Читать книгу Над строками Нового Завета - Георгий Чистяков - Страница 3

У каждого, кто открывает Новый Завет, возникает вопрос: почему Евангелий четыре? Почему одна и та же история изложена в Священном Писании четыре раза? Евангелие от Иоанна, правда, несколько отличается от трех предыдущих. А вот первые три Евангелия во многом повторяют друг друга почти дословно – это сразу видно, если написать текст тремя столбцами. Но вот именно – почти дословно, всегда с какими-то отличиями в деталях.

Почему так?

С древнейших времен многократно делались попытки свести четыре или хотя бы три Евангелия в одно целое, в единое повествование. Первую такую попытку осуществил еще на заре христианства Татиан. Татиановское Евангелие, соединившее четыре рассказа в одном, использовалось, но не вошло в практику Церкви. Последнюю же подобную попытку сделал киевский священник Леонид Лутковский. Он соединил Евангелия от Матфея, Марка и Луки в одно, а к ним приложил Евангелие от Иоанна как отличающееся. Работа его была опубликована «Литературной газетой», но не пришлась по вкусу читателям. Во второй раз ее никто издавать не стал. По той, видимо, причине, что первые три евангелиста, не говоря уже об Иоанне, очень не похожи друг на друга.

Евангелие от Марка по времени написания – первое. Оно довольно краткое по сравнению с остальными. В Евангелии от Марка Иисус меньше говорит, чем в повествованиях Матфея, Луки или Иоанна. Есть такой способ печатания Нового Завета, когда слова Христа, говоря по-латыни, ipsissima verba, выделяются красным цветом. Так вот, красного текста в Евангелии от Марка значительно меньше, чем в трех других. Зато внимание читателя постоянно фиксируется на том, что делает Иисус. Чудеса здесь описаны подробнее, чем у Матфея, который рассказывает о них конспективно, кратко.

Хотя русское «от Марка», «от Матфея» указывает на то, что данное Евангелие от начала до конца написано тем или иным евангелистом, традиция утверждает, что Евангелие от Марка было написано для проповеди среди римлян на основе проповеди апостола Петра в Риме. Марк повторил в своей проповеди то, о чем говорил Петр, а затем ученики Марка составили Евангелие апо, secundum, «согласно Марку». Это значит не by Marc, a according to Marc, то есть «согласно проповеди». И по-французски, скажем, это не par St. Marc, a selon St. Marc, то есть «согласно проповеди Марка, согласно тому, что говорил некогда Марк».

Похоже, Евангелие от Марка действительно адресовано римлянам. Из римской литературы эпохи императора Августа, близкой по времени к евангельской, мы знаем, что римляне – это народ воинов и поэтов. Они эмоциональные, решительные, взрывные, они не любят рассуждать, они умеют воевать, страдать и воспринимают мир без полутонов. Они очень остро воспринимают то, что Гораций назвал «color vitae» – краски жизни. Римляне не любят отвлеченностей – это не греки, давшие миру замечательных историков и философов, это – предки современных итальянцев. Именно поэтому Евангелие от Марка наполнено яркими зрительными образами, которых нет ни у Матфея, ни у Луки, ни у Иоанна. И в этом ярком мире, где всё воспринималось в большей мере через зрение, краткое Евангелие от Марка с яркими описаниями чудес, где Иисус мало говорит, но много действует, – такое Евангелие действительно могло быть воспринято как свое…

Вот сцена, когда Спаситель усмиряет бурю на Галилейском море. Она описана во всех четырех Евангелиях, но только у Марка есть такая, например, деталь. У всех сказано, что во время бури Иисус спал. А Марк добавляет: «на корме на возглавии» – то есть дает нам чисто зрительный образ. И мы сразу представляем себе, как Он спал: «на корме на возглавии».

Другой пример. К Иисусу прибегает богатый юноша, чтобы спросить: «Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» В ответ Иисус говорит ему: «Знаешь заповеди…» У Марка есть деталь: «подбежал… пал пред Ним на колени и спросил». Это движение юноши, который падает на колени, сохранило только Евангелие от Марка.

Иисус говорит ученикам, что тот, кто хочет быть первым, должен стать последним; а кто не смирится, как дитя, не внидет в Царство Божие. Этот эпизод есть и у Матфея, и у Марка. У Матфея читаем: «Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них, и сказал…» А у Марка перед словом «сказал» вставлен причастный оборот: «обняв его». Это опять яркая зрительная деталь.

