Читать книгу WW II Война, начало - Георгий Комиссаров - Страница 2

Январь 1939 год. Берлин

По приглашению Альберта Шпеера я прибыл в Берлин в средине января 1939 года.

Он как раз закончил в рекордные строки строить для Гитлера новую Рейхсканцелярию. И пригласил меня осмотреть своё творение до её официального открытия. Она должна была быть готова 19 января.

И вот сегодня, 17 января, мы с ним узнаём, что Гитлер прибыл из Мюнхена с тем же намерением.

Он приехал один… только с секретарём. Мы тепло с ним поздоровались и Альберт повёл нас на экскурсию.

Гитлер был в напряженном ожидании и, по-видимому, ожидал застать тут, как собственно и я, обычную при сдаче такого крупного строительного объекта картину: суета рабочих и начальства, полчище уборщиков мусора и мойщиков стекол, лихорадочная спешка при разборке лесов, пыль и куча щебня, развешивание картин и настил полов. Но я и Гитлер ошиблись.

Альберт довольный произведённым эффектом, пояснил нам, что с самого начала они оставили себе несколько резервных дней, уже не нужных для строительных или отделочных работ, и поэтому ровно за двое суток до сдачи всё было готово.

Обходя помещения, Гитлер мог бы сразу же сесть за свой письменный стол и приняться за дела государственной важности.

Здание произвело на нас сильное впечатление.

Гитлер расточал похвалы «гениальному архитектору» Альберту.

И что он это выражал открыто, обращаясь прямо к нему, было для него очень необычно.

А то, что Альберт умудрился всё закончить на двое суток раньше, снискало ему у фюрера тут же «славу великого организатора».

Особенно Гитлеру понравился протяженный путь, через анфиладу помещений, который будут проделывать дипломаты прежде, чем достигнут зала приемов.

Он отмёл сомнения Альберта относительно пола из мрамора, который ему очень не хотелось покрывать дорожкой.

На что Гитлер сказал: – Это то, что как раз и нужно. Пусть они, как и подобает дипломатам, движутся по скользкому полу, – и рассмеялся.

Зал приемов показался ему слишком маленьким, он тут же приказал перестроить его, увеличив площадь втрое.

А его рабочий кабинет, напротив, вызвал у него безоговорочное восхищение. Особенно порадовала Гитлера инкрустация на столешнице его письменного стола, изображавшая наполовину вытащенный из ножен меч:

– Вот это хорошо… Когда дипломаты, занявшие места прямо против меня, увидят это, они научатся бояться, – сказал он зловеще.

С позолоченных панелей над каждой из четырех дверей кабинета на Гитлера смотрели четыре добродетели – Мудрость, Осмотрительность, Мужество и Справедливость.

На мой вопросительный взгляд, Альберт ответил, что и сам не очень ясно осознавал, откуда ему пришла в голову эта идея.

Две скульптурные работы некоего Арно Брекера в Круглом зале перед порталом, открывавшим проход к Большой галерее, изображали «дерзающего» и «обдумывающего».

Это весьма патетическое наставление Гитлеру от моего друга Альберта: – всякое дерзание предполагает ум – как и аллегорический совет не забывать помимо мужества и другие добродетели.

На мой вкус, это лишь свидетельствовало о наивной переоценке Альбертом дидактической действенности на Гитлера произведений искусства, но в них, возможно, уже сквозила известная обеспокоенность тем, что уже завоеванное может оказаться под угрозой.

Огромный стол с массивной мраморной столешницей стоял у окна как-то без особого смысла.

Но что-то мне подсказывало, что очень скоро вокруг него будут проводится совещания о положении на фронтах… И по разостланным картам генштаба Гитлер будет следить за продвижением вермахта.

Это был наземный командный пункт Гитлера. Другой находился тут же, но в 150 метрах ниже… под мощным многослойным бетонным покрытием.

Зал для заседаний кабинета министров, по соображениям акустики весь был облицован деревянными панелями, также Гитлеру вполне понравился… Гитлер несколько минут молча стоял у «своего» кресла, и взирал на папку из синей кожи, на которой золотыми буквами было вытеснено его имя… как и на прочих имена министров, что лежали на столе… на местах, где те должны будут сидеть во время совещаний.

