Читать книгу Библейские чтения: Апостол - Георгий Чистяков - Страница 4

10 октября 1995 года

В прошлом году мы с вами решили, что будем заниматься апостольскими посланиями. Опыт показывает, что хотя все мы пытаемся читать апостольские послания, хотя все мы слышим апостольские послания во время Литургии, мало кто из нас может сказать о них что-то определенное. То есть, беда наша заключается в том, что основное, главное в них оказывается не схваченным нами. Ясно, что по сравнению с пророческими речениями и другими книгами Ветхого Завета, по сравнению с Евангелием это какой-то совершенно иной жанр, в котором совершенно иным образом, чем в остальных книгах Священного Писания, передается Слово Божие.

Примерно понятно, как передается Слово Божие в пророческих книгах. Пророк – это как бы уста Бога. Пророк говорит от имени Бога, а не от своего имени. И, в общем, не так трудно выделить Слово Божие, звучащее через пророка, из текста пророчества, то есть отделить то временное, что связано с образованностью, интеллектом, литературным мастерством того или иного пророка, от Божьего Глагола, который он передает. Не так трудно, повторяю, внести поправку на эти три момента: на время написания, на интеллект, на литературный дар.

Более или менее просто работать с евангельским текстом, потому что здесь перед нами хотя бы на пятьдесят процентов – прямая речь Спасителя и рассказ о том, чтó говорит и делает Христос. В общем, евангельский текст можно с легкостью уподобить иконе, на которой изображен Христос в окружении Своих учеников, в окружении тех, кого Он исцеляет, тех, к кому Он обращает Свои слова. И как икону, на которой изображен Христос, не так уж трудно использовать и не так уж сложно понять, чтó в ней главное, – так и с текстом Евангелия: не так уж сложно понять, чтó в нем главное. Не так сложно через неточность текста при передаче, через испорченность текста при фиксации всё-таки прорваться к оригинальному тексту, который нам так нужен и через который мы действительно слышим Божий голос.

И совсем другое дело – апостольские послания. Потому что, во-первых, в них слышится голос не пророка, который только служит как бы рупором в руке Бога, не голос Иисуса, Который к нам обращается со страниц Евангелия, а голос того или другого апостола. Причем апостол, как всякий человек, далеко не всегда, наверное, прав. Апостол далеко не всегда ясно выражает свои мысли. Кроме того, каждое послание написано в какую-то конкретную общину – это во-первых, и, во-вторых, каждое из посланий написано по какому-то конкретному поводу. И поэтому, когда кончаешь чтение Евангелия и начинаешь читать апостольские послания, то как бы сразу с неба попадаешь на землю. Сразу попадаешь из какого-то совершенно особого, сверкающего мира, где всегда в центре Сам Христос, в мир проблем, дрязг, сложностей, среди которых живет та община, ради которой написано послание. И очень часто мы из послания узнаём какие-то детали, которые нам совершенно неинтересны. Очень часто мы видим, что главное остается где-то за пределами этого послания, потому что апостол говорит, что остальное разъяснит, когда придет. А чтó он разъяснит, когда придет, это до нас так и не доходит.

Поэтому часто чтение апостольских посланий вызывает у нас разочарование. Мы чего-то ждем от этого текста – и не находим этого. Мы ждем от этого текста ответов, и этих ответов там нет. И задумываешься даже иногда: а правильно ли делали те отцы Церкви, те богословы первых веков, которые включили в Библию эти послания? Может быть, их надо было печатать в приложении к Священному Писанию; может быть, их надо было просто не включать в Писание? Ведь, в конце концов, не включаются же в Священное Писание сочинения людей, которые тоже жили в I веке или на рубеже II и III веков: святого Климента, святого Поликарпа, Игнатия Антиохийского. Есть множество церковных писателей, которые жили в апостольское время, которые были почти очевидцами проповеди апостолов, но их тексты почему-то в Библию не попали. А вот апостольские послания в Библию попали.

Это вопрос трудный, и, как правило, библеисты его обходят молчанием, стараются на него не отвечать. Почему, скажем, послания апостола Павла, который никогда не видел Иисуса во время Его земной проповеди, составляют неотъемлемую часть Нового Завета, а послания Климента, Папы Римского, или Игнатия Антиохийского, или Поликарпа Смирнского, которые так же, как и апостол Павел, очевидцы апостольского века, не входят в Новый Завет? Их можно найти в изданиях сочинений отцов Церкви древнейшего времени, но не в Новом Завете.

Почему, скажем, Послание к Диогнету не входит в Новый Завет, а Послание к Евреям, которое написано не апостолом Павлом, в Новый Завет входит? Почему Послание к Ефесянам, которое, как достаточно давно доказано библейской наукой, не принадлежит апостолу Павлу, входит в Новый Завет, а послания апостола Климента, или апостольского мужа, как обычно называют Климента, Папу Римского, в Новый Завет не включаются? Хотя, казалось бы, есть все основания для того, чтобы считать его послания частью Библии.

Вот такие вопросы, такие темы неминуемо возникают в сознании каждого читателя Библии, который добирается до апостольских посланий. Наверное, именно потому, что на эти, да и на многие другие вопросы библейской наукой пока не дано ответа. Наверное, именно поэтому так трудно читать апостольские послания. Действительно, мы в них надеемся что-то найти и не находим – или находим совсем не то, что хотели. И даже если мы посмотрим на практику гомилетики, то апостольские послания, хотя они читаются во время каждой Литургии, стараются обходить при комментировании, стараются на их тему не говорить проповедей. А когда иной раз пытаешься понять, почему к данному евангельскому тексту присоединено такое апостольское послание, то тоже попадаешь в тупик и не можешь найти этому объяснение.