Слепой по имени Вартимей кричит: «Иисус, Сын Давидов! помилуй меня». Слепого зовут к Иисусу, и он подбегает, скинув плащ. Эту деталь, это движение – слепой скидывает плащ и остается в одном хитоне – сохранило только Евангелие от Марка.

Женщина с алавастром, маленьким сосудом с драгоценным благовонным миром, приходит, чтобы пролить это миро то ли на ноги, то ли на главу Иисуса. У Марка запечатлено еще одно характерное движение: разбив алавастр, женщина возлила миро. Она разбила сосуд, чтобы больше никто ничего не смог в него налить. И эта сцена есть тоже только в Евангелии от Марка.

Почти на каждой странице Евангелия от Марка можно найти такие детали, которые, не изменяя содержания в целом, даже не прибавляя к учению Иисуса никаких новых штрихов, дают нам возможность как бы увидеть происходившее, внося в рассказ зрительные, как правило, динамичные детали: сброшенный плащ, разбитый сосуд, упавший на колени юноша. Иногда, как, например, в описании входа Господня в Иерусалим, они просто конкретизируют повествование. Ученики идут к какому-то дому, чтобы отвязать осла. Марк уточняет, что осел был привязан у ворот снаружи, в переулке. Не внутри двора, не на улице, а именно снаружи и именно в переулке. Этих деталей ни в одном из других Евангелий нет.

Еще одна отличительная черта Евангелия от Марка – его язык. Он на редкость плох. В Деяниях святых апостолов Петр и Иоанн восклицают: «Мы не можем не говорить того, что видели и слышали» (4: 20). Примерно так мыслит и евангелист Марк, и эту фразу из Деяний можно было бы поставить эпиграфом к Евангелию от Марка. Писать ему очень трудно. Он никогда не был писателем и не будет им впредь. Он тот, кого евангелист Иоанн назовет потом словом «свидетель». Понимая, что рассказать об Иисусе необходимо, несмотря на то, что это ему очень трудно, он рассказывает. Он говорит на странном, временами смешном, временами почти непонятном греческом языке, использует какие-то неожиданные образы.

Например, в рассказе об умножении хлебов Иисус велит всем участникам этого чуда сесть рядами. «Как овощи на грядке», – замечает Марк. Авторы Синодального перевода даже не решились включить это образное сравнение в свой текст. Они просто написали: «рядами» (а греческий текст здесь воспроизводит структуру арамейского первоисточника, где это выражение повторено дважды – «грядками, грядками»). Верно это или нет, но мне здесь слышится голос апостола Петра, его катехитических бесед, которые легли в основу Евангелия от Марка. Это отголосок живой проповеди простого галилейского рыбака, в чьих устах такое выражение вполне уместно.

А вот другой образ. Евангелист рассказывает о Преображении Господнем. Это какой-то совершенно мистический текст: Иисус стоит на горе, вдруг Его одежды начинают сиять, как свет или как снег, сияющим становится и Его лицо. «Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить». Здесь снова сравнение, взятое из обыденной жизни, и снова слышен отголосок Петровой проповеди. Евангелист не говорит, что одежды Христа стали «ослепительно белыми», или, например, «фантастически белыми», или «белыми, как снега Гималаев», и т. п. Он вспоминает о белильщике и о его труде, берет конкретный образ. В этом примере, предельно простом, как бы фокусируется всё своеобразие Евангелия от Марка. В этом Евангелии много динамики. Любимые слова Марка – «тут же», «сразу же». Здесь всё происходит очень быстро.

Евангелие от Марка, повторю, было, по-видимому, написано первым из четырех.

Вторым появилось Евангелие от Матфея. Оно в полтора раза больше по объему, чем Евангелие от Марка, но при этом события из жизни Иисуса и чудеса изложены здесь значительно короче. Иногда говорят: если Евангелие от Марка написано для римлян и лучше других отвечает миссионерским задачам, то Евангелие от Матфея создавалось для иудеев и для учителей веры. Оно написано языком, который можно назвать церковным. Здесь много слов и выражений, взятых из Ветхого Завета, не говоря уже о многочисленных цитатах. Есть такие издания Евангелия, где текст набирается обычным шрифтом, а цитаты из Ветхого Завета – курсивом. Курсива больше всего именно в Евангелии от Матфея. Говоря, например, о Рождестве Христовом, евангелист приводит цитату из пророка Исайи: «Се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил, что значит: с нами Бог». А рассказывая об избиении младенцев, цитирует пророка Иеремию: «Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет» и т. д.