Во время экскурсии, Альберт рассказал нам, что для выполнения заказа в сжатые сроки на стройке работали 4,5 тысячи рабочих в две смены.

К этому надо добавить ещё несколько тысяч по всей стране, занятых изготовлением отдельных деталей.

При этом Гитлер оживился и обратился к Альберту:

– Их всех … этих камнерезов, столяров, каменщиков, сантехников и прочих, я приказываю пригласить сюда, чтобы они увидели законченное здание и свою работу… Они будут тут бродить, дивясь и восхищаясь, по сверкающим залам…

– Да, мой фюрер, – согласился Альберт.

А Гитлер продолжил, войдя в некий раж:

– Я обращусь к ним как представитель всего немецкого народа! Ведь если я кого-то принимаю в Имперской канцелярии, то его принимает не частное лицо Адольф Гитлер, а фюрер германской нации – тем самым его принимаю не я, а в моем лице – вся Германия. И поэтому я хочу, чтобы эти помещения были бы достойны своей миссии. Каждый из вас, скажу я им, в отдельности внёс свой вклад в сооружение, которое простоит века и расскажет потомкам о нашем времени. Это первое архитектурное олицетворение нового великого германского Рейха!, – воскликнул Гитлер.

Первым крикнул «хайль» его адъютант. Затем и мне с Альбертом пришлось проделать тоже и вскинуть к тому же руку в нацистском приветствии.

Гитлер был доволен произведённым на нас впечатлением.

На моего друга посыпались почести сразу же. Гитлер пригласил Альберта и меня за одно на обед, который он устраивал на своей квартире.

Перед трапезой он наградил Шпеера «золотым партийным значком», чем привёл того в ступор.

Во время обеда, на котором здесь за столом были конечно не только мы, Гитлер восторгался своей новой Имперской канцелярией: «Это самое чудесное в строительном деле: уж коли сработано, то остается памятник. Это сохраняется, это совсем другое дело, чем, к примеру, пара сапог, над которыми, конечно, тоже нужно потрудиться, но ведь их сносят за год-два и выбросят. А построенное останется и через века будет свидетельствовать о всех тех, кто его создавал».

Все ему поддакивали и подобострастно кивали…

После застолья он преподнёс Альберту акварель времён своей юности, произнеся при этом несколько робких слов.

Нарисованная им в очень для него тяжкое время, в 1909 году, она изображала готическую церковь, что должно было стоить ему тогда исключительно точной, педантичной и терпеливой работы.

Альберт совершенно был сбит с толку… Сдержанно поблагодарил и …похвалил работу. А Гитлер его похлопал по плечу, приняв его скованность, как полный восторг от такого дара.

Позже Альберт мне сказал, что «в этой мазне не чувствовалось ни малейшего индивидуального начала, ни один штрих не был проведен вдохновенно».

Покинув квартиру Гитлера, мы отправились с Альбертом в наш с ним любимый кабачок и за кружкой пива он мне рассказал забавную историю.

В старой Имперской канцелярии уже несколько десятилетий стоял мраморный бюст Бисмарка работы некоего Ренгольда Бегаса.

И вот… за несколько дней до освящения нового здания, рабочие при перевозке бюста уронили его, и у него отвалилась голова.

– Мне, Серж, показалось это недобрым предзнаменованием, – сказал мне с тревогой мой друг и пояснил:

– Как то Гитлер рассказал мне историю о том, что точно в день начала Первой мировой войны со здания берлинского главного почтамта сорвался имперский орёл.

Я удивлённо покачал головой, а Альберт добавил:

– Поэтому Серж, я замял это неприятное происшествие и с помощью другого известного скульптора изготовил точную копию, которую мы слегка потонировали чаем для придания старинности.

Затем мы с Альбертом окунулись в воспоминания и расстались заполночь.

Я отправился в наше полпредство…

На следующий день я познакомился с нашим полпредом в Германии -товарищем Мерекаловым.

Несмотря на небольшой стаж своей дипломатической работы, он показался мне глубоким и знающим.