Когда мы читаем книгу Бытие, книгу Исход, когда мы читаем пророческие писания, когда мы читаем Евангелие, то эти тексты всегда очень легко можно сравнить с иконой. Вы знаете, что я люблю сравнивать тексты Писания с иконой, и что современная библейская наука очень часто использует этот метод толкования библейского текста. А когда читаешь послания, то там почти нет таких мест, которые можно сравнить с иконой, но всё-таки они бывают. Как раз сегодня я об одном из таких мест буду говорить, потому что через него мы с вами попытаемся выработать какую-то общую методику для того, чтобы толковать тексты посланий апостола Павла и других апостолов.

Я думаю так, что мы с вами сначала прокомментируем несколько ранних посланий апостола Павла. Потом от ранних посланий мы перейдем к Деяниям апостольским, а после этого уже начнем читать сборник посланий апостола Павла в том виде, в каком он до нас дошел. Потому что ведь до нас в текстах Нового Завета послания апостола Павла дошли в расположении не хронологическом, а скорее – в тематическом. То есть, составители сборника попытались собрать из этих разрозненных писем какой-то трактат, попытались расположить их в таком порядке, чтобы они читались как нечто логически законченное. На первое место вынесли так называемые сотериологические послания – послания, в которых речь идет о спасении и о том, как человек спасается. На этот вопрос отвечают Послание к Римлянам, два Послания к Коринфянам и Послание к Галатам.

Следующий блок составили так называемые христологические послания, среди которых выделяется прежде всего Послание к Колоссянам, где апостол Павел говорит о том, что Христос есть образ Бога невидимого, в Котором вся полнота Божия пребывает телесно, и Послание к Филиппийцам, где во второй главе говорится о человечестве Спасителя и о том, как, будучи образом Божиим, Он полностью принял на Себя всю полноту Человека.

Третью группу составили послания эсхатологические, где говорится о конце, о Парусии, то есть о будущем приходе или пребывании Спасителя среди нас.

И последнюю группу составляют авторские послания, обращенные к отдельным лицам: к Тимофею, к Титу, к Филимону, – в которых апостол наставляет своих учеников о смысле их конкретных пастырских задач.

Таково тематическое расположение внутри сборника апостола Павла. Существуют две методики чтения этого сборника. Либо читать вот так – по тематике, и я считаю, это довольно хорошо, потому что такое чтение получается достаточно глубоким; либо попытаться их выстроить в хронологическом порядке, что, в общем, тоже возможно, и читать, начав с ранних, потом переходя к более поздним. Я думаю, мы совместим оба эти метода и сначала, повторяю, прочитаем несколько самых ранних посланий, после этого Деяния апостольские, потом вернемся к началу сборника – Посланию к Римлянам, где говорится о том, что такое вера, и о том, как верою спасается человек. А после того как сборник апостола Павла будет прочитан, обратимся к посланиям апостола Петра, из которых первое, возможно, подлинное, а второе наверняка не принадлежит апостолу Петру, но, тем не менее, входит в Новый Завет. Потом перейдем к посланиям Иоанна Богослова, а в качестве заключения уже прочитаем послания Иакова и Иуды и Откровение, или Апокалипсис[1], – последнюю книгу Нового Завета, ту книгу, в отношении которой у многих отцов Церкви были сомнения: включать ее в Новый Завет или не включать.

Что касается остальных книг – Деяний и всех без исключения посланий, – то они всегда занимали место, которое и теперь занимают во всех рукописях Нового Завета. А вот Апокалипсис многие не включали в число новозаветных книг, во многих древних рукописях он отсутствует. Хотя на Руси, например, обычно Апокалипсис в Новый Завет включался и в рукописных и печатных Новых Заветах присутствовал, но был обычай: отрывать напечатанный в конце Нового Завета Апокалипсис и переплетать Писание без этой последней книги. Кроме того, об осторожном отношении к Откровению со стороны Церкви говорит и то, что если все книги Нового Завета используются в богослужебных целях, – нет такой книги, которая бы не читалась во время богослужения, во время Литургии, – кроме Апокалипсиса: ни одного апостольского чтения из этой книги нет в церковном календаре. Ни в один день года, ни в какой праздник Апокалипсис не читается. Значит, это тоже говорит о том, что к Апокалипсису с достаточной осторожностью относились в реальной жизни Церкви. Вот этой действительно сложной – если бы она не была сложной, к ней бы так не относились – книгой Нового Завета мы и закончим анализ апостольских текстов. Таков примерно мой план.

Что такое послание, любое послание апостола Павла? Письмо – очень типичный жанр для античной литературы. Как вы знаете, письма писали и греческие писатели, и римские. Сохранилось три сборника писем Цицерона. Сохранилась огромная переписка Плиния Младшего. Сохранились письма других римских и греческих писателей. В некоторых случаях это письма реальные, как, например, письма Цицерона. В некоторых случаях это письма фиктивные, как, например, письма Плиния Младшего или письма современника апостола Павла – Сенеки, человека, которому с первых веков христианства как бы присваивалось звание одного из адресатов апостола Павла. В Средние века была даже фальсифицирована переписка Сенеки и апостола Павла. Она не подлинная, в ней нет ни слова, подходящего к реальному тексту апостола или к реальному тексту Сенеки, за исключением цитат, соответственно – из апостольских посланий в письмах, которые приписывались апостолу Павлу, и из Сенеки – в письмах, которые приписывались этому римскому философу. Хотя, конечно, сразу ясно, что это фальсификация, но, тем не менее, фальсификация ведь никогда на пустом месте не возникает.

