударной бригады Никифор Афанасьевич Григорьев! – Грянул туш. Каменев вручил Григорьеву орден и продолжил чтение.

– За проявленное рвение и отвагу, проявленные при взятии Мариуполя, орденом Боевого Красного знамени под номером три награждается командир отдельной Повстанческой бригады Нестор Иванович Махно!

Грянул туш, и под раскатистое «ура» Лев Николаевич Каменев прицепил на френч Нестору Ивановичу сверкающий золотом и рубиновой эмалью новенький орден.

– Товарищи бойцы! – продолжил Антонов-Овсеенко. – Командование фронтом из своих запасов прислало вам три вагона с оружием и боеприпасами, амуницией и продовольствием. Назрела острая необходимость бригаде Нестора Ивановича Махно выступить на Екатеринослав, а бригаде Никифора Афанасьевича Григорьева направиться на румынский фронт, который сейчас проходит районе Плетёного Ташлыка. Желаю успехов и побед!

– Ура-а-а-а-а!

– Смир-р-р-рно! – скомандовал начштаба Градов. – Для прохождения торжественного марша! Поротно! Одного линейного дистанция! Первая рота прямо, остальные нале-е-е-во! Шагом марш!!!

Орёл. Во дворе бывшего кадетского корпуса проходило формирование красного кавалерийского полка «Орловский пролетарий». На невысокой трибуне с флагштоком стояли несколько человек в полувоенной одежде, в кожаных куртках, в фуражках и картузах без кокард. Один из них, держа в руках список, зачитывал его:

– Командиром полка назначается Михаил Леонтьевич Полонский, начальником штаба пойдет Падалка Фёдор Никанорович. Комиссаром полка будет Леонтий Васильевич Феоктистов. Принимайте командование, товарищ Полонский, и выступайте на Харьков.

Полонский спустился с трибуны, вскочил на коня, выхватил шашку и скомандовал:

– По-о-олк! За свободу и счастье рабочих и крестьян, на битву с врагами революции, шагом марш!

Грянул оркестр, и полк направился со двора на улицу.

Через три дня в фотоателье «Аркадия» вошёл первый посетитель. Им был адъютант командующего поручик Лактионов с молодой барышней.

– Милейший, – сказал он, – запечатлейте нас с дамой.

– Пожалуйста, господин офицер, – сказал Карабань, – раздеваться будете? Или пожелаете в шинели? У нас тепло. Пожалуйста, вот вешалка. Зеркало. Как бы вы хотели? На чистом фоне или на фоне пейзажа?

– Давайте как угодно, только побыстрее. Когда будут готовы снимки? Мы через неделю выступаем на Екатеринослав.

– Не извольте беспокоиться. Когда воротитесь, тогда и рассчитаемся.

– Сговорились. Прощу прощения, кстати, мы нигде с вами не пересекались?

– Вполне возможно. Мир тесен, а дороги войны извилисты и узки.

– Вы философ, но поразительно похожи на кого-то из наших штабных.

– Усреднённый русский типаж.

– Нет, вы, положительно, не простой фотограф.

– Да, полно вам, я говорю на профессиональном сленге. Прошу вас. Займите позицию.

Поручик сел на стул. Дама встала за его спиной.

Вспыхнул магний.

Карабань закрыл за посетителем дверь и вошёл в подсобное помещение, освещённое красным светом.

– Анастасия Валерьяновна. Есть первый снимок для проявки.

Послышалась канонада и пулемётная очередь.

Карабань выглянул в окно.

– Ну вот, и красные входят.

На следующий день в фотоателье вошёл красноармеец. Анастасия сидела за барьером в прихожей салона, а Яков Михайлович колдовал со светом в студии, куда вела открытая дверь. Красноармеец внимательно просмотрел все фотографии.

– Я смотрю, у вас тут часто фотографировались деникинцы?

– Было.

– А на этой фотографии вы?

– Да это я.

– А вы не помните меня?

Она пожала плечами.

– Вы же в Орле жили?

– Да, было. Ну, я… Я училась там… На медсестру.

– В госпитале.

– Да. Верно.

– Я лежал там на излечении после германского фронта.

– Да там было много раненых. Всех не упомнишь.

Вышел Карабань.

– Желаете сфотографироваться?

– Нет, спасибо.

– Да, чего ж спасибо. Заходите, садитесь. Всё готово.

– Ну, это же дорого.

– Да будет вам. Считайте, что я вам дарю фотографию. Садитесь.

Красноармеец сел.