Так на мою просьбу высказать своё мнение о ситуации в Германии, он сказал:

– Товарищ Козырев, за последнее время сильней, чем прежде, выпятились на первый план внутренние политические моменты жизни Германии. Нечто подобное наблюдалось и в прошлом году, когда примерно в это же время Гитлер решил приступить к активным внешнеполитическим мероприятиям.

– Вы, товарищ Мерекалов, имеете ввиду захват Австрии, а затем Судеты?, – уточнил я.

Он кивнул и продолжил:

– Совершенно верно, товарищ Козырев. Гитлер и сейчас, как и тогда, занялся сперва разрешением внутренних реорганизационных проблем. В этот раз зимнюю паузу он использует для выработки основных линий внутренней и экономической политики на предстоящий период, производя одновременно соответствующие перестановки внутри кабинета.

– Сейчас всё более подтверждается, что антиеврейские мероприятия, отрицательный политический эффект которых чувствуется даже в самой Германии, не говоря уже о загранице, диктовались в первую очередь экономическими мотивами.

Я удивлённо на него посмотрел, а он пояснил:

– Германскому правительству, товарищ Козырев, дозарезу нужны деньги не только для «нормальных» задач, но и для проведения их 4-летнего плана, всё более разбухающего в связи с намечаемым охватом им стран Юго-Восточной Европы, нужны деньги на освоение Австрии и Судет, постройку укреплений на западной границе, на осуществление маниакальных планов реконструкции городов, постройки новых зданий и прочего. Всё это, товарищ Козырев, согласитесь, требует грандиозных затрат, ибо всё строится на широкую ногу.

Я согласно кивнул и рассказал ему, что был первым, можно сказать иностранным гостем, в новой Рейхсканцелярии.

– Мне там сообщили, товарищ Мерекалов, что, например, стоимость одной двери… а их там около 1000… в новом дворце Гитлера, составила около 800 марок.

Тот присвистнул и продолжил:

– Ясно одно, товарищ Козырев, что нормальным путём изыскать эти средства невозможно. Кредитные комбинации за границей в основном исчерпаны.

– Инфляция для режима неприемлема, повысить налоги, что предлагал министр финансов Шверин-Кроссиг, фюрер не хочет, не без основания считая, что налоги доведены до пределов возможного и дальнейшее их повышение вызовет открытое негодование масс.

– Такие мероприятия, как фактическое удлинение рабочего дня, уплотнение рабочего времени, привлечение на работу женщин, введение женской трудовой повинности и прочее, кое-какие результаты дадут, но решающего значения не окажут.

– А как же система «добровольных» мероприятий, внутренние займы, «зимняя

помощь» и тому подобное?, – спросил я.

Мерекалов, махнув рукой, сказал:

– Они, товарищ Козырев, уже настолько вошли в обиход, что особо значительных дополнительных поступлений от неё не ждут.

– Ну, а внешняя торговля?, – не успокаивался я.

– Что касается внешней торговли, как источника дополнительных доходов, то, судя по последней статье Функа – Министр экономики Германии, возможности в этой области также сильно ограничились в связи с ухудшением политических отношений Германии с САСШ, от чего зависит торговля Германии на обоих американских континентах, – ответил мне Мерекалов.

– Функ, товарищ Козырев, утешает читателей надеждами компенсировать этот ущерб развитием торговли на Балканах и в Турции, и между строк можно понять, что он имеет в виду и СССР, но этого, очевидно, недостаточно. В этой

обстановке приходится думать об экстраординарных мероприятиях и каких-то радикальных шагах.

– Экспроприация еврейского населения была первой из них, – констатировал я.

Мерекалов согласно кивнул и добавил:

– Помимо миллиардной контрибуции, товарищ Козырев, она дала правительству значительные суммы от «приобретения» – по существу захвата – еврейских предприятий, от получения барышей при их продаже частным лицам – арийцам, через принудительное посредничество государственных органов, получивших от этого большой доход.

– Как выясняется теперь, товарищ Козырев, этот экстраординарный источник дохода также оказывается недостаточным для возмещения бешеных текущих расходов, и мысль правительства работает в направлении изыскания других аналогичных источников.