Скажем, ни у кого не возникает пустого желания фальсифицировать переписку Пушкина и преподобного Серафима Саровского, потому что, хотя они и были современниками, ясно, что почему-то они не встретились и не знали друг о друге. Но фальсифицировать, скажем, переписку Пушкина и митрополита Филарета у некоторых людей желание возникало. И, более того, есть даже варианты пушкинских текстов, не дошедшие в авторских рукописях, где Пушкин говорит: «И внемлет арфе Серафима в священном ужасе поэт»[2]. Так вот, в вариантах – не рукописных, а, подчеркиваю, апокрифических – есть строчка: «И внемлет арфе Филарета в священном ужасе поэт», где как бы намекается на то, что не скрыто, а явно Пушкин говорит о митрополите. Значит, эти отношения существовали, и на базе того, что они были, вырастает какая-то апокрифическая традиция.

А об отношениях апостола Павла и Сенеки мы не можем сказать, существовали они или нет. Но тот факт, что эта апокрифическая традиция выросла, всё-таки говорит о том, что они могли существовать; какие-то, пусть незначительные, основания для того, чтобы предположить, что эти два человека могли переписываться, всё-таки есть.

Так вот, Сенека писал фиктивные письма, то есть совершенно ясно, что под формой письма скрывался маленький трактат. Эти письма писались не для того, чтобы посылать их находящемуся в отлучке другу. Цицерон писал реальные письма. А какие письма писал апостол Павел? На этот вопрос не всегда легко ответить, потому что в них есть черты реального письма, – и в них есть, без сомнения, черты фиктивного письма. Скажем, Послание к Евреям – безусловно, фиктивное письмо. Это письмо написано как трактат, но не для того, чтобы оно было прочитано конкретным адресатом.

Что касается Послания к Римлянам, Первого послания к Коринфянам и Первого послания к Фессалоникийцам, о котором я буду сегодня говорить, – они настолько четко структурированы от начала до конца, что почти невозможно допустить мысли о том, что они действительно написаны лишь потому, что Павел был в отлучке. Я думаю, что письмо к Фессалоникийцам написано по другой причине: Павел понимал, что если он это скажет устно, то это забудется, а вот если он это напишет, то сохранится. Таким образом, он пишет не для того, чтобы что-то сказать до того, как придет, а только по одной причине: чтобы это написанное сохранилось. Значит, это всё-таки фиктивное письмо, то есть письмо здесь – только форма.

Но почему он выбрал форму именно письма? Почему он не пишет трактат? Я думаю, по той же самой причине, по какой среди од Горация нет ни одной оды, которая не была бы обращена к какому-то реальному человеку, скажем, к Помпею Вару или к разным другим современникам Горация. Что общего между Постумом и одой к Постуму? Мы об этом человеке ничего не знаем, и неизвестно, много ли знали о нем его современники. Но ода, обращенная к конкретному человеку, имеющая конкретного адресата, каким-то образом обращена и к каждому из нас.

Вообще, читая чужое письмо, мы всегда испытываем чувство неудобства и неловкости. Я, например, не знаю, нужно ли издавать письма Пушкина, или письма Достоевского, или письма других писателей, или переписку Чехова и Ольги Леонардовны. Я не могу читать эти письма. Я считаю, что непорядочно их издавать. Но их издали. Не все оказываются такими мудрыми, как оказалась Софья Андреевна Толстая-Миллер, которая уничтожила заблаговременно все личные документы из своего с Алексеем Константиновичем Толстым архива.

А оды Горация, хотя они обращены к конкретному человеку, но написаны-то для издания в сборнике! Так же как стихи Пушкина к Чаадаеву: это ода, которая обращена не только к Чаадаеву, но и к каждому читателю. И каждый читатель, который берет в руки это стихотворение, хочет он того или не хочет, оказывается адресатом этого стихотворения. И любая ода Горация, оказывается, адресована на самом деле не Постуму, не Помпею, не Лицинию, а каждому из читателей. И хотя каждое апостольское письмо имеет соответствующее надписание: или к Римлянам, или к Коринфянам, или к Ефесянам, к Филиппийцам, к Колоссянам, к Фессалоникийцам, – конкретными адресатами этого послания оказываемся мы с вами. То есть, форма послания избирается апостолом не случайно, а потому, что эта форма подразумевает адресата.

Трактат – рассуждение, он написан как бы вообще. Его можно читать, а можно не читать. Это, скорее, мысли вслух и, может быть, даже мысли, обращенные к самому себе. А письмо, даже фиктивное письмо, всегда имеет конкретного адресата. Но только если у того письма, которое мы обнаруживаем в почтовом ящике, конкретный адресат – тот, чье имя написано на конверте; если у конкретного письма великого человека, пусть даже изданного в собрании сочинений, но конкретного письма, тоже есть конкретный адресат и больше никому не положено всё-таки такое письмо читать, то у фиктивного письма таким адресатом становится каждый его читатель. Иными словами, эта форма сразу превращает апостольское послание в слово, обращенное к тому, кто берет в руки книгу, в которой оно напечатано. Оно имеет совершенно особый характер: каждое апостольское послание – это обращенность к читателю. Потому, наверное, это всё-таки, действительно, оптимальная форма для апостола и никакой другой формой апостол именно по этой причине не пользуется.