Но даже если и нет цитат, язык Евангелия от Матфея несколько стилизован под язык Ветхого Завета. Это священный, связанный с богослужением язык, и тексты, написанные на нем, читают нараспев. В этом проявляется иудейская природа Евангелия от Матфея. Иисус здесь говорит много, текст Матфея буквально наполнен Его словами. Евангелист укоренен в культуре Ветхого Завета, и Иисус явлен здесь прежде всего как Учитель, как в Талмуде – раввины. (Хотя среди бесчисленных раввинов Талмуда почти нет чудотворцев, людей, на жизнь, чистоту и святость которых обращалось бы внимание читателя; раввины – не святые, а просто учителя.) В Евангелии от Матфея Иисус во многом выступает именно как раввин. Не случайно Нагорная проповедь начинается с того, что Он поднялся на возвышение и сел. Это как бы начало «лекции»: Иисус поднимается на гору как на кафедру. А выражение «отверз уста» употребляется в греческом языке, чтобы подготовить читателя к тому, что сейчас он узнает что-то очень важное. Сказать, например, «отверз уста и попросил дать ему есть или пить» – нельзя.

Дальше у Матфея говорится: έδίδασκεν («учил») – употреблен имперфект, то есть прошедшее незаконченное. В русском языке нет принципиальной разницы между имперфектом и аористом, мы говорим: «Я читал эту книгу», имея в виду, что когда-то прочитали ее. В греческом же, как и во французском языке, имперфектом обозначаются только те действия, которые имели место несколько раз, неоднократно или постоянно. Имперфект здесь употреблен, чтобы подчеркнуть, что Христос учил многократно, что перед нами не «стенограмма» одной проповеди, а как бы сведенный воедино целый ряд не раз повторенных проповедей, их «сумма», учебник христианства.

Учение Спасителя вынесено в самое начало Евангелия, чтобы именно с этого начинали чтение. Потом евангелист только упоминает: «Он учил их…», а чему учил, об этом не сказано ни слова, потому что суть учения уже изложена в пятой, шестой и седьмой главах. Далее просто идет рассказ о проповеди и чудесах Иисуса, причем о проповеди говорится весьма подробно, а о чудесах – всегда кратко. Словом, это совсем не похоже на Евангелие от Марка.

Текст Иисусовых проповедей в Евангелии от Матфея требует чтения чрезвычайно глубокого. Здесь нужно вдумываться буквально в каждую фразу. Приведу пример. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Жаждать правды – значит «хотеть справедливости». Здесь употреблено греческое слово δικαιοσύνη, что значит «справедливость». Давайте так и скажем: «Блаженны алчущие и жаждущие справедливости, ибо они насытятся». Глаголы «алкать» и «жаждать» в греческом языке, как и в русском, требуют родительного падежа, который имеет партитивный характер. Это так же, как по-французски, например, du thé или du pain. Если я скажу не du thé, a le thé, это значит, что я хочу весь чай, какой есть на белом свете. A du thé – хочу стакан чая. «Я хочу хлеба» – опять-таки, если мы не употребим этот партитив с du, то получится, что я хочу весь хлеб (le pain), который сегодня продается в Москве.

Так вот, в греческом варианте Евангелия вместо ожидаемого родительного падежа употреблен винительный: «Блаженны алчущие и жаждущие правду». Не «правды», а «правду». Когда читаешь Евангелие по-гречески, это сразу производит огромное впечатление. Здесь имеется в виду не какая-то конкретная справедливость в отношении кого-то или чего-то, а вся справедливость, какая ни есть на белом свете. Тот факт, что слово «правда» стоит не в родительном, а в винительном падеже, сразу бросается в глаза: эта форма делает фразу, с одной стороны, несколько корявой, а с другой – удивительно емкой и яркой.

Таких мест у Матфея очень много, и когда, повторю, читаешь его Евангелие по-гречески, они сразу обращают на себя внимание. Однако перевести такие места трудно, их надо оговаривать в примечаниях, что, как правило, и делается в изданиях Священного Писания почти на всех языках.