– А, вы на каком фронте были ранены?

– В Восточной Пруссии попал под газовую атаку.

Вспыхнул магний.

– Ну, вот и готово. Приходите завтра.

– Спасибо, – сказал красноармеец и вышел.

Но не успела закрыться дверь, как вошла целая группа военных. Они тоже долго присматривались к фотографиям, пока, наконец, Карабань не предложил им сфотографироваться так же бесплатно.

Вскоре после их посещения вошли двое красноармейцев с винтовками. Один из них, ничего не спрашивая, приказал:

– Собирайтесь.

– Куда?

– На кудыкину гору.

Их усадили на подводу и повезли по улицам Харькова. Вскоре высадили возле того самого здания, где располагался штаб командования деникинцев. Вслед за провожатым Яков и Настя взошли на крыльцо, скрылись за высокими тяжёлыми дверями. Поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Их впустили в приёмную.

А за закрытыми дверями кабинета шёл разговор командарма Лазаревича со штабом Южного фронта.

Антонов-Овсеенко:

– Вениамин Валентинович. На взятие Екатеринослава я направил Повстанческое соединение Махно. Но у них нет артиллерии. Вы не могли бы для помощи этому соединению послать полк, имеющий артиллерию? Желательно, конечно, чтобы это был коммунистический полк.

Лазаревич: Я всё понял Владимир Александрович. Здесь, в Харькове, в мою армию влились несколько полков. Один из них «Орловский Пролетарий» под командованием Михаила Полонского и Фёдора Падалки. Так я и направлю этот полк на Екатеринослав.

Антонов-Овсеенко: Решено. Желаю удачи.

Командарм опустил трубку. Вошёл порученец.

– Товарищ командующий, в приёмной фотографы.

– Пусть войдут.

Перед Яковом Филипповичем и Анастасией открылась дверь. Оба оказались в том же кабинете, где несколько дней назад сидел Деникин. Сегодня на месте его был другой военный, но без погон. Он поднялся и вышел из-за стола им навстречу.

– Здравствуйте. Присаживайтесь. Вас зовут…

– Яков Филиппович Рябоконь.

– А вашу жену?

– Анастасия, – робко ответила сама Настя.

– А по батюшке?

– Анастасия Валерьяновна.

– Очень приятно. Командующий армией Вениамин Валентинович Лазаревич. Мы нигде с вами не встречались на военных дорогах?

– Я служил у Самсонова и у Юденича. Дошёл до капитана. Был ранен на немецком фронте. Уволен в шестнадцатом по ранению. Мобилизации не подлежу, – ответил Карабань и выложил документы.

Лазаревич взял бумаги. Полистал и вернул Карабаню.

– Очень хорошо. Но, я уверяю вас: Вам не придётся ходить в строю. Дело в следующем. Хочу предложить вам службу в нашем штабе.

– В качестве кого?

– Штабного фотографа.

– Теоретически это возможно… Но несколько неожиданно.

– Я всё понимаю и не требую немедленного ответа. Кстати, Анастасия Валерьяновна что-то ещё умеет делать?

– Знаю ремингтон. Училась на сестру милосердия.

– Где учились на медсестру?

– В орловском губернском военном госпитале.

– Замечательно. А в травах разбираетесь?

– Бабушка научила кое-чему. Да и мама – тоже.

– Значит, зверобой отличаете от лютика?

– Конечно. И чистотел от лопуха. Хотя и он – небесполезное растение.

– Ну, вот и здорово. Соглашайтесь. Обещаю все виды довольствия, как работникам штаба.

– Можно подумать?

– До завтра, – сказал командарм и протянул руку.

– Так быстро?

– Вы же бывший.

– Тогда, до завтра.

Лазаревич проводил их до лестницы. Прошёл по коридору. Постучал в одну из дверей.

– Войдите, – послышалось из-за дверей.

– Это я, Лазаревич. Как вы себя чувствуете Михаил Васильевич! – спросил командарм, входя в комнату.

– Если утром будет хотя бы неплохо, то завтра продолжу путь.

– Торопиться не следует. Лев Давидович Троцкий, да и сам Владимир Ильич Ленин вряд ли одобрят, если вы примете дела у Антонова-Овсеенко в плохом состоянии. Вам надо серьёзно подлечиться. Да и негоже вам пробираться в родной штаб чужими тылами. Вот возьмём Екатеринослав и Луганск, тогда и примете фронт. А сегодня у меня тут были два интересных человека… Муж и жена Рябоконь. Держат в городе фотографический салон. Он бывший военный, уволенный из армии два года назад по ранению. А она – ремингтонистка, медсестра и немного знахарка. Знает разные травы. Если хотите, я подошлю её к вам.