Теперь нам осталось понять, как же это слово человеческое – слово апостола, человека, который открыто признавал, что он не уверен в себе, что у него далеко не всегда получается сказать то, чтó он хочет, слово человека, который в силу своего смирения (не какого-то гипертрофированного или показного, а абсолютно нормального, христианского, здорового смирения) знал, что он грешник, – как своим словом он мог изрекать какие-то безошибочные глаголы? Почему же его текст мы называем Словом Божиим, включаем в Слово Божие? Давайте попытаемся это понять, отталкиваясь от более конкретного материала, а именно – от самого раннего Первого послания к Фессалоникийцам, которое написано в 51 году, – оно достаточно точно и хорошо датируется.

Попытаемся прочитать его с точки зрения того, какое слово там чаще всего повторяется (я считаю, что это очень хороший метод, который богословие берет взаймы у психологии). Мы будем анализировать текст при помощи выявления частотности употребления тех или иных слов. В библеистике есть термин, которым постоянно пользуются почти все: ключевые слова. Так вот, наша с вами задача – выявить ключевые слова каждого послания, содержание которых ясно сразу. К числу таких посланий относится, скажем, Послание к Римлянам, которое посвящено вере, и Первое послание к Коринфянам, которое посвящено Евхаристии. А бывают послания, темы которых как-то ускользают от нас. К числу таких посланий относится Второе послание к Коринфянам. Сколько его ни читаешь, о чем оно, понять не можешь. И даже существует такая точка зрения у экзегетов, что у Второго послания к Коринфянам как бы вообще нет темы. А если его начать читать с точки зрения частотности слов, которые там употребляются, то сразу выявляется ключевое слово этого послания, сразу становится ясно, о чем оно написано. Но об этом я скажу, когда доберусь до Второго послания к Коринфянам. Так вот, какое ключевое слово у древнейшего апостольского текста – Первого послания к Фессалоникийцам? Это два глагола – знать и помнить. В общей сложности они как минимум тринадцать раз употребляются в послании, в маленьком тексте, эти два глагола – знать и помнить. Причем глагол знать почти всегда употребляется в одной и той же формуле καθὼς οἴδατε – как вы знаете. Значит, апостол не говорит в этом послании ничего нового. И он подчеркивает, что ничего нового здесь не говорит. Он только напоминает своему адресату о том, что тот знает и без этого послания, как бы проговаривает вслух то, чтó каждый христианин знает по опыту жизни в Церкви, по опыту своей личной мистической встречи со Христом в Таинстве Евхаристии, в молитве, в жизни. И это очень важно. Я, например, считаю, что это ключевое выражение – καθὼς οἴδατε – как вы знаете – в Первом послании к Фессалоникийцам как бы задает тональность всему сборнику, всем четырнадцати посланиям апостола Павла. Апостол, повторю, не сообщает своему адресату ничего нового, он только напоминает то, что и без него знают люди, которые живут в Церкви (очень часто приходится слышать от верующих людей такое замечание: я это знаю, но не могу выразить).

Итак, апостол не выдвигает здесь своего учения. Иногда говорят: учение апостола Павла. Нет на самом деле никакого «учения апостола Павла»! Есть учение Фомы Аквинского, есть учения Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Афанасия Александрийского – отцов IV века – или их далеких предшественников – Игнатия Антиохийского, Поликарпа из Смирны или того же Климента, Папы Римского. Их сочинения потому и не входят в Новый Завет, что это, хотя и построенная на базе церковного знания, но их собственная теория, их собственное учение. А вот у апостола Павла такого учения нет! Он просто напоминает или, как сказали бы мы в ХХ веке, выводит на уровень слов то, что знает каждый по своему личному мистическому опыту жизни в Церкви.

Вот по этой причине апостольские послания и попадают в Новый Завет: это не какие-то личные размышления апостола, обращенные к другим, как, например, у Цицерона, или у Сенеки, или у Плиния Младшего; это не размышления, обращенные к самому к себе, как, например, у Марка Аврелия в его трактате «Самому себе», или размышления, вообще обращенные к какому-то потенциальному читателю, которого, может быть, не будет у тех писателей, которые пишут трактаты. Нет, это не размышления! Это просто выведение на уровень слов того, что, в общем, знает каждый, у кого есть хоть какой-то мистический опыт жизни в Церкви. Всё, что апостол говорит, – καθὼς οἴδατε, вы это знаете, но я вам напоминаю, я ваше знание превращаю в слова, я это знание формулирую, но не больше, потому что это не какая-то моя теория или доктрина, а это наше общее, наше церковное знание. И словами καθὼς οἴδατε апостол Павел почти в каждой группе предложений в Первом послании к Фессалоникийцам напоминает своим читателям то церковное знание, которое дается через сердце, которое дается через опыт молитвы, через опыт богослужения и прежде всего, конечно, через опыт Евхаристии, потому что вершина любой молитвы – это Евхаристия. И в самом начале послания Павел подчеркивает, чтобы его адресат – христиане из Фессалоник – приняли его слово именно как слово не апостольское, но Божие. «Посему и мы, – говорит апостол, – непрестанно благодарим Бога, что, приняв от нас слышанное слово Божие, вы приняли не как слово человеческое, но как слово Божие, – каково оно есть по истине, – которое и действует в вас, верующих» (1 Фес 2: 13).