Евангелие от Луки выделяется тем, что написано хорошим языком – в отличие от просто плохого языка Евангелия от Марка и несколько странного, распевного, то ли церковного, то ли синагогального языка Евангелия от Матфея. Евангелие от Луки – это хорошая греческая литература I века. Об этом писал еще Эдвард Майер, знаменитый немецкий историк начала XX века. Это Евангелие «для интеллигенции», для тех, кто понимает, что такое хорошая литература.

Евангелист Лука – грек родом из Антиохии, которая была одним из крупнейших интеллектуальных и культурных центров древнего Востока. Он получил разностороннее образование, был врачом. Откуда это известно? Вспомним притчу, в которой говорится, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное. Евангелисты Матфей и Марк употребляют здесь слово ραφίς – это обычная швейная игла, которой пользуются женщины. А в Евангелии от Луки использовано слово βελόνη – игла хирурга. Это слово из Corpus Hippocraticum – свода сочинений древнегреческого врача Гиппократа, то есть чисто медицинское словечко. Еще одно подтверждение – сцена исцеления бесноватого отрока. Матфей рассказывает о болезни этого мальчика без особых подробностей: он беснуется, бросается то в огонь, то в воду, т. е. выглядит попросту умалишенным. В передаче Марка всё гораздо конкретнее, по его описанию можно поставить точный диагноз: это эпилепсия (одержимый «духом немым» повергается на землю, испускает пену, скрежещет зубами и цепенеет). Лука же описывает болезнь совсем иначе. Его не ужасает отталкивающая картина эпилептического припадка, поскольку ему, врачу, наверняка приходилось оказывать помощь таким больным; внимание Луки сосредоточено на страдании больного отрока, который перед приступом вскрикивает, а когда припадок «насилу отступает», бывает совершенно измученным. Это именно то отношение к человеческому страданию, без которого профессия врача невозможна.

Кроме того, Лука – историк, он читал Фукидида и других греческих авторов. Помимо Евангелия его перу принадлежит историческое сочинение – Деяния святых апостолов. Авторство Луки подтверждается сравнительным анализом словаря и стиля этих двух новозаветных текстов. Деяния – блистательное литературное произведение, представляющее собой сравнительное жизнеописание апостолов Петра и Павла. В том же ключе выдержаны сравнительные жизнеописания Плутарха, которые написаны значительно позже Деяний, хотя Плутарх и считается, по недоразумению, первым мастером этого жанра. Лука, по его словам, стремится к ακρίβεια – это слово, которое почти невозможно перевести на русский язык, означает правдивое, точное, последовательное изложение фактов. Как историк, Лука придает огромное значение хронологии, как бы вписывая евангельские события в мировую историю, и даже родословие Христа ведет не от Авраама, как Матфей, а от Адама. Неудивительно поэтому, что Евангелие от Луки вызывает огромный интерес и с точки зрения глубоко продуманной композиции, и с точки зрения содержания. Сопоставим его с двумя уже рассмотренными Евангелиями.

Евангелие от Марка носит миссионерский характер и может быть блестяще использовано для миссионерских целей. И статистика подтверждает, что это действительно Евангелие для миссионеров. Есть Международный летний лингвистический институт (Summer Institute of Linguistics, сокращенно SIL) со штаб-квартирой в Лондоне, который занимается переводом Священного Писания на языки малочисленных народов. В его картотеке первое место по числу переводов из всех библейских текстов занимает именно Евангелие от Марка. Оно переведено на самые экзотические языки. Любой миссионер, работающий с людьми, еще не просвещенными светом евангельской истины, скажет, что чтение Нового Завета надо начинать с Евангелия от Марка.

Замечательное свидетельство этого можно найти в воспоминаниях митрополита Антония Сурожского. Он рассказывает, как когда-то, когда ему было лет четырнадцать, в школу, где он учился, пришел отец Сергий Булгаков. Замечательный пастырь и мыслитель говорил о Христе, но большого интереса эта беседа у будущего митрополита не вызвала – скорее, даже наоборот. Однако чем-то отец Сергий Булгаков всё-таки его расшевелил. Придя домой, мальчик попросил у матери Новый Завет и, взглянув на оглавление, понял, что самое короткое там – Евангелие от Марка. Чтобы не терять времени (в четырнадцать лет люди очень заняты!), он решил прочитать это, самое короткое. «И вот тут-то я попался, – говорит митрополит, – потому что оно было написано для таких же маленьких римских дикарей, каким был тогда я».