– А как вы на них вышли?

– Их салон был оформлен оригинальнее всех. Похоже на то, что деникинцы их привлекали для фотографирования. У них на стенках много групповых и одиночных фотографий из штаба Деникина.

– Интересно. Пусть придут. Мы им устроим проверку. Вдруг шпионы.

– Ну, если б были шпионы, не стали бы афишировать свои шашни с Деникиным. И потом, не они к нам пришли, а мы их вызвали. Да и к сотрудничеству с нами они не рвутся. Хотя какая-то проверка не будет лишней. Но вы в данном конкретном случае не рискуете ничем. Вам не вредно попить отвары. А ни она, ни он вас не знают, и любые происки здесь просто исключены.

– Ладно. Хорошо. Спасибо, Вениамин Валентинович. Пришлите их.

Поздно вечером у костра собрался весь штаб Махно.

– Брат Белаш, сообщи-ка нам данные, полученные из Екатеринослава? – попросил Нестор.

– В городе засел генерал Шкуро. Гарнизон его достаточный, чтобы держать круговую оборону не одну неделю, даже в случае полной блокады.

– Ты предлагаешь блокаду? – Махно придвинул к себе карту.

– Даже не осаду. Бесполезно.

– Почему?

– Мы не сможем обеспечить плотность окружения.

– Штурм? С саблями на пулемёты? – Махно снял фуражку и пригладил длинные волосы.

– Не более чем на двух участках, – ответил Виктор Белаш.

– А на остальных?

– В город ведут три дороги. По ним и направить конницу.

– А как лазутчик проникнет в город? – спросил Махно.

– На паровозе.

– Вот и мы основные силы давайте направим по железной дороге. А это две ветки.

– Когда выдвигаемся? – спросил Лепетченко.

– Выступаем завтра на заре, – ответил Махно.

– Может, для разминки возьмём Павлоград? – предложил Чубенко.

– Ни в коем случае, – поспешил с ответом батько. – Если мы даже и возьмём его, то Екатеринослава нам уже не видать.

– Это почему же, батько? – удивился Белаш. – Нешто мы такие бестолковые?

– Витя, Леша, Петро, Михайло, братцы. Вы умнейшие мужики. Но! Взяв Павлоград, мы обнаружим себя и тотчас привлечём к себе внимание противника. Это заставит его немедленно принять контрмеры и выстроить оборону. Закон тактики. Мы же оставим Павлоград в тылу и подойдём к Екатеринославу неожиданно. А вот Гуляй-Поле мы попытаемся отбить одним штабным батальоном. Семён, – Махно обратился к тыловику, – выдай каждому бойцу по полтиннику, чтобы они могли оплатить проезд пригородным рабочим поездом.

– Стоит ли, батько, это ж, какие деньги? – возразил Бурбыга.

– Возьмём Екатеринослав, сразу же воротим. Только проследите, чтобы не пропил никто. Нам не след обнаруживать себя ни на перроне при посадке, ни в вагоне. Да, и ещё… Винтовки укоротить. Всем обрезать стволы и приклады, чтобы ни у какого патруля или дозора не возникло подозрения, что едут лазутчики.

– А скажи-ка мне, брат Белаш, какие у тебя сведения по Гуляй-Полю?

– Пехотный полк, пулемётная рота, конный эскадрон. Всё это под командованием полковника Маркелова. Подразделение не маленькое, не тыловое, но расположено в тылу. На коротком отдыхе. Спокойны за себя. Уверены, что ты в Мариуполе, красные – на Дону, а Григорьев – на румынском фронте, – доложил начальник разведки Виктор Белаш.

– Но лобовой атакой мы их не возьмём.

– Да и мне не хочется вести людей на пулемёты.

– Но и подвергать артобстрелу будущую столицу мира тоже не дело. К тому же местный гарнизон может вызвать подмогу, и тогда нам не избежать затяжных боёв.

– Тогда, давай возьмём для начала хутор с небольшим гарнизоном, а потом, переодевшись в беляков, пойдем на Гуляй-Поле.

– Нет, сделаем так.

Хутор был окружён со всех сторон. Рота, засевшая там, разоружена. Офицера поставили к стенке и расстреляли.

– Кто денщик вашего офицера? – спросил Махно.

Рота молчала.

– Батько, вот ротный список я нашёл. Сейчас высчитаем.