Совершенно замечательно сказано! Они, фессалоникийцы, сразу поняли, что в словах Павла нет ничего нового, что это слово уже действует в них. Оно в них действует, оно в них живет, оно в них трудится. Просто апостол сумел его выразить на папирусе или на пергамене. В этом и заключается вся его заслуга, причем это слово – не учение, хотя вы и можете прочитать в начале 2-й главы этого послания такие слова: «…Прежде пострадав и быв поруганы в Филиппах, как вы знаете, мы дерзнули в Боге нашем проповедать вам благовестие Божие с великим подвигом. – И дальше Павел говорит: – Ибо в учении нашем нет ни заблуждения, ни нечистых побуждений, ни лукавства» (1 Фес 2: 2–3). Так написано в синодальном переводе: «ибо в учении нашем». Но в греческом тексте такого слова – учение – нет. Здесь сказано «ибо в призыве нашем». Павел употребляет слово παράκλησης, призыв.

Я как-то говорил, что в синодальном переводе, который появился в начале XIX века, в ту эпоху, когда все в России увлекались философией сначала Шеллинга, а потом Гегеля, – естественно, в этих условиях всё, что говорилось, воспринималось как учение. Но апостол Павел не учит – он призывает. Учение приводит к тому, что человек начинает что-то делать. А то, что говорит апостол Павел, связано не с тем, что мы приобретаем какие-то новые знания, а только с тем, что мы сами становимся другими. Вот и всё. В призыве нашем, говорит он, нет лукавства. А в чем заключается его призыв, это мы увидим потом, когда продвинемся по тексту послания несколько дальше.

Апостол Павел в тексте Первого послания к Фессалоникийцам, говорит о том, чтó такое христианская жизнь, как должен жить христианин. Это 4-я глава: «…Умоляем же вас, братия, более преуспевать и усердно стараться о том, чтобы жить тихо, делать свое дело и работать своими собственными руками…» (1 Фес 4: 10–11). Вот три момента в жизни христиан, которые здесь выделяет апостол. И в варианте Первого послания (а у апостола Павла часто бывает, что одно послание оказывается вариантом другого) – во Втором послании к Фессалоникийцам он в самом конце говорит: «…Вы сами знаете, как должны вы подражать нам; ибо мы не бесчинствовали у вас, ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас, – не потому, чтобы мы не имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам. Ибо когда мы были у вас, то вам это и завещали: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь. Но слышим, что некоторые из вас поступают бесчинно, ничего не делают, а суетятся» (2 Фес 3: 7–11). Ничего не делают, а только производят шум – вот, наверное, так надо перевести.

Итак, апостол Павел здесь, в Первом послании к Фессалоникийцам призывает трудиться, и во Втором послании – своими руками зарабатывать на хлеб! О том же речь идет и в Послании к Ефесянам. Правда, я уже сказал, что Послание к Ефесянам написано не Павлом. Оно написано кем-то из его учеников, но, без сомнения, по его материалам и прежде всего – по Посланию к Колоссянам: «…Лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся» (Еф 4: 28).

Совершенно ясно: чтобы у нас было из чего выделять нуждающимся, надо трудиться, потому что, конечно, это ненормальное положение, когда мы уделяем нуждающемуся не из того, что сами зарабатываем, а из того, что нам присылают наши братья из-за границы. Ну, тогда это парадоксальный вариант христианства, который мы зачастую имеем в настоящее время. Дальше о том же речь идет и в Деяниях апостольских. Апостол говорит: «Ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал. Сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всём показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса; ибо Он Сам сказал: “блаженнее давать, нежели принимать”» (Деян 20: 33–35). Эта же тема продолжается и в Первом послании к Коринфянам – глава 4-я, стих 12-й: «И трудимся, работая своими руками».

Итак, значит, жить тихо, делать свое дело, трудиться своими руками. Есть хлеб, работая в безмолвии, – скажет Павел, поясняя во Втором послании к Фессалоникийцам (3: 12), что это такое – «жить тихо». Есть хлеб как? Работая в безмолвии. И в Первом послании к Тимофею он говорит о том же самом, только немного под другим углом зрения. Это самое начало 2-й главы: «Итак, прежде всего прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех людей, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте» (1 Тим 2: 1–2).

Почему же мы должны молиться за царей? И за каких царей призывает молиться апостол Павел? В его времена были только одни цари – языческие римские императоры, и он призывает молиться совсем не за тех византийских императоров, которые потом себя назвали внешними епископами Церкви, и не за царя-батюшку, который тоже занимал положение внешнего епископа Церкви. Никакого оправдания этого нигде в Писании нет, чтобы некрещеный неверующий человек занимал место, равное епископскому. Но так было в Византии, так было у нас в царские времена. Однако речь идет о языческих царях. Апостол призывает молиться за царей только по одной причине: чтобы нам жить тихо и безмолвно, чтобы они не мешали тихому и безмолвному житию, чтобы они не устраивали всякие раздоры, скандалы, войны и т. д.