Если же мы начнем с Евангелия от Матфея, то, возможно, нас оттолкнет длинная родословная таблица, занимающая всю первую страницу. Начав с Евангелия от Луки, мы столкнемся с предысторией рождества Христова, которая, может быть, покажется нам слишком трудной. А начнем с Евангелия от Марка – возможно, дочитаем до конца.

Евангелие от Матфея, повторю еще раз, можно сравнить с книгой для учителя, предназначенной для изучения основ веры. Урок Закона Божия легче всего вести именно по этому Евангелию.

А Евангелие от Луки? Прежде всего, здесь есть довольно много такого, что отсутствует у других евангелистов: притчи о блудном сыне, о мытаре и фарисее, о добром самарянине. Притчу о блудном сыне Амвросий Медиоланский в IV веке назвал Evangelium Evangeliorum – «Евангелие Евангелий», или «сердцевина Евангелия». В этой притче говорится о безграничности милосердия Божия, о том, как Бог ждет покаяния от каждого грешника, от самого страшного грешника, от всякого, кто ушел от Бога.

Притча о мытаре и фарисее – о благочестии внешнем (фарисея) и внутреннем (мытаря). Она учит молиться, как молился мытарь: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!»

Притча о добром самарянине содержит ответ на вопрос, кто твой ближний. Она учит, что христианство заключается не в исповедании, а в действии. Священник и левит, которые прошли мимо лежащего, хоть и были людьми благочестивыми и добропорядочными, не помогли несчастному. Не злодеи, не равнодушные к страданиям ближнего, они не подошли к страдальцу только потому, что боялись оскверниться, прикоснувшись к мертвому телу. После этого в течение долгого времени они не могли бы совершать богослужения в храме. Иными словами, они прошли мимо из осторожности, заботясь о ритуальной чистоте. А самарянин, без сомнения, презираемый слушателями Иисуса человек, – то ли иудей, то ли еретик, то ли вообще безбожник, к тому же купец, имеющий дело с деньгами и, вероятно, не всегда честный, – оказался милосердным к несчастному. Речь о том, что есть чистота ритуальная, а есть – внутренняя.

Притчи эти ставят очень важные вопросы, причем такие, которые можно отнести к пастырскому богословию. О грешнике. Что ему делать? Как жить? Что нужно предложить грешнику? Об этом – в притче о блудном сыне. Как вообще жить человеку в этом мире? Какими должны быть его взаимоотношения с Богом, с людьми, с ритуалом и т. д.? Ответы – в притче о добром самарянине. Что такое благочестие? Это тема притчи о мытаре и фарисее…

Евангелие от Луки от начала до конца сосредоточено на проблеме греха и кающегося грешника, и грех понимается здесь как болезнь, а не как преступление или проступок. Христианин должен лечиться от этой болезни. А священник должен помогать ему в этом. Значит, Евангелие от Луки подходит для священника, который готовит проповедь и спрашивает себя: «В чем смысл моего служения?» Оно имеет особый «пастырский» оттенок.

Марк очень порывист и активен. Не случайно ключевое слово у него, как я уже говорил, εύθύς – «тут же», «тотчас». В рассказе о взятии Иисуса под стражу у Марка есть одна деталь, отсутствующая в других Евангелиях. Как схватили Иисуса, видел один юноша, который почему-то был завернут в покрывало. Его тоже схватили, но он вырвался из рук солдат и убежал от них голым. Средневековый читатель увидел в этом юноше самого евангелиста, оказавшегося свидетелем последней ночи перед Голгофой. Но независимо от того, нарисовал ли здесь автор самого себя или нет, можно сказать одно: в этом весь Марк. Порыв, быстрота, неожиданная смена кадров.

Неспешный Матфей с его медитативно-заторможенным повествованием. Типично греческий историк Лука, чем-то похожий на Плутарха. Порывистый и безграмотный Марк. У авторов трех Евангелий очень непохожие характеры, разный уровень образованности, разный язык, разный темперамент и, наконец, разные потенциальные адресаты или читатели.