– До утра высчитывать будем. Я же всё равно рядовых солдат не расстреливаю. А они по дури своей не хотят говорить. Тогда я сейчас точно расстреляю самого курносого из них или самого рыжего. А ну-ка, вот ты, поди ко мне.

И тут из толпы вышел бравый, красивый и высокий солдат.

– Я денщик.

– Не врёшь? Фамилия?

– А чего мне врать, ты же меня всё равно халвой не угостишь и Георгия не дашь. Рядовой Копытин я.

– Балагур… Верно, говоришь, не дам ни халвы, ни Георгия. Догадливый. А хочу я, чтобы твой командир полка из Гуляй-Поля выкупил у меня вот этих солдатиков за сотню винтовок, пару пулемётов да пяток ящиков патронов. А то у меня на две сотни бойцов всего сто винтовок да один пулемёт. Бери коня и скачи. Да чтоб к утру был тут как штык. А то ко мне к утру ещё рота подойдёт, и тогда мы сами пойдём брать вас в плен, а этих расстреляю. Дайте ему коня! Скачи.

– Не поскачу.

– Это почему же?

– Полковник Маркелов меня сейчас же к стенке поставит.

– Так ты ж не говори, что я тебе дал коня. Наплети, что ты сам украл у меня коня и сбежал. Скачи!!! – крикнул Махно и стегнул коня плетью.

Конь взвился и помчался галопом в сторону Гуляй-Поля.

На подходе Копытина остановил дозор.

– Беда! Беда! На Никитском хуторе махновцы. Быстрей веди меня к полковнику Маркелову.

Денщика ввели в избу, где среди офицеров он увидел генерала Шкуро.

– Ваше превосходительство, денщик поручика Хлынова, рядовой Копытин. На хуторе Никитском хозяйничает какая-то банда. Поручика Хлынова расстреляли. Грозятся утром пострелять всю роту.

– Что за банда. Большая? Кто у них командир?

– Не знаю. За старшего какой-то малец. Они его батькой кличут. Бойцов у них сотни две. Но к утру должна ещё рота подойти.

– Это кто ж тебе всё так складно рассказал, солдат Копытин? – спросил генерал.

– Подслушал.

– Почему же они тебя с поручиком к стенке не поставили?

– А я спрятался. И слышал, как он говорил, дескать вернёт пленных за выкуп. А после-то я коня тихонько отвязал и галопом сюда.

– Больше ничего? – спросил генерал.

– Да вроде всё.

– Правда ли?

– Да как на духу, Ваше превосходительство.

– Ладно, ступай, солдат. Ну, что Сергей Александрович. По-моему, вы уже всё поняли. Это сам Махно со штабом. И не две сотни их. Батальон – не менее. К утру, возможно, еще батальон придёт. Выводи полк. Окружай. Атамана ко мне. На допрос. Командуйте. Убеждён, что ваш подвиг будет оценен по заслугам. Я отбываю на станцию Зализничную. Телеграфируйте в Екатеринослав. До встречи, – сказал генерал Шкуро и, попрощавшись с каждым за руку, вышел на крыльцо, взгромоздился в коляску и под охраной роты отбыл.

Полковник Маркелов повернулся к своему заместителю:

– Давай, Валерий Иванович, поднимай полк. Надо к ночи всё закончить.

– Здесь оставим кого-нибудь?

– Оставь взвод для охраны и пулемёт.

На станции генерал Шкуро вошёл в поезд. Снял шинель с башлыком и фуражку.

– Можно давать отправление? – спросил его адъютант.

– Да. Спёкся батько Махно. Ха-ха-ха-ха. Мужлан. Возомнил себя генералом, – сказал Шкуро полковнику Шифмер-Маркевичу.

– Ходят слухи, что он внебрачный сын князя Ладислава Иримова или крымского хана, – сказал полковник.

– В общем-то, ничего невероятного в этих легендах нет. К тому же все бастарды пожизненно были оригиналами во все века и в разных странах.

– Смешение кровей всегда давало взрывоопасные результаты, – генерал достал часы. – Шестнадцать ноль-ноль. Смеркается. Наверное, полковник Маркелов уже на подходе к тому хутору.

– Темнеет, – сказал Маркелов.

– Ничего, – сказал капитан, гарцевавший рядом, – это нам на руку.

В это время сзади прозвучал артиллерийский залп, и снаряд разорвался в арьергарде.

– Не понял, – сказал капитан.