– Говорят о возможности секуляризации церковных имуществ, об изъятии собственности видных католиков – по «еврейскому» образцу и даже об экспроприации земельной «знати» и частичной конфискации денежных капиталов путем конверсии внутренних займов и тому подобное.

– Вы так думаете?, – спросил я с удивлением.

Мерекалов пожал плечами:

– До каких пределов дойдут эти предположения, товарищ Козырев, и в какой степени они осуществятся, сказать пока трудно. Однако тот факт, что Герингу, как ответственного за выполнение четырёхлетки, приходится на столбцах своего печатного органа доказывать, что его программа «не имеет ничего общего с большевизмом», показывает, по какой линии и с какой стороны идет критика правительственных мероприятий.

– Отставка Шахта подтверждает, что умеренные тенденции и попытки найти выход на более или менее нормальных экономических путях правительством отклоняются и намечаются более радикальные методы.

– Говорят, в частности, что Шахт высказывался за большую гибкость в разрешении еврейской проблемы, предлагая разрешать уезжающим евреям частичный перевод за границу. Мотивировал он это соображениями внешнеполитического свойства, каковые были отвергнуты, результатом чего явилась отставка.

Я покачал головой, так как знал Шахта…

А Мерекалов продолжил:

– Неясно ещё, товарищ Козырев, сколь далеко пойдут остальные изменения в кабинете. Пока что циркулировавшие на этот счет слухи категорически опровергнуты Дитрихом – пресс-секретарём фюрера, специально вызывавшим для этого инкоров в Министерство пропаганды.

– В частности, опровергаются и слухи о ликвидации этого министерства и отставке Геббельса, разговоры о «закате» которого, однако, продолжаются. Появление серии анекдотов против Геббельса, пренебрежительный тон, усвоенный по отношению к нему, даже в среде нижней партийной прослойки, не подлежит сомнению.

Услышав это, я внутренне улыбнулся, так как был к этому причастен, а в слух сказал:

– Важно, однако, товарищ Мерекалов, не столько то, какие персональные изменения будут проведены в здешнем руководстве в ближайшее время, сколько то, какие изменения внутри экономического курса будут произведены и до каких пределов они дойдут… и как это отразится на отношении к СССР.

Мерекалов на это кивнул, согласившись…

19 января 1939 года состоялось торжественное открытие «предназначенного на века» здания – Имперской канцелярии.

И Гитлер принял в ней аккредитованных в Берлине дипломатов. Я тоже там был, так как он меня пригласил особо…

При подъезде к входу послам были отданы воинские почести, и обстановка обставлена довольно торжественно.

На приёме присутствовали весь дипкорпус, отдельные министры и военные.

Ровно в 12 часов Гитлер со своими приближенными входит в зал, дуайен корпуса произносит приветственную речь, а Гитлер ему отвечает.

Речи обоих свелись к хвалебным гимнам мюнхенскому соглашению, что, мол, «человечество счастливо, что избежало войны», и так далее.

Выраженные в речи дуайена мирные пожелания Гитлеру последний в своём ответном слове перенаправил в адрес руководителей государств, представители которых присутствовали на приёме.

Обходя послов, Гитлер подошёл и ко мне, поздоровался, спросил о житье в Берлине. Затем он мне выдал бессрочный пропуск в Рейхсканцелярию и выразил надежду, что я задержусь в Берлине на пару недель, как год назад я был у него гостем в его Альпийской резиденции…

Так как это совпадало и с моим заданием «быть ближе к верхушке Рейха», то я с радостью согласился.

За ним ко мне подходили по очереди: Риббентроп, секретарь канцелярии Ламерс, генерал Кейтель и Майснер. Все мои хорошие знакомые. Каждый из них поддержал со мною протокольный 3-5-минутный разговор в знак внимания. С Риббентропом мы договорились обязательно ещё встретится.

Внешне Гитлер держался со всеми очень любезно, не проявляя какой-либо неприязни или сухости.

За ними ко мне подошёл местный поверенный в делах САСШ – мистер Гильберт. Я с ним был знаком и даже вручал ему рекомендательное письмо от Моррисона – генконсула САСШ в Вене.