В Евангелии от Иоанна нам открывается еще один мир. Оно всё, от начала до конца, молитвенно. Иоанн – для того, кто молится, он учит молитве. Это четвертое Евангелие написано языком, который не назовешь ни стихами, ни прозой. Всё оно построено на повторах, на ключевых словах, переходящих из стиха в стих и превращающих текст в нечто, и на стихи не похожее, но еще меньше напоминающее прозу. Казалось бы, язык этого Евангелия крайне беден: словарь Иоанна – 1000 слов, тогда как у Луки – более 2000, приблизительно 1700 слов у Матфея, 1350 – у Марка. Можно ли в тексте такого объема, как Евангелие от Иоанна, выразить что-то значительное, используя всего тысячу слов?! Но у евангелиста, вопреки всему, получается. И это поистине чудо.

У Иоанна очень много ночных сцен, таких как беседа Иисуса с Никодимом в третьей главе или последняя беседа с учениками, начинающаяся словами: «Ныне прославился Сын Человеческий…» (этот текст читается в храме перед Пасхой, первым из «двенадцати Евангелий»). Иисус беседует с учениками почти в полной темноте, как это изображено на замечательной картине Н. Н. Ге «Тайная Вечеря». Явление Воскресшего ученикам, его диалоги – сначала с Фомой, потом с Петром – тоже происходят в темноте. Евангелие от Иоанна можно сравнить с большой, вытянутой в длину картиной, висящей в темном зале. Проходя со свечой мимо нее, мы выхватываем из темноты то один, то другой, то третий фрагмент, но увидеть ее целиком не можем.

Автор четвертого Евангелия не писатель. Иногда говорят, что оно написано каким-то особым поэтическим языком. Это не так. Богословские глубины достигаются здесь не благодаря языку, а вопреки ему. Вот Платон, например, тот в своих «Диалогах», действительно, во многом языковыми средствами достигает глубин мысли; греческий язык великого Платона великолепен. Глубинная же суть Иоаннова Евангелия выражена отнюдь не благодаря странному языку галилейского рыбака. Здесь какие-то иные, поистине мистические средства.

Первые три Евангелия наполнены диалогами Иисуса с довольно большим числом людей, Он всегда в окружении толпы. В Евангелии от Иоанна наоборот – все разговоры Иисус ведет в основном наедине с собеседником. В первой главе Он говорит с Нафанаилом, в третьей – с Никодимом, в четвертой – с самарянкой, в пятой – с расслабленным, в девятой – со слепорожденным, дальше – прощальная беседа с учениками, потом, в конце Евангелия – с Фомой и затем – с Петром. Всё это – как бы беседы вполголоса. Так мы иногда, приглушив голос, беседуем ночью, когда дети уже спят. Тем же простейшим языком откровенной беседы один на один и написано Евангелие от Иоанна – Евангелие встречи. Когда Иисус встречается с Нафанаилом, мы даже не знаем, о чем они говорят, мы только становимся свидетелями их встречи, и незаметно для нас происходит и наша встреча со Христом, наш молитвенный диалог с Ним.

Климент Александрийский, христианский писатель, живший на рубеже II и III веков, назвал Иоанново благовествование πνευματικόν εύαγγέλιον – духовное Евангелие, мистичность и возвышенность которого достигаются не благодаря, а вопреки языку. И если у синоптиков портрет Иисуса дан снаружи, то евангелист Иоанн дает его изнутри, из глубин духа. Если выписать формулы, какими Иоанн называет Христа – Сын Единородный, Агнец Божий, Хлеб жизни, Спаситель мира, Пастырь добрый и т. д., – составится своего рода акафист Христу. Таким образом, Евангелие от Иоанна – это Евангелие личной встречи с Иисусом и Евангелие для молитвы.

Странное дело. Когда читаешь книгу Платона о Сократе, а потом книгу Ксенофонта о нем же, создается впечатление, что они пишут как бы о разных людях. Сократ Ксенофонта очень не похож на Сократа Платона.

Евангелисты, как я уже говорил, очень не похожи друг на друга – ни по образованности, ни по типу мышления, ни по темпераменту, ни по задачам, которые они перед собой ставили. Но Иисус четырех евангелистов – это один Иисус. В разных, порой почти взаимоисключающих друг друга текстах вырисовывается один Человек. Это делает Иисуса не героем Евангелия, а действительно живым Человеком, Который выходит за рамки книги и реально оказывается среди нас. Каждое из Евангелий рисует Его портрет. Но Иисус в четырех Евангелиях – это уже значительно больше, чем портрет, даже больше, чем голограмма. Это – чудо.