– Я тоже. Там же наша артиллерия осталась, – ответил полковник, и в этот момент с обеих сторон дороги застрочили пулеметы.

– Ну вот. Заработали кресты на могилы. Но меня так не возьмёшь! – сказал со злобой капитан. – Где этот сука, Иван Сусанин. Зарублю!!!

Среди пулемётной трескотни испуганно ржали кони, кричали раненые и падали убитые. Вдруг пулемёты резко замолчали, и в наступившей тишине раздался крик:

– Бросай оружие!!! Руки до неба!!! Сдавайся!!!

Ночью махновцы вошли в Гуляй-Поле. Как только конный отряд остановился возле здания управы, Махно приказал:

– Слушай меня внимательно! По домам расходятся только местные. Через час всем вернутся с едой на троих. Всем разузнать про мою жену. Только после этого разойдётесь до утра. Остальные, что не местные, остаются со мной. Пленных от унтеров до офицеров ко мне на допрос. Рядовых отпустить безо всяких условий на все четыре стороны. Кто захочет служить у меня, зачислить на довольствие.

Махно слез с коня, поднялся на крыльцо, через плечо крикнул:

– Феодосии!

– Здесь я, батько.

– Прикажи на стол собрать. Полковника пленного ко мне.

– Слухаю.

Махно, а следом Белаш, Аршинов и Федосий Щусь прошли в кабинет, который некогда занимал Нестор Иванович.

Ординарцы накрыли стол зелёной скатертью. Поставили на неё бутыль самогона, горшок с варёной картошкой. Нарезали хлеб и сало. Появились солёные огурцы, квашеная капуста, мочёные яблоки и арбузы, головки лука и чеснока, квас, рассол и компот. Расставили лафитники. Разлили самогон.

– Давайте, братья, выпьем за нашу викторию. А кто погиб, тому вечная глория.

– Виват!

– Хэйя!

Выпили. Ввели пленного полковника.

– Доложись! – приказал ему Махно.

– Полковник Маркелов.

– Зовут как? Выкладывай всё, чтобы я не позвал тебе на помощь хлопцев из моей охраны.

– Сергей Александрович.

– Что можешь сообщить о пребывании моей жены?

– Не знал, что у вас есть жена. Да и не наш это профиль. Я командир армейского подразделения.

– Жаль. Сколько лет?

– Если мне, то тридцать семь.

– Из какой семьи?

– Отец заводчик.

– Буржуй. Увести.

Махно взял в руку налитый самогоном лафитник. Выпил. Закусил огурцом.

Ввели поручика.

– Слушаю тебя.

– Вы что-то хотите узнать или спросить о чём?

– Доложись.

– Подпоручик Елютин Валерий Алексеевич.

– У кого вы отбили Гуляй-Поле? – спросил Белаш.

– Здесь был красный комдив Пархоменко.

– Что вы слышали о моей жене? – опять взял на себя инициативу Махно.

– Ничего. Но слышал, что вы недавно играли свадьбу.

– Откуда такой интерес?

– Чисто человеческое любопытство.

– Тебе бы в контрразведке служить.

– Не предлагали.

– А пошёл бы?

– Не думал об этом.

– Сколько лет служишь?

– С пятнадцатого.

– Тебе двадцать два – двадцать три?

– Двадцать один.

– Из вольноопределяющихся?

– Да.

– Из какой семьи?

– Отец – инженер. Мать – учительница.

– Пойдёшь ко мне?

– А можно?

– Иди.

Махно опять взял налитый лафитник. Выпил. Закусил.

– Давай следующего.

Ввели поручика.

– Слушаю тебя.

– Спрашивайте.

– Я командарм Махно.

– Караулов Леонид Максимович. Подпоручик.

– Где моя жена?

– Я так понял, что вы бывший глава управы.

– Да. Бывший.

– Насколько я знаю, после вас тут побывали немцы, петлюровцы, Пархоменко и мы.

– Из команды Пархоменко были пленные?

– Вроде были. Ими занималась контрразведка. Всех расстреляли.

– Увести.

– Я военный врач. Фельдшер.

– Докладывать не умеешь, фельдшер. Я чуть было не поставил тебя к стенке.

Мне будешь служить?

– Буду.

– Хороню. А ветеринары у вас есть?

– Есть. Прапорщик Страшной.

– Где солдат Копытин?

– Там капитан Елистратов саблей размахивал…

– Убили балагура.

Махно опять выпил и закусил. Повернулся к Белашу и сказал:

– Капитана с полковником в расход. Чтоб к утру от них и следа не осталось. Впрочем, приведите этого героя-капитана.