То есть здесь нет такого, что было в Литургии в царские времена. Чудовищно страшно читать Служебник былых времен, где на Великом входе, когда мы поминаем главу Церкви – Патриарха, епископов и духовенство, поминались сначала Государь-император, Государыня-императрица, великие князья, царевичи, царевны и только после этого епископ, священник – так сказать, второй сорт. Первый сорт – царь с его окружением, уже второй сорт – духовенство, ну и третий сорт – это все остальные: «…вас и всех православных христиан». Такая монархическая структура абсолютно не свойственна Церкви, не характерна для Церкви. Не о том говорит апостол Павел. Он говорит, что надо молиться за царей, чтобы они не устраивали чего-то страшного и чтобы, несмотря (не благодаря, а несмотря) на их правление, можно было проводить тихое и безмолвное житие «во всяком благочестии и чистоте».

В этом смысле такой чистой воды христианской молитвой была молитва «о богохранимей стране нашей, властех и воинстве ея» в брежневские времена, в сталинские времена, когда мы от властей не ждали ничего хорошего, но просили Господа, чтобы Он их остановил от чего-то уж совсем дурного. Вот в чем молитва о властях заключается, так что в ней ничего плохого нет. Это не подхалимство и литургическое прославление власти, а, скорее, совсем наоборот.

Причем смотрите: если нас займет какая-либо тема в апостольском послании, скажем, в этом, которое мы сейчас толкуем – в Первом послании Фессалоникийцам, то мы обязательно эту же тему найдем в Деяниях, в Первом послании к Коринфянам, во Втором послании к Коринфянам, в Послании к Ефесянам, еще в каком-нибудь послании, в пастырских посланиях, то есть никогда не бывает так, чтобы какая-либо важная тема была проговорена один раз. Она всегда проговаривается апостолом несколько раз, в чуть разных словах, в нескольких посланиях. Это очень важно. Если мы хотим понять, действительно это важная тема или это что-то мелькнувшее, давайте смотреть, есть ли повторы у этой темы. Если есть повторы, значит, всё ясно: это важная тема. Если об этом сказано один раз, то, возможно, это человеческое слово, которое может сказать каждый и которое произносили и апостолы тоже. Значит, еще один критерий для того, чтобы отделить слово человеческое в апостольском послании от Слова Божьего, заключается в том, что Слово Божие будет проговорено по принципу καθὼς ὀίδατε – как вы знаете – несколько раз. Если это слово человеческое, оно может один раз промелькнуть, и на этом будет закончено.

Итак, жить тихо, жить в безмолвии, трудиться, работать, дело свое делать – через это обнаруживается наше христианство. И вот я думаю: протестанты – в общем, такие замечательные, такие чистые люди, которые и не пьют, и не курят, и не дерутся, и вообще ведут действительно очень чистую жизнь, – почему нам в их богословии чего-то не хватает? Если протестанты такие хорошие, почему всё-таки мы с вами – не протестанты? Они действительно хорошие, действительно очень мирные, действительно трудолюбивые, действительно они не пьют и не курят, и действительно они живут как-то хорошо. При этом у них нет даже такого рифа, как славянский язык, о который мы разбиваемся очень часто. Они совершают богослужение по-русски, там всё понятно. И, тем не менее, по какой-то причине мы не протестанты. Думаю, потому, что протестанты ведут житие, может, и хорошее, но отнюдь не тихое. Они всё время говорят о Боге. Вы знаете, когда я вижу в метро человека с Библией, который в любой момент готов прижать вас к дверям вагона с той стороны, где они не открываются, и начать вам возвещать Слово Божие, мне хочется закричать: «Я безбожник!» Или: «Я магометанин», «Я индуист», или еще что-нибудь такое. То есть у меня, кто бы это ни был: свидетели Иеговы, баптисты, пятидесятники – совершенно всё равно, но у меня полное неприятие этой перманентной проповеди словами, этого перманентного цитирования из Священного Писания.

Вчера пришла ко мне в Физико-техническом институте одна такая дама: каждое второе слово, которое она произносила, было слово Бог. Но ничего, кроме какого-то нелепого напора, в этом не было. А в то же самое время среди нас живут Малые сестры брата Шарля де Фуко, которые вообще очень часто не произносят ни слова, но проповедь которых значительно действеннее и значительно громче, чем проповедь всех протестантов, вместе взятых, потому что в основе этой проповеди лежит как раз то, о чем говорит апостол Павел: «тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и чистоте». Христа они показывают не в словах своих, а в самой своей жизни, из того тихого безмолвия, в котором они трудятся своими руками.

И вот я думаю: так в чем успех Католической Церкви и неуспех протестантизма (я имею в виду страны Запада или Соединенные Штаты)? Сейчас в Соединенных Штатах происходит так называемая католизация, когда традиционно протестантские области Америки вдруг обращаются в католицизм. Православие с его трудным ритуалом, с его византийскими сложностями для западного человека или для американца, конечно, как-то непонятно, оно слишком этнографически вычурное для людей в Америке и в Европе. Тем не менее, там протестанты целыми общинами – бывает так! – обращаются в православие или в католичество именно по той простой причине, что православные и католики могут показать, чтó такое «тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и чистоте».