В одном тексте, оказывается, невозможно вместить то, что вмещено в четырех, хотя почти всё здесь как бы повторяется. Вот почему Евангелий четыре. Одни и те же фразы повторяются, но в одном Евангелии какое-то слово выпадает, в другом – появляется. В результате создается эффект объемности. Из книги, которую можно раскрыть и читать, Евангелие превращается в настоящее здание, куда можно войти, чтобы жить внутри него в течение всей оставшейся жизни. В своей «Исповеди» блаженный Августин говорит, что Евангелие напоминает ему здание с низким входом. В него трудно войти. Но чем дальше идешь, тем выше и выше становятся своды этого здания, чтобы наконец где-то в небесах исчезнуть. Августин очень хорошо выразил именно объемность Евангелия, этот эффект, когда читатель как бы входит в книгу, оказывается внутри. Можно использовать и сравнение со статуей, которую невозможно сфотографировать с одной стороны так, чтобы у зрителя сложилось о ней полное представление. Для этого ее надо снять с нескольких точек.

Но не только поэтому Евангелий четыре. При всех различиях их главная задача одна – возвестить Благую Весть, сообщить, что Христос воскрес. Всё остальное как бы прилагается к этому.

Кроме Четвероевангелия, как известно, есть еще разные апокрифические (не признанные Церковью священными) евангелия – от Фомы, от Никодима, от Петра, от Марии и др. В последние годы вышло несколько книг на эту тему.

Закономерно возникает вопрос: почему одни Евангелия Церковь признала каноническими, а другие попали в число отвергнутых, или апокрифических? При этом в апокрифических евангелиях есть отдельные факты, которые невозможно не принять. Но в целом каждое из этих евангелий изображает своего Иисуса, не похожего на Иисуса из других апокрифов и на Того, с Которым мы встречаемся в Евангелиях, вошедших в Священное Писание. Вот первый признак неканоничности этих книг.

Второй признак заключается в том, что каждое из апокрифических евангелий написано с целью обосновать тот или иной тезис. С этой точки зрения апокрифы можно разбить на три группы. Первая – это иудео-христианские евангелия, призванные обосновать тезис, к которому много позже, в XX веке, вернется Мао Цзэдун: бедность – это хорошо. В этих евангелиях показано, что все богатые плохие, а бедные – хорошие. Конечно, мы знаем – Спаситель прямо говорит об этом, – что богатому трудно войти в Царство Небесное. Трудно, но возможно. Да, бедному проще, но при этом осуждения богатства нигде в Евангелиях нет. Апостол Павел осуждает не богатство, а сребролюбие. Христос нас предупреждает, что богатством распоряжаться трудно и поэтому проще человеку, когда у него ничего нет. Вместе с тем, призывая нас помогать, давать тем, кто в чем-то нуждается, Спаситель как бы говорит: чтобы давать, надо иметь что давать. Взаимоотношения христианина с богатством, таким образом, совсем не так просты, как иногда хотелось бы псевдохристианским социалистам. Хорошо какому-нибудь перуанскому священнику, исповедующему богословие освобождения, рассуждать о том, как замечательно быть бедным, зная, что братья из Франции, Италии или США непременно помогут его приходу… Также и мы: говорим о том, как прекрасно ничего не иметь, и поджидаем через два дня грузовик с гуманитарной помощью из Германии. Это безнравственно. И такому отношению к жизни Христос нас нигде в Новом Завете не учит. А вот в апокрифических евангелиях первой группы Христос говорит именно о том, что хорошо быть бедным. Эта основная их идея имеет чисто социальную окраску.

Вторая группа – евангелия гностические. В евангелии от Фомы, например, речь идет о том, что человек спасается не верой, а погружением в знание о Боге. Не надо пытаться спасать другого, не надо протягивать ему руку помощи. Главное – погрузиться в знание о Боге. Вот основной тезис гностических евангелий, свитки с текстами которых вскоре после Второй мировой войны были найдены в Египте, в селении Наг-Хаммади и затем многократно публиковались в Европе. У нас, в русском переводе, они увидели свет благодаря трудам М. К. Трофимовой. Эти тексты сразу привлекли внимание европейской интеллигенции, потому что в них говорится как раз о том, что приятно сегодняшнему интеллигенту, – об особом знании. Христос в них призывает не верить, не жить в Нем, во Христе, и ради тех, кто нас окружает, а погрузиться в какое-то тайное знание. Такое видение христианства сразу примирило с ним очень многих, но с Христом такое «христианство» ничего общего не имеет.