Махно схватил бутыль, налил себе самогону, выпил и захрустел огурцом.

Ввели капитана. Махно молча глянул на него и продолжал грызть огурец.

– Ну, чего молчишь, капитан? Сказать нечего? Или как? Или чего? Или вообще?

– Хочу сделать заявление, – наконец выдавил из себя капитан.

– Да? И какое же? – удивился Махно.

– Возьмите меня на службу.

– Годов-то сколько тебе?

– Двадцать семь. Из них служу пять лет. С осени четырнадцатого.

– Кто твои родители?

– Отец из крестьян. А мать, хоть и из заводчиков, но те тоже бывшие крестьяне.

– У тебя такое благородное происхождение. Почему ты не в революции?

– Не знаю. Не получилось. Так как? Берёте?

– Возьму. Если ответишь на один вопрос.

– Пожалуйста.

– Зачем зарубил ты солдата Копытина?

Капитан опустил голову.

– Белаш, дай ему саблю.

– Зачем, батько.

– Дай, дай. Желаю с ним сразиться.

– Не выдумывай. Хочешь кокнуть его, давай мы его во двор выведем.

– Нет, я хочу с ним сойтись на шашках.

– Ладно. На. Держи, – сказал Белаш и протянул капитану свою саблю.

– Защищайся! – сказал Махно и вынул из ножен свою шашку.

– Не буду, – сказал капитан. – Вы сейчас меня тут покромсаете, а потом ещё и к стенке поставите.

– Если ранишь меня, отпущу. Защищайся! – ответил Махно и лёгким ударом разрубил капитану ремень на поясе. У того повисла портупея.

По волчьи блеснули глаза капитана. Он поднял шашку, но следующим лёгким ударом Махно перерубил ему ремень портупеи. Та свалилась на пол.

Капитан отскочил назад. Зазвенела сталь. Белаш, Озеров и Щусь вышли из-за стола и встали кругом. Вскоре Махно стал теснить капитана в угол. И уже ранил, было, его в руку. Но капитан перекинул шашку в левую руку и продолжал бой, а вскоре стал теснить Махно. Оба разгорячились. Махи были угрожающими, а удары обещали если не смерть, то увечье. В какой-то момент Махно намеревался сделать шаг назад. Но капитан, толи нарочно, толи случайно сделал резкий выпад и наступил Нестору на носок сапога. И подвыпивший Махно споткнулся и упал на спину. Всё произошло так быстро, что не все смогли мгновенно отреагировать. А капитан уже замахнулся, чтобы нанести удар. Но что-то мелькнуло в воздухе, и его шашка вместе с кистью руки рухнула на пол. А следом прогремел выстрел, и капитан рухнул на пол. Щусь левой рукой опустил наган в кобуру, а свою саблю сунул в ножны. Затем он поднял Махно с пола. Отряхнул его. И спросил:

– Ты в порядке, батько?

– Да всё в порядке. Только я ничего не понял.

– Ты ему руку отрубил. А я, чтобы он не мучился, пристрелил его, – ответил Щусь, открыл дверь и крикнул, – Степан. Позови-ка там ещё двоих.

Вошли бойцы и вынесли труп капитана из кабинета.

Присутствующие возвратились за стол. Выпили.

– Но где же моя Настя – горе и несчастье? – опять загрустил Махно. – Неужели у Пархоменко?

– Всё может быть. Могли и немцы взять. Да и петлюровцы – тоже.

– Всех поубиваю и штабелями уложу!!! – заорал захмелевший Махно.

– Я думаю, батько: кто начнёт с нами торг, у того и Настя, – сказал Белаш.

– Долго ждать буду. Может послать письма всем, кто побывал здесь, да спросить, чего хотят?

– Думаю, не стоит обнаруживать столь горячую заинтересованность. Ведь каждый из них может разыгрывать блеф. Но лучше всего тебе следует сделать вид, что она для тебя всего лишь одна из любовниц. А за тебя любая пойдёт.

– Тебе легко говорить, а она восемь лет мне писала письма! Да она же у меня вот здесь!!! – Махно ударил себя в грудь и маханул ещё один лафитник. Потом взял гармошку и пьяно запел:

На маленькой платформе тридцатой версты стояла огромная толпа в ожидании пригородного поезда. Не менее того народу толпилось и у билетной кассы. По перрону прогуливался военный патруль.