А вот у наших братьев, отделенных после Лютера, на первом месте – возвещение Слова Божьего, на первом месте – говорить, говорить и говорить о Боге. И очень страшное для меня, например, испытание, когда где-то оказывается баптист! Не дай Бог, в поезде едешь – и там баптист, потому что он будет всё время говорить. У него Библия разрисована разными цветами, он будет ее всё время листать и говорить: а вот… а вот… а вот…

Это на самом деле убивает Слово Божие – вот такое его постоянное цитирование, когда на него то и дело ссылаются. Бывает так, что человек вообще ни слова из Евангелия не скажет, но всё, что он делает, – это какая-то потрясающая, удивительная, полная света Христова проповедь о Господе нашем. Вот что я вижу во многих монашествующих конгрегациях на Западе у католиков и у нас, у православных. Причем это касается и православных России, и в большей даже степени православных Запада, как это ни парадоксально, потому что мы в России научились тоже очень много говорить. Не всегда нужно говорить, надо учиться молчать, потому что христианство – это прежде всего молчание с Богом, а уже потом – слово о Боге. И кроме того, для того чтобы говорить, нужен какой-то запас, из которого говорить. Для этого недостаточно держать в руках Слово Божие, недостаточно держать в руках Библию. Для этого надо прожить со Словом Божиим, усвоенным сердцем, десять, может быть – двадцать, может быть, даже тридцать лет.

Итак, вот первая из тем сегодняшнего послания: прежде всего мы говорим только о ключе ко всем Посланиям – καθὼς οἴδατε, как вы знаете. Апостол не учит ничему новому, апостол напоминает нам то, чтó мы знаем из опыта жизни в Церкви.

Вторая тема, за которую это послание и получило название эсхатологического, – это тема того конца, к которому приближается человечество. Этот текст о конце известен всем достаточно хорошо, потому что всегда читается во время отпевания, во время похорон: «Не хочу же вас, братия, оставить в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие упования. Ибо если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших во Иисусе Бог приведет с Ним. Ибо сие вам глаголем словом Господним, что мы, живущие, оставшиеся до пришествия Господа, не предупредим умерших; потому что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут первые, потом же и мы, оставшиеся вместе с ними, восхúщены будем на облаках в сретение Господне на воздýхе, и так всегда с Господом будем, – завершает апостол и добавляет: – Итак, утешайте друг друга этими словами» (1 Фес 4: 13–18).

Здесь Павел говорит что-то такое, чего вообще не знали люди в эпоху Ветхого Завета: о том уповании, которое связано с победой над смертью. Смерть побеждена, и встретим Господа не только мы, живущие, но и они, умершие. Причем они встретят Господа первые. Они сначала, а затем мы вместе с ними.

Текст, который я вам только что прочитал, – как икона. Мы все знаем его почти на память, потому что часто слышим. Мы, слыша его в тяжелые минуты нашей жизни, всегда ждем, что он сейчас будет прочитан. И поэтому, конечно, страшно, когда псаломщик долдонит текст этого Первого послания к Фессалоникийцам таким образом, что мы его не воспринимаем во время похорон. Его надо читать так ясно, чтобы так же, как на иконе, видно было, как Спаситель выводит из ада усопших и освобождает от веревок смерти тех, кто заключен; чтобы и мы этот текст, каждое его слово, так же ясно восприняли сердцем.

Я думаю, многие знают, что на этот именно текст написан средневековый гимн Dies irae, dies illa – латинский гимн о Страшном Суде, где прямо и говорится: Tuba mirum spargens sonum / Per sepulchra regionum. Вот эта tuba – труба распространяет удивительный звук над «гробами»; Mors stupebit et natura, / Cum resurget creatura – смерть отступит и природа, когда восстанет творение, Judicanti responsura – чтобы отвечать Тому, Кто будет судить. Значит, всё живое воскресает перед лицом Христа, входящего в мир.

Когда читаешь этот текст в средневековом гимне, то чувствуешь его мрачный колорит: Dies irae – гимн, окрашенный в мрачные тона. А когда читаешь это место из Первого послания к Фессалоникийцам, то понимаешь, что там нет этого мрачного колорита, что, наоборот, в этом тексте всё сияет и искрится. И понимаешь, что мы спешим вслед за Ним, что мы скоро сделаем тот шаг, который сделали они, наши усопшие, те, которые уже восхúщены «в Сретение Господне на воздухе». И мы тоже вместе с ними «тако всегда с Господом будем», тоже соединимся с Богом. То есть эта весть – удивительная, радостная и полная, о том соединении всего человечества с Богом, которое ожидает нас впереди. Весть полная, повторяю, с самыми светлыми и самыми радостными тонами – может быть, самое замечательное место во всём богослужении похорон, делающее похороны христианина хотя и не менее трудными, чем любые другие похороны, но где-то в глубине абсолютно радостными. Не случайно же одежды священнослужителей на похоронах не черные, а белые. Белое сияние этого текста в церковной традиции передается через белизну священнических одежд. Но здесь мы его видим, когда просто читаем это послание.

Поэтому, если можно говорить о домашнем задании, то домашнее задание вам будет – прочитать, а может, даже и на память выучить с 13-го по 18-й стихи в 4-й главе Первого послания к Фессалоникийцам. Это один из действительно утешительных текстов Нового Завета, причем текст этот явно обращен не к каким-то там фессалоникийцам, которые жили девятнадцать веков назад и даже больше, а к нам с вами. Это я очень прошу запомнить и усвоить.