Третья группа неканонических евангелий – более позднего происхождения. Эти тексты написаны по-латыни, и их задача – показать, что евреи плохие, а римляне хорошие. Это евреи распяли Христа, а римляне вообще-то были против. А римским солдатам Христос вообще сразу понравился… Эти тексты были созданы в условиях, когда христианство уже начало становиться государственной религией Римской империи. И целью их создателей было примирить империю и христианство, показав, во-первых, что Христос ничего плохого по отношению к ней не замышлял, ни с кем из представителей власти не ссорился, а наоборот, как-то очень хорошо вписывался в общую картину империи, а во-вторых, что римляне ни в чем перед Ним не виноваты.

Когда читаешь тексты любой из этих трех групп, всегда видишь, какую цель преследовали авторы, что они хотят доказать. Их главный герой – это всегда тезис, идея или комплекс идей, а не живой Христос, в то время как в центре любого из четырех канонических Евангелий – Сам живой Иисус, а не Его учение.

Никто никогда не прятал апокрифические евангелия от читателей. Их легко купить в книжном магазине и сейчас, но чтение их обычно мало что дает человеку, более того, вызывает разочарование. Многие, например, думают, что в евангелии от Фомы можно обнаружить какие-то скрытые и потому самые ценные проповеди Христовы, которые священнослужители утаивают от народа. А прочитав его, всегда испытывают разочарование.

Позволю себе несколько замечаний теоретического характера. Читая иудео-христианские евангелия, сразу видишь, что они обращены к бедным людям Ближнего Востока рубежа I–II веков и призывают их к каким-то социальным действиям. Латинские евангелия, и это тоже сразу заметно, адресованы римлянам, которых пытаются убедить, что христианство не направлено против Рима. Понятно, что тексты гностических евангелий обращены к разочаровавшимся интеллигентам, которые жаждут не спасения, а тайного знания. А Евангелия от Марка, Матфея, Луки и Иоанна обращены к каждому из нас. Всё равно – к интеллигенту или не очень образованному человеку, к русскому или греку, к римлянину или китайцу, человеку с Востока или с Юга.

Есть в современном богословии замечательное слово, к сожалению, непереводимое на русский язык, по-английски и по- французски – message. Это не просто «послание». Message – это сообщение, которое мы получаем по факсу во много раз быстрее, чем по телеграфу. Отправленная по факсу записка через несколько секунд будет получена на другом конце земного шара. Вот что такое message. Евангельский текст – это именно message, который получает каждый из нас. Это текст, «сегодня и сейчас» адресованный конкретному человеку. Адресованность евангельского текста – одна из главных его черт.

Вторая, не менее важная деталь, о которой нужно помнить, читая библейский текст: понять message можно, только зная библейскую археологию, вникнув в детали, в каждое слово, осмыслив, что конкретное слово значит и что за ним стоит. Вот почему чрезвычайно важно знать реальную обстановку, в которой проповедовал Иисус, литературу, которая об этом рассказывает.

Наконец, третья, не менее важная деталь. Ни одна из евангельских фраз не может жить самостоятельной жизнью. Каждая отдельно взятая евангельская фраза – это часть единого Слова Божия. Мы говорим о Священном Писании, о всей Библии, что это Слово Божие. Интересно, что присущего каноническим Евангелиям внутреннего единства в апокрифических текстах нет. Евангелие от Фомы начинается словами: «Вот слова, которые сказал Иисус». Между тем, любое каноническое Евангелие – это Слово, точнее даже – часть Слова. По этой причине опасно вырывать евангельские фразы из контекста всей Библии, воспринимая их как самостоятельные тексты и как афоризмы, что, к сожалению, делают довольно часто. Л. Н. Толстой, взяв фразу «не противься злому», построил на ней целую теорию. Однако, если мы прочитаем эту фразу из Нагорной проповеди на фоне остального Писания, окажется, что, уча нас не отвечать злом на зло, не противиться злу злом, Христос вовсе не безразличен ко злу и нас призывает не быть безразличными. Наоборот, устами апостола Он зовет нас побеждать зло, но только добром!

Нельзя, как это делали раньше протестантские экзегеты, брать одну фразу из Писания и строить на ней целую теорию, ибо всякая библейская фраза значима только в контексте всего Писания.