В помещении станции пожилой кассир, принимая деньги и выдавая билеты, говорил начальнику станции:

– Сегодня необычайно большой наплыв пассажиров. Причём, в основном-то, мужики.

– Видать, что-то в городе назревает, – высказал начальник станции.

– Ну, если в городе, то ладно, лишь бы не у нас.

– А ну-ка я проверю документы у пары-тройки пассажиров, – высказал предложение молодой офицер, бывший в помещении.

– Будьте осторожны, голубчик. Как бы чего не вышло.

Подпоручик вышел на платформу и тотчас обратился к первому попавшему мужчине.

– Билет есть?

– А як же ж.

– А паспорт?

– Не ношу с собой, Ваше благородие.

– А надо бы. А что у тебя под бушлатом?

– Да ничего, вашбродь, – пререкался боец.

– Распахни-ка, – продолжал настаивать офицер.

– Братцы. Чего это ён предстал, как банный лист. В вагон его, – скомандовал один из бойцов.

– А ну, не смейте! Отпустите немедля!! Я буду стрелять! Вы не смеете! Я офицер!

– Тише, тише, вашбродь. Не шуми.

– Верните, пистолет!

– Да, тихо, тебе ж говорят!

Офицера взяли под руки, зажали рот и внесли в вагон подошедшего рабочего поезда.

Когда поезд оторвался от платформы. Раздался крик солдата.

– Убили!!! Подпоручика убили!!!

Все бывшие на станции сбежались на платформу и увидели лежащего за линией офицера. Спрыгнув с платформы, начальник станции, два солдата с унтер-офицером, кассир и осмотрщик пересекли рельсы и подбежали к лежащему офицеру.

– Задушен, – констатировал начальник станции и приказал патрулю. – Отнесите его в помещение.

Возвратившись в помещение, он снял трубку и, покрутив ручку, крикнул:

– На тридцатой версте в четвёртом вагоне рабочего поезда убит офицер!

По крышам вагонов в сторону паровоза промчался пассажир. Он перепрыгнул с крыши вагона на загруженный углём тендер и спустился в кабину машинистов с наганом в руке.

– Здорово, мужики! Значит так, через цементный завод идём без тормозов! Всё равно местов нету!

– Эх, деловой. Это где ж ты такой закон прочитал, чтобы без остановок ехать. Так и до беды недалёко, – воспротивился машинист, но, увидев направленный на него ствол, сменил тон. – Понял! Так бы сразу и сказал. Куда поворачивать?

– Я тебе сверну, хрен копчёный. Топи прямыми дровами, Черепанов.

На станции «Цементный Завод» офицер кричал в телефонную трубку:

– Срочно роту с пулемётом и винтовками на станцию!

Когда из-за поворота показался пыхающий паром и дымом паровоз, на платформу выбежала рота солдат и встала с винтовками наперевес вдоль платформы.

Поезд подошёл к платформе, замедлив ход, но в конце платформы, где висела табличка «Остановка локомотива», паровоз вдруг пыхнул паром и дымом, рванул и, не остановившись, пошёл дальше, набирая ход.

Офицер рванулся в помещение к телефону и прокричал:

– Какой-то бандой захвачен рабочий поезд! Станцию «Цем. завод» проскочил без остановки! Там совершено убийство офицера!

Екатеринославский вокзал был оцеплен пехотным батальоном. Офицер громко и чётко скомандовал.

– Стрелку в тупик! Башмаки на рельсы. Задержать пригородный рабочий поезд. Пулемёты на перрон! Первая шеренга марш на рельсы! Занять позицию на оцепление первого пути! Винтовки наперевес!

Показался паровоз. Сбавляя ход, он пробуксовал на выставленных башмаках и остановился.

Вдоль перрона и по ту сторону железнодорожного полотна стояли солдаты с винтовками и пулемётами.

– Выходи на перрон для проверки документов и досмотра багажа! – скомандовал капитан, вынимая пистолет из кобуры.

Но поезд ответил молчанием.

– Приказываю всем пассажирам выйти на перрон с документами и багажом! – повторил требование офицер.

И тут раздался голос машиниста:

– Ваше благородие, они все выпели версту назад. В поезде никого. Пусто!

Послышались частая винтовочная стрельба и пулемётные очереди. Под цокот копыт и грохот тачанок по булыжной мостовой в город вошли махновцы.

Сам батько ехал верхом. За ним следовал автомобиль, запряжённый парой лошадей. Рядом гарцевал щеголеватый ординарец Федосий Щусь.