Гильберт посетовал мне о продолжающейся натянутости в отношениях САСШ с немцами.

Он лично не может добиться приема ни у Вайцзеккера ни у Вермана, с которыми ему нужно поговорить по ряду практических вопросов.

Со ссылкой на «солидный немецкий источник» он рассказал мне содержание бесед польского министра иностранных дел Бека с Гитлером.

В основном это совпало с ранее мне сообщенными сведениями из моих источников. Но я внимательно его выслушал.

Помимо них был следующий штрих:

«Бек предупредил Гитлера, что в силу особенностей своего положения и ради интересов мира Польша намерена поддерживать хорошие отношения с Советским Союзом. На это Гитлер ответил, что он это вполне понимает и ничего против этого не имеет».

Темой общих разговоров в дипкорпусе была, понятно, отставка Шахта – министра финансов, явившаяся новостью дня.

За американцем ко мне подошёл английский поверенный в делах Огильви-Форбс. Я у него спросил, где посол Хендерсон? Он ответил, что тот заболел.

Англичанина интересовал вопрос «длительной беседы» Гитлера со мною. По его подсчетам, эта беседа длилась 7 минут.

Я вынужден был ему напомнить всем известный факт, что причастен к назначению Гитлера рейхсканцлером.

Он с недоверием на меня посмотрел и перевёл разговор на другую тему.

Интересовался нашей оценкой «украинской» проблемы и положения в Испании. На что я его заверил в полном контроле ситуации, как в Советской Украине, так и в дружественной Испании.

И уже, со своей стороны, напомнил ему о слухах, циркулировавших в Берлине, согласно которым Германия намерена в ближайшее время предпринять какие-то меры против Англии с тем, чтобы окончательно отбить у последней охоту вмешиваться в европейские дела.

Англичанин же говорил о распространении немцами слухов о «слабости» СССР и возможности фашизации.

Когда английский поверенный в делах Огильви-Форбс отошёл от меня, его место тут же занял назначенный недавно в Берлин литовский посол – некий Шкирпа, как он мне представился.

Рассказал, что он работал здесь военным атташе и ставит теперь всю работу в миссии на военную ногу, командует, строит большие планы работы.

Но пожаловался мне, что до сих пор не может добиться аудиенции не только у Гитлера, но даже у Риббентропа. Это его сильно нервирует и отражается на состоянии всей миссии.

На мой вопрос «о будущем Литвы», тот закатил глаза и сообщил, что в миссии царит полная неизвестность, так как окончательные намерения немцев остаются неизвестными, а всё зависит, в представлении литовцев, от них. Отношения с Польшей считаются также плохими. Не налаживаются даже личные отношения между дипломатическими чинами миссий в Берлине. Литовские дипсотрудники в Варшаве крайне недовольны своим положением там во всех отношениях.

Я пообещал ему помочь…

За обнадёженным мною представителем… в скором будущем… республики СССР, ко мне подошёл посол Венгрии – Юнгерт.

После взаимных представлений, он напыщенно сказал:

– Господин Козырев, я всё же считаю нужным разъяснить, что присоединение к пакту «оси» со стороны Венгрии носит характер только демонстрации дружбы к Германии и Италии и желания заслужить их доверие.

– Другой причиной является внутриполитическая, а именно – желание нынешнего правительства укрепить свое положение путем «отнятия ветра у парусов у другой партии, то есть фашистской. Отношения с СССР не играли тут никакой роли.

Я молча его слушал, а он продолжил:

– Пакт рассматривается нами направленным не против СССР, а исключительно против Коминтерна.

– Но даже в отношении Коминтерна присоединение к пакту ничего не меняет, так как Венгрия и до сих пор вела решительную борьбу с коммунистами и Коминтерном.

– Венгерское правительство берёт пакт таким, как он изложен на бумаге, ничего не зная о других выгодах, которые другие великие державы хотели бы извлечь из этого пакта.

Дослушав его, я ответил:

– Господин посол, меня, как представителя СССР, такие объяснения ни в какой мере не удовлетворяют, и не могут поэтому оказать влияния на нашу позицию.