День этот придет, с одной стороны, неожиданно, как об этом сказано дальше: «О временах же и сроках нет нужды писать к вам, братия…», – но и неотвратимо: «ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень… придет…» (1 Фес 5: 1–2). Неожиданно и неотвратимо в одно и то же время! День этот придет, об этом говорится и в начале Деяний апостольских, когда по воскресении Христовом стоят апостолы и смотрят на небо: «Этот Иисус, Которого вы видели возносящимся на небо, придет так же…» (сравн. Деян 1: 10–11) – говорят ангелы как бы в ответ на вопрос апостолов о временах и сроках. Так и нам Павел рисует икону пришествия. Причем здесь очень важно сказать, что он употребляет слово παρουσία – пришествие.

Мы так часто говорим: второе пришествие, παρουσία, но парусия, если проанализировать, как, когда и где именно употребляется это слово, – это по-гречески не только пришествие, но это – пребывание. Значит, Павел говорит нам о том, что Христос не только придет, но и пребывает, и о том, что это пребывание уже началось, что это второе пришествие уже вовлекает нас в какую-то новую жизнь. Он говорит, что мертвые во Христе воскреснут первые. Мы с вами знаем, что это воскресение уже началось. Именно поэтому мы почитаем святых угодников: они, святые, тем и отличаются от нас с вами, что они уже сделали шаг в воскресение, шаг к бессмертию, шаг к будущему Царству, которое нам с вами уже даровано. И поэтому, в свете этого текста, особенно значим опыт святых, опыт тех угодников, которых мы не только почитаем за их житие, но к которым мы обращаемся в молитвах. Мне кажется, ощущение того, что Царство Божие, Царство будущее уже даровано, объединяет очень многих христиан: оно объединяет нас, православных, с христианами Востока – с эфиопами, с коптами, с армянами, – оно объединяет нас с католиками и с Англиканской Церковью.

И теперь последнее. В конце послания содержится несколько призывов, с которыми к нам обращается апостол Павел. Он говорит: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе. Духа не угашайте. Пророчества не уничижайте. Всё испытывайте, хорошего держитесь» (1 Фес 5: 16–21). Такого рода призывы: всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, духа не угашайте, – будут еще раз повторены почти в тех же словах, только несколько подробнее, в 12-й главе Послания к Римлянам. Они будут повторены и в других местах, только не так подробно.

В 12-й главе Послания к Римлянам они присутствуют как бы в полном варианте. Павел говорит: «…Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью; в почтительности друг друга предупреждайте; в усердии не ослабевайте; духом пламенейте; Господу служите; утешайтесь надеждою; в скорби будьте терпеливы, в молитве постоянны… Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими. Будьте единомысленны между собою; не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным; не мечтайте о себе…» (Рим 12: 10–16). Дальше здесь, в 12-й главе Послания к Римлянам, апостол говорит: «Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками» (Рим 12: 17). И об этом же он говорит в конце Первого послания к Фессалоникийцам: «Удерживайтесь от всякого рода зла» (1 Фес 5: 22), а до этого прямо говорит о том, что злом за зло воздавать нельзя. Значит, эта тема тоже дважды присутствует в посланиях: один раз – в Послании к Римлянам, другой раз – в Первом послании к Фессалоникийцам: «Смотрите, чтобы кто кому не воздавал злом за зло, но всегда ищите добра друг к другу и всем». То есть здесь Павел пытается прокомментировать, что означают слова Спасителя о том, что если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую. Это мы должны тоже запомнить.

Итак, на этом призыве и кончается Первое послание к Фессалоникийцам. Всё оно написано на одном дыхании, с порывом, оно действительно представляет собой παράκλησης – призыв, в начале которого лежит блок мыслей о том, что все мы должны трудиться и жить в тишине. И затем – икона, на которой изображено второе пришествие Господа и всеобщее воскресение. А в конце – несколько призывов: «Всегда радуйтесь», «Молитесь непрестанно», «Не угашайте духа» и «Не воздавайте злом за зло». Всё. Вот мы с вами и дочитали это послание до конца.

Второе послание к Фессалоникийцам примерно того же времени и написано на ту же тему, но, я бы так сказал: спокойнее и торжественнее. С него мы начнем в следующий раз. И, может быть, от него перейдем к другим текстам апостола, где описано схождение Спасителя во ад и вывод грешников из ада. В Писании об этом ничего не говорится. Но есть так называемый Апостольский Символ веры, апостольское Credo, в котором говорится: мы веруем в то, что Спаситель сошел во ад. Есть, наконец, икона Сошествия во ад в нашей византийской традиции. Есть Канон ко Господу, в шестой песни которого говорится о Сошествии во ад: «Снизшел еси в преисподняя земли и сокрушил еси вереи вечныя, содержащия связанныя, Христе, и тридневен, яко от кита Иона, воскресл еси от гроба». Есть песнопения, посвященные нисхождению во ад, и у христиан Запада, и у христиан Востока. В Писании об этом нет ничего, но Предания Церквей сохранили это в памяти христиан. И вот здесь, вероятно, мы должны идти именно таким путем: если чего-то нет в Писании, но есть в нашей церковной жизни, надо смотреть, есть ли это у других христиан. Если есть, значит, это действительно Предание Святой Соборной и Апостольской Церкви. Если это есть только у нас, то, может быть, это только наш обычай, может быть, даже не христианская, а национальная традиция.

Итак, повторю: что касается Сошествия во ад, то о нем ничего не говорится в Писании, о нем есть только два слова в Апостольском Символе. Но зато практически все Древние Церкви сохранили в своих преданиях или на своих иконах рассказ о том, как сходит Спаситель во ад и освобождает тех, кто опутан веревками смерти. Давайте на этом и завершим.