Проезжая мимо гостиницы «Европейская», над входом которой висел плакат «Бей жидов – спасай Россию!», всадники остановились. С крыльца навстречу им скатилась гостиничная челядь.

– Кто написал это? – Батько простёр свою командирскую длань в сторону плаката.

– Я велел, – неуверенно ответил хозяин.

– Сымай. – сказал Махно.

– Зачем? – переспросил хозяин, – генералу Шкуро понравилось.

– Сымай, тебе говорят! Кнур бакенбардский!!! – заорал батько, видимо, намекая на его бакенбарды поверх розовых поросячьих щёк.

– Не волнуйся, батько. Щас я улажу конфликт, – сказал Федосий Щусь, спрыгивая с лошади.

Держа хозяина под руку, он взошёл с ним на крыльцо. Придерживая дверь, помог ему взобраться на неё.

С ворчанием тот рванул плакат и спрыгнул с двери.

– Вам не угодишь, – сказал он, бросая под ноги скомканное полотно.

– Не ворчи, – сказал Федосий и выстрелил ему в лоб из нагана. Затем обернулся к челяди и приказал. – Уберите.

Двое мужиков из тех сотрудников подхватили тело хозяина и унесли с глаз. После этого ординарец распахнул обе створки дверей и сказал:

– Заходи, батько!

Нестор Иванович развернул коня и, не слезая, направил его на крыльцо. Взойдя на него и чуть пригнувшись в седле, прошёл сквозь дверь. На мгновенье придержав коня в прохладном холле, он направил его на устланную ковровой дорожкой лестницу, и так же не слезая с коня, взошёл на второй этаж, где спрыгнул с него, привязав к огромному фикусу.

Конь тотчас запустил морду в стоящий рядом вазон с цветком.

– Какая милая лошадка! Кушает цветочек, – сказал оставшийся за хозяина помощник и распорядился, обернувшись к сотрудникам. – Принесите ему ведро борща с кашей; и купите пару мешков овса. А вам, Нестор Иванович, я предлагаю поселиться вместе со своим штабом у нас. Обещаю хороший обед. Милости прошу.

В полдень в гостиничном ресторане был устроен обед для махновского штаба. Все отдельные столики были сдвинуты на середину зала в один большой стол, которые были накрыты по высшему разряду.

– Батько, – докладывал начальник разведки Виктор Белаш, – город мы контролируем, но если к нам не поспеет помощь от Антонова-Овсеенко, то нам придётся оставить город.

– Какова обстановка вокруг нас?

– На севере и на востоке от нас закрепились петлюровцы. На востоке и на юге – деникинцы, – отрапортовал начальник штаба Иван Озеров.

– Где сейчас генерал Шкуро? – спросил его Махно.

– Окопался в Александровске. И вряд ли он в ближайшее время предпримет вылазку против нас.

– Так-то оно так, но у нас вооружения маловато. Амуниции не хватает. Каждый десятый боец не имеет обуви. А дело идёт к Новому году.

– Батько, а мы ещё за взятие города не выпили.

– Через час у нас встреча с местными купцами и банкирами. Так что сейчас пить не будем. Вечером другое дело, – сказал Махно и добавил, – такие вопросы надо решать на трезвую голову.

Батько вышел на авансцену, пройдя между кулисами. В зале театра не было свободных мест.

– Господа буржуи, фабриканты и спекулянты! Вы можете обливаться ведёрными слезами и мочиться кипятком в попытке разжалобить меня, но ни одному из вас я не поверю, что в вашем доме последнюю корочку унесла мышка, а в вашем кармане вошь на аркане. Здесь до нашего прихода стояли шкуровцы и петлюровцы. Они были одеты и обуты, вооружены и накормлены. Тем не менее, они сдали город. Прошу открыть занавес. Вот, по правую руку от меня те самые вояки. А теперь я попрошу выйти на сцену тех, кто выбил их из города. Поглядите на этих героев, проливавших кровь за счастье простого народа. Они оборваны, разуты и полуголодны. Это представители тех, кого вы объедаете и недоплачиваете, кто влачит нищенское существование. Это за их счёт вы жрёте от пуза, одеваетесь в тройки, в меха и носите украшения. А теперь переведите взгляды на этих. Это те, кого вы одели, вооружили, накормили за счёт вот этих и против них же направили этих. Мало того, вы ещё позвали на помощь всяческую импортную сволочь. И всё это на головы этих. Вы способны оценить степень моего возмущения? Надеюсь. Тогда прошу подняться на сцену банкира Шмиккельтюля с женой и дочкой.